Помоги проекту - поделись книгой:
Компьютерра
27.02.2012 - 04.03.2012
Статьи
Что показывают на Mobile World Congress 2012
К выставке Mobile World Congress 2012, которая проходит в Барселоне, в HTC придержали три новые модели смартфонов на Android 4.0 Ice Cream Sandwich. Все они носят имя HTC One, различается лишь индекс: X, S и V.
Главная новинка Samsung, показанная на барселонской выставке Mobile World Congress 2012 в Барселоне, — телефон со встроенным проектором под названием Galaxy beam. Представьте: достаточно включить проектор, направить устройство на чистую стену или даже потолок — и можно смотреть кино на аналоге пятидесятидюймового телевизора.
Недавно мы писали о разрабатываемой в рамках проекта Mozilla мобильной платформе Boot2Gecko. Пользовательский интерфейс Boot2Gecko построен на основе того же браузерного движка, что и Firefox. Вчера на выставке Mobile World Congress в Барселоне было анонсировано первое устройство, использующее эту платформу.
Компания SpareOne привезла на выставку Mobile World Congress в Барселоне свой единственный продукт — телефон, работающий от одной батарейки. Но зато как работающий! Одной батарейки хватает на несколько месяцев.
На выставке Mobile World Congress 2012, которая проходит сейчас в Барселоне, компания Opera Software представила новые версии своих мобильных браузеров Opera Mobile и Opera Mini.
ARLab — испано-израильская компания, специализирующаяся на дополненной реальности. На выставке Mobile World Congress в Барселоне компания демонстрирует, как при помощи фронтальной камеры iPad мобильное приложение способно распознать лицо человека, отслеживать его движения и накладывать поверх лица трёхмерное изображение.
Что лучше, плохие новости или отсутствие новостей вообще? В Samsung решили быть честными до конца и на выставке Mobile World Congress, которая проходит сейчас в Барселоне, всё же признали: да, их планшеты продаются хуже, чем они ожидали.
Колумнисты
Кафедра Ваннаха: Экономика священных камней
Ах, какой уютной казалась Европа два десятилетия назад, особенно если смотреть на неё из России образца февраля 1992 года. Изобильные магазины, твёрдая валюта, чистые улицы, высокие зарплаты… Да и у тех, кто не мог или не хотел найти работу, всё было неплохо – высокие социальные выплаты, казалось, надёжно страховали европейцев от бедности…
Прошло два десятилетия. Ну, репертуар в европейских магазинах всё ещё несопоставимо разнообразнее, нежели в отечественных, а цены – ниже. И улицы в Европе несопоставимо чище – нет там таких фокусов, как в типичном российском полумилионнике, где сокращают число дворников с 7000 до 1300 и пенсионерка может выйти на обледенелую улицу только в привезённых из Баварии горных башмаках на триконах.
Но вот на экране бесятся «граждане греки, потомки великих людей» (как некогда писал Паустовский). Стотысячная толпа резвится в Афинах, поджигая дома и грабя магазины. Семь тысяч полицейских не в состоянии справиться с погромщиками – слезоточивый газ малоэффективен, даром что ли во Второй мировой химия не применялась. Но жалеть греков не стоит: даже сокращённая минимальная зарплата в этой стране составляет 560 евро в месяц (а средняя зарплата была где-то 2400 евро). Сравните с нашим Нечерноземьем, где климат куда строже.
Но вот есть очень интересные цифры. Их любезно представляет нам Статистическое бюро Комиссии Европейских Сообществ (Евростат). Относятся эти цифры к такому явлению, как бедность. Которое, казалось бы, осталось где-то глубоко в прошлом, во всяком случае для того Золотого Миллиарда, о котором любят говорить отечественные публицисты. И цифры эти – довольно неожиданны.
Вот что говорится в отчёте, опубликованном 8 февраля этого года. Оказывается, в 2010 году (масштабная статистика неизбежно запаздывает!) 115 миллионов счастливых европейцев, что составляет 23,4 процента населения ЕС, оказались перед риском бедности или вытеснения из социальной жизни. Это на 0,3 процента больше, чем в кризисном 2009 году.
