Слепой бог

Соня прикусила губу, чтобы не закричать: она вновь увидела свой родной дом, таким, каким он был до того рокового дня, когда все поместье было уничтожено огнем.

Затем появились солдаты. Рослые аквилонцы в плотно сидящих на голове кожаных шлемах, в куртках из плотной вываренной кожи с нашитыми медными или стальными пластинками, а с ними кенида — рослая, одетая с вызывающей роскошью. Они приближались к дому.

— Смотри, смотри,— безжалостно звучал голос Хутаосы.— Ведь ты пришла ко мне для того, чтобы увидеть их лица, все лица, запомнить их до мельчайших подробностей. Теперь не плачь, не проси пощады, не отворачивайся…

Соня не ответила. Все ее тело покрыла испарина. Соню сотрясала крупная дрожь. Она изо всех сил стиснула зубы, чтобы они не стучали. В ушах шумела кровь. Соня поднесла руки к вискам. Она не ожидала, что воскресить в памяти те страшные мгновения, окажется так невероятно тяжело. Она видела, как падают под ударами аквилонских мечей верные слуги, как хохочущий дюжий аквилонец хватает юную Аксум, служанку матери, и, зажав ей рот грязной ладонью, перебрасывает девушку поперек седла… Вот рослый аквилонец в шлеме и черном плаще с вышитым золотом леопардом врывается в дом… Отец Сони, гирканец Келемет, не утративший с годами гибкости и ловкости прирожденного воина, берется за меч и бежит врагам навстречу…

Соня тихо вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Не поддавайся слабости,— прозвучал суровый голос слепой жрицы. Хутаоса, хоть и не могла видеть Соню, безошибочно угадывала ее реакцию на все, что та разглядела в волшебной чаше ясновидения.— Ты знала, на что идешь, Соня! Я покажу тебе лица, которые ты должна запомнить. Ради этого горького знания ты преодолела множество преград, пролила кровь и сама подверглась смертельному риску. Не допускай же в свое сердце малодушия и страха! Не позволяй чувствам увести себя в сторону как раз в тот миг, когда ты — у цели!

Соня понимала, что слепая прорицательница пещерного храма совершенно права. Она должна смотреть на убийц своих родителей, запоминая каждую ненавистную черту их лиц. А душа ее должна быть закрыта для любых переживаний. Теперь тот страшный день предстал перед Сониным взором совсем иначе, чем когда ее саму, неосторожно вернувшуюся из столицы в родное поместье, схватили грубые руки наемников, поставив перед хищным взором той, кого она приняла за их предводительницу. Но теперь Соня понимала, что Атлия и ее люди были лишь ширмой для того, что действительно произошло тогда в Салафре. Ибо она видела теперь людей, которые распоряжались этим бесчеловечным действом с самого начала. Видела, как они пытали ее отца, раз за разом о чем-то вопрошая его… Жаль лишь, что магическое зерцало не могло донести до Сони их речей. Но теперь она видела все.

Она попыталась взять себя в руки. Снова и снова показывала ей Хутаоса тех, кого Соне надлежало запечатлеть в своей памяти. Теперь слезы на глазах Рыжей Сони высохли и не туманили больше ее зрения. Трезво и холодно изучала она ужасные картины, раз за разом встающие на гладкой водной поверхности магической чаши-зеркала.

Рослый аквилонец с леопардом на плаще на груди… Вот он улыбается, скаля зубы, вытирает руки, замаранные кровью ее отца… Озирается по сторонам… Видит бегущего к нему юношу с мечом в руке — это Хункар, старший брат Сони. Но аквилонец куда искуснее во владении клинком. Один ловкий выпад — и юноша валится наземь, зажимая страшную рану на животе. Наемник перешагивает через него, небрежно махнув рукой своим подельникам, те бросаются к раненому, намереваясь подвергнуть его пыткам, пока он еще может говорить. А аквилонец направляясь к женщине… К красивой ванирке с пышными светлыми волосами… Еще двое аквилонских солдат торопливо поджигают дом… Труп старого конюха… Из конюшни выводят лошадей, в том числе и гнедого Ватара, любимца Сони… Кони испуганно ржут, прижимая уши…

