Вычеркнутый из жизни

Что-то надломилось в душе Пола. И из груди его вырвался крик, исполненный горя, боли, ужасного сознания своего бессилия. Горячие слезы брызнули из глаз и побежали по щекам. Он повернулся спиной к проклятой степи и, как слепой, побрел на станцию.

Глава VI

На окраине города Уортли, на углу Эйрас-стрит и проспекта Элдон, находится табачная лавка с выцветшей вывеской: «А. Прасти. Торговля бирманскими сигарами». Предприятие это, старомодное с виду, однако солидное и процветающее, занимает помещение с двумя окнами. В одном из них чинно разложены сигары, нюхательные табаки, пенковые трубки и лучшие сорта рубленого табака, другое — матовое стекло с «глазком», окруженным золотой каймой. «Глазок» приходится как раз над столиком, за которым владелец оного предприятия изготовляет вручную сигареты «Нарезные робин-гудовские», прославившие его на всю округу.

В этот июльский день, часов около двенадцати, мистер Прасти сидел за своим столиком, в переднике, без пиджака, и быстрыми, ловкими движениями набивал свои знаменитые сигареты. Это был сухонький человечек лет за шестьдесят, с коротким угреватым носом и желчным лицом, совсем лысый, если не считать одной-единственной пряди седых волос, с крупным, как слива, жировиком на блестящей макушке. Лохматые седые усы пожелтели от никотина, как и кончики пальцев. На носу красовалось пенсне в стальной оправе.

Восседая на своем стуле и время от времени поглядывая в «глазок», мистер Прасти заметил молодого человека без шляпы, чье поведение показалось ему подозрительным: этот юноша вот уже несколько минут прогуливался взад и вперед возле лавки, раза два-три подходил к двери, словно хотел войти, но в последний момент поворачивал обратно. Наконец он, как видно, собрался с духом, — бледный, исполненный решимости, он быстро вошел в лавку. Мистер Прасти, не державший помощника, медленно поднялся со стула.

— Да? — не очень любезно произнес он.

— Я хотел бы видеть мистера Альберта Прасти. Если… если, конечно, он еще жив.

Табачник кисло улыбнулся.

— Насколько мне известно, он жив. Я и есть Альберт Прасти.

Молодой человек, точно пловец перед тем, как нырнуть в ледяную воду, сделал глубокий вдох.

— Меня зовут Пол Мэфри. — (Ну вот, наконец-то. Стоило ему произнести эту фамилию, как сразу стало легче, и язык уже не прилипает к гортани.) — Ну да, Мэфри. По буквам: эм-э-эф-эр-и. Не совсем обычная фамилия. Она вам ничего не говорит?

Лицо табачника даже не дрогнуло.

— А что, собственно, она должна мне говорить? — раздраженно переспросил он. — Если вы имеете в виду дело Мэфри, то я его помню. Мало кто способен забыть самую неприятную пору своей жизни. Но к вам-то, черт побери, какое это имеет отношение?

— Я сын Риза Мэфри.

В низенькой лавчонке воцарилась звенящая тишина. Старик оглядел Пола с головы до ног, взял из банки, стоявшей перед ним на столике, понюшку табаку и медленно вдохнул едкую пыль.

— А зачем вы пришли ко мне?

— Я не сумею этого объяснить… Просто не мог поступить иначе.

В нескольких кратких, отрывистых фразах Пол попытался изложить обстоятельства, побудившие его предпринять поездку в Каменную Степь. И добавил:

— Я приехал сюда сегодня утром… В девять вечера идет поезд, с которого я могу попасть на пароход, отходящий в двенадцать ночи в Белфаст. Мне казалось, что если бы я что-то узнал… Даже сам толком не знаю, что именно… Возможно, какие-то смягчающие обстоятельства… Мне стало бы легче. А к вам я пришел потому… что вы были единственным свидетелем, выступившим в пользу отца.

— Что значит «в пользу»? — сердито переспросил Прасти. — Не понимаю.

— В таком случае… В таком случае, вы, значит, ничего не можете мне сказать?

— А что, черт побери, я могу вам сказать?

— Я… Я не знаю. — Пол вздохнул. Постояв немного, он выпрямился и направился к двери. — Что ж, я пошел. — Голос его уже не дрожал. — Извините, что побеспокоил. Спасибо за то, что не выставили.

— Подождите! — остановил его резкий окрик, когда он был уже за дверью.

Пол медленно вернулся в лавку. Прасти снова оглядел его с головы до ног — от молодого взволнованного лица до испачканных грязью брюк — и снова взял понюшку табаку.