Риск бедности Евростат определяет как соответствие хотя бы одному из критериев: доходы ниже прожиточного минимума; нехватка денег на текущие платежи (скажем, коммунальные); низкая интенсивность труда в данном домохозяйстве. Хуже всего дела обстоят в Болгарии – там с проблемой бедности столкнулось 42 процента населения. Дальше – Румыния (41 процент), Латвия (38 процентов), Литва (33 процента) и Венгрия (30 процентов).
Как видим, живо протестующей Греции среди этих стран нет, а доходы в Венгрии весьма скромны. Средняя зарплата 900 евро, ну а после уплаты налогов от неё остается около пяти сотен… Запомним пока эту цифру и обратимся к распределению бедности. Оказывается, самой подверженной ей категорией (несмотря на все игры в социальные государства) являются дети в возрасте до 18 лет – им бедность грозит в 27 процентах случаев. Ну а самой благополучной – граждане старше 64 лет, тут риску подвержен каждый пятый. Трудоспособные возраста – 23 процента.
Так почему же призрак бедности (нет, бедности достаточно жирной, не сравнить ни с Африкой, ни с депрессивными регионами нашей страны) возник в благополучной Европе, весело заплясал на её «священных камнях»? Для ответа на этот вопрос обратимся к книге, с которой началась политэкономия. Это был «Treatise of taxes and contributions» – «Трактат о налогах и сборах». Вышла эта книга в свет в 1662-м году. И написал её Уильям Петти (1623-1687), личность весьма колоритная.
Сын суконщика из Хэмпшира, в четырнадцать лет он поступает юнгой на флот. Списанный с переломом ноги поступает в Канский колледж во Франции – достаточное с точки зрения отцов-иезуитов знание латыни для этого он получил в местной школе своего родного городка. Ну а в колледже он постигает французский с греческим, математику и астрономию.
В 1640 году Петти возвращается в Англию, живёт в Лондоне, зарабатывает на жизнь черчением морских карт. Обратим внимание: Петти работает в области информационного обеспечения флота, а он, и военный, Королевский, и торговый, был критически важен для тогдашней Англии, отнюдь ещё не правившей морями, но уже осознавшей важность морской торговли.
Какое-то время Петти проводит в рядах Королевского Флота, потом возвращается на Континент, к учёбе. Изучает анатомию в Амстердаме и Париже, работает секретарем Томаса Гоббса, общается с блистательнейшими умами того времени — Гассенди, Декартом, Мерсенном… В 1646-м возвращается в Англию, где патентует копировальную машину (механическую, естественно, пантографическую, но весьма полезную при черчении карт) и учит медицину в Оксфорде. Вступает в Лондонское Философическое Общество и общается с Бойлем и, возможно, Мильтоном. В 1651 году Петти — профессор анатомии в Оксфорде и музыки в Лондоне.
В 1652 году Петти отправляется с подавлявшей Ирландское восстание армией Кромвеля в Ирландию в качестве её главного медика. Там он опять займётся предпринимательством в доцифровой ИТ-области. Петти берёт в 1654 году подряд на картирование и межевание покорённой Ирландии.
Эта работа была завершена в 1656-м и известна в истории как «The Down Survey». Петти заработал на ней гигантскую по тем временам сумму в 9000 фунтов стерлингов и стал собственником 120 кв. км ирландских земель. К этому было приложено и рыцарское звание сэра. Всё получено честным трудом (ну, если не считать того, что ирландцы были ограблены…).
После Реставрации Петти продолжает трудиться на плодотворной ирландской ниве – он становится генеральным контролёром Ирландии и возводится в достоинство пэра Англии. (Оккупация англичанами Ирландии оплачивалась посредством конфискаций земель и экстраординарных налогов у самих ирландцев – понятно, что порядок тут был крайне важен.) Но интереса к науке он не теряет.
