Возвращение в дивный новый мир

Возвращение в дивный новый мир

Предисловие

Меткое слово может оказаться воплощением лжи. Каким бы запоминающимся ни было краткое высказывание, оно не способно точно отразить все составляющие сложной ситуации. В таких случаях краткости можно достигнуть лишь путем опущений и упрощений. А они дают нам понимание, но зачастую неправильное. Мы можем постичь только те понятия, которые для нас сформулировали, но не всю обширную, сложную действительность, из какой произвольно выбрали эти понятия.

Жизнь коротка, а объемы информации безграничны — успеть все невозможно. На практике обычно выбор таков: либо очень краткое объяснение, либо никакого. Сокращение — неизбежное зло, и задача того, кто взялся кратко объяснить некое явление, — на самом высоком уровне сделать дело, дурное по своей натуре, но без которого было бы еще хуже. Нужно научиться упрощать, но не доводить до примитивности; сосредоточиваться на сути ситуации, но при этом оставлять в поле зрения часть побочных факторов, определяющих действительность. Соблюдая данные условия, человек не отразит истину в полном объеме, поскольку это невозможно совместить с краткостью, однако все же выразит нечто большее, чем те опасные полуправды и четверть-правды, вокруг которых существует все современное мышление.

Тема свободы и ее врагов необъятна, и написанного мной недостаточно, чтобы полноценно исследовать эту проблему, но по крайней мере я осветил многие из се аспектов. Вероятно, излишне упростил каждый, но эти последовательные упрощения складываются в картину, которая, надеюсь, даст представление о сложности и обширности темы.

Я исключил из общей картины механические военные угрозы свободе — оружие и военную технику, усилившие власть мировых правителей над подданными, и все более разорительную подготовку стран ко все более бессмысленным и самоубийственным войнам. Написанное далее следует читать, постоянно помня о Венгерском восстании и его подавлении, о водородной бомбе, о цене, которую все страны платят за то, что они называют «обороной», и о бесконечных рядах юношей в форме — белой, черной, коричневой, желтой, — послушно марширующих к своей общей могиле.

I. Перенаселенность

В 1931 году, работая над романом «О дивный новый мир», я был уверен, что у нас в запасе еще много времени. Полностью организованное общество, научно сформированная система каст, систематическое обусловливание, лишающее людей свободы воли, рабство, которое воспринимают как должное благодаря регулярному употреблению химических стимуляторов счастья, простые истины, вдалбливаемые ночами в процессе курсов обучения во сне, — все это пришло бы рано или поздно, но ни я, ни даже мои внуки не застали бы этих времен. Не могу припомнить, когда именно происходили события, описанные в романе, по-моему, между шестым и седьмым веком «эры Форда». Надо признать, во второй четверти двадцатого века мы жили в отвратительнейшем мире, но кошмар, пережитый нами в годы Депрессии, принципиально отличается от кошмара будущего, описанного в книге «О дивный новый мир». Наш проистекает от нехватки порядка, их кошмар, в седьмом веке «эры Форда», — от его переизбытка. По моим представлениям, переход от одной крайности к другой должен был занять долгий период времени, и в этот промежуток наиболее удачливая греть человечества получила бы все лучшее от обоих миров — от беспорядочного мира либерализма и от излишне упорядоченного Дивного Нового Мира[1], где безупречная эффективность вытеснит свободу и личную инициативу.

Сейчас, двадцать семь лет спустя, в третьей четверти двадцатого века, и задолго до конца первого века «эры Форда», я настроен менее оптимистично, чем когда писал «О дивный новый мир». Предсказания 1931 года начали сбываться намного раньше, чем я предполагал. Блаженный промежуток между недостатком порядка и его кошмарным переизбытком не возник, нет даже никаких признаков появления этого промежутка. Действительно, в западном мире люди все еще наслаждаются значительной свободой. Но даже в этих странах с традиционно демократичной моделью управления личная свобода и стремление к ней, похоже, идут на убыль. В остальном мире свободы личности уже не осталось — или, судя по всему, не останется в ближайшем будущем. Кошмар тотальной заорганизованности, который я поместил в седьмой век «эры Форда», выскользнул из отдаленного и потому безопасного будущего, и теперь он не за горами.

В романе «1984» Джордж Оруэлл поместил в будущее гротескную проекцию настоящего — времени сталинизма и недавнего прошлого, отмеченного расцветом фашизма. «О дивный новый мир» был написан, когда Гитлер в Германии еще не был всесилен, а российский тиран не развернулся во всю мощь. В отличие от 1948-го в 1931 году систематический терроризм не являлся неотъемлемой чертой современности и будущая диктатура в моем вымышленном мире казалось мягче той, которую так блестяще описал Оруэлл. В условиях 1948 года «1984» был ужасающе правдоподобен. Но в конце концов, тираны смертны, а обстоятельства переменчивы. Недавние перемены в СССР и результаты, достигнутые в последние несколько лет в области науки и технологий, отчасти лишили книгу Оруэлла ее безжалостного правдоподобия. Конечно, случись ядерная война — и все предсказания утратят значение. Но если предположить, что великие державы все же смогут сдержаться и не уничтожат нас, то по всем нынешним признакам можно определить, что ближе к истине оказался «О дивный новый мир», а не «1984».

Результаты недавних исследований поведения животных и человека доказывают, что для более эффективного контроля нужно не наказывать за нежелательное поведение, а награждать за желательное, и, значит, что в итоге террор — менее эффективное средство управления, чем ненасильственное преобразование окружающего мира, а также мыслей и чувств людей. Наказание может временно прекратить нежелательное поведение, однако никак не повлияет на дальнейшую склонность жертвы поступать так же. Более того, психофизические побочные эффекты наказания могут быть столь же нежелательными, как и само поведение, для подавления которого наказание применялось. Деятельность психотерапевтов во многом связана именно с негативными, антисоциальными последствиями наказаний.

Общество, описанное в «1984», контролируется полностью при помощи наказания и страха наказания. А в мире, который я создал в своей истории, наказывают редко и относительно мягко. Правительство осуществляет практически полный контроль, применяя систематическое подкрепление желательного поведения, различные, преимущественно ненасильственные, способы манипулирования, как физические, так и психологические, и генетическую стандартизацию. Очевидно, когда-нибудь дети действительно станут расти в бутылях и рождаемость будет регулироваться на государственном уровне, но человеку как виду еще долго будет свойственно живорождение, а размножение будет нерегулируемым процессом. Вероятно, от генетической стандартизации придется отказаться из практических соображений. Общество и дальше станет контролироваться путем воздействия на индивидов уже после рождения. Помимо наказаний, характерных для прошлых времен, все чаще будут применяться более эффективные методы, такие как поощрение и научное манипулирование.

Сталинская диктатура в СССР, подобная той, что описана в «1984», устарела и постепенно уступает место более современной форме тирании. На верхних уровнях советской иерархии на смену старым методам контроля через наказание нежелательного поведения приходит поощрение желаемого поведения. Инженеры и ученые, преподаватели и чиновники получают высокую плату за хорошую работу и облагаются настолько скромными налогами, что это служит для них постоянным стимулом работать лучше и получать больше вознаграждения. В определенных сферах они обладают свободой мысли и действий. Наказание ожидает их лишь в том случае, если они, вопреки ограничениям, начнут вмешиваться в идеологию и политику. Учителя, ученые и инженеры добились столь выдающихся успехов именно потому, что им предоставили определенную свободу в профессиональной области. Те же, кто составляет основание советской иерархической пирамиды, не имеют привилегий, которыми пользуется более удачливое или особо одаренное меньшинство. Они получают мизерную зарплату и из-за высоких цен платят непропорционально крупную долю налогов. Область свободы действий у них весьма ограниченна, и для контроля над ними правительство чаще использует наказание и угрозы наказания, а не ненасильственные манипуляции и поощрения. Советская система частично использует методы воздействия, описанные в «1984», а порой претворяет в жизнь методы, применявшиеся к высшим кастам в книге «О дивный новый мир».

Похоже, что под воздействием неподвластных нам факторов все мы движемся к кошмару Дивного Нового Мира, и представители коммерческих и политических организаций сознательно способствуют этому, используя новые техники манипулирования мыслями и чувствами масс в интересах определенного меньшинства. Эти техники манипулирования мы обсудим в последующих главах. Сейчас же давайте сосредоточимся на факторах, угрожающих демократии и не позволяющих личной свободе прижиться в нашем мире. Что это за факторы? И почему кошмар, который я поместил в седьмой век «эры Форда», приблизился к нам так стремительно? Ответ на эти вопросы берет начало в области, в которой зародились все, даже самые сложно организованные, сообщества, — в биологии.

В год рождения Христа население Земли составляло двести пятьдесят миллионов человек — меньше, чем половину населения современного Китая. Шестью веками позднее, когда первые поселенцы сошли на берег у Плимутской скалы, население возросло до пятисот миллионов. Когда была подписана Декларация независимости, население планеты достигло отметки в семьсот миллионов. В 1931 году, когда я писал роман, нас было уже почти два миллиарда. Сегодня, двадцать семь лет спустя, население планеты составляет два миллиарда восемьсот миллионов. Что же будет завтра? Пенициллин, ДДТ, чистая вода — это недорогие товары, и их стоимость ничтожно мала по сравнению с тем, какую роль они играют в современном здравоохранении. Даже беднейшие правительства могут контролировать уровень смертности населения. Контроль над уровнем рождаемости — дело иное. Для снижения уровня смертности достаточно нескольких специалистов на жалованье у великодушного правительства. Для установления контроля над рождаемостью все население должно работать сообща. Контроль над рождаемостью должен осуществляться бесчисленными индивидами, и для этого потребуется больше здравого смысла и силы воли, чем есть у миллионов безграмотных людей по всему миру, а также (в тех местах, где пользуются химическими и механическими средствами контрацепции) потребуются значительные денежные затраты, чем большинство из этих людей могут себе позволить. Ни одна религия не поддерживает неограниченную смертность, а вот религиозные и социальные установки, одобряющие неконтролируемое воспроизводство, широко распространены. Это приводит к тому, что контроль над смертностью осуществляется очень легко, а контроль над рождаемостью сопряжен с огромными сложностями. Поэтому в последние несколько лет мы наблюдаем поразительно стремительное падение уровня смертности. Однако уровни рождаемости либо сохраняются на прежнем высоком уровне, либо если и снижаются, то весьма незначительно и медленно. В результате скорость прироста населения оказывается самой высокой за всю историю нашего вида.

Более того, возрастают и сами годовые показатели прироста населения. Они увеличиваются регулярно, в соответствии с правилами сложного процента, и возрастают спонтанно, когда технологически отсталое общество начинает претворять в жизнь принципы здравоохранения. В настоящее время уровень годового прироста населения приближается к сорока трем миллионам. Это означает, что за год количество новорожденных жителей планеты составляет число, равное нынешнему населению Соединенных Штатов, а за восемь лет — число, равное населению Индии. В период от рождения Христа и до смерти королевы Елизаветы I при темпах прироста населения, характерных для того времени, на то, чтобы население планеты выросло вдвое, ушло шестнадцать веков. При нынешних темпах оно удвоится менее чем за полстолетия. И произойдет это на планете, где наиболее привлекательные и благоприятные регионы уже плотно заселены, плохие фермеры истощили почву постоянными попытками получить более богатый урожай, а доступные запасы природных ископаемых растранжириваются с безрассудной расточительностью пьяного матроса, пускающего на ветер накопленный заработок.

