Пропавшие в раю

Внизу, у своих ног, девочка заметила странное движение и наклонилась рассмотреть, что это такое. Первой мыслью было: под землей копошится крот. Красновато-коричневая почва вспучилась, набухла, заходила ходуном, словно что-то ворочалось, силилось пробиться на поверхность. Алиса отчетливо понимала, что надо отбежать от края, да и рвануть отсюда куда подальше. А лучше было бы никогда, никогда, никогда сюда не приходить! Но ничего не могла поделать: стояла как пригвожденная. Словно в дешевом фильме ужасов, когда героиня-идиотка спускается в подвал, кишащий зловещими тварями, или на трясущихся ногах упорно лезет в дом с привидениями. Алиса смотрела на непонятное движение земли, на стремительно разбегающиеся во все стороны лучики-трещины и не могла пошевелиться. Нечто должно было увидеть свет, и ей суждено было наблюдать его появление.

На мгновение Алисе показалось, что это корявые корни какого-то дерева, неизвестно откуда взявшиеся на абсолютно лысой поверхности земли. Но уже через секунду она осознала, что видит перед собой руки. Человеческие руки. Перепачканные в земле, костистые, с узловатыми толстыми пальцами и грязью под длинными острыми ногтями, они слепо шарили вокруг. Пальцы были похожи на толстых уродливых червей, и Алиска все смотрела и смотрела на них. В голове испуганно вопил чей-то голос: беги отсюда, чего застыла, спасайся, не стой столбом! Налетел порыв ветра, бросив ей в лицо сухую пыль и крупицы разрытой земли. Алиса задохнулась, закашлялась, замахала руками и очнулась. Невозможность, чудовищность происходящего открылась ей вдруг с какой-то особенной ясностью. Девочка громко закричала и сделала шаг назад, приготовившись бежать.

Убежать не получилось. Одна из рук вдруг скользнула отвратительной змеей, метнулась к Алисе и цепко ухватила девочку за хрупкую лодыжку. Пальцы (сквозь тонкую ткань джинсов Алиса почувствовала, какие они холодные) жадно сомкнулись на ее ноге. Девочка тоненько завизжала и в отчаянии затрясла свободной ногой, силясь освободиться из тисков, но ничего не получалось. Пальцы вцепились намертво.

– Помогите! Кто-нибудь! – верещала Алиса, но спасать ее, конечно, было некому.

Внезапно рука резко дернула девочку на себя. От неожиданности Алиса потеряла равновесие и больно шлепнулась на попу. Падая, прикусила язык и взвыла от новой боли. Оглушенная, растерянная, она словно превратилась в кричащий, визжащий, ничего не соображающий комок боли и страха. Вторая рука обхватила ее левую ногу, и с тупой, механической настырностью девочку потащило к краю пропасти. Алиса вывернулась и теперь лежала на животе. Она кричала, изо всех сил пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, царапала ногтями сухую неподатливую землю, но все равно неумолимо скользила в сторону обрыва.

Она разодрала щеку, переломала все ногти, но, не обращая внимания на боль, яростно боролась за свою жизнь. Больше Алиса не тратила сил на крики о помощи: поняла, что рассчитывать придется только на себя. В какой-то момент ей показалось, что хватка ослабла, и она вот-вот сумеет высвободить ноги из захвата. Алиса по-звериному зарычала и рванулась с силой, которой никогда в себе не подозревала. Напрасно. Мощный рывок выбросил ее на самый край, и Алиса повисла над бездной, в последний момент уцепившись израненными руками за кромку, беспомощно болтая ногами в воздухе.

Неизвестно из каких глубин преисподней возникшие руки бесследно сгинули неведомо куда. Никто больше не пытался убить Алису, но она поняла, что ей уже не выжить. Осознание скорой смерти было абсолютно ясным. Алиса поняла, что ее не станет, и как скоро это случится – всего лишь вопрос времени. Она медленно повернула голову и посмотрела через плечо. Там, далеко впереди, все так же простиралась морская гладь. Прекрасная и равнодушная к тому, что Алискина жизнь в буквальном смысле висит на волоске. Девочка скосила глаза вниз и увидела большие, выступающие из воды камни; пенящуюся мутную воду; разбивающиеся о подножье скалы волны. Сейчас волны казались ей отвратительными, ждущими, жадными. Как она не замечала? Это же не гребни, это разверстые в сладострастном голодном оскале пасти…

Зрелище бездны, которая терпеливо поджидала свою жертву, подстегнуло Алису предпринять новую попытку спастись. Она вскинула голову и попыталась покрепче ухватиться за край обрыва. Руки онемели от усилий, ныли и дрожали. Удерживать тело на весу было труднее с каждой минутой. Алиса со свистом дышала, лихорадочно выбрасывала вперед ноги, стараясь упереться ими в склон горы, нащупать опору, чтобы ослабить напряжение. Собраться с силами и вскарабкаться наверх. Наконец ей это удалось, она коснулась правой ногой земли и перенесла тяжесть тела на ногу. Перевела дух. Попробовала подтянуться повыше.