Петти – член-учредитель Королевского общества. И из его «Трактата о налогах и сборах» через «Капитал» Маркса пришло к россиянам ставшее общеизвестным суждение: «Труд есть отец и активнейший принцип богатства, а земля — его мать». Ну, в земле Петти толк знал – недаром же так аккуратно и деловито отнимал её у жителей Эйре. Ну и с трудом всё понятно. Бездельником-то Петти никак не назовёшь. (И в утешение ирландцам: он помог под конец жизни организовать Дублинское общество…)
Так вот, возьмём и посмотрим, как у нынешних европейцев обстоят дела с трудом. На ком мы остановились, на Венгрии? Ну, вот что нам любезно сообщает «Компьюлента»: 2300 работников будут сокращены с заводов Nokia в этой стране. Рабочие места перетекают в Юго-Восточную Азию. Сколько получали мадьяры на Nokia, найти не удалось, но давайте в первом приближении плясать от средней зарплаты в 900 евро.
А вот соседнее предприятие в Нечерноземье. Оно предлагает радиомонтажницам зарплату в 35 тысяч рублей в месяц. (Это – пошли в российскую оборонку 20 триллионов.) Налоги у нас поменьше, так что «чистыми» останется побольше, чем остающиеся у венгров со средней зарплаты 500 евро. (Но в Нечерноземье и еда, и тряпки, и даже недвижимость подороже будапештских будут…)
Но для Nokia труд европейцев по таким тарифам слишком дорог. Азиаты – дешевле. И на логистике можно сэкономить – комплектующие-то нынче тоже производятся у тёплых морей. И экономят в Nokia не только на венграх, но и на самих жителях Суоми — 1000 финнов потеряет на её заводах работу. Так что это дополнительный вклад в численность европейцев с низкой интенсивностью труда.
И пастор родственной церкви из старинного голландского городка пишет, что японцы закрывают у них завод – 1600 человек прямых сокращений, но есть же и мелкие фирмы, которые поставляли на завод компьютеры, бухгалтерские (по местному законодательству и стандартам) пакеты, монтировали и обслуживали информационные сети, готовили и привозили еду в столовую, мыли полы и тротуары…
Складывается социальная ситуация, которую европейцы в возрасте «за шестьдесят» никогда не видели. И формирует эту ситуацию не политика, а технология. Делающая ненужными многие виды труда. Ну, давно ли вы, уважаемые читатели, пользовались бумажной газетой? Пресса прочно ассоциируется нынче с экраном планшета, ноутбука на кухонном столе или наладонника.
Нет, бумажные газеты, конечно, тоже нужны. Рекламные издания, привезённые в багажнике из ближайшего бизнес-центра, вполне пригодны для того, чтобы во время ремонта накидать их на лестничную клетку, дабы они впитали растекающуюся побелку… (Бригада молодёжная, и не гастарбайтерская – два юриста и два экономиста, столкнувшиеся с реальностью рынка труда…)
Из сферы информационного оборота бумага и многочисленные связанные с нею профессии уходят. Как бы ни было жаль свежего журнала, пахнущего типографской краской, но это – навсегда. (Хм, запатентовать, что-ли, идею читалок и планшетов, в начале чтения нового файла испускающих запах краски, слабеющий по мере чтения…) Слишком долго тащится к читателю бумага. Слишком большие издержки с этим связаны.
Да и реклама удобнее в электронном виде. На редкие товары вам услужливо подсунет её поисковик. В случае популярной продукции с высокой маржей (скажем, квартир) вам придётся пробиваться через информационный шум, но это задача решаемая, а из рекламных газет привлекательные объявления будут, скорее всего, полностью изъяты посредниками, и вы с ними не встретитесь никак. Но это – другой разговор.
А вот нарастание бедности в благополучной Европе – факт. Связанный, прежде всего, с уходом из неё индустриального труда. (Скажем, в социалистической Болгарии доля индустрии в ВВП была почти половинной, а сейчас – чуть больше четверти…) И от процессов этих мы не застрахованы.
Вот, при сравнимых с оборонно-нечернозёмными зарплатах, Nokia завод-то закрыла. Да, у нас, в отличие от Европы, есть ещё и земля. И земля сельхозназначения (российское зерно опять рентабельно на мировом рынке), и, главное, горные богатства, лежащие под ней. Именно на ней, на горной ренте, основан российский экономический рост начала двадцать первого века. И приличные зарплаты монтажницам радиоаппаратуры обусловлены тем, что землю эту надо защищать — надо суметь удержать её в руках.