В придуманном мной Дивном Новом Мире проблема соотношения количества жителей планеты с запасами природных ресурсов была эффективно решена. Путем подсчетов выводилось оптимальное количество населения, и на этой отметке — около двух миллиардов, если мне не изменяет память, — население поддерживалось поколение за поколением. В реальном современном мире данная проблема пока не решена. Напротив, с каждым годом она становится все серьезнее и значительнее. Политические, экономические, культурные и психологические драмы наших дней разыгрываются на мрачном биологическом фоне. В двадцатом веке, пока к уже существующим миллиардам прибавляются новые — к тому времени, когда моей внучке будет пятьдесят, нас будет уже пять с половиной миллиардов, — биология станет все более настойчиво выдвигаться на сцену, а затем и на авансцену истории человечества. Стремительный прирост населения и его влияние на запасы природных ресурсов, социальную стабильность и благополучие каждого отдельного индивида является центральной проблемой человечества и останется такой еще как минимум столетие, а вероятно, и несколько столетий. Считается, что новая эра началась 4 октября 1957 года. В действительности, при нынешних обстоятельствах рассуждать о том, как изменился мир после запуска спутника, неуместно и даже бессмысленно. Пока остается проблема разрастающегося человечества, грядет не космическая эра, а эра перенаселенности. Пародируя старинную песенку, можно спросить:

Как богат, как полон космос, Насладиться можно всласть! Только станет ли нам космос Суп варить да пряжу прясть?

Очевидно, что ответ будет отрицательным. Возможно, для страны, осуществляющей заселение Луны, оно будет выгодно с военной точки зрения. Но это никоим образом не сделает следующие пятьдесят лет, за которые население планеты увеличится вдвое, более удобным для стремительно размножающегося человечества, страдающего от нехватки продовольствия. И если когда-нибудь в будущем эмиграция на Марс станет реальностью, даже если найдутся люди, чье положение будет столь бедственным, что они согласятся жить в условиях, сравнимых с жизнью на горе вдвое выше Эвереста, изменит ли это что-нибудь? За четыре столетия множество людей переплыли из Старого Света в Новый. Но ни их отъезд, ни обратный приток сырья и продуктов питания не решили проблем Старого Света. Так и отправка нескольких лишних людей на Марс (а на транспортировку и обустройство каждого человека потребуется несколько миллионов долларов) никак не решит проблем, связанных со стремительно возрастающим населением планеты. А пока не решен вопрос перенаселенности, нельзя уладить никакие другие проблемы нашей планеты. Более того, в условиях перенаселенности невозможно будет не только создать демократический строй, предполагающий свободу личности и соблюдение социальных норм, — подобный строй вряд ли можно будет даже вообразить. Диктатуры могут появляться по-разному. К Дивному Новому Миру ведет много путей, но путь, который мы избрали сегодня — огромное население и его стремительный прирост, — самый широкий и прямой. Давайте проанализируем, как слишком большое население и его быстрый прирост связаны с появлением авторитарных взглядов и созданием тоталитарных систем управления.

По мере того как из-за огромного и все возрастающего населения планеты ситуация с природными ресурсами становится напряженной, все более шатким оказывается экономическое положение сообщества, подверженного данному испытанию. Особенно это заметно в менее развитых регионах, где снижение уровня смертности благодаря появлению ДДТ, пенициллина и водоочистных сооружений не сопровождалось соответствующим снижением уровня рождаемости. Численность населения некоторых стран Азии и большей части Центральной и Южной Америки возрастает с такой скоростью, что удвоится за двадцать лет. Если бы темпы производства продуктов питания и промышленных товаров, строительства домов и школ и подготовки новых учителей увеличивались быстрее, чем темпы прироста населения, было бы возможно улучшить горькую долю жителей слаборазвитых и перенаселенных стран. Но к сожалению, в этих странах не хватает не только промышленного оборудования и заводов для его производства, там нет капиталов, необходимых для строительства подобных заводов. Капитал — это средства, оставшиеся после того, как были удовлетворены основные потребности населения. Но они в слаборазвитых странах никогда не бывают удовлетворены полностью. К концу каждого года финансовых средств почти не остается, и, таким образом, свободные средства, с помощью которых можно было бы построить промышленные и сельскохозяйственные комплексы для удовлетворения нужд населения, практически отсутствуют. Более того, в большинстве этих стран наблюдается серьезная нехватка квалифицированных работников, и поэтому некому управлять промышленными и сельскохозяйственными комплексами. Не хватает образовательных учреждений, экономических и финансовых ресурсов для повышения уровня уже существующих учебных заведений в соответствии с требованиями времени. А численность населения некоторых из этих стран ежегодно возрастает на целых три процента.

Об их сложном положении в книге «Следующие сто лет», изданной в 1957 году, рассуждают профессора Калифорнийского технологического университета Харрисон Браун, Джеймс Боннер и Джон Уир. Как же человечество справляется со стремительным увеличением численности населения? Не слишком успешно. «Все обстоятельства ясно указывают на то, что в большинстве слаборазвитых стран положение за последние сто лет среднестатистического жителя существенно ухудшилось. Питание населения стало более скудным. На каждого человека приходится меньше доступных товаров. И практически все попытки исправить ситуацию были сведены на «нет» непрерывным давлением постоянного прироста населения».

Каждый раз, когда экономическое положение страны ухудшается, органы центрального государственного управления вынуждены брать на себя дополнительную ответственность за обеспечение всеобщего благосостояния. Они должны разработать детальные планы по выходу из кризисной ситуации, наложить еще более строгие ограничения па деятельность своих субъектов, а если ухудшение экономической ситуации приведет к политическим волнениям или открытому мятежу, правительство обязано вмешаться, чтобы обеспечить сохранение общественного порядка и собственной власти. Таким образом, все больше влияния оказывается сосредоточено в руках представителей исполнительной власти и их бюрократического руководства. Но природа этой власти такова, что даже те, кто не стремился к ней сознательно, а вынужденно принял ее на себя, зачастую начинают желать большего. «Не введи нас во искушение», — молимся мы, и неспроста. Когда человека искушают, он, как правило, поддается. Демократическая форма правления — средство, не позволяющее чиновникам уступить особенно опасному соблазну, который непременно появляется, когда слишком большая власть оказывается сосредоточена в руках маленькой группы людей. Такой политический строй достаточно хорошо работает в странах вроде Великобритании и США, где к конституционным процедурам традиционно относятся с уважением. В странах же, где республика или ограниченная монархия не устоялась как форма правления, никакая конституция не помешает политикам уступить искушению властью. И в любой стране, где численность населения начала давить на запас природных ресурсов, подобных соблазнов не избежать. Перенаселенность влечет за собой экономическую нестабильность и социальные волнения. Они приводят к тому, что централизованное правительство получает все больше контроля и власти. Если в стране нет традиции конституционного управления, власть, вероятно, перерастет в диктатуру. Даже если бы коммунизм не зародился в свое время, события, очевидно, все равно приняли бы подобный оборот. Но коммунизм появился. Учитывая данный факт, вероятность того, что перенаселенность приведет к беспорядкам, а те, в свою очередь, к диктатуре, становится почти стопроцентной. Можно с уверенностью утверждать, что через двадцать лет перенаселенные слаборазвитые страны окажутся во власти того или иного тоталитарного режима — скорее всего под управлением коммунистической партии.

Какое влияние подобные события окажут на страны Европы, в которых, несмотря на перенаселенность, высоко развита промышленность и сохранились демократические устои? Если возникшие тоталитарные правительства отнесутся к этим странам враждебно и в результате нормальный приток сырья из слаборазвитых стран будет намеренно приостановлен, западные страны окажутся в неблагоприятных условиях. Произойдет крах промышленной системы, и высокоразвитые технологии, раньше позволявшие удовлетворять нужды людей, не сумеют защитить страну от тягот, связанных с проживанием множества людей на ограниченной территории. Случись это, и правительства, наделенные благодаря неблагоприятным обстоятельствам слишком большой властью, могут начать использовать эту власть в виде тоталитарной диктатуры.

В настоящее время США не перенаселены. Однако если численность населения продолжит увеличиваться с нынешней скоростью, которая выше, чем в Индии, хотя, к счастью, значительно ниже, чем в Мексике и Гватемале, то к началу двадцать первого века соотношение численности населения и запасов природных ресурсов станет серьезной проблемой. Пока перенаселенность не угрожает личной свободе американцев напрямую. Однако она остается косвенной угрозой и отдаленной опасностью. Если перенаселенность приведет к установлению тоталитарных режимов в слаборазвитых странах и новые тоталитарные правительства вступят в союз с СССР, военное положение Соединенных Штатов станет менее безопасным. В ответ Америке придется готовиться к обороне и контратакам. Но, как известно, свобода не может процветать в стране, постоянно находящейся на военном положении или в шаге от него. Кризис дает право правительству контролировать все и всех. А перманентный кризис — то, к чему мы вынуждены готовиться в мире, где перенаселенность создает ситуацию, в которой установление диктатур под покровительством коммунистического режима практически неизбежно.

II. Количество, качество, мораль

В придуманном мной Дивном Новом Мире систематически применялись методы евгеники и дисгеники. В одних бутылях яйцеклетки, обладающие более ценными биологическими качествами, оплодотворялись спермой высшего качества, и после наилучшего пренатального ухода на свет появлялись дети класса бета, альфа или даже альфа-плюс. В других многочисленных бутылях менее качественные яйцеклетки, оплодотворенные менее качественной спермой, подвергались процессу Бокановского, в результате которого из одного яйца получалось девяносто шесть идентичных близнецов, и до рождения регулярно получали дозы алкоголя и иных белковых ядов. Получавшиеся в результате существа имели столь низкий уровень развития, что едва могли считаться людьми, однако были способны к неквалифицированному труду. А предоставляя им возможность снимать напряжение при помощи частых и свободных контактов с противоположным полом, обеспечивая постоянный доступ к бесплатным развлечениям и подкрепляя хорошее поведение ежедневными дозами сомы, правительство могло рассчитывать на то, что они не доставят неудобств вышестоящим кастам.

Во второй половине двадцатого века мы размножаемся совершенно бессистемно. Но из-за случайного характера нашего размножения и отсутствия какого-либо реагирования мы не просто перенаселяем нашу планету, а делаем все возможное, чтобы это слишком большое население биологически уступало по качеству предыдущим поколениям. В старые времена дети с серьезными и даже незначительными наследственными дефектами выживали редко. Сегодня же, благодаря улучшению санитарных условий, современной медицине и повышению общественной сознательности, большинство детей с врожденными отклонениями доживают до зрелости и продолжают свой род. В современных условиях любое достижение в области медицины скорее всего повлечет за собой повышение уровня выживаемости индивидов с тем или иным наследственным недугом. Несмотря на новые чудо-лекарства и улучшение уровня лечения, а в определенном смысле как раз именно из-за них, физическое здоровье населения планеты не улучшится, а, вероятно, даже ухудшится. А вместе со снижением среднего уровня здоровья вполне можно ожидать и снижения среднего уровня интеллекта. И действительно, некоторые специалисты утверждают, что это снижение уже началось и продолжается по сей день. «В очень мягких и нерегулируемых условиях, — пишет доктор Шелдон, — лучшие особи размножаются меньше, чем уступающие им во всех отношениях». В академических кругах стало модным уверять студентов, что для беспокойства по поводу различий в уровнях рождаемости в разных странах нет оснований. Мол, эти проблемы имеют природу экономическую, образовательную, религиозную, культурную или какую-либо подобную небиологическую подоплеку. Это неоправданный оптимизм. Различия в уровнях рождаемости — базовое биологическое явление. Доктор Шелдон добавляет, что «неизвестно, насколько снизился средний уровень интеллекта в США с 1916 года, когда Терман предложил считать отметку в 100 стандартным уровнем IQ». Могут ли демократические институты самопроизвольно возникнуть в слаборазвитой перенаселенной стране, где четыре пятых населения потребляют менее двух тысяч калорий в день и только одна пятая населения получает полноценное питание? А если эти социальные институты привнесет кто-либо извне или они будут созданы в приказном порядке, сумеют ли они выжить?

А теперь давайте рассмотрим богатое, промышленно развитое, демократическое общество, где из-за дисгеники, которая применяется в случайном порядке, но эффективно, интеллект и физическое состояние населения находятся в упадке. Как долго oно сможет сохранять личную свободу и традицию демократического управления? Лет через пятьдесят или сто наши дети узнают ответ на этот вопрос.

А мы тем временем столкнулись с неприятной нравственной проблемой. Мы знаем, что стремление к благой цели не оправдывает использование дурных средств. Но как быть в тех случаях, когда благими средствами достигают результатов, которые оказываются дурными?

Например, мы отправляемся на тропический остров, где при помощи ДДТ искореняем малярию и по прошествии двух или трех лет спасаем сотни тысяч жизней. Очевидно, что это хорошо. Но ресурсов, доступных па этом острове, недостаточно, чтобы предоставить одежду, жилье, образование или даже пищу сотням тысяч спасенных таким образом людей, а также миллионам тех, кого они произведут на свет. Мы исключили возможность быстрой смерти от малярии, но теперь эти люди обречены на жизнь, сопряженную с лишениями из-за недостатка питания и перенаселенности, и медленная смерть от голода угрожает еще большему количеству людей.

А как быть с индивидами с врожденными отклонениями? Благодаря современной медицине и социальным службам они могут размножаться, передавая свои дефекты по наследству. Очевидно, что помогать страждущим хорошо. Но столь же очевидно и то, что оптом передавать нашим потомкам результаты неблагоприятных мутаций, постепенно все сильнее загрязняя генетический запас, из которого наши потомки станут вслепую брать определенные качества, плохо. Перед нами стоит серьезная этическая дилемма, и для нахождения золотой середины нам понадобятся и интеллект, и воля.

III. Заорганизованность

Как я уже отмечал, самый короткий и простой путь к кошмару Дивного Нового Мира проходит через перенаселенность и значительный прирост населения. Двести восемьдесят миллионов сегодня, пятьдесят пять миллионов к началу нового века — в итоге большей части человечества придется выбирать между анархией и тоталитаризмом. Но не только возрастающее давление численности населения на имеющиеся ресурсы толкает нас к тоталитаризму. У этого слeпого биологического врага свободы есть необычайно надежные союзники, порожденные теми технологическими достижениями, которыми мы гордимся. Причем гордимся по праву, поскольку эти достижения — плоды гениальных решений и тяжелого упорного труда, логики, воображения и самоотречения. Иными словами, моральных и интеллектуальных качеств, которые могут вызвать только восхищение. Но проблема в том, что в этом мире ничего нельзя получить даром. За все эти потрясающие, заслуживающие уважения достижения приходится платить. Подобно тому как мы до сих пор расплачиваемся за купленную в кредит в прошлом году стиральную машину, мы платим и за эти достижения — и каждый последующий взнос выше предыдущего. Многие историки, социологи и психологи уже давно с глубочайшей озабоченностью пишут о цене, которую платят и будут платить за прогресс жители стран Запада. Они указывают, например, что демократия едва ли станет процветать в обществе, где политическая власть и экономическое влияние все активнее централизуются и концентрируются в одних руках. Но именно к централизации власти всегда приводил и приводит технический прогресс. Чем эффективнее становится оборудование для массового производства, тем оно сложнее и дороже — и тем менее доступно для предпринимателей с ограниченными средствами. Более того, массовое производство не может существовать без массового распределения, но с ним связаны проблемы, успешно решить которые могут лишь крупнейшие производители. В мире массового производства и массового распределения маленький человек со своим скудным оборотным капиталом изначально оказывается в невыгодном положении. В конкуренции с большим человеком он теряет деньги, а в итоге и самую возможность существовать в качестве независимого производителя. Большой человек пожирает его. По мере исчезновения маленького человека все большее экономическое влияние оказывается в руках меньшего числа людей. В условиях диктатуры большой бизнес, существование которого обусловлено развитием технологий и последующим крушением малого бизнеса, находится под контролем государства, то есть небольшой группы партийных лидеров и выполняющих их приказы солдат, полицейских и чиновников. В условиях капиталистической демократии, как, например, в Соединенных Штатах, большой бизнес контролируется, по определению профессора Ч. Райта Миллса, властвующей элитой. Для нескольких миллионов жителей, работающих на ее фабриках, в офисах, магазинах, элита является непосредственным работодателем. Еще больше людей она контролирует, ссужая их деньгами для покупки продукции, которую сама же и производит, и, будучи владельцем средств массовой коммуникации, оказывая воздействие на мысли, чувства и действия практически каждого жителя этой страны. Пародируя слова Уинстона Черчилля, можно сказать, что никогда еще столь немногие не манипулировали столь многими. Действительно, мы очень далеки от проповедуемого Джефферсоном идеала подлинно свободного общества, построенного на иерархии самоуправляемых единиц — градации властей, в которой элементарные районные республики подчиняются республикам округа, те, в свою очередь, республикам штата, а они — республике союза.

Таким образом, мы видим, что современная технология приводит к концентрации экономической и политической власти в руках небольшой группы людей и к созданию общества, контролируемого (беспощадно — при тоталитарном режиме, мягко и ненавязчиво — при демократическом) большим бизнесом и правительством. Но общество состоит из индивидов и хорошо лишь до тех пор, пока помогает им реализовывать свой потенциал и жить счастливо и продуктивно. Как повлияли на индивидов технологические достижения последних лет? Вот как отвечает на данный вопрос Эрих Фромм:

«Наше современное западное общество, несмотря на материальный, интеллектуальный и политический прогресс, становится все менее благоприятным для душевного здоровья и имеет тенденцию подрывать внутреннюю защиту индивида, лишая его счастья, разума и способности любить. Это общество стремится превратить индивида в робота, который расплачивается за свою человечность все возрастающим числом психических заболеваний и отчаянием, скрывающимся за неистовым стремлением к труду и так называемому удовольствию».

Вышеупомянутые психические заболевания могут иметь невротические симптомы. Они очевидны и вызывают сильнейшую тревогу. Но, по словам Фромма, «не следует сводить психогигиену к предотвращению симптомов. Симптомы как таковые не враги, а друзья нам; там, где есть симптомы, есть конфликт, а конфликт всегда свидетельствует о том, что у человека пока не иссякли жизненные силы и стремление бороться за счастье и за свое место в этом мире». По-настоящему безнадежных жертв психического заболевания можно найти среди тех, кто производит впечатление самых здоровых. «Многие из них нормальны потому, что приспособились к нашему порядку существования, потому что все человеческое в них было задавлено так рано, что они в отличие от невротиков даже не борются, не страдают и у них не наблюдается никаких симптомов». Нельзя сказать, что они нормальны в абсолютном смысле этого слова, — нет, они нормальны лишь в контексте глубоко аномального общества. Их безупречная приспособленность к аномальному обществу показывает, насколько серьезно их душевное расстройство. Эти миллионы аномально нормальных людей, тихо-мирно живущих в обществе, в котором, будь они полноценными человеческими существами, им не нашлось бы места, все еще держатся за «иллюзию индивидуальности», но в действительности лишены ее. Их конформизм переходит в единообразие. А единообразие и свобода несовместимы. Так же как несовместимы единообразие и психическое здоровье. Человек не создан быть роботом, но если становится таковым, подрывается основа душевного здоровья.

В ходе эволюции природа приложила усилия к тому, чтобы все особи отличались друг от друга. Мы воспроизводим наш вид, сочетая отцовские и материнские гены. Эти наследуемые переменные дают практически бесконечное разнообразие сочетаний. Физически и психически каждый из нас уникален. Любая культура, которая в интересах эффективности или во имя каких-либо политических или религиозных предпосылок стремится стандартизировать человечество, совершает вопиющее преступление против биологической природы человека.

Науку можно назвать сведением множественности к однообразию. Она стремится объяснить бесконечно разнообразные явления природы, абстрагируясь от уникальности каждого конкретного случая, концентрируясь на общих чертах и в итоге выводя некий закон, в рамках которого эти обобщения имеют смысл и могут эффективно использоваться. Рассмотрим примеры. Яблоки падают на землю, а Луна движется по небу. Люди с незапамятных времен наблюдали за этими явлениями. Вместе с Гертрудой Штайн они убедились, что яблоко — это яблоко, а Луна — это Луна. Но лишь Исаак Ньютон понял, чтó общего у этих абсолютно несхожих явлений, и сформулировал теорию притяжения таким образом, что определенные закономерности, связанные с яблоками, небесными телами, да и со всем остальным во Вселенной, можно объяснить и рассмотреть в рамках единой системы воззрений. Таким же образом человек искусства, сочетая безграничное разнообразие и уникальность явлений внешнего мира и свое воображение, наделяет их значением в рамках упорядоченной системы форм, словесных или музыкальных структур. Желание упорядочить беспорядочное, вывести гармонию из диссонанса и свести разнообразие к единству — своего рода интеллектуальный инстинкт, первичная, фундаментальная потребность разума. В науке, искусстве и философии это стремление — назовем его волей к порядку — чаще всего приносит пользу. Да, воля к порядку породила множество незрелых теорий, основанных на недостаточных доказательствах, абсурдные метафизические и теологические системы; из-за нее идеи педантично принимались за истинные явления, а символы и абстракции — за данные, полученные напрямую через органы чувств. Но эти несомненно прискорбные ошибки не несут серьезной непосредственной угрозы, хотя иногда скверная философская система может нанести косвенный вред, предоставляя оправдания для бессмысленных и негуманных действий. По-настоящему опасной воля к порядку становится в области политики и экономики.

Здесь то, что в теории явилось сведением беспорядочного многообразия к понятному единству, на практике становится низведением человеческой многогранности к недочеловеческому единообразию, свободы — к рабству. В политике эквивалентом полноценной научной теории или философской системы служит тоталитарная диктатура. В экономике безупречное по композиции произведение искусства — это бесперебойно работающая фабрика, где работники и станки идеально пригнаны друг к другу. Красота упорядоченности используется как оправдание деспотизма.

Организованность необходима, поскольку свобода возникает и имеет значение лишь в самоуправляемом обществе, основанном на сотрудничестве индивидов. Но, будучи необходимой, организация может стать и губительной. Избыток организации превращает людей в роботов, подавляя творческое начало и лишая шансов на свободу. Как правило, безопасный курс лежит посередине — между полным попустительством, с одной стороны, и тотальным контролем — с другой.

Раньше технические достижения сопровождались активным развитием организации. Сложности оборудования должна была соответствовать сложность социального устройства — обществу следовало работать так же исправно и эффективно, как и новые средства производства. Чтобы вписаться в эту систему, личности должны были полностью лишиться индивидуальности, отринуть присущее им от рождения многообразие и подстроиться под общий шаблон, то есть приложить все усилия к тому, чтобы стать роботами.

Заорганизованность обесчеловечивает, усугубляя тем самым обесчеловечивающие последствия перенаселенности. Развитие промышленности заставляет значительную часть постоянно увеличивающегося населения стягиваться в крупные города. Но жизнь в крупных городах наносит ущерб душевному здоровью. Говорят, что наибольшее количество случаев шизофрении наблюдается в переполненных городских трущобах. Она не способствует возникновению малых самоуправляемых групп, где свобода сочетается с ответственностью — первым условием существования истинной демократии. Городская жизнь анонимна и, скажем так, абстрактна. Люди вступают в отношения, но не как полноценные личности, а как воплощения экономических функций, или во внерабочее время, как безответственные искатели развлечений. Оказавшись в плену подобного образа жизни, они начинают чувствовать себя одинокими и ничтожными. Из их существования уходит какой-либо смысл и значение.

