Неизвестные приключения Шерлока Холмса

— Ах, Уотсон, Уотсон, вот уж воистину верно, самые слепые на свете те, кто ничего не видит! — с горечью произнес Холмс и снова забился в угол. — Ведь там были все факты, прямо так и лезли в глаза, а логика меня подвела.

— Какие факты?

— Всего их девять. Но хватило бы и четырех. Есть человек с Кубы. Он не только уникальный специалист по обучению канареек, он знает, как поет тропическая ночная птица, и отапливает свою спальню камином. Так, а вот именно то, что нам нужно, Уотсон. Стой, извозчик! Стой!

Мы проезжали по оживленной торговой улице, и в свете фонаря высветилась вывеска ломбардной лавки. Холмс выскочил из кареты. Через несколько минут он вернулся и мы продолжили путь.

— Хорошо, что из Сити еще не выехали, — усмехнулся мой друг. — Ибо я сомневаюсь, что в Ист-Энде имеются ломбардные лавки, где можно купить клюшку для гольфа.

— Господи всемогущий! — воскликнул я и тут же умолк, ощутив, что Холмс сунул мне в руку какой-то увесистый предмет. Это была клюшка для гольфа. И тут меня охватил страх. Казалось, из самых потаенных глубин сознания выползают дурные предчувствия. Мурашки пробежали у меня по коже.

— Мы, пожалуй, слишком рано. — Холмс сверился с часами. — Съесть по сандвичу и выпить по стаканчику виски где-нибудь в ближайшем заведении нам не помешает.

Часы на церкви Сент-Николас пробили ровно десять, когда мы вновь оказались в запущенном саду у реки. В тумане сквозь деревья виднелась черная громада дома, свет горел только в одном окошке на верхнем этаже.

— Это комната мисс Уилсон, — шепнул Холмс. — Будем надеяться, что пригоршня запущенного в окно гравия не разбудит весь дом.

Камешки глухо стукнули о стекло. Через секунду окно отворилось.

— Кто там? — услышали мы дрожащий девичий голосок.

— Это Шерлок Холмс, — тихо откликнулся мой друг. — Я должен незамедлительно переговорить с вами, мисс Уилсон. Есть в доме черный ход?

— Ближайшая дверь слева от вас. Но что случилось?

— Прошу вас, спускайтесь, и побыстрей. И дяде ни слова.

Мы ощупью двинулись вдоль стены и нашли дверь как раз в тот момент, когда из нее вышла мисс Уилсон. Она была в халате, с распущенными волосами и держала в руке свечу. Тени от мерцающего язычка пламени танцевали на стене за ее спиной, а глаза смотрели испуганно.

— Что случилось, мистер Холмс? — шепотом спросила она.

— Все будет хорошо, мисс Уилсон, только постарайтесь выполнять все мои инструкции, — тихо ответил мой друг. — Где сейчас ваш дядя?

— У себя в спальне.

— Отлично. Вы позволите доктору Уотсону и мне занять вашу комнату? А сами на это время перейдите в спальню покойного брата. И если вам дорога жизнь, — мрачно и строго добавил Холмс, — не высовывайтесь оттуда.

— Вы пугаете меня!

— Не бойтесь, мы сумеем вас защитить. А теперь, перед тем как уйдете, два последних вопроса. Сегодня вечером дядя заходил к вам?

— Да. Принес Пеперино и поставил его клетку рядом с клетками других птиц в моей комнате. Сказал, что хочет развлечь меня, поскольку сегодня я последний раз ночую в доме.

— Ха! Вот именно. Последний раз. Скажите, мисс Уилсон, а вы случайно не страдаете тем же заболеванием, что ваши мать и брат?

— Слабым сердцем? Да…

— Так, ясно. А теперь мы тихонько проводим вас наверх, и вы посидите в комнате брата. Идемте, Уотсон.

Джанет Уилсон со свечой возглавила нашу маленькую процессию. Стараясь ступать как можно тише, мы поднялись наверх и зашли в спальню, которую чуть раньше осматривал Холмс. Пока девушка собирала свои вещи в соседней комнате, Холмс подошел к клеткам и, приподняв край покрывавшей их ткани, взглянул на маленьких, мирно спавших птичек.

— Да, человек, творящий зло, безграничен в своей изобретательности, — пробормотал он. И я заметил, как омрачилось его лицо.

Мисс Уилсон вернулась, и, убедившись, что она благополучно устроилась в соседней комнате, я проследовал за Холмсом к ней в спальню. Эту маленькую, но уютно обставленную комнатку освещала большая серебряная масляная лампа. Прямо над изразцовой печью-голландкой висела клетка с тремя канарейками, которые при нашем появлении сразу перестали петь и, склонив маленькие золотистые головки набок, рассматривали нас.

