Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: «Чур, морская змеюка!» - Карлос Фуэнтес на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Ах вот как? И путешествуете без охраны? А я всегда считал, что латиноамериканцы приставляют к незамужним девушкам старую дуэнью в кружевной мантилье. Но вы не тревожьтесь! Keep an eye on you![21]

Исабель улыбнулась и во второй раз за день стала рассказывать о себе. С соседнего стола, где сидели четверо, протянулась в их сторону толстая морщинистая рука и поиграла пальцами по воздуху. Исабель снова улыбнулась, вспыхнула от смущения и стала торопливо рассказывать о том, что она целых пятнадцать лет подряд отдает все свои силы этому магазину, что тетя Аделаида убедила ее наконец поехать отдохнуть и что она уже скучает по boutique — если бы вы видели! Все кругом белое и золотое! — и что ей самой странно, как все эти немудреные заботы по магазину — счета, заказы, разговоры с покупателями, которым она предлагала, а главное, продавала разные сумочки, косынки, заколки, бусы, косметику, дорогие безделушки, — могли заполнить ее жизнь, могли стать для нее чем-то совершенно необходимым. Может, она так сильно привязалась к своему магазинчику оттого, что после смерти мамы и отца — Исабель еще больше потупилась — друзья семьи посоветовали вложить в него все деньги, ну, вернее, те небольшие деньги, что она получила в наследство.

Мистер Гаррисон Битл, освещенный золотыми лучами солнца, слушал ее, подперев голову ладонью, и глаза его туманила дымка тончайшей вуали от фирмы «Benson and Hedges».

Английский пароход «Родезия», верный заповеди, которая приписывает победу при Ватерлоо усиленным тренировкам в спортивных лагерях Итона, напоминал ристалище разного рода соревнований; все власти «Родезии» — этого Плавучего Учреждения — словно бы вступили в сговор, чтобы с помощью своих ревностных служащих (администраторов, распорядителей игр, длинноногих сеньорит в белой форме, моряков в широких брюках и полосатых тельняшках и прочих и прочих лиц, более или менее далеких от мысли, что они пародируют героев оперетт Салливана и Джильбера, доказать действенную силу британской традиции «fair play»[22] и не только доказать, но и, используя опыт крестовых походов, навязать ее за короткий срок, означенный провидением, всем чужеземцам, которым наконец посчастливилось вступить в контакт с самим Альбионом. Только понимание тех особенностей британского характера, что уже стали общеизвестными, дало бы возможность описать спортивную лихорадку, царившую на палубах «Родезии»; но даже при самом непредвзятом отношении к действиям экипажа возник бы вопрос: был ли среди служащих, и пассажиров хоть один человек, который бы не сознавал и, еще хуже, не гордился бы, что является олицетворением того самого поведения и тех поступков, в бессмысленной борьбе с которыми было сломано столько сатирических копий. И все же здесь есть один секрет! Англичанин охотно придумывает поверхностную карикатуру на самого себя и выдает ее публике за чистую правду, а сам, укрывшись за ее примелькавшимися внешними приметами, живет своей отгороженной от чужого глаза жизнью, разнообразной и нередко эксцентричной!

— Поднимемся, сыграем в крокет! — скажет к вечеру мистер Гаррисон Битл, одетый по этому торжественному случаю в белые брюки из тонкого сукна и спортивную рубашку, отороченную темно-зеленым кантом.

— Посмотрим на заплыв детей? — скажет на утро мистер Гаррисон Битл, ослепительный в своей белой махровой рубашке.

— Вы никогда не видели, как танцуют скотч-рил? — спросит позже мистер Гаррисон Битл — в синей куртке с гербом «Тринити-колледж», вышитым на груди, — входя в салон для танцев.

— Сегодня первый тур чемпионата настольного тенниса! — объявит на следующее утро мистер Гаррисон Битл — в рубашке для поло и шортах, открывающих ноги, поросшие золотистым пушком.

— Вечером на lounge[23] будут бега. Лично я поставил на Оливера Твиста и решительно требую, чтобы вы в знак солидарности сделали то же самое, — смокинг с матовыми отворотами и лаковые ботинки.

Исабель, не слишком утруждая свой ум, решила, что коль скоро ей довелось оказаться на борту парохода, идущего под флагом «Union Jack»,[24] ее прямой долг — присутствовать на всех соревнованиях, даже если она и не принимает в них никакого участия. Одетая в свою любимую плиссированную юбку с блузкой или свитером пастельных тонов, в туфлях на низком каблуке (единственная вольность, которую она себе позволила на время отдыха), Исабель, поигрывая жемчужным ожерельем, обошла в обществе сеньора Битла все палубы «Родезии», поднялась и спустилась по всем ее лестницам посидела на всех скамейках, присутствовала на всех предобеденных партиях крокета, приобрела легкий неврит, неловко вытянув шею во время соревнований по теннису, и однажды во весь голос закричала «браво!» команде взмыленных туристов, силившихся отнять веревку у команды экипажа, которая нарушила правила, зайдя за белую черту, проведенную мелом на полу.

— Chin up![25]

— Knuckle down![26]

— Character will carry the day![27]

— Shame! Measure those twenty-two yards between wickets again![28]

— Mr. Beatle plays bowler for the Sherwood Forest Greans![29]

— Come now, Miss Valles, hold your partner by the waist and keep your left arm up! Good sport![30]

— Good sport![31] — шепнул ей на ухо мистер Гаррисон Битл, прижав ее к груди, когда закончился вечер шотландского танца и когда осталось лишь полчаса до начала прослушивания стереофонических пластинок, которое всегда проводилось в том же танцевальном салоне.

Исабель не покраснела. Она поднесла руку к щеке, словно хотела сохранить дыхание мистера Гаррисона, который показывал в улыбке свои безупречные зубы и просматривал программу концерта: увертюры Массне, Верди и Россини.

— Выпьем чаю перед концертом? — предложил сияющий молодостью американец.

Исабель согласилась.

— В вас много от англичанина… ну, как это сказать… для американца, — прошептала она в тот момент, когда Гаррисон аккуратно положил печенье на блюдечко.

— Philadelphia. Main Lain. Scranton 64,[32]- улыбнулся Гаррисон, вставая в очередь за чаем.

Он лукаво посмотрел на Исабель. Ему давно уже было ясно, что сеньорита не понимает ни одного из его намеков.

— Большую часть своего детства я провел с родителями в Лондоне. Видел самого Гилгуда в «Гамлете», Эдуарда, отрекшегося от престола, Чемберлена, когда он вернулся из Мюнхена под зонтиком, но с подмоченной репутацией. Анну Нигл в сотнях картин из времен королевы Виктории. Беатрис Лили, которая пела сомнительные песенки, Джека Гобса, когда он стал чемпионом по крокету.

— Мистер Грейс был и будет самым великим игроком в крокет из всех, кого знала Англия, — сказал, обернувшись к ним, коренастый человек с белыми, закрученными вверх усами.

— Гобс был звездой Суррея, — вмешался, почесывая бородку, маленький некрасивый человечек с огромным транзистором под мышкой.

— Местные звезды Суррея мало волнуют нас, жителей Глоустера, — важно проговорил сеньор с закрученными усами.

— Бристоль? — полюбопытствовал человек с бородкой.

— Блэкэни, — вскинул с возмущением голову усатый.- Forest of Dean. On the Severn![33] Тут вам не кирпичи, а земля, сеньор.

— Это не помешает нам хорошенько выпить, — кашлянул маленький и открыл крышку транзистора, где на месте запасных батареек примостилась бутылка коньяка. С завидной ловкостью и быстротой он вынул бутылку, откупорил ее и протянул джентльмену из Глоустера. А тот одобрительно кивнул головой, увидев, как в его чай полилась струйка коньяка. И оба звонко расхохотались.

— Увидимся вечером в баре, слышишь, Томми, — ворчливо сказал сеньор из Глоустера.

— Непременно, Чарли, — ответил Томми из Суррея и, заткнув пробкой бутылку, подмигнул Исабели. — А вообще, если не хочешь моих яблок, не тряси мою яблоню!

— Я думала, что они ссорятся, — хихикнула Исабель. — До чего симпатичные!

— Дружба запрещается! — сказал Гаррисон, сделав очень серьезное лицо. — Половина английского населения — самые порядочные люди на свете, другая половина — самые бессовестные и пропащие!

Они уселись рядом в маленьком салоне для письма и заговорили вполголоса.

— Как хорошо вы знаете жизнь, сеньор Битл!

— Зовите меня Гарри.

Исабель замерла и услышала, как царапает перо голубую гладкую бумагу.

— Да… да, Гарри…

В салоне кашляли, шелестели страницами, вскрывали конверты.

— Гарри… Мне так было хорошо с вами… простите… Наверно, я вам кажусь слишком… ну, слишком вся наружу, как говорят в Мексике… Но… Но вначале я думала, что буду совсем одна… что не с кем будет словом перемолвиться… вы, наверно, понимаете.

— Нет, не понимаю. Ведь мне так дорого ваше общество! Вы, как я вижу, вообще себя недооцениваете!

— Правда? Неужели?

— Для меня вы самая прелестная женщина на борту «Родезии»! Эта изысканность…

— Вы обо мне?

— Да, изысканность и внутренняя чистота. Я счастлив быть с вами, Исабель!

— Вы?

Не понимая, что с ней происходит, Исабель выхватила из-под бархатной ленты для часов кружевной платочек, скомкала его в повлажневших ладонях и выскочила из салона.

Вот этот синий карандаш, нет, нет, нет, ей же столько раз говорили, что глаза — это самое лучшее, что у нее есть, зачем же их портить, вот разве чуть подмазать веки, господи, где же карандаш для бровей, нет, потерять она не могла, просто забыла его и взяла сдуру эту синюю краску, которой никогда в жизни не пользовалась; мистер Лавджой, да, звонок, ну как же ей быть, она нажала кнопку, она ждет мистера Лавджоя, ах, он уже здесь, лысый, носатый, пусть он все сделает, пожалуйста, купите мне карандаш для бровей в киоске, halfcrown,[34] нет, вот сдача вам; и эти бигуди, хватит ли времени, нет, волосы еще совсем сырые, ну истинная дура, вымыть голову за два часа до ужина! Но ведь в салоне красоты вечно кто-нибудь сидит, там надо предупреждать за сутки, ой, ой, хоть духи хорошие, что да, то да, Ma Griffe, их всегда быстро раскупают, а вечернее платье? Вдруг оно не понравится Гаррисону? То есть Гарри? Может, слишком маленький вырез? Поди знай, вообще-то платья-туники всегда выглядят элегантно, это известно, это говорят все дамы, которые заходят в ее boutique, спасибо, сеньор Лавджой, да, это как раз то, что мне нужно, спасибо, нет, нет, сдачу оставьте себе, вы свободны; кажется, она наложила слишком много крема. Сколько раз ее предупреждали, что ей ни к чему румяна, что у нее и так хорошая кожа, с легким естественным румянцем, ой, ой, она же перемазала все пальцы этой краской, господи, будет ли конец, как ей привести себя в порядок, когда все эти банки ездят по столику, скользят, вот теперь упала коробочка с салфетками, и вода с крышки попала ей на юбку, забрызгала чулки, ну хоть кричи, хоть плачь, и дернула ее нелегкая опереться руками о колени и перепачкаться краской!

И вот она поднимается, кричит, царапает зеркало грязными пальцами, оставляя на нем разводы розового цвета, потом, плача навзрыд, замазывает его целиком, срывает бигуди и — бац! — сбрасывает на пол все, что стояло на узком неудобном столике, и в комнате перемешиваются запахи пролитых духов, рассыпанной пудры, раскрытой помады, кремов, румян; она бессильно склоняет голову, видит в мутном, закрашенном зеркале свое лицо с бороздками от слез, тут же открывает баночку с жидким кремом, снимает салфеткой все следы косметики, берет маленькую бритву-грабельки, намыливает подмышки и сбривает коротенькие волоски, потом вытирается влажным полотенцем и — ну где же дезодор? — ищет тюбик повсюду. Ищет, оглядываясь по сторонам, сидя на табуреточке у зеркала, а потом ползает на коленках но узкой каюте, подбирая заодно все разбросанные вещи, Гарри, Гарри, она не успеет, будет плохо выглядеть! О Гарри, Гарри…

— Как бежит время! Четыре дня назад мы были в Акапулько, а завтра подойдем к Панаме! Где кончается твое путешествие?

— В Майами. Оттуда я полечу в Мехико. Так решено заранее и…

— И мы, наверно, никогда больше не встретимся.

— Гарри! Гарри!

— Каждый из нас вернется домой. Обязанности. Дела… Забудем об этом путешествии. Вернее, не придадим ему особого значения. Все покажется коротким сном.

— Нет, Гарри, так быть не может!

— А как же?

— Но ведь я почти ничего не знаю о вас… о тебе…

— Гаррисон Битл. Тридцати семи лет, клянусь, хоть все дают мне много меньше. Местожительство — Филадельфия, Пенсильвания, США. Католик. Республиканец. Гарвард и Кембридж. В городском доме — четырнадцать комнат. Дача в — заповеднике. Кое-какие ценности. Полотна Сарджента, Уистлера и Уинслова Гомера. Характер — скромный. Костюмы от «Братьев Брукс». Любитель собак и лошадей. Заботливый сын. Мать — милейшая вдова шестидесяти лет с твердым характером и слабой памятью. Теперь темная сторона жизни — десять часов ежедневной работы. Биржевой агент. Ну как? Устраивает.

— Я я не… то есть я хочу сказать, что у вас очень хорошая жизнь. Тетя Аделаида говорит, что в ее времена все было таким шикарным… и праздники, ну и люди, все. А вот мне, мне уж не довелось это увидеть… училась в интернате Святого Сердца. Ну а после? Молодые люди в наш дом не ходили, да и я, по правде сказать, не очень о них думала. Девочки о них говорили, только мне казалось, что они просто-напросто сочиняют. В общем-то, и я жила хорошо, нет, правда! То есть я не думаю, что моя жизнь чем-то отличается от жизни других людей. Вы понимаете меня, Гарри? Гарри!

Никогда еще сомнение не предвещало такой твердой уверенности. Никогда еще уверенность не выражалась таким словом, такими словами, как страх и наслаждение, словами, которые обозначали то, что снизу вверх пронизывало позвоночник Исабели, ослабевший холодеющий позвоночник, трепетно чуткий к кончикам сильных пальцев Гарри, ласкавших ее спину, можно сказать — обнаженную спину, так много электричества было в этих пальцах, скользивших по вечернему платью, сшитому из матовой ткани в звездочках-дырочках, которое застегивалось сзади. Сомнением, уверенностью, страхом и наслаждением — всем сразу был этот холодный бессильный пот, который Исабель ощущала как нечто отдельное от своего смеющегося тела, упрямо чуждого сейчас прежней осмотрительности. Сомнением, уверенностью, страхом и наслаждением была и эта горячая дрожь, которая разрушала систему сосудов, пульсирующих, ощутимо теплых, наделенных теперь особой чуткостью и стремительно рвущихся к поверхности кожи. И вяжущий привкус, который чувствовал ее язык, плотно прижатый к мягкому бугристому небу. И усталость рук, покорно лежавших на плечах Гарри. Сомнение, уверенность, страх и наслаждение были и в страшной тяжести ее ног, безвольно, безотчетно передвигавшихся по танцевальному салону, едва освещенному синими огоньками, рассыпанными в ночном небе. И в странном исчезновении только что кружившихся возле них пар. Вернее, в том, что их перестала замечать Исабель, та, что сейчас откровенно и робко прижималась к Гарри, та, что старалась коснуться прядкой волос отворотов его пиджака, та, что приникала головой к его шее, к свежему аромату лаванды.

Не стало вдруг ни джентльмена с белыми подкрученными усами, ни маленького человечка с седоватой козлиной бородкой, ни калифорнийской учительницы, задрапированной в красный шелк, которая только что скользила по залу, поигрывая пальцами, ни этого молодого блондина, который то и дело оказывался рядом и смотрел на нее в упор и даже подмигивал ей время от времени, пока она кружилась в объятиях Гарри, то находя, то теряя мелодию, прислушиваясь к биению собственного сердца.

— Ну, Исабель! Идем на палубу!

— Гарри, я не должна. Я никогда…

— Сейчас там никого нет.

И эта светящаяся полоса, эта теплая пена неподвижной ночи увлекла в свое обреченное смятение все мысли о Марилу, о тете Аделаиде, о магазинчике на улице Ницца и уютной квартирке на Гамбургской, бросила их к смолкшему винту, разорвала, превратила в клочки моря, а потом швырнула в темноту и оставила Исабель — потерянную, сникшую, влажную, с закрытыми глазами, с приоткрытым ртом, с горячими струйками слез — в объятиях Гаррисона Битла.

— Ну, расскажи, какая была свадьба, Джек?

— Романтичная, Билли, романтичная, как в старом фильме с участием Филлис Калверт.

— Неужели они никого не пригласили?

— Нет, они были только вдвоем в церкви возле «Хилтона». А я подсматривал за ними из-за колонны. Эти вещи меня очень волнуют.

— Дай-ка мне половинку твоего безе!

— Больно много просишь и мало даешь взамен. Не забывай, что ты мне теперь не ровня!

— И раньше не был! Попомни мои слова: я еще увижу, как ты моешь уборные.

— Ну а пока?

— Ладно уж. Скажу Ланселоту, чтобы он оставил тебе бутылку.

— Вот это другой разговор, Билли.

— Э-э! Обезьяна и в шелку обезьяна…

— Скажи, какой догадливый! Она точно была одета в белое шелковое платье и вуаль из органди.

— Я имел в виду тебя, кретин!

— Billy, you're a bloody bastard![35]

— Ну хватит. Давай говори, оставить тебе эту бутылку или нет?

— Бутылка пива! Да рядом с тобой старый Скрудж[36]- ангелок! Разве я могу предложить своим друзьям бутылку пива, пока мы не разопьем с ними бутылку вина? Ты думаешь, это подходит моему положению джентльмена?

— А мне плевать… Лучше рассказывай.

— Она, значит, была вся красная и заплаканная. Ну а мистер Битл — само достоинство: синий пиджак, белые брючки, прямо смерть бабам.

— Ишь ты! Мистер Битл — настоящий джентльмен. Его вполне можно принять за англичанина. И я не постесняюсь сказать тебе, что он настоящий красавец. И уж намного моложе ее, это бросается в глаза, когда они рядом.

— Да… нет у тебя сердца. Ну что может знать старая сушеная ящерица про любовь?

— Ишь ты! Я бы мог научить тебя кое-чему, но где тебе, сопляку, понять. В наше время…

— Кончай вдаваться в историю и дай мне заработать мою бутылку. Забавная, надо сказать, была картина, когда они вышли из церкви. Она хотела пойти в вуали, а он ни в какую, взял и сорвал ее без долгих разговоров. Ну она, милочка, в слезы, целует эту вуаль, а ему хоть бы что: застыл рядом, точно часовой у королевского дворца. Хорошее начало для медового месяца!

— А ты слышал, о чем они говорили?

— Откуда, дурак! Ведь мне нельзя было подходить к ним близко! Соображаешь? Потом они направились в отель по такому пеклу, какое бывает только в Панаме, когда кажется, что тебя сунули прямо в ад. У сеньоры платье все пропотело и торчало на заду хвостом. По Гарри как ни в чем не бывало, истинный лорд. В общем, вошли они в, отель, она сразу посылать телеграммы, а мистер Гаррисон уселся за стойку: потягивает себе пунш и смотрит на этих разряженных макак, которые отплясывают тамборито.

— Отчего бы им не отпраздновать свадьбу у нас? Такое было бы веселье! Сколько я перевидал свадеб на «Родезии»! У капитана есть права и все, что надо.

— Она же католичка, понимаешь, церкви ей вполне достаточно.

— Откуда ты знаешь?

— Лавджой видел ее паспорт и документы. Она больше католичка, чем Мария Кровавая. Чистая еретичка на роскошной подкладке из стерлингов, шиллингов и пфеннигов.

— А ты что? Задумал получить ее прямо со сковородки, готовенькую?

— Ай, Билли! Отпусти мое ухо! Дождешься, старый кобель, я сам тебя изжарю на этой сковородке.

— Не выйдет это, слышишь, Джек! Я буду смотреть за тобой в оба! Кому-кому, а мне хорошо известны все твои штучки. Или ты оставишь в покое этих хороших, порядочных, влюбленных друг в друга людей, или узнаешь, на что способен Билли Хиггинс. И не забывай, что я двадцать лет протрубил в экипаже, прежде чем стать старшим стюардом, и умею бить ниже пояса. Словом, ступай себе с богом и не сворачивай со своей узкой дорожки, не то поймешь, почему у меня на груди наколото имя Гвендолен Брофи.

— Чтоб тебе пропасть, сучья кровь!

«Родезия» вышла из Бальбоа ровно в четыре утра с грузом хмельных пассажиров, скупивших множество всяких безделок и кружевных мантилий в индейских лавках Главной улицы, обессиленных сизым дымом шумных кабаре, оглушенных тропической музыкой органов, которые отражались волнистыми радужными полосами в круглой стеклянной стойке, взбудораженных красно-черным кружением рулетки на зеленом сукне, загипнотизированных подмигиванием автоматов, жадно глотавших монеты… вздохнувших с облегчением, когда остались позади ветхие жилища Каледонии в желтых и лиловых тенях, когда исчезли шаткие рахитичные дворцы с толстозадыми негритянками, которые играли в темноте синими зонтиками от солнца, когда показались наконец скверы с ровно подстриженной травкой и добротные дома зоны канала, когда потянуло гнильцой от океанской воды, когда они поднялись по трапу на пришвартованный к пристани пароход.

— Thanks for the tip![37] — крикнул шофер и добавил по — испански: — У нас здесь ни родины, ни медяков.



Поделиться книгой:

На главную
Назад