Но на процессы в Европе надо смотреть внимательно. И потому, что Европа – крупнейший покупатель российских углеводородов. И потому, что судьба европейской индустрии даёт нам очень жестокий урок, который, возможно, есть смысл выучить…
Василий Щепетнёв: Место для рынка
Общественные науки в медицинском институте доминировали над остальными. Часов, отведённых на изучение истории партии, политической экономики, диалектического материализма, материализма исторического, научного коммунизма и научного атеизма, в сумме было намного больше, нежели отведённых на дерматовенерологию или на глазные болезни. Да что в сумме, и по отдельности больше.
Сидишь вечером в библиотеке, конспектируешь «Три источника и три составные части марксизма», а сам думаешь, что в работе врача это не пригодится. Вряд ли. Но преподаватели общественных наук говорили: для страны важнее, чтобы человек из института вышел пусть и не хватающим звёзд с медицинского неба доктором, зато убеждённым борцом за дело коммунизма, нежели беспринципным специалистом с гнилой буржуазной сердцевиной.
Однако концы с концами не сходились. О марксистко-ленинском учении можно говорить всякое, но уж чему-чему, а жизни в нерассуждении оно не учит. Возьмите любою работу основоположников. Где тут робость и покорность? Напротив, бунт, и бунт разумный. Со смыслом. Человек, владеющий азами диалектики, уже не проглотит молча любой бред и не будет тянуть руку, голосуя единогласно за «бред кобылы сивой, одна штука».
И в то же время в институте от нас требовали жить именно в нерассуждении, тянуть руку вверх единогласно по команде. То ж и после института. То есть о футболе рассуждать дозволялось, если рассуждения патриотические, а вот о системе оплаты за труд – ни-ни. Размышлять же вслух о возможности выбирать руководителя страны считалось верным признаком шизофрении.
Сидел я в минуту затишья на неудобном диване (к ставке дерматовенеролога больницы в райцентре Тёплое я брал сотню часов дежурствами с дислокацией в избушке «скорой помощи») и думал: в чём, собственно, выражается создаваемая мной прибавочная стоимость? Вот полчаса назад я освидетельствовал водителя, совершившего ДТП. Заполнил акт и отдал капитану милиции. Что ж, этот акт и есть стоимости? А час назад привезли парня с ущемлённой грыжей. Я вызвал хирургов, которые сейчас оперируют больного. Где в моём действии стоимость, простая и прибавочная? А ведь должна быть, иначе за что же я получаю зарплату?
Потихоньку продолжил: ага, я обслуживаю в первую очередь гегемон. Рабочий класс и социалистическое крестьянство. Привожу его в порядок по мере собственных способностей, доступности медикаментов и прочих лечебных факторов и всеобщего развития медицинской науки. А уж он-то, гегемон, и производит настоящую стоимость. Значит, в его труде есть и мой, но только капелька. Из этих капелек и складывается оклад врача-дерматовенеролога, сто двадцать пять рублей в сельской местности и сто десять в городской. Минус налоги. Мало? Тогда либо бери подработку, либо иди к станку.
Решив таким образом насущные вопросы, я шёл далее: поскольку оклад есть штука постоянная, то чем меньше человек работает, тем эффективнее его труд, не так ли? То есть если я работал много и – условно – вылечил за месяц пятьсот человек, то стоимость излечения одной души (в помещичье-крепостном смысле) составляет двадцать пять копеек.
Если же я вылечу только сто человек, то стоимость излечения души составит рубль двадцать пять. А если вылечу всего десять человек? Эге! Это получится двенадцать с полтиной, оплата всей коммуналки. А если, предположим, я вообще никого не вылечу? Делим сто двадцать пять на ноль и получаем… получаем…
Здесь меня спас коллега-хирург, пришедший после операции узнать, нет ли ещё какой работы: мол, не ломай голову, платят нам вовсе не за лечение людей, а за проведённые на рабочем месте часы. То есть государство в лице центральной районной больницы покупает время нашей жизни. А мы его, время, продаём. По расценкам обыкновенным, вот как я, или по расценкам сверхурочным, вот как он сейчас, оперируя с полуночи до трёх. Потому что больше нам, пролетариям от медицины, продавать нечего.
