Вот уже не первый год что-то странное творится в Черных Королевствах. То и дело происходили непонятные, страшные события, от которых волосы начинают шевелиться на голове, будто живые.
В Бидане, небольшом селении, где родился и вырос Махарим, время от времени исчезали люди. Они пропадали бесследно — причем в самых неожиданных местах. Одна женщина исчезла, когда шла за водой к колодцу — даже тела ее не нашли, хотя обыскали всю округу. Молодой охотник пропал во время охоты на льва. Его видели бегущим вместе со всеми — раскрашенное белыми полосами тело, копье, украшенное желтыми и красными перьями, поднято над головой, рот оскален в страшной ухмылке… спустя мгновение он исчез, и никто не мог сказать, куда он подевался.
И это — далеко не все! Пропадали и дети, и старики.
Работорговцы? Но уже много лет ни один работорговец не решался зайти так далеко в джунгли! Нет, здесь было что-то другое…
Наконец настал день, когда процессия старейшин деревни, с деревянными идолами, изображающими леопардов и буйволов, раскрашенными белой и красной краской, с бубенцами и погремушками, сделанными из высушенных плодов тропических растений, с громким пением под глухой бой барабанов, направилась к жилищу Мудрейшего.
Мудрейший разговаривал с богами и духами. Никто не мог сказать, сколько ему лет — казалось, он пребывал вечно. Он брал учеников, но если те оказывались неспособными к избранному делу, то беспощадно ломал им шею и сбрасывал их тела с высокого дерева, на вершине которого и была выстроена его уединенная хижина.
Сейчас у Мудрейшего учеников не было. Хотя многие желали бы занять его место — оно было и почетно, и сытно: даже в самый голодный год умирающие от недоедания люди отдавали верховному хаману лучший кусок хлеба. А неограниченная власть, которой пользовался Мудрейший, манила как самый сладкий плод. Но достигнуть ее могли единицы из тысячи.
Выстроившись кругом под деревом — это был могучий баобаб, выросший на краю джунглей,— старейшины и сопровождающие их музыканты и танцовщики начали выкликать мудрейшего и услаждать его слух пением и музыкой.
Спустя несколько часов Мудрейший показался на пороге своей хижины. Тотчас же всякое пение смолкло.
— Мои уши сыты музыкой,— проговорил в этой тишине Мудрейший слабым, надтреснутым, старческим голосом.— Благодарю вас.
— Сыто ли тело твое, Мудрейший? — спросил верховный старейшина Бидана.
— И тело мое ни в чем не знает недостатка,— ответил Мудрейший.— Даже годами оно пресыщено. Но я не могу покинуть эту землю, пока не обрету себе преемника.
— Живи вечно,— поклонился старейшина.— Если для твоего покоя нужен ученик, то я пришлю тебе одного…
— Ты пришел говорить со мной не об ученике,— заметил Мудрейший.
— Тебе открыто и это,— снова поклонился старейшина. Погремушка из высушенного плода в его руке зашелестела при этом движении.— Мы нуждаемся в твоей прозорливости.
— Ты пришел говорить со мной о том, что в твоем поселке то и дело пропадают люди. Они исчезает бесследно, и даже их тел потом не находят безутешные родственники и друзья.
Ропот пробежал по толпе просителей.
— Воистину, все открыто твоему взору! — вскричал старейшина.— Да, именно об этом я пришел говорить с тобой, о Мудрейший!
— Я знаю обо всем, что происходит в Бидане и соседних поселках. Сердце мое полно тревоги.
— Что говорят боги и духи джунглей? Ты вопрошал их об этом?— с тревогой спросил старейшина.
— Да! — Голос Мудрейшего прозвучал с неожиданной силой.— Их ответ — ужасен. Я не могу прокричать его, бросив на ветер столь страшные и тайные слова. Мне надлежит спуститься на землю, ибо перед лицом открывающейся опасности все мы равны. Пусть мне принесут лестницу.
И Мудрейший скрылся в своей хижине.
В Бидан послали самого молодого из танцовщиков, и вскоре он вернулся с длинной веревочной лестницей, мягким ковром и свежими пшеничными лепешками, испеченными специально для Мудрейшего. В тыквенном сосуде, привязанном у него за спиной, находился сироп сладких ягод.
Быстрый и ловкий, молодой воин взобрался по веткам баобаба на вершину, где находилась хижина Мудрейшего. Там он приладил лестницу, после чего почтительно привязал Мудрейшего себе за спину, точно ребенка, и осторожно начал спускаться.
Внизу уже расстелили ковер, разложили угощение для верховного хамана и окружили приготовленное для него ложе полукольцом.