С точки зрения биологии человек — умеренно стадное животное, по степени общественности он скорее ближе к волкам и слонам, чем к муравьям и пчелам. В своей изначальной форме человеческие общества ничем не напоминали муравейник или улей —люди собирались в простые стада. Цивилизация, помимо всего прочего, это процесс превращения примитивных стад в грубое механическое подобие сообществ, образуемых социальными насекомыми. В настоящее время давление перенаселенности и развитие технологий ускоряют его. Термитник стал казаться достижимым идеалом, некоторые к нему стремятся. Излишне напоминать, что идеал недостижим. Пропасть отделяет социальных насекомых от не слишком общественных млекопитающих, обладающих более развитым мозгом, и как бы ни старались млекопитающие походить на этих насекомых, она все равно остается. Несмотря на все усилия, человек не способен создать социальный организм — он может сформировать только социальную организацию. В процессе порождения социального организма образуется лишь тоталитарный деспотизм.

«О дивный новый мир» рисует фантастическую и немного фривольную картину общества, где попытка превратить человеческих существ в подобие термитов была доведена практически до абсурда. Очевидно, что мы движемся в направлении Дивного Нового Мира. Но не менее очевидно и то, что при желании мы можем отказаться сотрудничать со слепыми силами, толкающими нас и этом направлении. Однако создается впечатление, что желание сопротивляться не очень сильно и распространено не слишком широко. Как доказал Уильям Уайт в своей книге «Человек организации», на смену традиционной этической системе, в которой личность первична, приходит социальная этика. Ключевые понятия в ней — «приспособление», «адаптация», «социально-ориентированное поведение», «принадлежность», «приобретение социальных навыков», «командная работа», «групповой образ жизни», «верность группе», «групповая динамика», «групповое мышление», «групповое творчество». Философия данной системы строится на том, что общество в целом имеет бóльшую ценность и значимость, чем отдельные личности, врожденные биологические различия следует принести в жертву культурному единообразию, а права коллектива значат больше, чем то, что в восемнадцатом веке называли правами человека. Исходя из социальной этики, Иисус глубоко заблуждался, утверждая, что суббота сотворена для человека. Напротив, человек сотворен для субботы и должен отказаться от своих личных черт и воплощать собой некий стандартизованный образ души компании — стать инструментом, который организаторы групповой деятельности считают идеальным для своих целей. Идеальный человек проявляет «динамический конформизм» (восхитительное словосочетание!), горячо предан группе, всегда стремится подчиниться и найти свое место в коллективе. А идеальному человеку нужна идеальная жена — с хорошо развитым стадным инстинктом и великолепным умением приспосабливаться к обстоятельствам, не только понимающая и готовая смириться с тем, что ее муж предан в первую очередь корпорации, но и сама активно преданная ей же. Как сказал Мильтон об Адаме и Еве: «Создан муж для Бога только, и жена для Бога, в своем супруге». Но в одном отношении жена идеального человека организации оказывается в худшем положении, чем наша Праматерь. Господь дозволил Еве с Адамом свободно предаваться «шалостям», присущим «молодой чете».

Адам, Я полагаю, от подруги милой Не отвернулся, так же и жена Отказом не ответила, блюдя Обычай сокровенный и святой Любви супружеской.

Сегодня же один автор пишет в «Гарвард бизнес ревю», что жена человека, пытающегося соответствовать идеалам социальной этики, «не должна требовать, чтобы муж тратил на нее слишком много времени и уделял ей излишнее внимание. Ему следует полностью сосредоточиться на работе и свою сексуальную активность низвести до вторичной потребности». Монахи дают обет бедности, послушания и безбрачия. Человеку организации дозволено быть богатым, но он обещает быть послушным («он без возмущения принимает власть, он уважает вышестоящих») и должен быть готов принести в жертву дальнейшему процветанию своей организации даже супружескую любовь.

Стоит отметить, что в «1984» сексуальная активность членов партии ограничивалась порядками еще более строгими, чем у пуритан. В книге «О дивный новый мир» любой имеет право реализовывать свои сексуальные желания безо всяких ограничений, не спрашивая разрешения. Общество, описанное в истории Оруэлла, находится в состоянии перманентной войны, и его правители, во-первых, используют свои полномочия для наслаждения властью как таковой, а во-вторых, стремятся постоянно держать подданных в напряжении, поскольку это необходимо в обществе, постоянно находящемся на военном положении. Развернув целую кампанию против секса, руководители партии могут поддерживать нужное состояние напряжения и в то же время наилучшим образом удовлетворять свою жажду власти. Сообщество, описанное в работе «О дивном новом мире», — мировое государство, где война ликвидирована и главная цель правителей — любой ценой заставить граждан не создавать проблем. Для достижения данной цели правительство в числе прочего устраняет семью как явление, легализуя такую степень сексуальной свободы, что жители Дивного Нового Мира почти гарантированно избавлены от деструктивного или креативного сексуального напряжения. В «1984» жажда власти утолялась причинением боли, в «О дивном новом мире» — не менее унизительным удовольствием.

Очевидно, что ныне существующая социальная этика — лишь оправдание, попытка скрасить крайне неблагоприятные последствия заорганизованности. Она представляет собой жалкую попытку превратить необходимость в добродетель, извлечь пользу из плачевной ситуации. Эта нравственная система практически полностью оторвана от реальности, а потому очень опасна. Общество, почитающееся большей ценностью, чем его составные части, — не организм в том смысле, в каком организмом может считаться улей или термитник. Это просто организация, социальный механизм. Общество не может иметь ценностей, кроме тех, что связаны с жизнью и просвещением. Организация не живое существо, и она не обладает разумом. Ее функция инструментальна и вторична. Организация сама по себе не имеет значимости, ее ценность зависит от того, какую пользу она приносит отдельным элементам общества — индивидам. Ставить организацию выше отдельных людей означает подчинить цель средствам. Чтó происходит, когда цель подчинена средствам, нам наглядно продемонстрировали Гитлер и Сталин. Под их чудовищным правлением личности-цели подчинялись организациям-средствам, для чего использовалось сочетание насилия и пропаганды, систематического террора и манипуляций сознанием. В будущем, когда диктаторы найдут более эффективные средства управления, насилия, вероятно, будет намного меньше, чем при Гитлере и Сталине. Будущие диктаторы станут организовывать дисциплину в своих владениях безболезненно, усилиями целого взвода высококвалифицированных специалистов в сфере социальной инженерии. «Вызов, который сегодня бросает нам социальная инженерия, — с воодушевлением пишет сторонник этой новой науки, — подобен тому, который почти пятьдесят лет назад бросала нам техническая инженерия. Если первая половит двадцатого века являлась эрой инженеров-техников, то вторая половина вполне может оказаться эрой социальных инженеров». А двадцать первый век, полагаю, будет эрой мировых контролеров, научно организованных кастовых систем и Дивного Нового Мира. В ответ на вопросы: кто стережет стерегущих, кто будет организовывать организаторов? — нам безапелляционно заявляют, что организаторы в надзоре не нуждаются. Некоторые доктора социологических наук трогательно верят в то, что им искушение властью не страшно. Подобно сэру Галахаду они обладают десятикратной силой, поскольку сердца их чисты, а сердца их чисты потому, что они ученые и изучали социологию на протяжении шести тысяч академических часов.

Увы, высшее образование не является залогом добродетели или политической мудрости. И к подобным сомнениям этического или философского характера следует прибавить чисто научные вопросы. Можем ли мы принять теории, на которых строят свою практику социальные инженеры и которыми они оправдывают манипуляции над человеческой личностью? Например, профессор Элтон Майо категорично заявляет, что «желание человека трудиться совместно с другими — это важная, возможно даже важнейшая, черта человеческой личности». На мой взгляд, это неверно. У некоторых людей есть стремление, описанное Майо, у других — нет. Это зависит от темперамента и склада характера. Любая социальная организация, построенная на том, что человек, кем бы он ни был, стремится постоянно взаимодействовать с другими людьми, может оказаться для многих людей прокрустовым ложем. И для них единственным путем к адаптации станет ампутация — или дыба.

А сколько романтичных заблуждений можно найти в лирических описаниях Средневековья, которыми украшают свои работы современные теоретики в сфере социальных отношений! «Членство в гильдии, феодальное землевладение или статус жителя деревни защищал средневекового человека на протяжении всей жизни, давая ему мир и спокойствие». Защищал от чего? Уж точно не от беспощадной травли со стороны вышестоящих. А наряду с «миром и спокойствием» в Средние века наблюдалось множество случаев хронического перенапряжения, острого ощущения несчастья и яростной неприязни к жесткой иерархической системе. Она не позволяла продвигаться вверх по социальной лестнице, а тех, кто был прикреплен к земельному участку, существенно ограничивала и в географических передвижениях. Слепые силы — перенаселенность и заорганизованность — и социальные инженеры, которые пытаются направлять их, подталкивают нас к средневековой системе. К подобному возрождению старых порядков люди отнесутся спокойнее, чем относились к ним жители Средних веков, ведь на смену старым средствам придут такие методы Дивного Нового Мира, как обусловливание во младенчестве, обучение во сне и наркотическая эйфория. Однако для большинства людей это все равно будет своего рода рабством.

IV. Пропаганда в демократическом обществе

«Европейские теоретики, — писал Джефферсон, — пытаются доказать, что людей и их многочисленные объединения можно заставить соблюдать порядок и действовать по справедливости лишь при помощи физического и морального давления, оказываемого властями, независимыми от воли этих людей. Мы, основатели новой американской демократии, верим, что человек — разумное существо, от природы наделенное правами и врожденным чувством справедливости. Его можно удержать от дурных поступков и защитить его права ограниченной властью, переданной избранным им людям, которые сохраняют свою должность лишь по его воле». Постфрейдисты сочли бы подобные рассуждения старомодными и трогательно-наивными. Оптимисты восемнадцатого века ошибались, приписывая человеку излишний разум и врожденное чувство справедливости. Но ошиблись и пессимисты двадцатого века, убеждавшие нас в том, что у человека нет никакой морали и разума. Несмотря на власть бессознательного, многочисленные неврозы и преимущественно низкий уровень интеллекта у населения, большинство людей, вероятно, достаточно порядочны и благоразумны, чтобы самостоятельно управлять своей судьбой.

Демократические институты позволяют сочетать общественный порядок с личной свободой и инициативой и подчинять непосредственную власть управляющих абсолютной власти управляемых. То, что в Америке и Западной Европе эти институты сработали в целом успешно, в достаточной мере доказывает относительную правоту оптимистов восемнадцатого века. Если предоставить человеческим существам объективную возможность, они способны к самоуправлению, причем лучшему, чем управление «властями, независимыми от их воли», — хотя этому управлению будет недоставать эффективности хорошо слаженного механизма. Повторюсь: если дать им возможность, поскольку это необходимое условие. Ни один человек, резко перешедший из состояния рабской зависимости под правлением деспота в совершенно незнакомое ему состояние политической независимости, не имеет объективной возможности привести в действие демократические институты. Не имеет возможности создать демократическое самоуправление и страна с нестабильной экономикой. Либерализм процветает в атмосфере благополучия и увядает, когда оно идет на спад и правительству приходится все чаще и интенсивнее вмешиваться в дела граждан. Перенаселенность и заорганизованность — два условия, которые, как я уже писал, лишают общество возможности поддерживать эффективное функционирование демократических институтов. Таким образом, мы видим, что в определенных исторических, экономических, демографических и технологических условиях джефферсоновским разумным существам, наделенным от природы неотчуждаемыми правами и врожденным чувством справедливости, будет очень нелегко проявлять разум, требовать соблюдения своих прав и принимать справедливые решения в демократическом сообществе. Нам, жителям Запада, невероятно повезло: нам была предоставлена объективная возможность провести грандиозный эксперимент по самоуправлению.

К сожалению, складывается впечатление, будто из-за последних изменений в мире мы мало-помалу лишаемся этой драгоценной возможности. И разумеется, это еще не все. Свободе личности и демократическим институтам угрожают не только слепые безличные силы. Есть и иные силы — менее абстрактные по своей природе. Они могут намеренно использоваться стремящимися к власти людьми для установления частичного или полного контроля над другими. Пятьдесят лет назад, когда я был мальчишкой, казалось самоочевидным, что старые недобрые времена позади, а пытки и массовые убийства, рабство и преследование еретиков остались в прошлом. Для людей, которые носили цилиндры, путешествовали поездом и принимали ванну каждое утро, подобных явлений просто не существовало. В конце концов, мы живем в двадцатом веке. А через несколько лет те же люди, которые каждый день принимали ванну и ходили в церковь в цилиндрах, начали совершать такие зверства, какие не снились отсталым африканцам и азиатам. Принимая во внимание новейшую историю, было бы глупо предполагать, что подобное не повторится. Но есть основания считать, что в ближайшем будущем карательные методы в духе «1984» уступят место подкреплению и манипуляциям в стиле «О дивного нового мира».

Существует два вида пропаганды: рациональная — подталкивающая к действиям, которые по объективным причинам выгодны тем, кто ее проводит и кому она адресована, и иррациональная — не приносящая разумной выгоды никому, а продиктованная страстями и взывающая к ним же. Когда речь идет о действиях отдельных людей, можно руководствоваться более возвышенными мотивами, чем выгода, но когда необходимо предпринять коллективные действия в сфере политики и экономики, здоровая выгода становится, пожалуй, самой эффективной мотивацией. Если бы политики и избиратели всегда действовали в собственных интересах или в интересах своей страны, этот мир стал бы раем на земле. В действительности же они часто действуют вопреки собственным интересам, стремясь лишь к удовлетворению низменных страстей, а в итоге мир оказывается ввергнут в несчастье.

Пропаганда в пользу выгоды взывает к разуму посредством логических доводов, основанных на лучших из возможных доказательств, которые предоставляются честно и в полном объеме. Пропаганда в пользу неразумных, чуждых выгоде порывов, предоставляет ложные, искаженные или недостаточные сведения и избегает логических доводов. Такие пропагандисты пытаются воздействовать на своих жертв, громко повторяя ключевые слова, яростно нападая на козлов отпущения, которых находят и в стране, и за ее пределами, и ловко привязывая высокие идеалы к низшим страстям. Зверства совершаются во имя Господа, а самые циничные взгляды рассматриваются как вопросы религиозных принципов или патриотического долга.

Как сказал Джон Дьюи, «возрождение веры в природу человека и ее способность реагировать на разум и истину лучше защитит от тоталитаризма, чем демонстрация материального успеха или истовое благоговение перед определенными формами политики и законодательства». Способность отзываться на разум и истину развита в каждом из нас. Но к сожалению, есть и склонность отзываться на глупость и ложь, особенно в случаях, когда ложь вызывает приятные эмоции или некая привлекательная сторона глупости находит отклик в какой-то глубинной, примитивной и животной части нашей души. В некоторых сферах жизни человек научился постоянно отзываться на разум и истину. Авторы научных статей не взывают к чувствам других ученых и инженеров. Они излагают свое мнение об определенных аспектах реальности и считают его соответствующим действительности, они ищут наблюдаемым фактам разумное объяснение и выдвигают в поддержку своего мнения доводы, рассчитанные на разумное восприятие другими людьми. Все это довольно просто в области технологий и естественных наук. И намного сложнее в области политики, религии и этики. В данных сферах от нас часто ускользают очень существенные факты. Значение же фактов зависит от того, в какой именно системе воззрений мы решили их интерпретировать. И это не единственные сложности, с которыми предстоит столкнуться разумному правдолюбцу. В общественной и в частной жизни нам зачастую не хватает времени, чтобы собрать всю важную информацию или оценить ее. Мы вынуждены действовать на основании недостаточной информации, озаренной не ровным светом разума, но чем-то тусклым. Сколько бы нравственных усилий ни приложили, мы не можем всегда оставаться абсолютно честными и руководствоваться разумом. В наших силах лишь быть настолько честными и разумными, насколько позволяют обстоятельства, и наилучшим образом воспринимать немногочисленную правдивую информацию и небезупречные логические умозаключения, которые нам предлагают на рассмотрение.

«Если нация хочет одновременно невежества и свободы, — писал Джефферсон, — то она хочет невозможного. Народ не может быть в безопасности, если у него нет информации. Там, где есть свобода слова и где каждый может прочитать газету, царит безопасность». Примерно в то же время еще один страстный почитатель разума, живший по другую сторону Атлантики, говорил примерно то же самое. Вот что писал Джон Стюарт Милл о своем отце, философе-утилитаристе Джеймсе Милле: «Столь сильной была его вера во власть, которую обретает разум над человеческими умами, что он считал, будто можно получить все, если только все население будет уметь читать, и если позволено будет, обращаясь к народу, высказывать любое мнение устно или письменно, и если народ сможет голосованием избирать законодательство, чтобы претворять в жизнь обретенные мнения». Там царит безопасность, там можно получить все! И снова слышатся отзвуки оптимизма восемнадцатого века! Джефферсон, надо признать, был не только оптимистом, но и реалистом. На собственном горьком опыте он узнал, что бывают случаи, когда свободой прессы позорно злоупотребляют. «Сейчас нельзя верить ничему из того, что пишут в газетах», — заявлял он. И все же настаивал, что «в вопросах истины газета выполняет благородную роль, способствуя одновременно и развитию науки, и гражданской свободе». В общем, средства массовой информации не хороши и не плохи, это просто фактор, а его могут использовать во благо или во вред. В одних руках газеты, радио и кино могут стать необходимым условием выживания демократии. В других — занять почетное место в арсенале диктатора. В области средств массовой информации, как и почти во всех производственных областях, технический прогресс навредил маленькому человеку и помог большому. Пятьдесят лет назад любая демократическая страна могла похвастаться обилием журналов, издающихся небольшим тиражом, и местных газет. Тысячи издателей по всей стране выражали независимые суждения. Тем или иным путем практически любой человек мог напечатать что угодно. На сегодняшний день пресса сохраняет свободу в юридическом смысле, но большинство малотиражных газет исчезло. Стоимость целлюлозы, современного печатного оборудования и гонорары новостных агентств слишком высоки для маленького человека. На тоталитарном Востоке установлена политическая цензура и средства массовой информации находятся под контролем государства. На демократическом Западе цензура — экономическая, и средства массовой информации находятся под контролем властвующей элиты. Цензура, устанавливаемая посредством высокой стоимости, и переход власти над средствами массовой информации к нескольким крупным концернам вызывает меньше нареканий, чем государственный контроль и правительственная пропаганда. Однако и такой метод, несомненно, не вызвал бы одобрения у демократа, разделяющего идеалы Томаса Джефферсона.

Раньше поборники всеобщей грамотности видели только два варианта: в пропаганде может содержаться или истина, или ложь. Они не предвидели того, что произошло позднее, и в первую очередь у нас, на Западе, в мире демократии и капитализма. А произошло вот что: образовалась обширная индустрия средств массовой информации, основным интересом которой стали не истина и не ложь, а сфера нереальных и в определенной степени совершенно незначительных явлений. Исли коротко, то они не учли практически неистребимой тяги человека к развлечениям.

В прошлом людям не представлялось возможности полностью удовлетворить это стремление. Они жаждали развлечься, но было нечем. Рождество наступало раз в году, праздников было мало, книг — еще меньше, а за кинотеатр могла сойти разве что приходская церковь, взгляды которой не отличались разнообразием. Чтобы найти условия, хотя бы отдаленно напоминающие нынешние, нам нужно обратить взоры к императорскому Риму, где благодушный настрой жителей поддерживался постоянными бесплатными развлечениями — от поэтических представлений до гладиаторских боев, от чтений Вергилия до вольной борьбы, от концертов до парадов войск и публичных казней. Но даже в Древнем Риме народные забавы не могли сравниться с бесконечным потоком развлечений, изливаемым на нас газетами, журналами, радио, телевидением и кино. В «О дивном новом мире» безостановочные, самые немыслимые развлечения (ощущальные фильмы, «пей-гу-ляйгу», центробежная лапта) целенаправленно используются как методы политического контроля, чтобы не позволить людям обратить пристальное внимание на истинную политическую и социальную обстановку. Мир религии отличается от мира развлечений, но в одном они схожи — и то и другое явно «не от мира сего». Оно помогает людям отвлечься от реальности, но если слишком долго пребывать в этом, тогда и то и другое может стать, как говорил Маркс, «опиумом народа» и, соответственно, угрозой свободе. Лишь тот, кто бдителен, сумеет сохранить свободу, и те, кто постоянно и здраво отслеживает обстановку в мире, смогут установить эффективное демократическое самоуправление. Общество, большинство членов которого проводят значительную часть времени не в этой реальности, а в иных мирах — в праздных мирах спорта и мыльных опер, мифологии и метафизических фантазий, — едва ли сможет сопротивляться натиску желающих манипулировать обществом и контролировать его.

В своей пропаганде диктаторы полагаются в основном на повторение, утаивание и рационализацию — повторение громких лозунгов, какие они хотят выдать за истину, утаивание фактов, на которые народу, по их мнению, не следует обращать внимания, и пробуждение и рационализацию страстей, которые можно было бы использовать в интересах партии или государства. Но, лучше поняв искусство манипулирования, диктаторы будущего, несомненно, научатся сочетать его с бесконечными развлечениями, которые на Западе уже сейчас грозятся утопить в море незначительного разумную пропаганду, необходимую для сохранения свободы личности и выживания демократических институтов.

V. Пропаганда при диктатуре

Когда гитлеровского министра вооружений Альберта Шпеера судили после Второй мировой войны, он произнес длинную речь, с потрясающей точностью описав фашистскую тиранию и проанализировав ее методы. «Диктатура Гитлера, — сказал он, — имела одно существенное отличие от всех предшествующих диктатур. Это была первая диктатура, установленная в эпоху развитых технологий, и диктатор в полной мере использовал технические средства для обретения власти над собственной страной. При помощи радио и громкоговорителя он лишил независимого мышления восемьдесят миллионов человек. И таким образом стало возможно подчинить их воле одного человека. Жившим ранее диктаторам даже на самых низких уровнях требовались высококвалифицированные помощники — люди, способные мыслить и действовать независимо. В эпоху развитых технологий тоталитарная система может обойтись без этих посредников. Благодаря современным средствам коммуникации на низших инстанциях управленцев можно заменить машинами. В результате в системе появился новый тип исполнителя, не подвергающего приказы критике».

В Дивном Новом Мире, который я описал в своем романе-предсказании, технологии продвинулись значительно дальше, чем во времена Гитлера. Приказы в нем воспринимаются менее критично, чем приказы фашистов, а элита, отдающая приказы, пользуется уважением. Более того, люди в Дивном Новом Мире генетически стандартизованы, а после рождения их программируют на подчинение и выполнение определенных функций, и в результате можно рассчитывать, что их поведение будет почти таким же предсказуемым, как у машин. Как мы увидим далее в этой главе, подобное обусловливание лидеров на низших инстанциях уже происходит в коммунистических диктатурах. Китайцы и русские не просто полагаются на побочное воздействие развивающихся технологий — они воздействуют непосредственно на психику и физиологию лидеров низших инстанций, подвергая их беспощадному и во всех отношениях высокоэффективному систематическому обусловливанию.

«Многих людей, — говорил Шпеер, — преследуют кошмары, что однажды человечество может оказаться во власти технических средств. Эти кошмары едва стали явью при гитлеровском тоталитарном режиме». Нацистам не хватило времени, а также, вероятно, интеллекта и знаний, чтобы программировать и обусловливать лидеров на низших уровнях. Очевидно, это одна из причин их краха.

Со времен Гитлера технический арсенал потенциального диктатора существенно расширился. Наряду с радио, громкоговорителем, кинокамерой и ротационной машиной современный пропагандист может использовать телевидение, чтобы транслировать не только голос, но и изображение своего клиента, и может записывать изображение и голос на катушки магнитофонной ленты. Благодаря технологическому прогрессу пропагандист обрел почти божественное всесилие. Мощь потенциального диктатора укрепилась не только в области технологий. Огромную работу проделали в тех сферах прикладной психологии и нейрологии, которые представляют особенный интерес для пропаганды, внушения и промывки мозгов. В прошлом эксперты по управлению умами были эмпириками. Методом проб и ошибок они выработали весьма действенные техники и процедуры, но не понимали их эффективности. В наше время искусство управления умами постепенно превращается в науку. Практики этой науки знают, что и зачем делают. В своей работе они руководствуются теориями и гипотезами, имеющими под собой прочную базу из доказательств, полученных экспериментальным путем. Благодаря новым открытиям и методам кошмары, едва не претворенные в жизнь при гитлеровском тоталитарном режиме, могут вскоре стать реальностью.

Но прежде чем обсуждать эти новые открытия и методы, давайте взглянем на кошмар, который едва не стал явью в фашистской Германии. Какие методы использовали Гитлер и Геббельс, чтобы лишить восемьдесят миллионов человек независимого мышления и подчинить воле одного человека? И на какой антропологической теории основывались столь ужасающе действенные методы? На эти вопросы можно ответить словами самого Гитлера. И какой проницательностью обладают эти слова! Когда Гитлер пишет о таких абстракциях, как «раса», «история» и «Провидение», читать его совершенно невозможно. Но когда он пишет о немецких народных массах и о методах, с помощью которых он управлял ими и направлял их, его стиль меняется. Бессмыслица уступает место здравому смыслу, напыщенность — четкой и циничной ясности. В своих работах Гитлер либо излагал собственные смутные мечтания, либо воспроизводил полусырые идеи других людей. В своих заметках о поведении толпы и пропаганде он писал о проблемах, которые познал на личном опыте. Как сказал его биограф Алан Балок, «Гитлер был величайшим демагогом в истории человечества». Те, кто добавляет «всего лишь демагогом», не способны оценить природу политической власти в эпоху массовой политики. Сам Гитлер считал, что «быть лидером означает уметь привести в движение народные массы». Целью Гитлера было вначале привести массы в движение, а затем, лишив их традиционных представлений о морали и законе, насадить (с согласия загипнотизированного большинства) разработанный им новый авторитарный режим. «Гитлер, — писал Герман Раушинг в 1939 году, — глубоко уважает католическую церковь и орден иезуитов не за их религиозные взгляды, но за разработанный и управляемый ими организационный аппарат, за их иерархическую систему, необычайно изобретательную тактику, понимание человеческой природы и мудрое использование человеческих слабостей, позволяющее управлять верующими». Приверженность церковным доктринам без приверженности христианству, соблюдение сурового монашеского порядка не во славу Господа и не для спасения души, но ради государства и пущей славы и власти демагога, ставшего лидером, — такова цель, к которой должно было привести систематическое управление народными массами.

Рассмотрим, что говорил Гитлер о массах, которые он побуждал к движению, и как он это делал. Первый принцип стал субъективной оценкой: народные массы заслуживают исключительно презрения. Они совершенно не способны к абстрактным размышлениям и их не интересует ничто за пределами их непосредственного опыта. Их поведение обусловлено не знаниями и разумом, а чувствами и бессознательными желаниями. Именно в этих побуждениях и чувствах «заложены истоки и позитивных, и негативных их суждений». Для достижения успеха пропагандист должен уметь управлять этими инстинктами и эмоциями. «Движущей силой, которая привела к многочисленным революциям, никогда не являлась научная идея, имевшая популярность у народа. Нет, массы всегда вдохновляла страсть, а зачастую и некая истерия. Она толкала их к действиям. Желающий обрести власть над массами должен найти ключ к их сердцам» — или, используя постфрейдистскую лексику, к бессознательному.

Особенно активно Гитлер взывал к представителям низших слоев среднего класса, потерявших все во время кризиса 1923 года, а затем в 1929 году. Народные массы, о которых он говорил, состояли из миллионов обескураженных, отчаявшихся людей, живущих в постоянной тревоге. Чтобы еще сильнее подавить их индивидуальность и превратить в однородную массу, Гитлер собирал их в просторных залах и на стадионах, где они могли отбросить свою индивидуальность и даже элементарную человечность, став частью толпы. Человек вступает в непосредственный контакт с обществом двумя способами: либо как член семьи, профессиональной или религиозной группы, либо как часть толпы. Группы могут обладать теми же моральными и интеллектуальными качествами, что и индивиды, из которых они формируются, толпа же хаотична, не имеет собственных целей и способна на все за исключением разумных действий и рационального мышления. Собравшись в толпу, люди теряют способность руководствоваться в своих решениях разумом и моралью. Их внушаемость возрастает до такой степени, что они полностью теряют собственные суждения и волю. Становятся крайне возбудимыми, теряют чувство личной и коллективной ответственности, подвержены внезапным приступам ярости, энтузиазма и паники. В общем, человек в толпе ведет себя так, словно принял огромную дозу сильнодействующего наркотика. Он становится жертвой того, что я называю стадным ядом. Подобно алкоголю стадный яд — активный наркотик, его действие направлено на окружающий мир. Человек, находящийся под воздействием этого яда, отбросив ответственность, интеллект и мораль, превращается в отчаянное животное безумие.

За долгие годы агитационной деятельности Гитлер изучил эффекты, вызываемые стадным ядом, и научился использовать его в своих целях. Он обнаружил, что оратор может разбудить в человеке скрытые силы, толкающие на определенные действия, гораздо успешнее, чем писатель. Чтение — личное, а не коллективное занятие. Писатель обращается к отдельным личностям, они читают в одиночестве и на трезвую голову. Оратор же обращается к уже отравленным массам индивидов. Они находятся в его власти, и хороший оратор может делать с ними все, что заблагорассудится. Как оратор Гитлер знал свое дело превосходно. Он умел, по его же словам, «проследовать за огромной массой таким образом, что сами эмоции, переживаемые слушателями, подсказывали ему меткое слово, и, сказанное им, это слово затрагивало сердца слушателей». Отто Штрассер назвал его «громкоговорителем, оглашающим самые потаенные желания, самые неприемлемые инстинкты, страдания и внутренние противоречия целой нации». За двадцать лет до того, как началось серьезное исследование мотиваций, Гитлер уже методично исследовал и использовал тайные страхи и чаяния, стремления, тревогу и отчаяние немецких масс. Манипулируя скрытыми силами, специалисты по рекламе убеждают нас приобрести их товар — тy или иную зубную пасту, определенную марку сигарет, кандидата на политическую должность. И используя те же самые скрытые силы, а также некоторые из тех, что были слишком опасны, и потому не изучались, Гитлер убедил немецкий народ приобрести фюрера, безумную идеологию и Вторую мировую войну.

В отличие от народных масс у интеллигенции развит вкус к разумному и интерес к фактам. Критический склад ума делает их устойчивыми к пропаганде, она хорошо работает с большинством. У масс «инстинкт первичен, и он порождает веру. В то время как здравые обыватели инстинктивно смыкают свои ряды, чтобы сформировать сообщество, интеллигенты разбегаются во все стороны, как куры на птичьем дворе. С их помощью нельзя творить историю, их нельзя использовать как составные части для создания общества». Интеллигенты всегда требуют фактов, логические несоответствия и ложные аргументы возмущают их до глубины души. Излишнее упрощение они считают первородным грехом разума и не принимают арсенал пропагандистов, состоящий из лозунгов, умозаключений и беспочвенных обобщений. «Любая эффективная пропаганда, — пишет Гитлер, — должна сводиться к нескольким ключевым утверждениям, которые нужно выразить формулами-стереотипами». Эти формулы необходимо постоянно повторять, поскольку «только постоянное повторение в итоге заставит мысль прочно осесть в памяти толпы». Философия учит нас подвергать сомнению даже то, что кажется самоочевидным. Пропаганда же, напротив, предлагает считать самоочевидным то, над чем следовало бы задуматься, в чем было бы разумно усомниться. Цель демагога — создать согласованной социум под своим предводительством. Как отметил Бертран Рассел, «системы догм, никак не подтвержденных фактами, такие как схоластика, марксизм и фашизм, хороши тем, что легко обращают своих последователей в согласованный социум». Поэтому пропагандист-демагог должен быть последовательно догматичен. Все его утверждения голословны. В его картине мира нет оттенков серого, есть только дьявольский черный и ангельский белоснежный. По словам Гитлера, пропагандист должен выработать «последовательное и одностороннее отношение к каждому вопросу, который надлежит решить». Ни при каких условиях нельзя признавать, что он может ошибаться или люди с противоположными взглядами могут быть отчасти правы. С оппонентами не нужно спорить, на них следует нападать, их надо перекрикивать, а если они доставляют слишком много неудобств, ликвидировать. Интеллигента, трепетно относящегося к морали, подобный подход возмутит. Но массы всегда верят в то, что «истина на стороне атакующего».

Таково мнение Гитлера о человечестве. Мнение невысокое. Но было ли оно неверным? Дерево узнают по его плодам, и теория, породившая столь успешные техники, должна быть хотя бы отчасти верна. Добродетель и интеллект присущи людям как индивидуумам, свободно взаимодействующим с другими индивидуумами в малых группах. Присущи им и порочность с глупостью. Но недочеловеческое безумие, к которому взывает демагог, и моральный идиотизм, на который он полагается, управляя своими жертвами, присущи не людям как индивидуумам, а людской массе. Безумие и моральный идиотизм не присущи людям как таковым, это симптомы стадного отравления. Во всех религиях получить спасение и достичь просветления могут только личности. Царствие небесное — в умах индивидов, а не в коллективном безумии толпы. Христос пообещал, что где двое или трое собраны во имя Его, там и Он среди них. Он никогда не обещал находиться там, где тысячи людей отравляют друг друга стадным ядом. Фашистский режим вынуждал множество людей подолгу маршировать плечом к плечу из пункта А в пункт Б и обратно. «Держать все население на марше казалось бессмысленной тратой времени и сил. И только намного позже, — добавляет Германн Раушинг, — раскрылись тайные мотивы, основанные на хорошо продуманном балансировании цели и средств. Марш не позволяет человеку задуматься. Убивает мысль. Уничтожает индивидуальность». Марш — незаменимый трюк, прививающий людям привычку к механическому, квазиреалистичному действию настолько, что оно становится их второй натурой».

Со своей точки зрения, на том уровне, на котором Гитлер решил претворить в жизнь свой страшный план, он оценил человеческую натуру с безупречной точностью. Если же рассматривать каждого человека как личность, а не часть толпы или строго распределенных групп, он заблуждался. Как сохранить целостность человеческой личности и утвердить ее ценность в эпоху все возрастающей перенаселенности и заорганизованности и более эффективных, чем когда-либо, средств массовой информации? Сейчас еще можно задать этот вопрос и, вероятно, найти на него правильный ответ. А вскоре ответ будет уже не найти, и, может, в удушающем коллективном климате будущего невозможно будет задать и сам вопрос.

VI. Искусство продавать

Демократия выживает там, где множество людей способно принимать здравые решения, основываясь на информации, соответствующей действительности. Диктатура же поддерживается путем сокрытия и искажения фактов и взывает не к разуму и здоровому эгоизму, а к страстям и предрассудкам, к мощным скрытым силам, как называл их Гитлер, которые находятся в подсознании каждого человека.

На Западе провозглашаются демократические принципы, и способные и трезвомыслящие специалисты по пропаганде делают все возможное, чтобы предоставить избирателям соответствующую действительности информацию и при помощи рациональной аргументации убедить их принять разумное решение. И это приносит огромную пользу. Но к сожалению, пропаганда в западных сообществах, и прежде всего в Америке, двулика и неоднозначна. Часто о главе редакционного отдела стоит доктор Джекилл — демократ и пропагандист. Он с удовольствием доказал бы, что Джон Дьюи был прав, когда говорил о способности человеческой натуры отзываться на все разумное и неподдельное. Но этот достойный человек лишь частично контролирует средства массовой информации. За рекламу же отвечает нерациональный, и потому антидемократичный, мистер Хайд, точнее, доктор Хайд, поскольку теперь Хайд стал доктором психологических наук, а также имеет степень магистра по социологии. И доктор Хайд огорчился бы, если все люди всегда оправдывали бы веру Джона Дьюи в человеческую натуру. Разум и истина — поприще Джекилла, к Хайду они не имеют отношения. Наш доктор Хайд анализирует мотивации, и его задача — изучить человеческие слабости и ошибки, исследовать бессознательные желания и страхи, которые в значительной степени определяют мышление и поведение человека. И Хайд изучает их. Но не как моралист, стремящийся сделать людей лучше, не как врач, который хочет улучшить состояние здоровья пациентов. Нет, он стремится выяснить, как наилучшим образом воспользоваться их невежеством и иррациональностью мышления, чтобы обеспечить материальную выгоду своим работодателям. Но в конце концов, можно возразить, что капитализм мертв, миром правит консьюмеризм, а консьюмеризм нуждается в услугах профессиональных продавцов, искушенных в искусстве убеждения, включая самые коварные его аспекты. В системе свободного предпринимательства коммерческая пропаганда совершенно незаменима. Но незаменима не обязательно означает желательна. Некоторые аспекты можно считать очевидным благом в сфере экономики, но они отнюдь не являются таковым, когда дело касается избирателей, да и просто людей в целом. Представитель прошлого, более нравственного поколения был бы глубоко потрясен беспардонным цинизмом аналитиков мотивации. Сегодня книга вроде «Тайных манипуляторов» Вэнса Паккарда скорее позабавит нас, нежели приведет в ужас, повлечет за собой смирение, а не возмущение. Принимая во внимание исследования Фрейда и бихевиористов и постоянную отчаянную потребность массового производителя в массовом потреблении, это неудивительно. Но чего же нам следует ожидать в будущем? Совместимы ли в долгосрочной перспективе действия Хайда с действиями Джекилла? Может ли кампания в поддержку рационального стать успешной, когда со всех сторон на нее наступает другая, даже более активная кампания, пропагандирующая иррациональность? Я не стану пытаться ответить на эти вопросы прямо сейчас, но они останутся, так сказать, на заднем плане наших рассуждений о методах массового убеждения в технологически продвинутом демократическом обществе.

Задачи коммерческого пропагандиста в определенном смысле проще, а в каком-то — сложнее тех задач, которые стоят перед политическим пропагандистом, работающим на нынешнего или будущего диктатора. Проще, потому что люди изначально благосклонно настроены по отношению к пиву, сигаретам и морозильникам, в то время как практически никто не питает расположения к тиранам. Сложнее, потому что правила данной конкретной игры не позволяют коммерческому пропагандисту взывать к примитивным инстинктам его аудитории. Человек, рекламирующий молочные продукты, с удовольствием сообщил бы своим читателям и слушателям, что в корне всех их проблем лежат махинации международной банды бездушных производителей маргарина и долг любого патриота — выйти на марш и сровнять с землей фабрики этих злодеев. Однако подобное пропагандисту не дозволено, и ему приходится довольствоваться более умеренным подходом. Но умеренный подход будоражит меньше, чем словесное или физическое насилие. В долгосрочной перспективе, однако, гнев и ненависть побеждают сами себя. В краткосрочной перспективе они обеспечивают огромную отдачу в виде психологического, а иногда и физического удовлетворения. Последнее — благодаря выбросу значительного количества адреналина и норадреналина. Очевидно, изначально люди не расположены к тирании, но когда тиран — будущий или ныне существующий — пропагандирует ненависть к врагам, особенно к врагам слабым, чтобы на них можно было начать гонения, тем самым помогая людям высвободить адреналин, — тогда люди с воодушевлением последуют за ним.

В своих речах Гитлер повторял такие слова, как «ненависть», «сила», «безжалостно», «разрушить», «раздавить», сопровождая их яростными жестами. Он кричал, орал, у него вздувались вены на шее и багровело лицо. Сильные эмоции — это известно любому актеру или драматургу — необычайно заразительны. Подстегнутые неистовством оратора, зрители стонали, рыдали и кричали в пароксизмах необузданной страсти. И подобные оргии доставляли столько удовольствия, что, раз попробовав, люди охотно возвращались к ним.

Практически все мы жаждем мира и свободы, по лишь немногие активно стремятся к мыслям, чувствам и действиям, порождающим мир и свободу. И наоборот, практически никто не хочет войны и тирании, однако множество людей находят острейшее наслаждение в мыслях, чувствах и действиях, порождающих эти явления. Эти мысли, чувства и действия слишком опасны, чтобы использовать их в коммерческих целях. Лишенный этого оружия специалист по рекламе должен использовать менее одурманивающие эмоции и не такую вопиющую иррациональность.

Эффективная рациональная пропаганда возможна, только если все затронутые стороны четко понимают природу символов и их связь с предметами и событиями, которые они представляют. Эффективность иррациональной пропаганды полностью завязана на всеобщую неспособность понимать природу символов. Недалекие люди склонны приписывать предметам и событиям некие свойства, выраженные теми словами, которые избрал для этого пропагандист, преследующий определенные цели. Рассмотрим простой пример. Большинство косметических средств производится из ланолина, представляющего собой взбитую в эмульсию смесь очищенного шерстяного жира и воды. У эмульсии множество ценных качеств: она хорошо впитывается в кожу, не портится и обладает легким антисептическим действием. Но коммерсанты не говорят о реальных достоинствах этой эмульсии. Они дают ей живописное и соблазнительное название, восторгаются женской красотой и показывают фотографии роскошных блондинок, питающих свою кожу этими косметическими яствами. «Производители косметики, — писал один из таких коммерсантов, — продают не ланолин. Они продают надежду». За проблеск надежды, за обманчивое обещание преображения женщины заплатят в десять или двадцать раз больше стоимости самой эмульсии, которую торговцы и рекламщики с помощью ложной символики так ловко соотнесли с глубинным и практически всеобщим женским желанием — стать привлекательней для противоположного пола. Принципы, лежащие в основе подобной пропаганды, необычайно просты. Найдите широко распространенное желание, глубинный страх или опасение, придумайте способ связать это желание или страх с продуктом, который вы хотите продать. Постройте своего рода мостик из вербальных или изобразительных символов, по которому ваш покупатель перейдет от факта к мечте, а оттуда — к иллюзии, что приобретение вашего продукта сделает эту мечту явью. «Сегодня мы покупаем не апельсины, а жизненную энергию. Мы покупаем не автомобиль, а престиж». Так же и с другими товарами. Покупая, например, зубную пасту, мы приобретаем уже не просто чистящее и антисептическое средство, а освобождение от страха быть сексуально отталкивающими. С водкой и виски мы покупаем не протоплазмический яд, который в маленьких дозах может подавить нервную систему благоприятным с точки зрения психологии образом, мы покушаем дружелюбие и приятную компанию, тепло поселка Дингли-Делл[2] и великолепие «Русалки»[3]. Покупая слабительное, мы платим за здоровье греческого бога и сияние нимф Артемиды. С бестселлером этого месяца мы приобретаем культуру, зависть менее начитанных соседей и уважение более искушенных знакомых. В каждом из этих случаев мотивационный аналитик отыскал глубинное желание или страх, энергию которых можно использовать, чтобы заставить потребителя расстаться с деньгами и косвенно воздействовать на механизмы промышленности. Эта потенциальная энергия, накопленная в мыслях и телах бесчисленных индивидов, высвобождается и передается на цепочку символов, выстроенную таким образом, чтобы увести мысли человека от рациональности и объективного видения ситуации.

Иногда символы срабатывают за счет своей непропорциональной внушительности: подавляют и завораживают. Таковы религиозные обряды и процессии. Они укрепляют веру там, где она уже существует, и способствуют привлечению неверующих. Взывая к чувству прекрасного, они не обещают ни правды, ни этической ценности. История показывает, что религиозные обряды зачастую сопровождались, а потом и вытеснялись отнюдь не святыми благолепиями. При Гитлере, например, ежегодные Нюрнбергские митинги стали шедеврами ритуального и театрального мастерства. «Шесть лет до войны я провел в Санкт-Петербурге; на это время пришелся расцвет русского балета, — пишет сэр Невилл Хендерсон, британский посол в гитлеровской Германии, — но, при всей его грандиозной красоте, я не видел балета, который мог бы сравниться с Нюрнбергскими митингами». Вспоминается Ките «краса есть правда, правда — красота»[4]. Увы, подобное родство существует на некоем абсолютном, сверхъестественном уровне. На уровне политики и теологии красота прекрасно сочетается с бессмыслицей и тиранией. Это очень удачно, поскольку если бы красота была несовместима с бессмыслицей и тиранией, в мире остались бы лишь крупицы искусства. Шедевры живописи, скульптуры и архитектуры создавались как религиозная или политическая пропаганда, во славу Господа, правительства или духовенства. Но большинство королей и священников являлись деспотами, а все религии были пронизаны суевериями и предрассудками. Гений стоял на службе у тирании, а искусство расхваливало достоинства местных культов. Время все расставляет по местам, отделяя хорошее искусство от дурной метафизики. Можем ли мы научиться проводить эту черту не после того, как произошло событие, а в процессе? Вот в чем вопрос.

В сфере коммерческой пропаганды все специалисты четко понимают принцип непропорциональной зрелищности символов. У каждого пропагандиста есть художественный отдел, который делает все, чтобы расцветить улицы броскими рекламными плакатами, а соответствующие страницы журналов — яркими картинками и фотографиями. Шедевров в этом творчестве нет, ведь шедевры затрагивают ограниченное число людей, а задача коммерческого пропагандиста — захватить большинство. Для него идеал — в умеренном превосходстве. Можно ожидать, что тем, кому нравится это не слишком хорошее, но достаточно броское искусство, понравятся и товары, с которыми оно ассоциируется и символизирует.

Еще один непропорционально масштабный символ — рекламный текст. Рекламные тексты — изобретение недавнее, но религиозные и молитвенные песни — гимны и псалмы — существовали со времен появления самой религии. Военные песни, то есть марши, — ровесники войны, и несомненно, что еще в эпоху палеолита кочующие племена охотников и собирателей использовали своего рода патриотические песни, предшественники национальных гимнов, чтобы пробуждать групповую солидарность и подчеркивать различия между своими и чужими. В психологию большинства людей изначально заложена любовь к музыке. Мелодии имеют тенденцию прочно оседать в голове слушателя. Они остаются в памяти на всю жизнь. Возьмем какое-нибудь весьма неинтересное утверждение или ценностное суждение. В первозданном виде никто не обратит на него внимания. Но теперь переложите слова на заразительную, легко запоминающуюся мелодию. Слова мгновенно обретут власть. Более того, они будут бессознательно повторяться каждый раз, когда прозвучит эта мелодия, или даже когда она просто всплывет в памяти слушателя. Орфей вступает в союз с Павловым, сила звука — с условным рефлексом. Для пропагандиста, как и для его коллег в области политики и религии, музыка имеет еще одно преимущество. Чушь, которую любому разумному человеку будет стыдно записать, произнести или услышать, разумный человек станет петь или слушать в виде песни с удовольствием и даже некоей интеллектуальной целеустремленностью. Можем ли мы научиться разделять удовольствие от пения и прослушивания музыки и совершенно человеческую склонность верить пропаганде, скрытой в песне? И снова это вопрос, на который нам еще только предстоит ответить.

Благодаря обязательному образованию и распространению прессы пропагандистам на протяжении многих лет удается доносить свои сообщения практически до каждого взрослого человека во всех цивилизованных странах. С помощью радио и телевидения он получил великолепную возможность взаимодействовать даже с необразованными взрослыми и не обученными грамоте детьми.

Дети легко поддаются пропаганде. Они ничего не знают о мире и его законах и не ожидают подвоха. У них не развиты навыки, необходимые для жизни в современном мире. У самых младших пока не развилось рациональное мышление, а у тех, что постарше, не хватает опыта для того, чтобы с успехом применять приобретенную рациональность. В Европе новобранцев называли пушечным мясом. Их младшие братья и сестры превратились в радиомясо и мясо телевизионное. Когда я был маленьким, нас учили петь детские песенки, а в религиозных семьях — гимны. Теперь малыши напевают рекламные песенки. Что лучше — «Рейнгольд золотой, мое крепкое пиво» или «Эй, кошка и скрипка»[5]? «Пребудь со мной»[6] и «Куда девался желтый цвет? — С «Пепсодентом» его нет»?

«Я не утверждаю, что нужно заставлять детей выпрашивать у родителей товары, которые они увидели в рекламе по телевизору, но в то же время не могу закрыть глаза на то, что именно это и происходит изо дня в день». Так пишет звезда одной из многих передач, рассчитанных на юношескую аудиторию. «Дети, — добавляет он, — словно живые магнитофоны, записывают то, что мы говорим каждый день». Пройдет время, и эти живые магнитофоны, записавшие на свои пленки телерекламу, вырастут, начнут зарабатывать деньги и покупать продукцию нашей промышленности. «Подумайте, — восторженно пишет Клайд Миллер, — как взлетят ваши прибыли, если вы сможете запрограммировать миллион или десять миллионов детей! Они вырастут с условным рефлексом покупать ваш товар, подобно солдатам, которые запрограммированы двигаться при звуке ключевых слов “Шагом марш!”»

Да, только подумайте об этом! И помните при этом, что диктаторы и те, кто хочет ими стать, думают об этом много лет, и миллионы, десятки и сотни миллионов детей уже сейчас растут, запрограммированные на восприятие идеологии своего диктатора и готовые, подобно вымуштрованным солдатам, откликаться соответствующим поведением на ключевые слова, помещенные в их неокрепшие умы пропагандистом диктатора.

Степень самоуправления находится в обратной зависимости от количества людей. Чем больше избирателей, тем меньшую ценность имеет каждый отдельный голос. Будучи одним из миллионов, каждый отдельный избиратель ощущает себя бессильным и незначительным, чувствует, что им можно пренебречь. Кандидаты, которые благодаря и его голосу получили свои должности, оказались слишком далеко от него — на вершине пирамиды власти. Теоретически они слуги народа, но фактически приказы отдают именно слуги, а выполнять их должны люди, находящиеся у основания пирамиды. В результате прироста населения и развития технологий организаций стало больше, их структура усложнилась, в руках чиновников оказалось сосредоточено гораздо больше власти, а избиратели, напротив, стали терять свое влияние и веру в демократические процедуры. Теперь демократические институты, уже ослабленные безличными силами, действующими в современном мире, подрываются еще и изнутри — политиками и их пропагандистами.

* * *

Люди совершают множество разнообразных иррациональных поступков, но, кажется, все они способны принимать разумные решения в свете имеющихся фактов. Демократические институты могут функционировать только в том случае, если все участники будут делать все возможное для повышения уровня осведомленности и поощрения рациональности. Но на сегодняшний день в самом мощном демократическом обществе мира политики и их пропагандисты предпочитают обессмысливать демократические процессы, обращаясь исключительно к невежеству и иррациональности избирателей. «Обе партии, — писал в 1956 году издатель ведущего делового журнала, — будут продавать своих кандидатов и взгляды на ключевые вопросы теми же методами, которыми предприниматели продают товары. Эти методы включают в себя научный отбор доводов и декламацию наизусть заранее подготовленных текстов. Кандидатам необходимы не только звучный голос и хорошая дикция, по и умение смотреть в телекамеру честным взглядом».

Продавцы в области политики всегда обращаются только к человеческим слабостям и никогда — к их потенциально сильным сторонам. Они не предпринимают попыток воспитать в массах способность к самоуправлению — лишь манипулируют людьми, используя их в своих целях. Для этого мобилизуются и приводятся в действие все ресурсы, почерпнутые в психологии и общественных науках. С тщательно отобранными представителями электората проводятся так называемые углубленные интервью. В ходе этих интервью выясняются бессознательные страхи и желания, преобладающие в данном обществе на момент выборов. Затем эксперты выбирают фразы и изображения, успокаивающие, а при необходимости и усиливающие страхи, удовлетворяющие желания, по крайней мере символически. Они испытывают фразы и изображения на читателях и зрителях и вносят поправки и улучшения в соответствии с полученной информацией. После этого политическая кампания готова к массовому распространению. Остается найти деньги и кандидата, которого можно научить напускать на себя честный вид. С наступлением новой эпохи принципы и конкретные политические программы утратили свою значимость. Теперь по-настоящему важны личность кандидата и свет, в котором его представят специалисты по рекламе.

* * *

Кандидату необходимо создавать притягательный образ — будь то пышущий энергией атлет или благодушный отец. Кроме того, он должен быть артистом, чтобы не дать зрителю заскучать. Приученный к телевидению и радио зритель привык развлекаться, ему не нравится, когда его заставляют сосредоточивать внимание на чем-то одном или длительное время напрягать интеллект. Все речи кандидата-артиста должны быть краткими и запоминающимися. На важнейшие вопросы дня нужно отводить самое большее пять минут. А лучше, учитывая, что публике хочется поскорее перейти от инфляции и водородной бомбы к чему-нибудь повеселее, уложиться в шестьдесят секунд. Природа ораторского искусства такова, что политики и служители церкви всегда тяготеют к неоправданному упрощению сложных вопросов. Даже самым добросовестным ораторам оказывается нелегко рассказать правду с трибуны или платформы. А методы, используемые для рекламы политического кандидата, дают полную гарантию, что электорат не услышит правды ни о чем и никогда.

VII. Промывка мозгов

В двух предыдущих главах я описал методы, которые можно назвать «внушением оптом». Ими пользовались величайший демагог и самые успешные продавцы в истории человечества. Но никакую человеческую проблему нельзя решить только «оптовыми» методами. Иногда уместен дробовик, но порой лучше воспользоваться шприцем для подкожных инъекций. В следующих главах я расскажу о нескольких наиболее эффективных методах для манипулирования не толпами, не целыми аудиториями, а отдельными личностями.

В ходе своих опытов, положивших начало современному исследованию условных рефлексов, Иван Павлов заметил, что, пережив продолжительный физический или психологический стресс, лабораторные животные проявляют признаки нервного срыва. Мозг животного отказывается дальше справляться с невыносимой ситуацией и словно объявляет забастовку: либо полностью перестает работать (тогда собака теряет сознание), либо замедляет и саботирует собственную деятельность (собака начинает вести себя неадекватно, или у нее проявляются физические симптомы, которые у человека вызывают истерику). Одни животные более стрессоустойчивы, чем другие. Собаки, чей темперамент Павлов описал как «сильный неуравновешенный», срываются гораздо быстрее, чем собаки с «подвижным» темпераментом. А «слабый» темперамент доходит до предела намного быстрее, чем «сильный, уравновешенный, инертный». Но даже собаки с самой устойчивой психикой не способны бесконечно выдерживать давление. Если стресс достаточно силен или если собака подвержена ему длительное время, то рано или поздно она сломается и крах будет столь же полным и окончательным, как и у собак с очень слабой психикой.

Во время Первой и Второй мировых войн открытия Павлова подтвердились на многочисленных и вселяющих настоящий ужас примерах. Катастрофическое событие или серия жутких происшествий, менее шокирующих, но часто повторяющихся, приводили к тому, что солдата выводил из строя ряд психофизических симптомов. Временная потеря сознания, перевозбуждение, летаргия, функциональная слепота или паралич, неадекватные реакции на внешние возбудители, странные изменения в поведении, которых люди придерживались всю жизнь, — все эти симптомы, обнаруженные Павловым у собак, проявились и у жертв войны. В Первую мировую войну это считали военным неврозом, во Вторую — боевым истощением.

У каждого человека, как и у каждой собаки, есть свой предел. В современных боевых условиях при относительно непрерывном стрессе большинство людей окажутся на грани примерно через месяц. Люди с устойчивостью ниже средней сорвутся уже па пятнадцатый день. Люди с особенно крепкой психикой продержатся сорок пять или даже пятьдесят. Сильные, слабые — в итоге сломаются все. Точнее, все, кто изначально находился в здравом рассудке. Ирония состоит в том, что бесконечно выносить стресс современной войны могут только душевнобольные. Тех, кто безумен сам по себе, не затрагивает коллективное безумие.

С незапамятных времен известно, что предел есть у каждого, и люди всегда использовали это — пусть грубыми, ненаучными методами. Иногда чудовищное обращение одного человека с другим являлось следствием любви к жестокости как таковой, пугающей и притягательной. Гораздо чаще, однако, чистый садизм подчиняли бытовым, религиозным или государственным нуждам. Физические пытки и иные формы стресса применялись следователями, чтобы развязать язык упрямому свидетелю, духовными лицами — чтобы наказать неверных или заставить их изменить взгляды, секретной полицией — чтобы вырвать признания у людей, подозреваемых в антиправительственных настроениях. При Гитлере жертвами пыток и последующих массовых уничтожений становились биологические еретики — евреи. Для молодого нациста служба в лагерях смерти была, по словам Гиммлера, «лучшим способом увидеть в деле теорию низших существ и недочеловеческих рас». Антисемитизм, который Гитлеру привили венские трущобы, граничил с одержимостью, а потому стало неизбежным подобное возрождение методов, которые в свое время инквизиция применяла в борьбе с ведьмами и еретиками. Но в свете открытий Павлова и опыта, приобретенного психиатрами в ходе лечения жертв послевоенного невроза, эти методы кажутся возмутительным, гротескным анахронизмом. Стрессы, которых с лихвой хватит для обеспечения полного срыва, вплоть до помутнения рассудка, можно обеспечить методами, которые, оставаясь бесчеловечными, все же не являются физическими пытками.

Что бы ни происходило несколько лет назад, сейчас можно с уверенностью сказать, что на сегодняшний день полиция в странах с коммунистическим режимом нечасто прибегает к пыткам. За вдохновением они обращаются не к опыту инквизиции и СС, а к психологу и его лабораторным животным. Для диктатора и его полиции открытия Павлова имеют ряд важных практических применений. Если можно сломать центральную нервную систему собак, значит, так же можно поступить и с политическими заключенными. Надо лишь обеспечить стресс определенной интенсивности на протяжении определенного времени. В результате у заключенного разовьется невроз или истерика, и он будет готов признаться во всем, что пожелают его тюремщики.