— Думаю, Уотсон, полчасика у нас еще есть. Можно передохнуть, — шепнул Холмс, и мы уселись в кресла. — Будьте любезны, погасите свет.

— В данной ситуации это просто безумие! — возразил я. — Что, если возникнет опасность?..

— Не вижу никакой опасности в темноте.

— А может, — раздраженно начал я, — вы все же поделитесь со мной своими соображениями? Ведь вы недвусмысленно дали понять, что птиц поместили сюда со злым умыслом… Так не лучше ли оставить лампу зажженной?

— У меня есть свои соображения на эту тему, Уотсон, но давайте наберемся терпения и подождем. Впрочем, взгляните-ка вот на эту крышку на петлях, вон там, в верхней части печи, что прикрывает отверстие топки. Что скажете?

— Ну, крышка как крышка.

— Вроде бы да. Но вы не находите ничего странного в том, что отверстие топки железной печи прикрывает крышка из олова?

— Боже правый, Холмс! — воскликнул я. И тут меня осенило. — Так, по-вашему, этот тип, Уилсон, использовал сообщающиеся печные трубы от печи в подвале и тех, что находятся в спальнях, чтоб напустить какого-то смертельно ядовитого газа? И лишить жизни своих родственников, чтобы завладеть их собственностью? По этой причине он установил у себя в комнате камин, верно? Теперь я все понимаю.

— Вы недалеки от истины, Уотсон, хотя я подозреваю, что мистер Теобальд действует гораздо изощреннее. Он обладает двумя качествами, жизненно необходимыми успешному убийце, — безжалостностью и прекрасно развитым воображением. А теперь притушите лампу, мой добрый друг, и давайте немного расслабимся. Если догадки мои верны, наши нервы подвергнутся нешуточному испытанию еще до наступления рассвета.

Я сидел в темноте, откинувшись на спинку кресла, и пытался утешиться мыслью о том, что впервые после расследования дела полковника Себастьяна Морана захватил с собой револьвер. И еще ломал голову над тем, что означало предупреждение Холмса. Но вскоре усталость взяла свое, мысли начали путаться, и я задремал.

Разбудило меня прикосновение руки. Лампа снова горела, Холмс склонился надо мной, отбрасывая на потолок длинную черную тень.

— Простите, что разбудил, Уотсон. Но труба зовет.

— Что я должен делать?

— Сидеть и слушать. Пеперино запел.

Я долго буду помнить эту сцену. Холмс повернул абажур лампы так, чтобы свет падал на стену у окна и изразцовую печь, к трубе которой была подвешена птичья клетка. Туман на дворе сгущался, свет лампы просачивался сквозь оконное стекло, и было видно, как он клубится за рамами. Меня охватило предчувствие надвигающейся беды; все вокруг, казалось, источало враждебность, а в клетке продолжала заливаться беспечным пением канарейка, и это почему-то только усиливало страх. Но затем я заметил, что тон насвистывания изменился, теперь он начинался с низкой горловой ноты и постепенно повышался до пронзительно высокого аккорда, звеневшего на всю комнату. Такой пронзительный звук издает только хрусталь баккара, когда водишь пальцем по ободку бокала, и звук этот обладал странной гипнотической силой. Он повторялся, и постепенно настоящее начало отодвигаться куда-то, таять, и в воображении своем я перенесся в сумерки пышных экзотических джунглей. Я потерял счет времени, лишь тишина, наставшая после того, как странное пение птицы вдруг оборвалось, вернула меня к реальности. Я огляделся, и сердце у меня едва не выпрыгнуло из груди. А потом, казалось, перестало биться вовсе.

Крышка над отверстием топки медленно поднималась.

Мой друг никогда не считал меня человеком излишне нервным или впечатлительным. Но, признаюсь, увидев, как эта жуткая штуковина вдруг начала подниматься сама собой, я онемел от ужаса.

Она откинулась на дюйм или чуть больше, и через отверстие полезла какая-то живая кишащая палкообразная масса. Палочки цеплялись за края, а затем, через секунду, жуткое существо вылезло и неподвижно застыло на изразцовой поверхности печки.

Мне случалось видеть тарантулов-птицеедов из Южной Америки, но эти насекомые были просто ничто в сравнении с застывшим передо мной омерзительным созданием. Размерами оно превосходило обеденную тарелку, от гладкого желтого тела отходили ноги; длинные и приподнятые углами, они создавали впечатление, что чудище готовится к прыжку, вот-вот распрямится как пружина. Существо было абсолютно безволосым, если не считать пучков жесткой золотистой щетины в сочленениях ног, а чуть выше огромных ядовитых челюстей поблескивали темные глазки-бусинки, отсвечивающие зловещим красноватым блеском.