Пушистый белый пес со стрелой в боку повизгивает от боли… Проходящий мимо аквилонский головорез бьет издыхающую собаку ногой… Где-то вдали бесчинствует с остатками отряда Атлия, перерывает сундуки в поисках золота — но она явно не главная здесь. Она вжимает голову в плечи, когда аквилонец с леопардом бросает на нее взгляд. И лишь когда он, свистнув за собой половину отряда, отбывает прочь — вот почему Соня не видела его! — кенида преображается, берет власть в свои руки. Такой ее и застала девушка, явившись на порог отчего дома. И была уверена, что за спиной Атлии никто не стоит.

А теперь смотри, Соня, смотри! Запоминай их лица!

Неожиданно живая картина в чаше погасла. Соня с облегчением опустилась на пол пещеры и не в силах ни о чем не думать. Ей необходима была передышка. Слишком больших усилий стоило ей всматриваться в ненавистные лица, возникавшие перед ней в магической чаше.

Наконец она пришла в себя и окликнула слепую прорицательницу:

— Хутаоса!

Та не отозвалась. Соне это показалось подозрительным. Она зажгла одну из маленьких глиняных ламп — не магией, а обычным кресалом — и принялась осматриваться.

Хутаоса лежала, вытянувшись на своем каменном ложе, неподвижная и молчаливая. Соня с ужасом подумала о том, что жрица умерла — не перенесла чрезмерных усилий, которые вынуждена была приложить, вызывая видения страшных злодейств.

Соня осторожно коснулась лба жрицы и тотчас отдернула руку. Хутаоса была холодна, как камень. Она лежала, вытянувшись и слегка запрокинув назад голову. Когда Соня осмелилась второй раз прикоснуться к этой неподвижно застывшей фигуре, девушка вдруг поняла: жрица не мертва — она обратилась в изваяние, такое же ледяное и бездушное, как скалы, из которых высечено ее ложе.

Теплится ли в этой каменной глыбе жизнь? Скрывается ли за окаменевшей оболочкой живая душа? Оживет ли когда-нибудь Хутаоса, прорицательница пещерного храма?

У Сони не находилось ответа на эти вопросы. Она знала одно: теперь, когда она достигла цели, ей нужно уходить из разоренного пещерного святилища. Не Сонина вина в том, что храм Гаривы подвергся осквернению — Соня и сама едва не сделалась одной из жертв разбойников. И все же девушка почему-то чувствовала себя виноватой. Словно бросала кого-то в беде…

Она покинула зал с окаменевшей прорицательницей и по знакомому уже пути вернулась в девичью опочивальню. Там никого не было, кроме трех трупов: двух разбойников, зарубленных Соней, и Керы. Соня бережно накрыла тело Керы одеялом, сняв его с кровати. Большего она сделать для погибшей не могла.

В одной из кладовых Соня отыскала для себя одежду: плотные брюки, удобные теплые сапоги, плащ, подбитый мехом, гораздо более теплый, нежели тот, что был на ней в тот день, когда она впервые перешагнула порог храма.

Кроме того, Соня запаслась лепешками, головкой сыра и флягой довольно неплохого вина. Уложив все это в дорожный мешок, она почувствовала себя совершенно готовой к путешествию.

Оставалось выполнить последнюю волю Керы…

* * *

Когда храм Гаривы остался позади, Соня остановилась. Кругом были только безмолвные горы. Их заснеженные вершины ослепительно сверкали на солнце. В ярко-синем небе над головой не было ни облачка.

Соня глубоко вдыхала разреженный горный воздух. «Это пьянящий запах свободы,— думала Соня,— этим воздухом с рождения дышал великий Конан!»