Старик подкрепился лепешками и соком ягод, после чего заговорил слабым, дрожащим голосом.
— Я уже стар, дни мои сочтены. Я оставляю свой народ без хамана. Хуже того! Я оставляю свой народ в страшной опасности. Она настолько ужасна, что вот вам мой завет — обратитесь к вашим соседям. К тем, кого вы издавна считали своими врагами,— к Стигии!
Легкий ропот пронесся по рядам дарфарцев. Старейшина выступил вперед.
— Стигийцы не станут помогать нам. Мы слишком часто разоряли их земли.
Но Мудрейший уже не слушал возражений. Он чувствовал, что с каждым высказанным словом силы покидают его, и торопился закончить свои наставления и предостережения.
— Злые духи надвинулись на нас. Среди нашей молодежи нет ни одного прозорливца — слепы все! Ни один ученик не смог бы заменить меня, а отдать мое дело в руки обманщика, которым неизбежно становится хаман-неудачник, я не мог. Поэтому я уничтожал их всех, дабы они не получили возможности пользоваться знаниями, полученными от меня, во зло. Кто-то из богов застилает нам взор! Я вижу это!
Старец приподнялся на ковре, вглядываясь куда-то широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Казалось, он видит нечто, сокрытое от взглядов его соплеменников.
— Я вижу, как просыпается древняя раса, спавшая много лет в наших горах и джунглях! Я вижу их нечеловеческие лица, их когти, их могущественную магию! Древние, яростные боги ведут их! Боги, не похожие на наших богов! Мы поклоняемся Буйволу и Леопарду, праотцам наших воинских союзов. Но просыпающиеся боги родились и умерли в те времена, когда ни Буйвол, ни Леопард не были еще зачаты!
От этих слов, непонятных и зловещих, мороз пробежал по спинам слушателей. И хотя стояла летняя жара и солнце палило нещадно, многие ощутили, как на коже проступает ледяной пот.
— В горах Амитраб, что к востоку от Видана, находится пещера,— продолжал старец, задыхаясь. Теперь каждое слово ему приходилось выталкивать с большим трудом.— Вы должны найти ее. Эта пещера — усыпальница их повелителя. Многие из вас никогда не слышали об этой древней нечеловеческой расе… Они чудовища, люди для них — только пища… Их души питаются страданиями людей, а матери этого страшного народа вспаивают своих детей человеческой кровью… Их раса была до-человеческой. Они появились на земле задолго до того, как здесь родился первый человек, но давным-давно сбились с праведного пути и жили в злодеяниях, преступлениях, лелеяли в себе кровожадность и алчность. За это боги истребили их, хотя в былые времена они существовали наравне с человечеством… Нет! Какое там наравне! – Лицо старого дарфарца посерело от боли и страха.— Они достигли больших высот в построении своей цивилизации. Однако в пору Великой Катастрофы — я не могу вам рассказать о ней, ибо и сам ведаю лишь немногое — эти нелюди исчезли с лица земли, а их кровожадные боги были уничтожены молодыми богами… Но оказалось, что это не совсем так. Теперь настало роковое время для человечества. В горах Амитраб вернулся к жизни кто-то из древних владык. И пробудилась черная кровь, которая по капле была растворена в жилах некоторых людей…
— Каких людей? О чем ты говоришь, Мудрейший? Как нам узнать этих людей? — Старейшина тревожно наклонился над угасающим старцем.
Уже немеющим языком Мудрейший пролепетал:
— В последние годы существования своего ужасного народа эти нелюди — я не могу назвать их по имени! — брали себе жен из человеческого племени. Потомки таких браков живы до сих пор. Одна-единственная капля нечеловеческой крови… Столетия это никак не проявлялось. Но теперь, когда стал слышен зов оживающего владыки, что был погружен в мертвый сон столько лет, эта капля стала отзываться. Ваши враги теперь — не стигийцы! Ваши враги — до-люди, нелюди называйте как хотите! Вот кто губит мой народ… и меня… Их имя… их имя…
Хаман так и не смог выговорить имени этого древнего зла, что неудержимо надвигалось на джунгли, а следом за черными землями — и на Стигию, накрывая их черной тенью. Последнее слово Мудрейший прохрипел с трудом. На его почерневших губах выступила кровавая пена. Он несколько раз судорожно вздохнул. Тело его свело судорогой.
— Мудрейший! — в отчаянии закричал старейшина. Остальные чернокожие глухо забили в барабаны, затрещали трещотками и колотушками, пытаясь отогнать злых духов.
Однако все оказалось тщетно. Мудрейший испустил дух. Народ остался без ясновидящего, с одним только ужасным предупреждением насчет возрождающейся древней расы, несущей в себе, казалось, все зло этого жестокого мира.