— Не двигайтесь, Уотсон, — прошептал Шерлок Холмс, и я впервые за все долгое время нашего знакомства уловил в его голосе страх.

Однако звуки эти вывели чудовище из спячки, и паук перепрыгнул с печи на верхнюю часть птичьей клетки. Потом перебрался на стену и пополз по ней, а затем и по потолку с такой непостижимой быстротой, что мы едва успевали следить за ним.

Холмс бросился к нему, словно одержимый.

— Убить его! Раздавить гадину! — хрипло воскликнул он и начал наносить беспорядочные удары по стене клюшкой для гольфа.

В воздухе поднялась пыль от отбитых кусков штукатурки, я метнулся в сторону, налетел на столик, опрокинул его и упал сам. Огромный паук одним махом перелетел через комнату и оказался в оконной нише. Холмс перепрыгнул через меня, грозно размахивая клюшкой.

— Не двигайтесь! — крикнул он. А затем я услышал, как он снова начал наносить удары, только теперь они звучали как-то глухо, шлеп-шлеп, и еще к ним примешивался какой-то странный, леденящий душу писк. На секунду-другую чудовище будто прилипло к стене, а затем начало медленно соскальзывать вниз. И вот оно оказалось на полу и лежало неподвижно, напоминая раздавленные яйца, а три уцелевшие тонкие ножки еще продолжали дергаться и цепляться за ковер.

— Слава Богу, тварь, прыгая, промахнулась и не упала на вас! — простонал я, медленно поднимаясь на ноги.

Холмс не ответил, я поднял голову и увидел отражение его лица в зеркале на стене. Он был бледен как полотно, черты лица его заострились, и оно выражало напряжение.

— Боюсь, теперь все зависит от вас, Уотсон, — тихо произнес он. — У него есть подружка.

Я быстро обернулся, и глазам моим предстало неописуемое зрелище. Шерлок Холмс стоял совершенно неподвижно, футах в двух от печи, а наверху, встав на задние ноги и изготовившись к прыжку, застыл еще один паук-монстр. Я инстинктивно понял, что любое неосторожное движение спровоцирует чудовище на прыжок. Осторожно вынув из кармана револьвер, я выстрелил, почти не прицеливаясь.

Сквозь пороховой дым я увидел, как паук сжался, съежился, попятился и провалился в щель под открытой крышкой. Из трубы донесся зловещий шорох, потом и он смолк.

— Провалился в трубу! — воскликнул я и только теперь заметил, как трясутся у меня руки. — Вы в порядке, Холмс?

Он взглянул на меня, глаза его сияли благодарностью.

— Только благодаря вам, друг мой. Стоило мне пошевелиться, и… Но что это?

Мы услышали стук хлопнувшей внизу двери, затем чьи-то поспешные шаги по гравию.

— За ним! — крикнул Холмс и бросился к двери. — Вы предупредили его своим выстрелом. Он понял, что игра закончена. Нельзя дать ему уйти!

Но судьба распорядилась иначе. Мы сбежали вниз, вышли в туман и только тут поняли, что Теобальд Уилсон значительно опередил нас. К тому же он прекрасно здесь ориентировался. Какое-то время мы гнались за ним по узким темным улочкам по направлению к реке, но затем топот его ног замер вдали.

— Стойте, Уотсон, толку от этого преследования не будет. Мы потеряли его, — задыхаясь, произнес Холмс. — Следует прибегнуть к помощи полиции. Тут она пригодится. Но что это? Вы слышали? Вроде бы крик…

— Да, мне тоже показалось.

— Блуждать и дальше в таком тумане смысла не имеет. Давайте вернемся и успокоим бедную девушку. Постараемся внушить ей, что все неприятности на этом закончились.

Мы повернули к дому.

— Просто какие-то твари из ночных кошмаров, — пробормотал я. — Новый, неизвестный мне вид.