Жажда жизни вспыхнула в ней с новой силой. Еще немного, уговаривала себя Алиса, еще совсем чуть-чуть! Возникшую прямо над ней на обрыве фигуру она заметила не сразу. Точнее, увидеть-то увидела, но поначалу сознание, до краев заполненное вопросом спасения жизни, проигнорировало неожиданного посетителя. И только спустя несколько секунд в измученный мозг пробился сигнал.

– Ты?! – натужно прохрипела Алиса, едва не разжав руки от потрясения.

Потому что человека, который появился перед ней, быть здесь никак не могло. И тем не менее он – точнее, она, стояла в двух шагах.

– Я, – сказала баболя, опускаясь на колени. Теперь ее лицо оказалось почти вровень с Алисиным. Видна была каждая черточка родного, любимого лица, каждая складочка, каждая морщинка. На баболе было темно-бордовое трикотажное платье, которое она надевала в особо торжественных случаях, волосы уложены в гладкий пучок, на носу – очки «для улицы».

Сознание Алисы словно раздвоилось, расплавилось. Мгновение назад она прекрасно понимала, что баболи тут быть не может, она давно умерла, похоронена за две тысячи километров от Каменного Клыка. Но иррациональная надежда и неизбывная вера в чудо заставили девочку собрать остатки сил и отрывисто проговорить:

– Помоги! Вытащи меня!

Баболя ничего не ответила. Она улыбнулась. Точнее, растянула в стороны пластилиновые, накрашенные коралловой помадой губы. К радости эта безжизненная гримаса не имела ровно никакого отношения. Показались ровные белые зубы. Три года назад баболя вставила протезы, долго к ним привыкала, заново училась говорить и есть. Существо, которое прикинулось баболей, продолжало все шире и шире распахивать белозубый рот, разводя его в стороны, вверх и вниз, как пиранья. Из разинутой глотки вырвался утробный, низкий хохот, ничуть не похожий на заливистый, заразительный баболин смех. Тело, затянутое в бордовую ткань, заходило ходуном. Нестерпимо запахло гнилью.

Алиса надрывно закричала. И кричала безостановочно. Тварь в облике ее любимой баболи, продолжая заходиться истерическим подвывающим хохотом, достала из кармана белый кружевной платок и принялась размахивать им перед Алискиным лицом. «Прощается! Оно прощается!» – ярко полыхнуло в голове. И, в подтверждение этой мысли, существо шустро поднялось на ноги и широкими квадратными каблуками баболиных новых туфель, купленных прошлой весной в Казани, стало топтать Алисины пальцы, вынуждая девочку отцепиться от края обрыва. Адская боль, в тысячи раз превосходящая все то, что Алиске доводилось испытывать до сих пор, накрыла ее ослепительной жаркой волной.

Алиса разжала руки и полетела вниз. И больше уже ничего не было: ни боли, ни страха, ни надежды. Мертвое изломанное Алискино тело осталось лежать на камнях у кромки воды.

Глава 8

Было уже три часа ночи, а Алиска так и не вернулась. Безуспешные поиски решили прервать до утра. Алексей и Маруся, избегая смотреть друг другу в глаза, сидели в гостиной. Маруся сжимала в руках чашку с нетронутым остывшим чаем, Алексей курил одну сигарету за другой, хотя обычно никогда не дымил дома. Слова не шли с языка, да и что тут скажешь? Ближе к шести утра Маруся то ли задремала, то ли погрузилась в полуобморочное состояние. Вывела ее из этого транса пронзительная трель телефонного звонка.

Муж вскинулся, лихорадочным движением схватил со стола мобильник, ответил. Маруся слышала, как женский голос торопливо говорит что-то, видела, как бледнеет и вытягивается лицо Леши. Никаких иных подтверждений не требовалось: она беззвучно сползла с кресла, на сей раз провалившись в настоящий глубокий обморок.

Звонила Варвара. Она рассказала, что Алису нашли на берегу моря, у подножия мыса Каменный Клык. Видимо, бедняжка оказалась наверху, когда случился очередной обвал пород. Один из местных жителей, совершая утреннюю пробежку по пляжу, забрался дальше обычного и наткнулся на тело девочки, наполовину засыпанное землей. Хорошо еще, говорила Варя, что вода в тот день «ушла», отхлынула от берега, а то Алиску так никогда бы и не нашли. Волны утащили бы ее в глубину, и море схоронило тело…

Следующие дни и недели Маруся не жила, а будто смотрела кино со своим участием. Перед глазами мелькали кадры: похороны, малиновый гроб, усыпанный цветами, Алискино лицо, маленькое и желтое. Какие-то люди, смутно знакомые, говорят что-то тонкими голосами, но смысла разобрать невозможно. Маруся запоздало кивает, кривит губы, отвечает невпопад. Очень красивая молодая женщина, кажется, местная начальница, которая распоряжается всем и всеми. Тихое аккуратное кладбище, много крестов и надгробий. Машины, темная одежда, поминки, столы с едой. Кутья, пироги, Алексей, опрокинувший в себя стакан водки. Занавешенные зеркала, тихие голоса, чьи-то слезы… А дальше – тишина. Темнота.

Это было даже не кино, а диафильм. Маленькая Маруся очень любила смотреть диафильмы зимними вечерами. Просмотр они устраивали вдвоем с мамой: старшие дети уже вышли из того возраста, когда такое времяпрепровождение кажется интересным. Темнело рано, Ольга Петровна вешала на стену белую простынку, доставала картонную коробку с диафильмами, снимала с полки старенький проектор. Они вместе выбирали, что смотреть, доставали нужную пленку, и действо начиналось. Мама читала текст тихо и невыразительно, колесико прокрутки скрипело, пленки местами были рваные и истертые, но почему-то все это производило на Марусю куда более сильное впечатление, чем телевизионные фильмы.

«Серая Шейка», «Приключения Гулливера», «Барон Мюнхгаузен»… Самым любимым, засмотренным до дыр диафильмом, был «Там Лин». Завораживающая, необычная история про девушку (кажется, ее звали Дженет), которая, вопреки предупреждениям и строгим наказам, отправилась гулять в запретный лес, сорвала там розу и встретила юношу из свиты Королевы Эльфов. Они полюбили друг друга, но, узнав об этом, злая Королева заставила Дженет пройти через страшные испытания. Странно: не юноша должен был бороться за свое счастье, а девушка, бросившая вызов могущественной Королеве.

Когда Маруся была подростком, она написала стихотворение про Там Лина, Дженет и Королеву Эльфов. Ни до этого, ни после стихов она не писала. Строки родились в мозгу легко и без усилий. Как будто кто-то продиктовал. Словно по ошибке, случайно, стихи попали в голову не к тому человеку. Маруся встала ночью с кровати, записала их на тетрадный листок в линеечку и никому никогда не читала. Вскоре она забыла о своем странном поэтическом опыте, листочек со стихами потерялся, да и сам диафильм выветрился из памяти.

Но после страшной гибели Алисы все это всплыло и намертво застряло в голове. Забытые обрывки стихотворных строк и фраз из диафильма крутились, не давая покоя. Сюжет и нарисованно-прекрасные лица вставали перед глазами. В одну из ночей Маруся внезапно проснулась: ей приснился кошмар. Деталей сна она не помнила, лежала потная, дрожащая, ступни и кисти рук будто окунули в ледяную прорубь. Но благодаря этому ночному ужасу Маруся отчетливо поняла, почему в ее сознание так настойчиво стучатся воспоминания из далекого детства. Дело было в том, что красивая женщина, которая помогала с похоронами и имя которой она каждый раз забывала, была до странности похожа на прекрасную Королеву Эльфов, какой изобразил ее художник-мультипликатор.

…Пока Маруся смотрела свои «диафильмы», Алексей переживал самые странные в своей жизни дни. Жители Каменного Клыка и в самом деле оказались дружными и сплоченными. Под руководством Ирины были организованы похороны и поминки. Все сочувствовали Алексею и Марусе, стремились помочь и словом, и делом. И если жена ничего вокруг не замечала, то сам он принимал эти заботы с удивлением и благодарностью.

Когда улеглась суета и отступили хлопоты, Алексей обнаружил, что очутился в полном одиночестве. Маруся, погруженная в свои мысли и переживания, не воспринимала мужа, словно не помнила, кто он и зачем находится подле нее. Она механически занималась привычными делами, готовила еду, убиралась в доме, но делала все в полном молчании, никак не реагируя на слова и действия Алексея. По всей видимости, она пребывала в глубоком шоке, а он понятия не имел, как вести себя с ней.

Находиться рядом с каменно молчащей Марусей было невыносимо. За годы совместной жизни Алексей привык к тому, что ее жизнь сконцентрирована на нем, и теперь помимо воли злился, что выпал из поля Марусиного зрения. Он отлично понимал, что не вправе сейчас требовать от нее внимания к своей персоне; более того, правильнее было бы окружить лаской и заботой ее саму. Но, как ни винил себя за черствость, преодолеть досаду не получалось. Куда проще оказалось держаться подальше от жены. Алексей называл это «оставить в покое» и «не лезть в душу».

Он целыми днями торчал на заднем дворе, занимаясь строительством летнего кафе, хотя и не был уверен, что оно когда-нибудь откроется. Можно было нанять для постройки рабочих, но Алексей подсознательно чувствовал, что это будет слишком жестоко по отношению к Марусе. Это словно грубо показать ей: жизнь, несмотря на досадное недоразумение с Алиской, продолжается в прежнем режиме. Планы остаются прежними. Бизнес есть бизнес.

И Алексей ковырялся в земле, пытаясь вручную вырыть котлован под фундамент. Физический труд, помимо всего прочего, позволял хотя бы какое-то время не думать о некоторых ужасных вещах. Например, о том, что несправедливая, ранняя смерть Алисы принесла ему не только (и даже не столько!) боль, сколько облегчение. Слишком непросто складывались их отношения, слишком много негатива выливала на него в последнее время эта ершистая, неуступчивая, колючая девочка, чтобы он мог испытывать искреннюю скорбь и горе потери. Вместе с тем Алексей понимал, что такие мысли недопустимы, и опять-таки мучился постоянным чувством вины.