Обо всем этом Махарим поведал Трарзе — неторопливо, спокойным ровным тоном.
Трарза слушал, не зная, верить ему или нет. Иногда ему казалось, что молодой лазутчик черного народа разыгрывает его, дурачит глупого стигийца. Однако серьезное лицо и страшные Шрамы на шее Махарима говорило обратное.
— Теперь ты знаешь почти все, — заключил Махарим.
— Почти? — Трарза поднял брови.
— Я не рассказал тебе, как заработал свои шрамы. Их оставили когти чудовища, не похожего ни на одно известное мне животное. Я чудом остался жив.
— Где это случилось? — Трарза пристально посмотрел на Махарима.
Чернокожий улыбнулся.
— Да, ты угадал, Я искал пещеру… усыпальницу страшного пробуждающегося владыки нелюдей в горах Амитраб. Но едва не нашел там свою гибель. Что скажешь теперь?
— Скажу, что ты меня озадачил.
Махарим фыркнул.
— Слишком слабое выражение, на мой взгляд! «Озадачил»! Хотя озадачить такого вояку, как ты,— уже достижение!
Даже в темноте заметно было, что Трарза побагровел от негодования.
— Попридержи язык, дерзкий чернокожий! Иначе я арестую тебя и наутро мои палачи спустят с тебя шкуру!
Махарим засмеялся.
— Я предупредил тебя, нилит. Чудовища хитры, а кровь их растворена в крови людей. До определенного часа эти нелюди могут выглядеть вполне обыкновенными людьми… Но когда их просыпающийся властелин позовет их по именам — а он знает все имена! — они отзовутся, И тогда ужасная та резня, что случилась здесь в годы твоей юности…— Махарим кивнул в сторону колодца Голых Женщин.— Та резня покажется тебе просто веселой прогулкой выходного дня!
С этими словами дарфарец поднялся на ноги, натянул на голову покрывало и растворился в темноте.
Бездонные круглые черные глаза Бракны и манили и отталкивали служанку бастета, которую звали Кумби. Иногда девушка мечтала о молодом Высокородном. Она думала о его пышных волосах, скрывающих уши и падающих на плечи,— как сладко, должно быть, намотать эти пряди на пальцы, зарыться в них лицом! Ведь он пользуется превосходными благовониями, этот красавец-сетмон.
А его маленький рот! Сколько наслаждений, должно быть, таится за этими узкими губами, сложенными по-дамски в колечко!
И руки с перстнями на узких длинных пальцах. Эти руки ласкали бы пышные формы служанки, а она покрывала бы их поцелуями.
В таких мечтах проходило время. Девушка закончила мыть посуду и, попрощавшись с хозяином, направилась к выходу из бастета «Три тритона».
Едва за ней закрылась дверь, как Кумби ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Испугавшись, она хотела было вернуться, но затем пожала плечами и двинулась по улице к своему дому. Чего ей бояться в Хадане? Здесь ее каждый знает. Пожалуй, среди горожан не нашлось бы ни одного, кто решился бы обидеть служанку из «Трех тритонов». Она не отказывала ни одному ухажеру, со всеми была добра и весела, тело ее было щедрым, а душа — светлой.
Однако кто-то невидимый продолжал преследовать Кумби и на улице. Порой ей казалось, что она ощущает на затылке чье-то горячее дыхание, но когда она оборачивалась, то никого не видела.
— Глупости,— вслух проговорила Кумби.— Кто это может быть? Призрак? Смешно! В Хадане нет никаких призраков. Я знаю, правда, где их тьма-тьмущая — в Сухмете. Но Сухмет — большой город. И он далеко от Хадана. Какой дух или призрак отправится в столь далекий путь только для того, чтобы напугать бедную девушку? Только очень-очень глупый призрак!
Она фыркнула. Мысль показалась ей забавной.
Кумби уже собиралась свернуть за угол и войти в свой маленький домик, стоявший на окраине городка, как чья-то холодная рука схватила ее за плечо.
Весть об исчезновении Кумби распространилась по Хадану с быстротой лесного пожара. Когда утром она не появилась в бастете «Три тритона», хозяин — толстый бородатый смуглый человек — поначалу ворчал, затем тревожился, а после и вовсе потерял голову. Он отправил мальчишку к Кумби домой. Мальчишка вернулся с известием о том, что дом заперт и никаких следов девушки не обнаружено.
Это наводило на кое-какие мысли. Хозяин отправил мальчика повторно — на этот раз предстояло деликатно выведать у слуг сетмона Бракны, не у него ли заночевала аппетитная смуглая девушка из бастета. Может быть, мечты Кумби наконец стали явью, и она провела упоительную ночь в объятиях молодого Высокородного. В таком случае понятно, почему она проспала начало рабочего дня. Что ж, если это так, ее, пожалуй, следует выпороть и оставить при деле.
Однако к полудню мальчик принес известие о том, что у Бракны не ночевало никакой девушки. Слуги сетмона в один голос утверждают, что их хозяин вообще не интересуется женщинами. Ни одна из представительниц слабого пола не оставалась на ночь у Бракны. Из всех женщин он соглашался терпеть только свою кухарку, старую и сморщенную, как печеное яблоко.
Хозяин только почесал в затылке. Похоже, маленькой Кумби ничего не светит у этого высокомерного замкнутого человека. Куда больше шансов завоевать сердце Бракны у мальчишки, который бегал по поручению хозяина на разведку, хе-хе. Что ж, оно, пожалуй, и к лучшему. Незачем девчонке из простонародья забивать себе голову мечтами о Высокородных.
С этими мыслями хозяин вернулся к работе.
Без служанки он был как без рук. А тут еще, как на грех, каждый второй посетитель осведомляется — где это загуляла маленькая Кумби?
— Не знаю я! — в сердцах бросил наконец хозяин.— Шли бы да поискали ее!
Но и к вечеру поиски и расспросы ничего не дали. Кумби словно сквозь землю провалилась.
Азуги, неоднократно проводивший веселые часы в объятиях пухлых смуглых ручек служанки из бастета, был опечален ее исчезновением не меньше других. Его это занимало так сильно, что он забыл даже свою вражду с надменной рыжеволосой девицей, взятой в гарнизонную службу стрелком.
— Слышь, Соня,— заговорил он вполне дружески, когда они с Рыжей Соней остались вдвоем на дежурстве.
Она остановилась.
Они стояли на хаданской стене. По обе стороны стены простиралась черная южная ночь. Луна высоко стояла в небе, высокая и холодная. До полнолуния оставалось еще несколько дней, однако мертвенный лунный свет ярко заливал и город, и джунгли за городской стеной.
— Что тебе, Азуги? — спросила Соня. Она решила не ссориться попусту со своими новыми товарищами. Коль скоро Азуги решился заговорить с ней дружеским тоном — следует поддержать его.
— Представляешь… В городе пропала девушка!
— Какая еще девушка? — Соня насторожилась.
Азуги махнул рукой с напускным пренебрежением.
— А, одна потаскушка!.. Девчонка из бастета «Три тритона». Пухленькая была, вся в ямочках… Ласковая, веселая. По правде сказать, это была лучшая девчонка во всем Хадане!
Соня нахмурила брови.
Азуги деланно засмеялся.
— Ну, ты, конечно, в счет не идешь! Ты ведь у нас солдат! Стрелок на жалованье!
— Я — солдат,— спокойно подтвердила Соня.— Ты совершенно прав, когда не хочешь равнять меня с той глупой девочкой, которая загуляла с кем-то на стороне.
— Если бы загуляла… Нет, я знаю Кумби. Да кто ее в Хадане не знает! Если Кумби загуляет — об этом становится известно всему городу. Нет, Соня, дело худо. Она действительно пропала.
Соня хмурилась все сильнее. Исчезновение человека! В Хадане. За городскими стенами, которые так или иначе, но охраняются.
Ладно бы, пропал кто-то из местной аристократии. Но ничтожная прислуга, известная в городке потаскушка… Это уже подозрительно. Тут дело пахнет не выкупом. Работорговцы? Но для чего им красть стигийку, пусть даже с примесью дарфарской крови? Глупо, глупо… Нет, здесь что-то иное… Что-то такое, от чего даже у бесстрашной Сони холодок пробежал между лопаток.
А Азуги продолжал, не подозревая о том, какую ужасную тревогу он поселил в душе своей слушательницы:
— Она вышла из бастета вчера ночью. Закрыла за собой дверь. Она шла к себе домой, говорит ее хозяин. Но дома ее не было. Роса на траве не была сбита, ставни закрыты, дверь никто не открывал. Хозяин посылал мальчишку, тот все высмотрел и потом доложил, как оно было.
— Странно,— пробормотала Соня.
— Не то слово! — подхватил Азуги.
Помолчав, Соня протянула Азуги руку. Тот с жаром пожал ее.
— Азуги! — произнесла Соня.— Мы должны разыскать Кумби. Вот уже несколько месяцев мне представляется, что что-то нехорошее творится в этих горах и джунглях. Ради того я и пришла в Хадан. Я же сказала вашему нилиту: хочу увидеть мир с хаданской стены. И то, что я вижу, мне очень и очень не нравится.