— Не думаю, Уотсон. Этот паук под названием Galeodes[22] наводит страх на всех обитателей кубинских лесов. Счастье для всего остального мира, что он встречается только на этом острове. Тварь ведет ночной образ жизни и, если память мне не изменяет, наделена совершенно фантастической для насекомых силой. Одним ударом своих страшных челюстей может переломить хребет любому небольшому животному. Помните, мисс Уилсон говорила, что после возвращения дяди с Кубы в доме исчезли все крысы? Вне всякого сомнения, Теобальд Уилсон привез этих тварей с собой. А затем ему пришла в голову мысль обучить своих канареек исполнять мелодию какой-то кубинской ночной птицы, питаться которой привык паук Galeodes. Отметины на потолке тоже, разумеется, оставил он. Ползал по трубам, к ногам прилипала печная сажа. К счастью для нас, детективов, служанки редко вытирают пыль выше каминной доски. Просто не дотягиваются, даже шваброй. — Холмс на секунду умолк, затем продолжил: — Не могу простить себе этого промедления в расследовании. Ведь все факты были передо мной с самого начала. Да и само дело довольно элементарное. Однако следует отдать должное Теобальду Уилсону. У него истинно дьявольская изобретательность. Как только два этих чудовища поселились в печи подвала, ему не составило особых трудов установить две сообщающиеся трубы между спальнями. Птичьи клетки он подвешивал к печным трубам, которые усиливали звук. Канарейки пели, пробуждали у пауков-хищников охотничий инстинкт, и те ползли на этот звук. Уилсону оставалось только найти способ заманивать их обратно в гнездо, — очевидно, он преуспел и в этом. Получается, что эти мерзкие твари стали относительно безопасным способом избавления от тех, кто стоял на пути между ним и чужой собственностью.

— И укусы этих тварей, конечно, смертельны? — спросил я.

— Наверное. Особенно для человека с ослабленным здоровьем. Но в том-то и состоит дьявольское хитроумие этой схемы, Уотсон. Скорее сам вид этих тварей, а вовсе не укусы, сколь бы ядовитыми они ни были, убивал жертву. Вообразите, какое потрясение испытала пожилая женщина, а затем и ее сын, страдающие бессонницей и сердечной слабостью, когда среди ночи под невинное пение канарейки из печи в спальне вдруг появлялось это чудовище! Мы и сами, здоровые сильные мужчины, едва не обезумели от страха. Само появление этих пауков убивало, как пуля, попавшая прямо в сердце.

— И все же я не понимаю одного, Холмс. Зачем ему понадобилось обращаться в Скотленд-Ярд?

— Потому что он — человек с железными нервами. Племянница его была напугана, и, узнав о ее твердом намерении покинуть родной дом, Уилсон решил незамедлительно расправиться с ней тем же способом.

— Кто бы после этого заподозрил Теобальда Уилсона? Ведь он сам обратился в Скотленд-Ярд, а затем прибег и к помощи самого Шерлока Холмса! Девушка, как и другие члены семьи, скончалась от сердечного приступа. Дяде оставалось лишь принимать всеобщие соболезнования.

— Помните замок на крышке печи в подвале, помните, с каким хладнокровием он предложил принести ключ? Все это, разумеется, был чистой воды блеф, ибо если бы я попросил его принести ключ, он наверняка сказал бы, что тот потерялся. А если бы мы проявили настойчивость и предложили взломать замок… Знаете, друг мой, предпочитаю не думать о том, что он мог бы сотворить с нами.

* * *

С тех пор о Теобальде Уилсоне никто не слышал. Правда, через два дня из Темзы выловили тело мужчины. Труп был изуродован до полной неузнаваемости, возможно, винтом судна; полиции не удалось найти в карманах погибшего никаких бумаг или документов, удостоверяющих его личность. В них не было ничего, кроме маленького блокнота с заметками о продолжительности высиживания птенцов самками Fringilla Canada.

— Только поистине мудрый человек держит пчел, — заметил Шерлок Холмс, прочитав газетный отчет об этом происшествии. — Вы знаете, с кем имеете дело, и пчелы всегда таковы, каковы они есть.

«Рыжая вдовушка»[23]

— Ваше заключение совершенно верно, мой дорогой Уотсон, — сказал вдруг Шерлок Холмс. — Убожество жизни и нищета являются естественной средой, порождающей преступления с применением насилия.

— Именно так, — закивал я. — Мне как раз пришло в голову, что…

Но тут я осекся, в изумлении глядя на него.

— Бог ты мой, Холмс! — воскликнул я затем. — Это, право, уже чересчур! Как вам удалось проникнуть в мои сиюминутные мысли?

Мой друг глубже откинулся в кресле, сложил кончики пальцев рук вместе и внимательно оглядел меня из-под тяжелых, низко свисавших век.

— Вероятно, я бы добился более справедливой оценки своих скромных способностей, отказавшись отвечать на ваш вопрос, — сказал он с суховатой усмешкой. — У вас ведь уже отчасти выработалась привычка, Уотсон, скрывать собственное неумение различать очевидное за небрежной манерой воспринимать затем мои объяснения как цепочку легких, но вполне логичных рассуждений.