Мало того, имелся и еще один повод казнить себя. Он знал, что предает Марусю. Не только тем, что мало горюет о ее дочери, но еще и навязчивыми, неотступными мыслями о другой женщине. Более неподходящего времени для романа на стороне трудно себе представить, и Алексей из последних сил удерживался в рамках приличий. Но Ирина прочно поселилась в его снах и мыслях. Заслонила собой все остальное. Он бредил ею, постоянно опасаясь, что жена заметит его лихорадочно-возбужденное состояние. Впрочем, опасения были напрасны, Маруся не видела рядом никого и ничего.

Алексей не знал, влюбленность это или просто физическое влечение. Сил анализировать свои чувства и желания не оставалось, все уходили на подавление этих чувств и желаний. Но получалось все хуже. Его неодолимо влекло к Ирине, и если поначалу он худо-бедно маскировал свои визиты необходимостью, то вскоре оставил эти жалкие попытки. Они с Ириной часами говорили обо всем на свете, не делая попыток к физическому сближению, однако прекрасно понимая, что день за днем приводит Алексея в здание поселковой администрации. Его разрывало от переизбытка чувств и ощущений, а выхода из ситуации не было. Радость и упоение, которые переполняли Алексея, были круто замешаны на крови Алисы и слезах Маруси.

Гаже всего было то, что Алексей сам воспринимал эту ситуацию как неправильную. Он был твердо уверен, что нравственным мерилом в жизни является только одно: внутреннее приятие либо неприятие ситуации. Если ты сам, по своему убеждению, разрешаешь себе тот или иной поступок, если лично ты не видишь ничего предосудительного в своем поведении, то будешь продолжать так поступать. Роль общественного мнения сильно преувеличена. Толки, пересуды, мнения, осуждение окружающих неважны и второстепенны. Люди сколько угодно могут твердить: нельзя так унижаться! Или: нельзя столько пить! Но пока человек сам не видит в происходящем ничего страшного, он будет продолжать жить по заведенному сценарию.

Маруся не знала про Ирину. Никто не осуждал Алексея и ничего ему не запрещал. Но сам-то он знал, что поступает вразрез со своими принципами. Да бог с ними, с принципами! Ему не нравилось то, что творилось в его душе. Весь этот глупый щенячий восторг при виде хозяйки, непривычная крепкая зависимость от другого человека. Его тянуло к Ирине помимо воли. Но тянуло с такой мощью, что он не мог сопротивляться. Изо всех сил балансируя на грани, не сдаваясь на милость победителя, Алексей воображал себя хозяином ситуации. И, конечно, отдавал себе отчет, что это самообман.

Очередное утро началось для него с ощущения холода. Алексей открыл глаза и увидел, что окно спальни широко открыто и с улицы тянет сыростью: всю ночь лил дождь. Он повернул голову и увидел, что Маруси рядом нет. Из кухни доносился звон посуды, стук ножа по разделочной доске, шум льющейся воды: жена уже встала и занимается завтраком. Он мог бы обойтись без творожников, булочек и омлетов, но понимал, что для Маруси эти ритуальные действа – якорь, который позволяет ей удерживаться на плаву. Зачем она все-таки распахнула окно? Алексей решил не спрашивать. Встал с кровати, закрыл створки и натянул брюки с футболкой.

Телефонный звонок раздался, когда он выходил из ванны. Ирина. Еще не взглянув на экран, он уже точно знал, что это она. Научился отличать ее звонки от всех прочих. Ему казалось, они звучат мягче, призывнее и вместе с тем настойчивее. Это и вправду оказалась Ирина.

– Привет, – инстинктивно понижая голос и воровато глянув на дверь спальни, произнес он. И тут же разозлился на себя: что он, школьник, который боится строгой матери? Ничего плохого не делает. Ну, позвонила ему глава администрации, что с того?! Оправдываться ни перед кем не требовалось, но Алексей все равно оправдывался. И ненавидел за это себя, ненавидел свою слабость, глупую тягостную ситуацию и больше всего ненавидел ни в чем не повинную, ничего не подозревающую Маруську.

– Доброе утро, – пропела Ирина, – не разбудила?

– Нет, – коротко рубанул он, не отвечая на приветствие. И в ту же секунду испугался, что Ирина (хозяйка) рассердится, обидится. Повесит трубку. Прекратит разговор.

Но ничего этого она, конечно, не сделала. Не обращая внимания на его резкость, Ирина невозмутимо продолжила:

– Я ненадолго. Звоню напомнить: сегодня Осенний бал. На этот раз мы собираемся в кафе «Суперпицца». Начало в семь вечера.

– Сегодня что, уже тридцать первое? – растерялся Алексей.

– Уже, представь себе.

– Но мы не можем, – пробормотал он. Совершенно очевидно, что Маруся никуда не пойдет. С момента гибели Алисы и сорока дней не минуло.

– Очень даже можешь, – твердо произнесла она, легко отмахнувшись от этого «мы».

– Маруся… – начал было возражать Алексей.

– Марусе и в самом деле лучше отдохнуть дома, – перебила Ирина, – а вот ты должен пойти. Развеяться немного. Тебе это пойдет на пользу. А вреда никому не принесет.

Алексей молчал.

– К тому же она вряд ли заметит, что тебя нет.

Он вздохнул.

– Это ненадолго, ты сможешь уйти, как только захочешь! Но игнорировать наши традиции неправильно: вам здесь жить. И потом, все откликнулись в тяжелый для вас момент, помогли кто чем мог, разве нет? Неужели хорошо будет наплевать на приглашение? – она говорила тихо и мягко, голос звучал успокаивающе, но все равно чувствовалось, что отступать Ирина не намерена.

И Алексей быстро сдался. С радостной готовностью принял ее аргументы. Наверное, ему слишком сильно хотелось пойти, чтобы он продолжал отнекиваться и сопротивляться. Требовалось отвлечься, вырваться из похоронной мрачной тишины этого унылого безмолвного дома. Он не мог больше натыкаться на потерянный, пустой Марусин взгляд. Ему невыносимо было видеть худое бескровное лицо, на котором застыло отсутствующее плаксивое выражение. Алексей устал от пригибающего к земле чувства вины, горестных мыслей, бесконечных сожалений, самоедства и изматывающей борьбы с самим собой.

Он вышел в гостиную, автоматически поздоровался, сел за стол. Маруся прошептала ответное приветствие, привычным движением наполнила чашку мужа горячим ароматным напитком, плеснула туда сливок, придвинула блюда и тарелки с едой. Тихо примостилась напротив, обхватив тонкими пальцами чашку. Ее кофе давно остыл, и пить его она не собиралась. Оба привычно погрузились каждый в свою тишину. Неожиданно для себя Алексей вдруг проговорил:

– Зачем ты открыла окно? Достаточно было и форточки. Сейчас ведь уже не лето. Холодно.

Маруся некоторое время смотрела на него тупым недвижным взглядом, словно не понимала смысла сказанного. Потом разомкнула губы, с заметным усилием ответила:

– Я не открывала. Думала, это ты. Проснулась, а оно нараспашку. И не стала закрывать. – Маруся вздохнула и повторила: – Думала, это ты.

– Ладно, забудь, – Алексею уже не хотелось продолжать этот псевдоразговор. Не беседа, а какое-то бессмысленное подобие. Ни смысла, ни интереса, ни необходимости. Не общение, а птичий клекот. Или лягушачье кваканье: так же пусто, не важно, не нужно. Он точно знал, что не открывал окна, а Маруся, видимо, просто забыла. Она сейчас многое забывала, путала, не замечала. К чему об этом говорить?

Глава 9

Маруся раскрыла глаза в густой темноте и сразу поняла, что Алексея рядом нет. Она одна в их огромной кровати. Повела глазами влево: на электронном циферблате зеленым огнем горели цифры, показывая половину второго ночи. В комнате снова было холодно: наверное, окно опять открыто. Леша ушел – но куда? Почему без нее? Она привыкла, что в последнее время днем муж всегда старался уйти из дома: шел на задний двор, занимался строительством, уезжал по делам. Маруся понимала его желание отвлечься, смутно сознавала, что он бежит от нее, от того, какой она стала, но не обижалась. И не могла сделать над собой усилие, чтобы попытаться вернуть их близость.

Однако ночами Алексей неизменно был здесь, в этой комнате. Она чувствовала его прикосновения, слышала сонное дыхание. Но сейчас его нет. Маруся резко села в кровати, отбросила в сторону согретое теплом ее тела одеяло и спустила ноги на пол. Протянула руку, нашарила на стене клавишу выключателя и зажгла свет. Легкая тюлевая занавеска пузырилась и вздувалась: так и есть, окно распахнуто. Маруся подошла, захлопнула створки, задернула плотные темные шторы и растерянно огляделась, словно видела эту комнату впервые.

Из головы не шел неприятный сон, который она только что видела. Ей снилось, что у нее во рту крошатся зубы. Она вытаскивала их один за другим, по кусочкам. Выламывала из сведенных судорогой челюстей. Все руки были в крови, соленая жидкость наполняла рот, стекала по пальцам, ручьем сочилась по подбородку. Потом картинка внезапно изменилась. Рядом с Марусей оказалась мама. Но их словно разделяло толстое глухое стекло. Мать что-то говорила, даже кричала, нервно размахивала руками, тыкала куда-то пальцем. Маруся силилась расслышать мамины слова, но никак не могла понять, чего от нее хотят. Мама раздражалась, сердилась, хмурилась, она была расстроена тем, что до Маруси не доходит смысл ее слов и жестов. Неожиданно за маминой спиной возникла Алиска. Дочь, наоборот, ничего не говорила Марусе. Молчала и смотрела. Укоризненно, грустно и почему-то с жалостью.

Обычно сны стирались из Марусиной памяти сразу же, стоило ей открыть глаза. Однако недавние видения, четкие и ярко прорисованные, и не думали таять и пропадать. Они были настолько реальны, что Маруся машинально пощупала языком зубы: проверила, все ли на месте. На самом деле она никогда не придавала сновидениям большого значения. Не пыталась толковать их в духе Фрейда, не прогнозировала по ним будущего, не читала сонников. Был, правда, в ее жизни один случай, который можно считать исключением из этого правила.

Марусина бабушка, мамина мама, увидела во сне, что ей предстоит умереть. Евдокии Васильевне к тому моменту исполнилось восемьдесят девять, но она была на удивление крепкой и бодрой. Без устали возилась по хозяйству, окучивала картошку в огороде, ухаживала за своими любимыми пионами и флоксами.

Уникальная, кстати, была женщина. Неординарная. Решительная, хлесткая, справедливая. Дочь, Ольга Петровна, сама нравная и с характером, но, по ее собственным словам, против матери не тянула. Евдокия Васильевна говорила тихо, но так, что все ее слышали и слушали. Одним-единственным словом могла припечатать – самые голосистые умолкали. Никогда в жизни ничем не болела, кроме тифа – после революции. Не выпила ни одной таблетки, ни разу не была в поликлинике.

Мужчины по ней в молодости с ума сходили: она и в восемьдесят с лишним оставалась красавицей. Но как овдовела в тридцать лет, так больше замуж и не выходила, потому что «муж у честной женщины может быть только один», и точка. Королевская осанка, отличная память, светлый ум, великолепное для почтенных лет зрение: очки надевала, только чтобы почитать. Читала, кстати, весьма избирательно: Библию, Евангелие, Жития святых и Есенина. Больше из «мирских» не признавала никого. А Есенина считала «ясным», божьим человеком и повесила его портрет возле кровати.

За три дня до смерти бабушка вышла к завтраку позже обычного. Она всегда вставала самая первая, в пять утра, но в тот раз восьмилетняя Маруся уже сидела за столом и завтракала перед школой. Рядом сидели Маша, Миша и Мотя, мама жарила что-то на большой чугунной сковородке. Маруся не помнила подробностей, в память запало лишь то, как бабушка появилась в дверях и буднично произнесла: «Оля, сегодня надо будет смертное мое из шкафа достать. Посмотреть, все ли на месте, чтоб попусту не суетиться. Уйду я к пятнице-то». Мама как стояла, так и рухнула на стул возле плиты, и лицо у нее стало белое, как мука для пасхальных пирогов.

Позже бабушка рассказала, что видела сон. Будто бы за ней пришла ее собственная мать, закутала в шаль, как маленькую, взяла за руку и повела за собой. Сказала, что теперь они вместе станут жить в другом доме. Там ее и Коля давно ждет, муж. Как Евдокия Васильевна предсказала, так и вышло: умерла она тихо, легко, и в пятницу ее тело лежало в гробу в большой комнате. А сама она, наверное, уже была в новом доме, радовалась встрече с мамой, Николаем и всеми, кто ушел прежде…

Так что просто отмахнуться от сегодняшнего сна все-таки не получалось, тем более что он гвоздем засел в сознании. Мама что-то хотела сказать ей. Предупредить о чем-то. Куда она все время указывала? Может, пыталась показать, куда подевался Леша?

Маруся помнила, что после ужина убрала со стола, вымыла посуду и пошла сюда, в спальню, прилегла на кровать. Хотела просто подремать полчасика, даже брюки с футболкой не сняла. Так и забралась под одеяло, не раздеваясь. Да, видно, заснула. Получается, мужа нет дома уже несколько часов. Маруся похолодела: страх, что с ним тоже может что-то случиться, на мгновение парализовал ее.

Ее любовь к Алексею с первого дня была настолько всеобъемлющей, так прочно вошла в плоть и кровь, что остаться без него будет равносильно тому, что перестать дышать. Маруся всегда знала: если Леша умрет или оставит ее, ей этого не вынести. Гибель единственной дочери подкосила Марусю. Смерть мужа стала бы концом всего. Сразу промелькнула мысль: если с ним что-то случится, она не станет жить. Есть много способов прекратить ненужное существование. Маруся просто воспользуется одним из них. И от этого стало чуть легче.

Она перевела дыхание и вышла из комнаты. Надо обойти дом: возможно, Леша просто заснул в гостиной, перед телевизором. Маруся поочередно заглянула во все комнаты, однако мужа нигде не было. Включила уличное освещение, вышла во двор, подошла к воротам и увидела, что машины тоже нет. Значит, все-таки куда-то уехал. Эта мысль привела Марусю в чувство. Она внезапно поняла, что хотела сказать ей мать: вернуть Алису никому не под силу, но если она будет продолжать вести себя по-прежнему, замкнувшись, погрузившись в свои переживания, то потеряет еще и Лешу.

Маруся хотела пойти в дом, найти телефон и позвонить мужу. Но вместо этого почему-то направилась в гостевую часть здания. Она заходила туда примерно раз в неделю: проветрить комнаты, проверить, все ли в порядке, полить цветы. Маруся не помнила, когда была там в последний раз: она многое в эти дни делала на автомате. Уже поворачивая ручку двери, подумала, что здесь должно быть заперто, придется сходить за ключом. Но неожиданно дверь распахнулась от легкого прикосновения. «Неужели в прошлый раз я забыла запереть дом?» – подумала Маруся и шагнула за порог.

В большом холле было почти светло: помещение заливал желтый свет фонарей, проникающий сквозь огромные панорамные окна. Мебель, фонтан, телевизор, картины, зеркала, напольные вазы – все это казалось уснувшим, замершим. Напоминало интерьеры в сказочном замке Спящей красавицы.

– Леша! – позвала Маруся, отлично сознавая, что мужа здесь нет и быть не может. Голос ее прозвучал жалко и тоненько, провалился в пустоту. И, разумеется, никто ей не ответил. В этом крыле здания никого не могло быть, но Маруся зачем-то двинулась вперед, повинуясь неясному чувству, что должна это сделать. Она словно знала, что найдет здесь нечто важное. Ей не нужно было идти в номера для постояльцев. Ничто не ждало ее и в рабочих помещениях. Оно требовало ее внимания именно здесь, в пустынном вестибюле.

Маруся шла осторожно и медленно, ни на чем не задерживая взгляда. Что-то властно звало ее, и она неуклонно двигалась вперед, пока не оказалась перед огромным, в полный рост, зеркалом в глубине холла. В этом помещении было четыре зеркала, три из них – не очень большие, овальной формы, забранные в одинаковые рамы современного дизайна. И одно особенное.

Зеркало, перед которым стояла сейчас Маруся, было спрятано в неглубокую нишу и разительно отличалось от всех прочих и размерами, и массивной деревянной рамой. Освещенное призрачным уличным светом, оно казалось светящимся изнутри, хотя это, конечно, было лишь иллюзией. Маруся осторожно коснулась рукой рамы. Дерево было теплым. Вырезанные на нем неведомые узоры казались глубокими ранами на гладком теле. Оторвав взгляд от рамы, Маруся принялась изучать свое отражение. Темная безликая фигура в зеркале казалась странно чужой и потому пугающей.

Повинуясь какому-то неведомому чувству, Маруся наклонилась к зеркалу, коснулась его лбом. Внезапно прохладная поверхность утратила твердость, легко прогнулась внутрь. Маруся вскрикнула от неожиданности, отпрянула, попятилась. С зеркалом творилось что-то непонятное. Оно двигалось, изгибалось и переливалось внутри рамы, словно хотело выплеснуться наружу, как темная глянцевая жидкость. Марусино отражение исчезло, растворилось в маслянистой жиже, как в кислоте. Сама она стояла, прижимая стиснутые в кулаки руки к груди, и смотрела: зрелище пугало, не укладывалось в голове, но в то же время чаровало, завораживало.

В самом центре колеблющейся поверхности появилось нечто наподобие трещины. Края ее дрожали и вибрировали, расходились в стороны жирными, мясистыми складками. В самой глубине ромбообразного кратера что-то пульсировало, и колебания заставляли края трепетать. Маруся внезапно осознала, что именно она видит перед собой, и содрогнулась от отвращения и ужаса. То, что появилось в зеркале, было огромным, грубым, гротескным, но абсолютно точным изображением наружных женских половых органов.

Маруся, как ни старалась, не могла отвести взгляда от зеркала. Между тем пульсация усилилась, толчки откуда-то из глубины зеркала стали более мощными. И Маруся, мелко дрожа от страха и омерзения, поняла, что происходит. Это было невообразимо и совершенно невероятно, но, судя по всему, она наблюдала процесс рождения. Безмолвный, беззвучный и оттого еще более пугающий. Нечто изо всех сил старалось прорваться сюда, к ней. Дотянуться до Маруси из запредельного мира.

– Нет, нет, – бессвязно забормотала она, мотая головой, – нет, не надо…

Фонари во дворе неожиданно полыхнули ярче обычного и погасли. Маруся осталась в полной темноте и тишине. Она вдруг абсолютно отчетливо представила себе, как что-то гадкое, скользкое, корчась, высовывается из зеркальных глубин и касается ее лица в кромешной тьме. Ей даже показалось, что она ощутила на щеке горячее смрадное дыхание новорожденного монстра, и завопила так, как не кричала никогда в жизни. Маруся не помнила, как выбежала из холла, оскальзываясь на гладком полу, как распахнула дверь и оказалась снаружи. Не слышала своих шагов, не понимала, что отчаянно зовет на помощь попеременно то маму, то Алексея. Не знала, как оказалась на улице, окунувшись в благодатную прохладную свежесть ночи.

Дико оглядевшись по сторонам, она увидела, что фонари по-прежнему заливают двор ровным желтым светом. Все тихо и спокойно, никто ее не преследует, угрожая отнять жизнь или рассудок. Мир вокруг опасно накренился, Маруся ощутила легкую дурноту, покачнулась и потеряла сознание.

Неизвестно, сколько она пролежала на каменных плитках, возможно, пару минут, а может, несколько часов. Первым ощущением был холод. Потом пришло понимание, что ей жестко и неудобно лежать. Ныла поясница, болела левая рука, ушибленная при падении. Что с ней случилось? Почему она лежит ночью посреди двора, вместо того чтобы мирно спать рядом с Лешей? Блаженное неведение было недолгим: Маруся быстро все вспомнила. Вместе с воспоминаниями вернулся страх.

Она торопливо поднялась с земли, стараясь не обращать внимания на боль в руке и спине. Оглянулась: машины нет. Леша так и не вернулся. Дверь в гостевой дом плотно закрыта. Все вокруг – здание, деревья, кусты, клумбы, фонари, скамейки, беседка, – выглядело мирным и безобидным. Может быть, ей просто все почудилось? Возможно, она вообще не заходила внутрь, а сразу упала в обморок, дойдя до калитки?

Маруся уже ни в чем не была уверена. Нетвердой пьяной походкой она двинулась к входу в гостевой дом. Стараясь ни о чем не думать, протянула руку и решительно взялась за дверную ручку. Повернула и осторожно потянула ее на себя. Дверь не поддалась. Осмелев, Маруся принялась изо всех сил дергать дверь, пока не уверилась, что та заперта на ключ.

Маруся перевела дыхание и расслабилась.

– Просто привиделось, – вслух произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно. – Конечно, дверь закрыта.

Получается, она не входила внутрь. Не бродила тенью по холлу, не видела зеркала. Ей просто стало дурно во дворе. Учитывая ее состояние в последнее время, это неудивительно. Почти убедив себя, что ничего страшного не случилось, Маруся побрела домой. Зашла внутрь, включила свет. Выпила успокоительное, поставила на плиту чайник. Достала чашку с блюдцем, мед, молоко, заварку, вазочку с домашним печеньем.

Она твердо решила выкинуть из головы все эти фантастические мерзости, дождаться мужа и спросить, где его носило. Звонить на сотовый не хотелось, это было бы слишком унизительно. Что-то подсказывало Марусе: с Алексеем все в порядке. Не случилось никакой беды. Банальный пошлый загул. А значит, решено – никаких звонков. Пусть придет и увидит, что она не спит. И объяснит, почему является домой в такое время. Кстати, который час? Маруся бросила быстрый взгляд на микроволновку. Маленькие оранжевые циферки показывали половину второго ночи.

– Не может быть, – растерянно хмыкнула Маруся.

Скорее всего, был какой-то сбой электроэнергии, и часы идут неправильно. Ведь в полвторого она только встала с кровати! Маруся метнулась в спальню, нашарила на тумбочке мобильник…

– Не может быть, – снова прошептала она, – что происходит?

Творилось что-то невероятное, немыслимое. Отбросив гордость, перепуганная Маруся принялась звонить мужу. Но его сотовый был отключен. И в этот момент она услышала, что к дому подъехала машина. Никогда раньше ей так сильно не хотелось увидеть Лешу. От облегчения и радости, смешанных с гневом и обидой (как он мог оставить ее здесь одну?), у Маруси закружилась голова. Она рухнула на стул, закрыла лицо руками и расплакалась.

Глава 10

Тридцать первого октября Алексей весь день думал, как он объявит Марусе, что собирается пойти на Осенний бал. Так и эдак обкатывал, пробовал на вкус гладкие закругленные фразы, мысленно прокручивал объяснения (оправдания), подбирал достойные аргументы. Мешали стыд и гаденькое чувство, что он подыскивает возможность обмануть единственного человека на свете, который его любит. И которого, надо признать, все еще любит он сам. Неприятно было сознавать себя подлецом. Неприятно и непривычно. Алексей прекрасно понимал, чем закончится его сегодняшняя поездка. И, понимая, стремился туда всеми силами, не мог отказаться.

Слава богу (или кому там еще?), ему не пришлось ничего говорить жене. После ужина она отправилась в спальню, прилегла на кровать и заснула. Маруся принимала сильные успокоительные препараты, потому что без них не могла заснуть. Под действием лекарств обычно спала долго и крепко, и Алексей надеялся, что она проспит до утра, не заметив его отсутствия. Думать о том, что будет дальше, не хотелось. Ненавидя себя, он принял душ, надел джинсы песочного цвета, рубашку и светлый джемпер. Стараясь не шуметь, прокрался к выходу, тихо прикрыл за собой дверь и вышел на улицу.

Ему вдруг пришло в голову: а что сказал бы сейчас отец? Человек в высшей степени порядочный, беспорочный, принципиальный, честный вопреки личному удобству и выгоде, обладающий обостренным чувством справедливости. Как бы он отнесся к тому, что его сын воровато крадется по комнатам, сбегая от жены к будущей любовнице? Какими глазами посмотрел бы? Алексей вспомнил, как однажды они с отцом сидели перед телевизором и какой-то пожилой киноактер, умильно закатывая глаза, рассуждал о своей внезапно вспыхнувшей небесной любви к партнерше по фильму, о своем новом браке. За плечами у изрядно потасканной «звезды» было несколько разводов, имелись брошенные и забытые во имя очередного великого чувства дети. Отец тогда брезгливо скривил губы и обронил:

– И как не стыдно святое понятие «любовь» марать об обычную похоть! Браком обычную случку называть? – Произнесенное грубое слово свидетельствовало о крайней степени неприязни. Бранился отец редко.

Алексей постарался выкинуть из головы мысли об отце и забрался в салон «Опеля». Он мог бы запросто добраться до пиццерии пешком, но, как и многие автомобилисты, недолюбливал пешие прогулки. Кроме того, в машине он чувствовал себя защищенным. Отъезжая от дома, Алексей вдруг подумал, что отчаянно хочет, чтобы Маруся появилась на крыльце и позвала его обратно. Его мучило непривычное ощущение собственной беспомощности. Но жена, конечно, безмятежно спала. И остановить Алексея было некому.