— И куда это вы торопитесь! Свалились, как с неба, когда я и думать обо всей этой истории забыл, влетели в магазин и выскочили, будто коробок спичек зашли купить. Черт бы вас всех побрал! Не могу же я вернуться на пятнадцать лет назад за какие-то пятнадцать минут.

Но прежде чем Пол успел что-либо сказать, звякнул колокольчик, и в лавку вошел покупатель. Когда, получив унцию флотского табаку, он уже собрался уходить, появился новый клиент — один из постоянных покупателей Прасти, дородный мужчина, который, выбрав себе сигару, закурил ее с явным намерением задержаться и поболтать. Тогда табачник подошел к Полу и тихо сказал:

— Сейчас время обеда — у меня самая горячая пора. Нам не удастся поговорить. Рассказать мне вам, собственно, нечего, но, поскольку я закрываю магазин в семь, а ваш поезд отходит только в девять, вы могли бы зайти ко мне домой этак в половине восьмого. Я попотчую вас чашечкой кофе на дорогу.

— Благодарю вас! — Глаза у Пола загорелись. — К вам на квартиру?

Прасти кивнул с какой-то странной усмешкой, сощурив близорукие глаза.

— Адрес прежний: Эшоу-террейс, пятьдесят два. Дом стоит все на том же месте. И я живу все там же.

Он вернулся к покупателю, а Пол вышел из лавки. Едва волоча ноги от голода и усталости — всю предыдущую ночь он провел на жесткой скамье в зале ожидания на вокзале, — Пол вдруг вспомнил, что по пути из центра проезжал мимо здания с вывеской «Христианская ассоциация молодых людей» и, сев на желтый трамвай, через пять минут уже был в гостинице, принадлежащей этой ассоциации. Приняв горячую ванну, он почистил одежду и привел себя в порядок, затем съел сытный обед, состоявший из супа, отбивной и рисового пудинга.

Было всего два часа. Основательно подкрепившись, Пол вышел из столовой. А дальше что делать, как убить время до встречи с Прасти? И вдруг его осенило. Он справился у клерка и, пройдя минут десять по людной Леонард-сквер, вышел на Кэнтон-стрит и там свернул в подъезд городской публичной библиотеки.

В высоком зале, где гулко отдавались шаги, он нашел отдел газетных подшивок.

— Не могли бы вы сказать мне, какая газета в Уортли пользуется наиболее почтенной репутацией?

Молодой человек, стоявший за столиком, насмешливо спросил:

— А разве есть почтенные газеты? — И тотчас, тоном человека, на обязанности которого лежит выдача справок чужеземцам, добавил: — Пожалуй, самой лучшей будет «Курьер». Вполне солидная газета.

— Спасибо. Можно посмотреть ее подшивку за тысяча девятьсот двадцать первый год?

— За весь год?

— Ну нет. — Несмотря на напускную самоуверенность, Пол покраснел. — Меня вполне устроят последние четыре месяца двадцать первого года.

— Заполните, пожалуйста, формуляр.

— Извольте.

Карандашом, прикрепленным цепочкой к столику, Пол заполнил бланк и вручил его библиотекарю.

Молодой человек, любезно улыбнувшись, нажал кнопку вделанного в столик звонка. Через несколько минут служитель принес толстую кожаную папку и положил ее на соседний столик.

Волнуясь, Пол принялся перелистывать сухие, пожелтевшие страницы и затрепетал, когда ему на глаза попалось первое упоминание о преступлении. Да, вот оно, перед ним: «Подлое преступление в Элдоне. Зверски убита молодая женщина».

Пол взял себя в руки и, стиснув зубы, принялся читать. Он читал, не отрываясь, низко склонившись над текстом, а стрелки больших часов над его головой неуклонно совершали свой бег. Так прочел он все, с начала и до конца. В основном это была та же история, которую он уже знал, только изложенная более драматично. Когда Пол дошел до описания ареста, пот выступил у него на лбу. Слово за словом развертывалась перед ним трагедия, разыгравшаяся на суде. Он застонал. Речь прокурора Мэтью Спротта, королевского адвоката, обожгла его, как удар хлыстом.

«Это зверское убийство, — читал он, — хладнокровно совершенное прожженным мерзавцем, по своей дикой, неописуемой жестокости не имеет себе равного в анналах криминалистики. Такое преступление мог совершить лишь вконец опустившийся негодяй, гнусный подонок! Для него мало виселицы, господа присяжные!»

Затем в специальном приложении к последней странице Пол увидел фотографии: жертва преступления — хорошенькая, глупо улыбающаяся женщина с высоко взбитыми волосами, в блузке с бантиком. Доказательства: свидетельство презренного доносчика Рокка — слабовольного тощего субъекта с прилизанными волосами, разделенными прямым пробором; открытка, сыгравшая роковую роль в обвинении, с начертанной на ней дурацкой фразой: «В разлуке сердце полнится любовью»; орудие убийства — немецкая бритва фирмы «Брасс». Ничто не было забыто — даже рассекающий волны корабль «Истерн стар», на котором намеревался бежать преступник. А в центре страницы — сам осужденный между двумя блюстителями закона, снятый в тот момент, когда его вводили в суд для слушания приговора. Пол с болью смотрел на этот снимок: лицо отца, испуганное и в то же время покорное, обреченное, как у загнанного зверя, преисполнило его безмерной муки.

Пол поспешно захлопнул подшивку. Последняя надежда, за которую он вопреки всему так цеплялся, исчезла. «Виновен! Виновен! — прошептал он про себя. — В этом нет сомнения!»

Взглянув на часы, он даже удивился: оказывается, стрелка уже приблизилась к восьми. Он встал и отнес подшивку. Библиотекарь, который выдавал ему газеты, по-прежнему стоял за своим столиком.

— Вам это еще понадобится? — спросил он. — Если да, то мы не будем убирать.

Несмотря на свое смятение, Пол заметил, что молодой человек смотрит на него с дружеским интересом. Библиотекарь был малый лет девятнадцати, худенький, невысокого роста, с большим насмешливым ртом, серыми умными глазами и курносым носом, который придавал его лицу живое, веселое выражение. Полу стало неприятно, что он не сумел совладать с собой и молодой человек, наверно, заметил его волнение.

— Нет, не понадобится.

Он постоял с минуту, словно ждал какой-то реплики, но библиотекарь лишь молча смотрел на него. Пол повернулся и вышел на шумную улицу.

Глава VII

Теперь, когда Пол знал все, первой его мыслью было отказаться от свидания с Альбертом Прасти (к чему лишний раз мучить себя?). И все же он направился в Элдон.

Шел он медленно: уже начали сгущаться сумерки, когда он ступил на каменные плиты Эшоу-террейс. Это была узкая улочка, по обеим сторонам которой вздымались высокие оштукатуренные дома с подъездами и воротами — некогда, видимо, обиталища аристократических семейств. Хотя район был вполне респектабельный, однако сейчас эти бывшие особняки, превращенные в многоквартирные дома, выглядели отнюдь не величественными, а жалкими и даже мрачными. Пол невольно вздрогнул, подойдя к дому, где было совершено убийство, но упрямо сжал зубы и заставил себя войти в подъезд. Затем поднялся по каменной лестнице, насквозь пропахшей сыростью, и позвонил у двери на втором этаже.

Ждать пришлось недолго; мистер Прасти открыл ему, и они прошли через темную переднюю в захламленную комнату, где на крошечной газовой плитке булькал кофе, испуская чудесный аромат.

Маленький табачник встретил Пола в ковровых ночных туфлях и в старой бархатной куртке; на голове у него, как бы подчеркивая эксцентричность, красовалась потрепанная феска. Желая быть гостеприимным хозяином, он засуетился, быстро налил Полу чашку кофе и, положив в нее желтого сахарного песку, поставил перед ним.

Пол отхлебнул черного, сладковато-горького, полного гущи напитка. Горячий кофе приободрил его. Тем временем табачник снял соломинку с длинной сигары, понюхал ее с видом знатока, потер об ухо и закурил.

— Я сам себя обслуживаю, — заметил он, ублаготворенно вдыхая сигарный дым. — Жена умерла шесть лет назад. Надеюсь, вам понравился кофе… Я его выписываю из-за границы.

Пол пробормотал что-то в ответ. Ему вдруг стало неловко: зачем, собственно, он сюда пришел? Он растерянно оглядел комнату, обставленную потертой мебелью красного дерева, заметил красивую бронзовую люстру, и взор его надолго приковался к потолку.

— Да, да, — сказал Прасти, поняв по выражению лица Пола, о чем тот думает. — Я сидел на этом самом месте, когда услышал стук, какое там стук — страшный грохот, и бросился наверх. Боже мой! Никогда не забуду ее… Она лежала полуобнаженная, такая аппетитная… Только горло у нее было перерезано от уха до уха… — Он запнулся. — Не надо пугаться. Там сейчас никого нет… Квартира пустая. У меня есть ключ… Хозяин дал мне… Если хотите посмотреть…

Пол отрицательно покачал головой и сжал виски руками.

— Я сегодня столько всего узнал, что ум мутится. Я весь день читал судебные отчеты в «Курьере».

— О да, — задумчиво произнес Прасти, — там все было описано как надо. Даже мне воздали должное. А я ведь не очень-то отличился. Спротт сделал из меня настоящего дурака. А все потому, что я не мог подтвердить под присягой, что человек, который вышел из этой квартиры… — Он откинул голову и затянулся сигарой. — …был Риз Мэфри.

— Вы не признали в нем… моего отца?

— На площадке было темно. И у меня не было при себе очков. Возможно, я ошибся… Эд — парень из прачечной — да и все остальные были уверены, что это он. Но, — Прасти не без гордости расправил плечи, — я человек упрямый. Я не был убежден, и, сколько бы надо мной ни глумился этот выскочка Спротт, не мог я поклясться, что человек, попавшийся мне на лестнице, был ваш отец. Вы когда-нибудь выступали свидетелем на суде?

— Нет.

— Так вот: стоит этим судейским вытащить человека на свидетельское место, они тут же его опутают по рукам и ногам. Сначала ты сам не знаешь, что говоришь. Потом тебе не дают сказать то, что ты хочешь. А ведь было одно любопытное обстоятельство, о котором мне так и не дали сказать. Мы столько раз вспоминали об этом с женой и с доктором Тьюком — я его позвал тогда осмотреть тело. На суде он не выступал, нет, у них были свои медицинские эксперты, да и не только медицинские, но и его тоже заинтересовало упомянутое мной обстоятельство, и мы частенько с ним толковали об этом.

Табачник затянулся сигарой и задумчиво помешал ложечкой кофе.

— Когда я вошел к Спэрлинг в гостиную и увидел, что она убита, то инстинктивно бросился к окну и распахнул его. Мне хотелось еще раз взглянуть на человека, который пробежал мимо нас. И, ей-Богу, я его видел. При свете, падавшем из окна, я увидел, как он схватил велосипед, стоявший у подъезда, вскочил на него и умчался, будто сумасшедший. Так вот: велосипед этот был зеленый… Могу поклясться, что зеленый. Странно, а? — И Прасти, который, видимо, любил немножко порисоваться, многозначительно умолк. — Особенно если учесть, что у Мэфри за всю его жизнь не было даже самого обыкновенного велосипеда. — Он неодобрительно развел руками. — Конечно, они там заявили, что он схватил первую попавшуюся машину, чтобы побыстрее удрать. Но если так, то кому же принадлежал этот зеленый велосипед и куда, черт побери, этот человек скрылся? Они даже обыскали канал, по трупа там не нашли.

В комнате воцарилось напряженное молчание.

— И еще одно, — задумчиво продолжал Прасти, — этот кожаный кошелек, который валялся возле тела. Он не принадлежал убитой. И Мэфри не принадлежал. Тогда чей же он? Вот в чем загвоздка… И эта загвоздка заставила немало поломать голову человека поумнее меня. Того, кто вел расследование, — Суона.

— Суона? — машинально повторил Пол.

Прасти кивнул с неожиданной серьезностью.

— Инспектора сыскной полиции Джеймса Суона. — Табачник инстинктивно оглянулся и, словно боясь, как бы кто-нибудь не подслушал, придвинулся к Полу. — Я не такой уж человеколюбец. И отнюдь не намерен ставить себя под удар из-за кого бы то ни было. Но на вашем месте… Я считаю, что вам надо бы разузнать насчет Суона.

Перемена, происшедшая в собеседнике, вывела Пола из апатии. Он насторожился, а Прасти приглушенным голосом, с опаской продолжал:

— Суон был славный малый и хороший работник. Но не в этом дело. Если, скажем, во время дежурства по городу он замечал, что какие-нибудь парни безобразничают, он не отправлял их в каталажку, а начинал увещевать, как добрый дядюшка… Словом, это был человек порядочный. К несчастью только, имел он одну слабость, и притом прескверную: пил. — Прасти посмотрел на тлеющий кончик сигары и покачал головой. — Странно это все получилось, ей-Богу, странно.

У Пола по спине пробежали мурашки. Он весь превратился в слух.

— Я хорошо его знал: он два раза в неделю приходил ко мне в магазин за пол-унцией табаку. Ну, и, конечно, мы часто встречались, пока шло разбирательство. И вот, когда все кончилось и жизнь вошла в свою колею, я заметил в нем перемену. Начать с того, что он стал чаще прикладываться к бутылке. Он и всегда-то был не очень разговорчив, а тут из него слова нельзя было вытянуть. Ходил мрачнее тучи: видно, что-то его мучило. Я частенько подтрунивал над ним, спрашивал: может, он влюбился и тому подобное, но он пропускал мои шуточки мимо ушей. И вот однажды, этак через год, пришел ко мне совсем уж в мрачном настроении, может быть, даже и под хмельком. «Я хочу сделать один серьезный шаг, Альберт, — сказал он мне. — Пойду посоветуюсь с Уолтером Джилеттом».

Прасти помолчал и глотнул кофе.

— А Уолтер Джилетт — адвокат с отличной репутацией — много работал в полицейских судах. И, естественно, я спросил Суона, что это он вздумал к нему обращаться. Но Джимми только головой покачал. «Сейчас я ничего не могу сказать, — загадочно ответил он. — Но, возможно, скоро вы обо всем узнаете».

Табачник снова взял чашку и отхлебнул кофе. Пол с трудом сдерживал нетерпение.

— Ну, вот, — угрюмо продолжал Прасти, — скоро я и вправду кое-что услышал. На следующий же день Суон явился на дежурство пьяный в стельку. Устроил на улице пробку, потом свернул не на тот свет, и получилась неприятность: какую-то женщину сбил машиной, ее чуть не убило. Ну, конечно, поднялся страшный шум. Суона судили, выгнали из полиции и — наверно, так уж положено — приговорили к шести месяцам принудительных работ.

— Посадили в тюрьму! — воскликнул Пол. — И… что же с ним сталось?

— Сломали они его, — сказал Прасти. — Выйдя из тюрьмы, Суон перепробовал немало занятий: работал и частным сыщиком, и носильщиком в гостинице, и рассыльным в кино, но нигде подолгу не задерживался. Он стал совсем другим. Честно вам говорю: вино и все эти неприятности сгубили его. Где он сейчас и что с ним — не знаю: последние два года я потерял его из виду.

— Но почему? — вырвалось у Пола. — Почему это случилось? Виделся он с Джилеттом?

— Ах! — многозначительно произнес Прасти. — Лучше не спрашивайте!

Он допил кофе и еще тише продолжал:

— Я всего несколько раз видел Суона после того, как он вышел из тюрьмы. Но однажды вечером он явился в мой магазин. Он, видно, пил несколько дней подряд и был изрядно под мухой. Войдя, он постоял у двери, раскачиваясь из стороны в сторону и не раскрывая рта. Потом вдруг говорит: «Знаешь что?» — «Нет, Джимми», — ответил я в тон ему. «Так вот, — сказал он. — Никогда не пытайся учить ученого». Да как захохочет! Так, не переставая хохотать, он и вышел из магазина. Страшно даже вспомнить этот хохот.

— А что он еще сказал? — вырвалось у Пола.

— Ничего… Ни тогда, ни потом… Ни единого слова. Ей-Богу, не знаю, прав я или нет, а только кажется мне, что он стал таким из-за дела Мэфри.

Наступила долгая тишина. К горлу Пола подкатил комок. Он, не шевелясь, сидел на своем стуле. Потом голова его снова запрокинулась и взгляд устремился в потолок. Все было туманно, мрак сгустился сильнее прежнего, и тем не менее, несмотря на эту тьму, он чувствовал, как в груди его что-то ширится и растет, побуждая к действию.

— Уже поздно. — Прасти бросил окурок сигары в камин и посмотрел на часы. — Я не хочу вас торопить, но если вы не поспешите, то опоздаете на поезд.

Пол поднялся.

— Я не могу сегодня уехать, — твердым голосом сказал он. — Я должен узнать… что могут сообщить мне Суон и Джилетт.

Глава VIII

Утро настало свежее и ясное. Пол проснулся рано — ночевал он в гостинице «Христианской ассоциации молодых людей», где еще накануне днем, выйдя из лавки Прасти, снял номер. Позавтракав, он написал и отнес на почту коротенькое письмо к матери, в котором просил ее не беспокоиться, затем деловито зашагал к центру города. Табачник, давно уже почти не выходивший за пределы своего квартала, понятия не имел, где живут Суон и Джилетт, однако, порывшись в бумагах, нашел адрес конторы адвоката, помещавшейся на Темпл-лейн, а также номер дома возле Хлебного рынка, в котором, насколько ему известно, Суон жил года два назад.

Около половины десятого Пол подошел к дому номер пятнадцать по Темпл-лейн и, на свое счастье, увидел мужчину в сером бязевом переднике, — тот, должно быть, как раз открыл помещение конторы и старательно начищал медную табличку у двери.