И он ушёл досыпать остаток ночи, фельдшер с водителем поехали в дальнюю деревню на вызов «понос у ребёнка пятый день, терпели, терпели, а толку нет», а я остался в избушке.
Можно было и подремать, но не дремалось. На полочке лежала книжка в мягкой обложке белого цвета. Ленин, «Империализм как высшая стадия капитализма». Говорят, прежний водитель когда-то учился в заочном техникуме – и тоже конспектировал. Закончив учёбу, он перешёл в «Сельхозтехнику» на полуответственную должность, оставив книжку, похожую на парус надежды, в назидание другим: ученье – свет!
И я стал читать про империализм. Рынки сбыта, рынки сырья… Из-за них и войны. Должен же капитализм кому-нибудь продавать присвоенную прибавочную стоимость. А кому? Поскольку трудящиеся денег за неё не получают по определению, кто ж её купит в своей стране? Внешние рынки и выручают. Поскольку же внешних рынков не так и много, идёт борьба за их передел. Порой она, борьба, проявляется в виде империалистической войны.
Я читал, но было немного странно. В начале восьмидесятых любой импортный товар, хоть обувь, хоть крем для бритья, хоть даже носки, доставать нужно было с боем. Или по знакомству. Импортный – это польский, венгерский, болгарский… Изделия из стран империалистических в розничной торговле не встречались, а приобретались с рук по ценам, казавшимся астрономическими: штаны – две месячные зарплаты врача, магнитофон – трёхгодовая зарплата, на компьютер IBM PC нужно было работать всю жизнь (я о цене знал от товарища, у которого знакомый видел человека, который ходил в гости к сыну члена Политбюро, у которого такой компьютер был).
Значит, завоевать рынок желаете? Наш? Хм… С одной стороны, это очень плохо, а с другой… Нужно же чем-то бриться и в чём-то ходить? Борьба за рынки – понимаю. Наша страна и Асуанскую плотину построила, перебив контракт у буржуев, и всякие трактора, сеялки и комбайны назло Западу поставляет африканским братьям в долг, то есть даром: даже и сельскому врачу было совершенно ясно, что никогда Эфиопия и прочие мозамбики расплачиваться за поставки не станут. Не понимаю, почему нет лезвий для бритья, мыла и батареек для фонарика. Советскими лезвиями «Спутник» не пользовались даже в посёлке Тёплое, уж больно кроваво выходило.
Или на фабриках тоже почасовая оплата? Государству и здесь нужно время человека, а лезвия, мыло и батарейки – дело десятое?
Но если… Но если случится немыслимое и капитализм победит во всём мире? Победит, захватит рынки до единого? Дальше, дальше-то что? Если весь-весь мир станет Огромной Империей Зла, где она, Империя, найдёт рынок сбыта?
И тут то ли от переутомления, то ли по иной причине, но меня осенило: рынки не вовне, не в пространстве! Рынки в головах! Те же компьютеры: не было прежде никакого рынка компьютеров, а теперь появился. Или дезодоранты: жили веками без дезодорантов. Мылись, тем и довольствовались, а ныне – шалишь.
Капитализм будет изобретать новые и новые потребности, навязывать их массам, тем и спасётся. В избушке я был один, и потому крамольную мысль о спасении капитализма произнёс вслух. Или мог произнести, что, в сущности, одно и то же. Война будет идти, уже идёт не за внешние рынки, а за умы потребителей. Заставил потребителя купить что-нибудь такое, чего он раньше никогда не покупал, – тем победил. И я тут же записал ночные мысли тезисно. Карандашом на внутренней стороне обложки работы Ленина.