Эта мысль наполнила ее радостью. Соня нащупала в дорожном мешке кольцо, которое дала ей Кера, и некоторое время рассматривала его. Тогда, в мрачном полумраке залитой кровью спальни, у Сони не было возможности разглядеть его хорошенько. Теперь она впервые увидела жреческое кольцо Керы при ярком солнечном свете и не могла не поразиться великолепной работе искусного мастера, создавшего этот шедевр. Тончайший серебряный ободок, изящная резьба по камню, прозрачный многоцветный сердолик…

Соня залюбовалась игрой света, заставившего вспыхнуть самоцвет множеством огней. На миг ей стало жаль выбрасывать такое совершенство. Но тотчас же она устыдилась. Предсмертную волю Керы следовало выполнить в точности.

Больше не колеблясь, Соня размахнулась и бросила перстень в пропасть. В тот же миг огромная птица со сверкающими на солнце крыльями взмыла в воздух и, блеснув разноцветным опереньем, сделала несколько кругов у Сони над головой. Затем, испустив ликующий крик, она унеслась прочь — куда-то в сторону долины.

* * *

Барон Римальдо скучал. Вот уже неделя, как он ждал утешительных вестей от Сабарата. Разбойник забрал у него сотню золотых — и до сих пор еще не появился. Не говоря уж об обещанных и столь желанных девушках!

При мысли о пополнении, которое ожидает его гарем, барон приходил в неописуемое волнение. Он принимался бегать по комнате, теребить свои кружевные манжеты, обрывая с них позолоту и жемчуг, кусать губы, едва не плача от досады и нетерпения.

Поэтому слуга, доложивший о том, что «явился какой-то молодец подозрительного вида и говорит, будто бы от какого-то Сабарата прислан», получил серебряную монету — за добрую весть — и услышал радостный крик своего господина:

— Немедленно веди его ко мне!

Старый слуга давно привык к причудам своего хозяина. Не позволив себе даже измениться в лице, он тут же отправился за посетителем.

Тот и впрямь выглядел подозрительно. Настоящий разбойник. Не сняв плаща с капюшоном, мужчина вошел в будуар барона, оставляя грязные следы на украшенном искусной инкрустацией полу.

— Ах, мой друг!..— вскричал барон Римальдо.— Сапоги…

Разбойник уставился на свои ноги.

— А что такого тебе не нравится в моих сапогах? — дерзко осведомился он. Голос у разбойника оказался молодой, высокий. Небось, юнец только недавно начал брить бороду.

— Э-э… Пол — с узорами… Лучший во всем Шамаре… Видишь ли, мой друг… Мастера из Ианты — я их специально выписывал… заплатил кучу денег… Э-э… Сапоги…

Барон махнул рукой, видя, что молодой разбойник упорно не желает понимать просьбы снять грязную обувь и не пачкать драгоценные полы, которые могут непоправимо попортиться от такого бесцеремонного обращения.

— У меня весть от Сабарата,— заявил молодой разбойник, ничтоже сумняшеся опускаясь прямо в пропыленном дорожном наряде на разобранное ложе барона. Тонкие, надушенные батистовые простыни, атласные покрывала с вышивкой шелками и серебряной нитью, мягкие подушки с кружевными рюшами — словом, все уютное «гнездышко» барона было смято и перемазано дорожной грязью.

Барон еле слышно застонал и поднес к носу платок, надушенный сильнопахнущими офирскими благовониями.

— Распорядись, чтобы меня накормили,— велел бесцеремонный посланник Сабарата.— Я голоден, как собака! И пусть готовят паланкин, или что там у тебя. Поедем в твое имение за городом.

— Куда?

— Ну, где там у тебя стойло для молоденьких кобылок? — небрежно пояснил разбойник.— Сабарат пригнал туда небольшой, но очень аппетитный табунчик…

У барона Римальдо потекли слюнки. Он мгновенно забыл свое раздражение на этого дерзкого молодца. Теперь старого аквилонского придворного занимало только одно: новые игрушки для его тайного гарема. Драгоценные, дорогостоящие игрушки.

— Какие они? — жадно спросил он. Пальцы барона нервно теребили платок.— Ну скажи, умоляю, какие они… мои девочки?

— Скоро сам увидишь. Их восемь,— добавил разбойник.— Свеженькие, как бутончики. Испуганные… Трепетные… Я голоден,— напомнил он,— пусть мне принесут рыбы под шафранным соусом, к рыбе —– белого вина и, пожалуй, немного фруктов.

Такие изысканные вкусы у обыкновенного головореза немного удивили Римальдо. Однако он вызвал слуг, отдал все необходимые распоряжения и, сгорая от нетерпения, отправился на конюшню — проследить за тем, как закладывают карету для путешествия в имение.

* * *

Несколько евнухов, вооруженных короткими мечами, имевшими, скорее, декоративное назначение, нежели являвшимися настоящим боевым оружием, могли оказать лишь слабое сопротивление неожиданному свирепому нападению. Двое из них пали от стрел, стремительно выпущенных одна за другой невидимым лучником. Третий, обнажив меч, бросился в атаку и был заколот кинжалом. После этого молодой разбойник одним ударом ноги распахнул дверь изящного одноэтажного домика с резными деревянными колоннами, покрытыми позолотой и расписанными синими и красными цветами. Этот домик — барон Римальдо поэтически именовал его «Садом Наслаждений» — находился в самом уединенном месте обширного поместья, в глубине густого тенистого сада, полного прекрасных редких растений. Это была одна из причин, по которой никто из слуг и стражников не видел нападения на «Сад Наслаждений» и не пришел на помощь евнухам. Никем не замеченный, разбойник вошел в тайный гарем барона Римальдо. Лицо молодого человека, хоть и полускрытое капюшоном, болезненно морщилось, словно он наблюдал что-то глубоко отвратительное.

Внутри помещение казалось более просторным, чем можно было подумать, глядя на домик снаружи. В центре помещался большой зал с фонтаном. В одном углу находился изящный обеденный стол из орехового дерева, инкрустированный перламутром, слоновой костью и эбеновым деревом, и два стула с высокими резными спинками. Посуды на столе сейчас не было, но белоснежная скатерть с пышными бантами по углам так и манила к себе проголодавшегося гостя.

В другом углу зала имелась большая кровать под тяжелым балдахином, украшенная всевозможными резными деревянными розочками, бутонами и целующимися голубками. Вся эта роскошь была щедро позолочена и украшена росписью, а кое-где и драгоценными камнями. Две искусно вырезанные из слоновой кости обнаженные женские фигурки держали большое зеркало в позолоченной раме.

Тяжелые бархатные кисти свисали по углам балдахина. На шелковом покрывале, кроме того, лежала маленькая плетка с костяной рукояткой, украшенной геометрическим орнаментом, а в головах кровати имелись позолоченные наручни и тонкая цепочка, приковывающая их к стене.

Удостоив эту изысканно убранную комнату самого беглого осмотра — непрошеного гостя «Сада Наслаждений» интересовало лишь одно: не скрывается ли здесь кто-нибудь из случайно уцелевших охранников — молодой разбойник бесшумно двинулся дальше.

В небольших, тщательно запертых на засов комнатках, похожих на кельи, разбойник обнаружил девушек — наложниц барона Римальдо. Здесь были девушки из Офира и Аргоса, из Немедии, Куша и даже Кхитая.

Все они дрожали от страха, когда неизвестно откуда взявшийся незнакомый им человек в плаще с низко надвинутым капюшоном, вооруженный луком, двумя кинжалами и длинным острым мечом, приказал им выходить и собираться в зале у фонтана.

Наложниц оказалось чуть больше двадцати. Барон часто менял в гареме девушек. Тех, которые ему надоедали или чем-либо не угодили, он продавал через подставных лиц и никогда потом не интересовался их дальнейшей судьбой. Чаще всего такие девушки попадали в другие гаремы или в дома свиданий. Римальдо был чрезвычайно осторожен в подобных вопросах и не позволял себе рисковать своей репутацией.

Девушки в испуге жались друг к другу. Кто этот человек? Какие новые испытания суждены им?

Молодой разбойник не спеша снял наконец свой меховой плащ. Огненно-рыжие волосы потоком обрушились ему на плечи, словно языки пламени. Рабыни Римальдо тихо вздохнули от изумления: перед ними стояла совсем молодая девушка!

— Мое имя — Рыжая Соня,— объявила она.— Я убила трех охранников, стороживших дверь снаружи. Будем надеяться, охрана дома не скоро заметит мое вторжение. Но все же не следует слишком уповать на то, что все аквилонцы — безмозглые болваны.— Она вздохнула: — Есть ли среди вас такая, которая любила бы барона Римальдо всем сердцем, всей душой и хотела бы остаться с ним навсегда?

Девушки боязливо переглядывались. Соня нетерпеливо хлопнула себя ладонью по бедру.

— Да или нет? Говорите прямо и не бойтесь! Вам нечего страшиться. У нас мало времени.

Одна из девушек, чернокожая рабыня с татуировкой на левой щеке — странно, но это ее вовсе не уродовало — осмелилась ответить от лица всех остальных:

— Нет, госпожа. Все мы ненавидим барона Римальдо. Он держит нас взаперти, а когда берет одну из нас развлекаться, то… Он жестокий, грязный человек, госпожа! — Она выразительно посмотрела в сторону плетки и наручней.

— Вот и хорошо,— оборвала ее Соня.— Итак, ни одна из вас не желает здесь оставаться. Меня это устраивает. Я выведу вас отсюда. Мы доберемся до леса в карете господина Римальдо. Затем обсудим наши дальнейшие действия. У меня имеются кое-какие соображения на этот счет… Но хватит болтовни. Уходим, и чем скорее — тем лучше.

Вместе с девушками Соня внесла в дом трупы убитых евнухов и выбралась из сада. Беглянкам удалось добраться до кареты незамеченными. Девушки набились туда так тесно, как только могли. Они сидели друг у друга на коленях, три устроились прямо на полу, а чернокожая рабыня села на козлы рядом с Соней. — Как тебя зовут? — спросила Соня, взяв в руки вожжи.

— Хайманот, госпожа,— тихо сказала девушка.

— Я не госпожа,— проворчала Соня.

Карета покатила к воротам поместья.

* * *

Возвращение в храм Гаривы оказалось тягостным. Рабыни барона Римальдо не смели плакать и жаловаться на трудности путешествия. Но когда пришлось бросить карету и идти пешком по горным тропам, многие от непривычки сбили себе ноги в кровь и плелись еле-еле. Соня безжалостно подгоняла их.

К концу второго дня мучительного путешествия к перевалу к Соне, возившейся у костра, тихо приблизилась Хайманот. Уроженка далекого Куша, чернокожая невольница больше остальных страдала от жестокого холода безжалостной Киммерии. Соня чуть подвинулась, давая ей место у огня.

— Госпожа,— заговорила Хайманот и тут же поправилась: — Соня… Путь слишком труден для нас. Мы долгое время жили взаперти, это правда. Такое житье — не сахар, и поверь мне: я знаю по крайней мере трех наложниц проклятого Римальдо, которые покончили с собой в этих золоченых клетках…. Одна из них была моей младшей сестрой! Да, мы безмерно страдали от неволи, от издевательств нашего господина, от его извращенных фантазий и злых капризов. Но ты… ты убиваешь нас, Соня. Мы не привыкли терпеть такие ужасные лишения.

— Я спросила вас с самого начала — не желает ли кто-нибудь остаться во власти барона,— напомнила Соня, пожалуй, чуть-чуть резковато,— Ни одна, помнится мне, не выразила горячего желания не покидать объятий Римальдо. Так что придется вам терпеть и холод, и лишения. Свобода того стоит, Хайманот, поверь мне.

— Куда ты ведешь нас? — спросила чернокожая рабыня.

— В храм. Там вы найдете и кров, и убежище, и пищу, и одежду. А многие из вас, возможно, захотят остаться там навсегда.

— Примут ли нас жрицы этого храма? — Хайманот покачала головой в явном сомнении.— Ах, Соня! Ведь жрецы любых богов с большим предубеждением относятся к бывшим наложницам, считая их запятнанными развратом… Да и к беглым рабам — тоже. Вряд ли храм захочет приютить нас. Я слышала уже о подобных вещах… И всегда такие истории заканчивались весьма плачевно для тех несчастных рабынь, которые пытались найти себе убежище у ног какого-нибудь бога или богини.

Соня слегка улыбнулась и обняла чернокожую девушку за плечи.

— Спроси лучше: захочет ли принять вас сама богиня!

Хайманот с недоумением посмотрела на свою собеседницу, и Соня пояснила:

— Там нет жрецов. Все служители богини Гаривы погибли… Их уничтожили разбойники. Вам предстоит похоронить мертвых и восстановить ритуалы поклонения Гариве. Это я и имела в виду, когда говорила, что многие из вас останутся в храме навсегда.

Хайманот, казалось, не верила собственным ушам.

— Так ты хочешь… Ты хочешь, чтобы мы… Обыкновенные рабыни, наложницы… Чтобы мы сделались жрицами? Но это же невозможно!

Соня пожала плечами.

— А почему, собственно говоря, невозможно? Вы не по своей воле жили той гнусной жизнью, от которой я вас избавила. Я не принадлежу к числу тех, кто поклоняется богиням этого храма, но мне кажется, что не следует оставлять это святилище оскверненным, лишенным служительниц. Пусть я не понимаю многого из того, что там происходило… но я уверена, жрицы Гаривы творили немало доброго.

— Но кто научит нас ритуалам? — все еще сомневалась Хайманот — Кто передаст нам традиции, священные гимны, кто откроет нам смысл обрядов? Кто расскажет, наконец, все сакральные тайны самой Гаривы? Как мы сможем служить богине, не понимая ее сокровенной сущности? Ни одна из нас не готовилась для служения богам!

Это было правдой. Соня уже знала историю каждой девушки, пусть даже в самых кратких чертах. Одни были похищены из родного дома — этим предстоит, отдохнув и набравшись сил в пещерах Фатагара, отправиться в далекий путь, к родным, которые уже наверняка выплакали все глаза в тщетных попытках отыскать пропавшую дочь. Других купили на рабском торгу — эти девушки не знали ни родного дома, ни отца с матерью, они были рождены в рабстве и им с самого начала жизни была уготована жалкая участь. И таких в гареме барона Римальдо оказалось большинство. Вот для них, как полагала Соня, пещеры Фатагара должны стать настоящим домом.

Из всех освобожденных наложниц барона Римальдо больше всех пришлась Соне по душе чернокожая Хайманот с ее забавной татуировкой на щеке — синяя бабочка над листом какого-то экзотического растения. Когда девушка улыбалась, эта бабочка слегка шевелилась.

Несмотря на свою молодость, чернокожая рабыня уже перенесла немало испытаний, но сохранила добрую душу и ясный взгляд больших черных глаз.

— Я надеюсь только на одно,— сказала ей Рыжая Соня.— Богиня Гарива увидит ваши старания. Она оценит ваше искреннее желание восстановить святилище. Она найдет способ передать вам все необходимые знания. Не бойтесь ничего. Я верю, что все дурное у вас уже позади.

* * *

Пещеры Фатагара встретили уставших, измученных путниц стаей стервятников. Тело привратницы, обглоданное птицами, все еще лежало на пороге, по-прежнему прикованное цепью к скале. При виде этого пугающего зрелища несколько девушек вскрикнуло. Соня горько усмехнулась.

— Вы найдете здесь тела жриц и их убийц. Всех мертвых необходимо похоронить. Это грязная, неприятная работа, но ее придется выполнить именно вам. Теперь Фатагар — ваш дом, не забывайте об этом.

— О да! Отныне пещеры Фатагара станут истинным домом для большинства из вас,– прозвучал чей-то голос из глубины пещеры.

Все повернулись в сторону говорившего — вернее, говорившей, так как голос был женским.

Из пещеры медленно вышла высокая женщина с длинными белыми волосами и огромными, совершенно белыми, незрячими глазами.

— Хутаоса! — Соня бросилась навстречу слепой жрице.

Слепая прорицательница усмехнулась.