— И все равно я не понимаю, как цепочка логичных рассуждений дала вам возможность проследить за ходом моего мыслительного процесса, — отозвался я, несколько уязвленный его высокомерием.

— В этом опять-таки не было ничего сложного. Я просто наблюдал за вами последние несколько минут. Выражение вашего лица оставалось вполне безмятежным, пока, осматривая комнату, вы не наткнулись взглядом на одну из книжных полок, а точнее, на «Отверженных» Виктора Гюго — то есть на книгу, которая произвела на вас столь сильное впечатление, когда вы прочитали ее в прошлом году. Судя по полуприкрывшимся затем глазам, вами овладела задумчивость, и вы явно стали снова перебирать в уме перипетии этой потрясающей саги о людских страданиях. Потом ваш взгляд устремился сначала за окно, сквозь которое сейчас можно видеть только падающий снег, серое небо и невзрачные промерзшие крыши соседних домов, и, медленно переместившись к полке над камином, уткнулся в лежащий там перочинный нож, служащий мне для накалывания писем, оставшихся пока без ответа. Ваше лицо еще более помрачнело, и, сами того не заметив, вы несколько раз с грустью покачали головой. И вы продолжали мыслить ассоциативно. От потрясающих душу сцен жизни низов общества, описанных Гюго, вы перешли к воображаемым картинам существования людей в холодных трущобах суровой зимой, а к дальнейшим размышлениям вас подтолкнула сталь ножа, блеснувшая поверх нашего скромного очага. И тогда выражение вашего лица окончательно сделалось печальным и полным меланхолии от понимания, к каким последствиям приводит нескончаемая трагедия огромной массы людей. Вот тут-то я и позволил себе выразить полное с вами согласие.

— Что ж, должен признаться, вы проследили ход моих мысленных рассуждений с чрезвычайной точностью, — сказал я. — Удивительно четкая логика, Холмс.

— Но это же элементарно, мой дорогой Уотсон.

Подходил к концу 1887 год. Зима прихватила землю своей стальной хваткой с тех пор, как в последнюю неделю декабря повалил обильный снег, и за окнами квартиры Холмса на Бейкер-стрит открывался невеселый вид на низко нависшие тучи и побелевшие черепичные крыши, с трудом различимые сквозь густо падающие снежинки.

И хотя это был, несомненно, памятный год для моего друга, гораздо более важным оказался он для меня самого, потому что прошло всего два месяца с того дня, когда мисс Мэри Морстон оказала мне честь, согласившись соединить свою судьбу с моей. Смена холостяцкого существования отставного армейского врача на благополучную семейную жизнь не осталась без непрошеных и весьма колких комментариев со стороны Шерлока Холмса, но, поскольку именно ему мы с женой были обязаны тем, что вообще встретили друг друга, нам легко удавалось относиться к его циничным шуткам с терпимостью и даже пониманием.

В тот день — а если быть точным, 30 декабря, — я заскочил в нашу старую берлогу, чтобы провести с моим добрым другом несколько часов и заодно узнать, не попалось ли ему какого-нибудь интересного дела с тех пор, как я навещал его в последний раз. Я застал его бледным и апатичным в старом домашнем халате, обернутым вокруг плеч, и курившим свой излюбленный черный табак в таких количествах, что из-за висевшего в гостиной дыма огонь в камине был словно костер в тумане.

— Ничего, кроме нескольких рутинных расследований, Уотсон, — ответил он на мой вопрос с ноткой искреннего огорчения в голосе. — Творческое начало в преступном мире, кажется, полностью атрофировалось с тех пор, как я избавил мир от покойного Берта Стивенса, да будет ему земля пухом!

После этого наступило долгое молчание. Холмс угрюмо свернулся в своем кресле и не произнес ни слова до той самой неожиданной реплики, с которой я начал рассказ.

Когда я поднялся, собираясь уходить, Холмс снова оглядел меня критическим взглядом.

— Как я вижу, Уотсон, — сказал он, — вы уже начали расплачиваться за свое семейное счастье. Плохо выбритая левая сторона вашего подбородка дает невеселые основания полагать, что некто переставил ваше зеркальце в ванной под другим углом. И, кроме того, вы позволяете себе излишние расходы.

— Совершенно неоправданное обвинение.

— Это при зимней-то цене в пять пенсов за цветок? А петлица вашего сюртука говорит о том, что в нее вдевали бутон не далее как вчера.

— Впервые замечаю за вами подобную мелочность, Холмс, — ответил я довольно резко.