А сырьевые рынки? Нефть, газ, руда, пушнина, лягушки (упорно ходили слухи, что где-то поблизости выращивают лягушек и продают во Францию за валюту)? Ну, во-первых, сырьё возьмёт на себя функцию денег, что и снимет проблему «чем расплачиваться за прибавленную стоимость». А во-вторых (тут меня опять осенило), сырьём могут стать те же умы! Скупать будут умных на корню, таких, которые сразу или же после предварительной обработки смогут придумывать новые процессы, которые воплотятся в новые товары, которые будут завоевывать новые рынки (усталость давала-таки о себе знать, и косноязычие всё больше овладевало мной). Потом, оглянувшись на всякий случай, я спрятал книгу в портфель. Никто её и не хватился, а то б я вернул, я бы непременно вернул!
Отработав до восьми на дежурстве и, без перерыва, до трёх на приёме, я пришёл домой. Понимая, что далеко не Ленин, раз, и далеко не в Швейцарии, два, я переложил книгу с тезисами в коробку «неоконченного», где она и лежала до недавнего времени вместе с повестью о жизни Вересаева, прерванной на восьмой странице, переделкой беляевского романа «Человек-Амфибия» и прочими дерзаниями молодости.
Дмитрий Шабанов: Чудеса полового размножения
Обсуждение последних «эволюционных» колонок привлекло внимание к теме эволюции эволюции. Некоторым читателям сложно поверить, что разные группы организмов эволюционируют (вырабатывают приспособления) по-разному. Я приведу примеры из области своей работы.
Из эволюционных приобретений, ускоряющих эволюцию, самыми крупными мне кажутся половое размножение и культурное наследование. О культурном наследовании мы говорили. Успехи нашего вида — свидетельство мощи этого способа выработки приспособлений. Намного более давнее изобретение — пол, точнее — гапло-диплоидный жизненный цикл с мейозом. Сейчас объясню, что это значит.
Обмен генетической информацией несравнимо ускоряет эволюцию организмов с половым размножением по сравнению с бесполыми видами (может, как-нибудь сделаю модель и обосную это утверждение на её примере). Но получение генетической информации «со стороны» требует особого жизненного цикла. Представьте: клетка с определённым набором хромосом (молекулярных комплексов, несущих генетическую информацию) раз за разом принимает новые. Как уменьшить избыточный хромосомный запас?
Проще всего эта проблема решается при парасексуальном процессе. Он характерен для многих грибов, таких, как пеницилл или аспергилл — плесеней на наших кухнях. Гифы (нитевидные грибные тела) разных генетических индивидов соприкасаются и передают друг другу ядра. Разные ядра могут сливаться, образуя гибридные ядра с двойным набором хромосом. Эти ядра, как и остальные, делятся надвое в процессе, который называется митозом. Митоз — самое распространённое деление ядер и клеток; наши тела тоже образуются благодаря этому способу деления.
При митозах гибридных ядер у грибов в них шаг за шагом происходит элиминация (удаление) избыточных хромосом. Иногда при этом наблюдается рекомбинация — обмен участками между парными хромосомами, образование новых сочетаний генетического материала. Разные ядра, образовавшиеся после упрощения гибридного ядра, имеют разные по происхождению части хромосом.
На рисунке гифы, где ядра имеют гаплоидный (единичный) набор хромосом, показаны серым, а диплоидные (с двумя хромосомными наборами) окрашены зеленоватым. Впрочем, жизнь сложнее схемы. Диплоидные ядра грибов становятся гаплоидными постепенно, после многих митозов, а в одних и тех же гифах могут находиться различные ядра.
Большей сложности добились организмы, у которых для сокращения хромосомного набора используется особый тип деления — мейоз. Сравнение митоза и мейоза показано на схеме (не пугайтесь: это стандартный школьный материал!). Мейоз состоит из двух последовательных делений. В первом между дочерними клетками расходятся хромосомы, во втором, как и при митозе, хромосомы расщепляются на хроматиды. В результате получаются четыре генетически уникальные клетки.
Благодаря мейозу постоянной частью жизненного цикла может стать оплодотворение: слияние гамет (половых клеток) образует зиготу. Оплодотворение увеличивает хромосомный набор вдвое, а мейоз — сокращает.
Поделиться книгой: