Не сотвори себе кумира

Бразильцы выиграли этот матч со счетом 3:0, На 67-й минуте Пеле, стартовав в центре поля, обошел нескольких защитников и, выйдя один на один с вратарем, послал с ходу неотразимый мяч. Упрекнуть Кавазашвили тут было не в чем. Банников же, снимая в раздевалке свои вратарские доспехи, наверняка думал горькую думу. Его сменили, он не оправдал надежд, да еще в таком матче! Второй гол, правда, вряд ли поставят ему в вину, но первый... Поймет ли кто-нибудь, что он вовсе не ошибся?

Переживания Банникова были не напрасны. И зрители, и многие игроки сборной, и многие специалисты не сомневались, что первый мяч он мог и должен был взять. А несколькими днями спустя были оглашены результаты референдума, в котором участвовало двадцать известных мастеров. Они оценивали игру каждого советского футболиста по десятибалльной системе, как в гимнастике, и Банников получил в среднем 5,1 балла. Ниже его был оценен только один игрок.

Провал.

И только гораздо позже стало известным, что именно первый мяч, забитый Пеле в ворота советской сборной, запомнился ему больше всего и что по возвращении в Бразилию он назвал его одним из своих самых лучших голов. Вот тогда-то и припомнилось, что, увидев этот мяч в сетке, Пеле запрыгал от радости — с поднятыми руками побежал почему-то в угол поля; что туда заспешили тотчас остальные бразильские игроки. Припомнилось, как, пританцовывая, тормоша и обнимая Пеле, они возвращались к центру поля. И вспомнилось еще, что процедура эта у бразильцев — традиционная награда за подлинную виртуозность, высочайший блеск, красоту исполнения!

В самом деле, ведь те же игроки не приветствовали и не обнимали Флавио, когда он забил второй гол. Да и самого Пеле тоже не чествовали так после третьего гола.

И вот, обратившись уже к киноленте, мы восстанавливаем картину первого гола, следя попеременно за форвардом и вратарем. Вот Пеле, получив мяч на правом фланге сборной СССР, метрах в тридцати от ворот, по-кошачьи мягко движется поперек поля к углу штрафной. Банникову еще ничто не угрожает, и он внимательно следит за этим дриблингом. Пеле приближается к углу штрафной, чуть ускоряя ход и словно ища партнеров. Банников стоит в центре ворот. Он не верит этой демонстрации, зная, что Пеле бьет без подготовки и что сейчас удобнее всего поразить ближний угол. Но если выдвинуться чуть-чуть вперед и вправо, на полшага даже, удар не опасен. Не сводя глаз с Пеле, Банников делает эти полшага. Но не успевает он оторвать правую ногу от земли, как Пеле, уловив этот момент — и действительно, без всякой подготовки! — посылает мяч верхом, через головы защитников, в противоположную сторону ворот. Кожаный шар летит по параболе, и, для того чтобы встретить его в левом углу, нужна мгновенная перегруппировка, время на которую (какие-то доли секунды!) как раз и съели эти совершенно необходимые полшага.

Гол!

Вот, впрочем, еще одна любопытная деталь. Еще до просмотра киноленты, спустя месяц после матча СССР — Бразилия, я увидел в журнале «Спортивные игры» снимок, из которого явствовало, что Банников успел все-таки метнуться к этому мячу, упасть в ту сторону. Как и в поединке с Федотовым. Неужели никто не заметил этого прыжка? Специалисты заметили, не сомневаюсь. Но почему же они не придали ему никакого значения? О, специалисты знают о таких моментах нечто большее, чем болельщики! Вспоминаю историю, которая произошла с вратарем «Спартака» Маслаченко в игре 1966 года с динамовцами Киева. То ли не зафиксировав своевременно дальнего удара, метров этак с 35—40, то ли приняв его за навес на дальнюю штангу, он стоял спокойно до тех пор, пока мяч не влетел в сетку. И лишь тогда, спохватившись, взлетел высоко, отчаянно, красиво. Надо сказать, что, пропустив гол, вратари совершают иногда такие бесполезные для игры прыжки. С досады. Или для публики, для фоторепортеров. Вот и на следующий день появились в газетах снимки Маслаченко в эффектном и смелом прыжке. И тут же был виден мяч в «девятке». А так как фотообъективам свойственно спрессовывать дальний и ближний планы, из снимков явствовало, что вратарь сыграл хорошо, но удар был еще лучше.

Впросак из-за этого, между прочим, попал и я, поскольку, являясь автором отчета об этом матче в газете «Советский спорт», указал, что Маслаченко в момент удара стоял недвижимо. «Ну-ну, — говорили мне друзья, видевшие снимки, — вот так «недвижимо»!» Из чего следовало очевидное: спортивный журналист, рассказывая о соревнованиях, должен рассчитывать не только на тех, кто все замечает и понимает, но и на тех, кто не разбирается в тонкостях, в деталях.

Снимки прыжков Маслаченко и Банникова на удар Пеле в общем похожи друг на друга. Но Банникова-то укоряли в непростительной ошибке настоящие знатоки! Ведь это дружно, не сговариваясь, выставили ему «неуд» в «Футболе» двадцать известных мастеров! И в глазах миллионов болельщиков он и поныне остается вратарем, который пропустил в матче с Бразилией «бабочку».

Что скажешь, что возразишь на это? Может быть, Банникову просто не стоило лететь, прыгать на этот мяч? Как и на выполненные в стиле Пеле удары Владимира Федотова? В самом деле, оставался бы на месте, ведь все равно их взять было невозможно! И тогда все увидели бы, какие это были трудные, коварные удары. А ежели один мяч проходит прямо под тобой, а другой — рядом с твоими руками, ежели не только с трибун, но и самим игрокам с поля кажется, что ты мог взять их и не взял, а к тому же голы эти решают судьбу важных матчей, — что ж, терпи, вратарь, это твоя судьба! Терпи и утешайся тем, что эта удивительная твоя молниеносная реакция, это неугасимое желание взять самые невероятные мячи приносят тебе в конечном счете больше радости, чем горя.

Вот маленькая история еще одного гола. В 1967 году московские динамовцы выиграли у своих одноклубников-киевлян на их поле со счетом 3:2. Решающий гол был забит за две минуты до финального свистка. Впечатление от него у зрителей-киевлян было тягостным. Дело даже не в том, что их земляки (в то время — чемпионы) проиграли. Мяч прокатился в сетку между широко расставленными ногами вратаря Рудакова, небрежно оттолкнув пальцы его опущенных рук. «Мышь», «пенка» — как там это еще называется? Словом, грубейшая ошибка вратаря.

Рудаков на следующий день боялся взглянуть в газеты. В его вратарской жизни вряд ли было что-нибудь более огорчительное. К тому же московское «Динамо», которое было в том сезоне единственным конкурентом киевлян, выиграло, как в таких случаях говорят, сразу четыре очка: два записало себе и два отобрало у чемпиона. И последнему долго пришлось их отыгрывать.

Между тем винить зазевавшегося, по общему мнению, вратаря было не в чем. В пылу момента и во власти эмоций даже самим Рудаковым были упущены весьма существенные (и скрытые от глаз) детали.

А дело происходило так.

Из правого угла, почти от флажка, кто-то из москвичей сделал диагональную передачу в штрафную площадь. Метрах в 7—8 от ворот и прямо перед ними ее принял Гусаров, ударив без остановки по катящемуся мячу. Но классный удар у него не получился. Он шел навстречу мячу слева и хотел сильно пробить правой ногой в правый от себя угол. Но то ли крохотная кочка попала ему под бутсу, то ли замах был чересчур резок, то ли... — кто знает, сколько тут может быть этих неожиданных «то ли», — словом, мяч был, как говорят футболисты, «придавлен» к земле стопой и мелко запрыгал к центру ворот.

А Рудаков? Когда Гусаров сделал замах, он безукоризненно понял его намерение и мгновенно сделал широкий шаг в левую сторону — наподобие фехтовального выпада. Это был подготовительный маневр, молниеносный перенос опоры для последующего броска к штанге или полета. И Рудаков, возможно, отразил бы этот страшный удар, если бы мяч пришелся Гусарову точно на подъем. Среагировать же на случившееся перемещением опоры не смог бы уже ни один другой вратарь. Рудаков, правда, бросил в отчаянии руки вниз, но они повисли бессильные, как плети. Проще сказать, такой мяч не взяли бы, наверное, ни Планичка, ни Заморра, ни Яшин. Разве что чудом.

Я описал как-то эту историю в спортивной прессе примерно в тех же словах, что и здесь. И мне рассказывали позже, что Рудаков был рад этому. Но, между прочим, сказал, что чувствует себя все-таки виноватым. Вратари всегда чувствуют себя виноватыми, когда пропускают гол. Даже когда они твердо знают, что их вины в этом нет.

На этом, собственно, несколько неожиданно даже для самого автора ворвавшееся в разговор о сборной СССР «лиро-эпическое отступление» о вратарях было бы закончено, если бы я не прочитал отчет в газете «Советский спорт» о состоявшемся накануне матче между московскими командами «Спартак» и «Динамо». Игра происходила 13 июля 1970 года. В первом тайме шла равная борьба, а во втором «Спартак» просто разгромил «Динамо» — 4:1.

По окончании матча я увидел направлявшегося в раздевалку вратаря, того, что пропустил четыре мяча. Он шел, глядя под ноги, и лицо его было серого цвета. Конечно, три мяча, забитых спартаковцами с ближней дистанции, когда они, можно сказать, расстреливали ворота «Динамо» в упор, ему никто не посмеет поставить в вину, но уж тот, что залетел в сетку метров с сорока, — это ведь и для начинающего вратаря из конфузов конфуз! Вот тебе, скажут, и Лев Яшин!

Как мне хотелось подойти к нему и сказать, что и этим голом терзаться ему не стоит, поскольку и тут решительно никакой его, Яшина, вины нет. Но ведь попробуй подойди в такую минуту! И тогда я пожалел, что не передаю сегодня отчет в газету и не могу по свежим следам только что окончившегося матча рассказать, почему Яшин, хоть он и пропустил, быть может, голов с дальних дистанций больше, чем кто-либо другой из знаменитых вратарей, тем не менее остается первым среди них. Однако, вспомнив, как обращаются нередко с отчетами о футбольных матчах в редакционной вечерней спешке, подумал, что лучше уж как-нибудь написать обо всем этом отдельно.

И на следующий день лишь укрепился в этой мысли, поскольку, раскрыв газету «Советский спорт», увидел, что сорокаметровое расстояние, с которого центрфорвард Осянин послал своим «коронным» диагональным ударом мяч в дальнюю «девятку», было почему-то сокращено на газетном листе до двадцати пяти метров, да и вообще об этом моменте говорилось как-то вскользь и глухо. И я от души пожалел автора отчета, начинающего журналиста и известного в прошлом игрока, полагая, что он стал жертвой слишком хорошо знакомой мне ситуации! Да, в его положении я бывал не раз, а в 1962 году со мною случилась история почище.

Я работал в ту пору корреспондентом «Советского спорта» в Киеве и должен сказать, что работа эта была не из легких. Одна из ее особенностей состояла в том, что я все время находился в конфликте с известным числом местных болельщиков. Но сам-то я менее всего был в нем повинен, поскольку болельщики не знают, что отчеты о футбольных матчах диктуются сразу же после окончания игры по телефону и у корреспондентов, которые их передают, нет времени ни на подробные записи в блокноте (будешь смотреть в блокнот — пропустишь самое интересное на поле), ни тем более на придумывание изысканных сравнений и эффектных, запоминающихся заголовков. Отчет есть отчет: его диктуешь стенографистке спешно, излагая события по порядку да еще время от времени сверяясь, сколько строчек уже передано, чтобы не превысить установленного размера.

Но даже если вы выдержали заданный размер (или настолько опытны, что передали чуть меньше, чем требуется), все равно ваш отчет в ночной редакции будет поджат, урезан — и порой довольно чувствительно. В ночных редакциях ведь вечно что-то не влезает, где-то образуются лишние строки, и, даже предпослав своему отчету такой испытанный стандартный заголовок, как «Боевая ничья», вы не можете быть уверенным, что он пройдет наверняка. Ибо не исключено, что ваши коллеги из других городов назовут свои отчеты так же. Ничьих-то на футболе хоть отбавляй!

С сокращениями отчетов, изменениями заголовков и было связано большинство моих конфликтов с киевскими болельщиками. И началось все с поздней осени 1962 года, когда в одном из моих отчетов было сказано, что Яшин в матче с киевским «Динамо» пропустил гол из-за плохого освещения на стадионе. На следующий день я ощутил на себе множество косых, неприязненных взглядов. В корпункте беспрерывно звонил телефон. Даже приятели-журналисты, которые, казалось, должны были бы уже знать, какие в нашей профессии случаются коловращения, и те недоумевали.

А дело, между прочим, обстояло так. Яшин пропустил мяч, пробитый Бибой со штрафного удара, по крайней мере, метров с тридцати пяти. И коль скоро первый вратарь мира Яшин пропускает гол со штрафного удара, пробитого к тому же с тридцати пяти метров, событие это в футбольной жизни чрезвычайное, и спортивный журналист, как вы понимаете, должен описать его во всех подробностях. Что я и постарался сделать, рассказав в отчете о том, где и как была выстроена московскими динамовцами «стенка» и как киевлянин Серебряников обнаружил желание прокрасться в тыл ее, а Яшин, заметивший это, выдвинулся из ворот вперед, в связи с чем Биба, среагировав, в свою очередь, на перемещение Яшина, на ходу уже переменил свой замысел и вместо того, чтобы мягко перебросить мяч через «стенку» Серебряникову, с силой послал его верхом, чернотой неба (тут-то я, между прочим, и указал, что освещение на киевском стадионе в ту пору было не очень хорошим) в дальний верхний угол. Гол! Но, поскольку отчет мой в редакции, как всегда, сокращался, оставлено в нем было только одно это — насчет черноты неба и электрического освещения.[3]

С тех пор и укрепилась за мной в Киеве репутация болельщика московских команд и ненавистника киевского «Динамо». Тогда как у меня, по совести говоря, любимых клубных команд вообще нет. Нет их, да и все! Одни люди изучают жизнь и разновидности насекомых, другие интересуются происхождением ржавчины и методами борьбы с ней, я же в меру своих сил стараюсь изучать спорт. Спорт, и в числе многих его видов — футбол. Но кто же из болельщиков поверит в такую стерильность? И как могли поверить в нее болельщики киевские, ежели один из моих отчетов, в котором речь шла о том, что киевляне победили своих соперников с крупным счетом (6:1), в ночной редакции без моего ведома был озаглавлен так: «Гол-красавец и шесть замарашек!»

Вот почему, прочитав 14 июля 1970 года в газете «Советский спорт» отчет о матче «Спартак» — «Динамо», я собрался уже позвонить его автору, чтобы выразить ему сочувствие, как вдруг что-то меня остановило. Я подумал: а может быть, он допустил ошибку намеренно? Ведь я знал, что в прошлом человек этот был соратником Яшина по многим баталиям сборной, а кроме того, став журналистом, не раз писал о том, что именно в Яшине видит эталон спортсмена. Не руководило ли им теперь сострадание к товарищу, сорокалетнему вратарю? Проще сказать, не сократил ли он в своем отчете расстояние, которое пролетел мяч после осянинского удара, совершенно сознательно?

В принципе такой поступок можно было понять. Но в том-то и вся штука, что Яшин в такого рода сострадании совершенно не нуждался. И не в его сорока годах следовало искать причины происшедшего. Конечно, Николай Старостин был прав, когда за год до  этого случая в очередном переиздании своей книги «Звезды большого футбола» писал, что с возрастом игра Яшина несколько утратила живость и страстность. Но, указывая на это, Николай Старостин хотел лишь подчеркнуть, какое «более важное качество» приобретено взамен. «Чем значительнее встреча, — писал он, — тем надежнее играет маститый вратарь». И объяснял этот феномен следующим образом: «Ответственность горячит кровь, возбуждает нервы, придает азарт, а опыт помогает выходить из критических ситуаций».

Так или иначе, но и свой последний сезон 1970 года Яшин встретил и провел в полном блеске таланта и мастерства. Спустя несколько дней после коварного осянинского удара он защищал ворота «Динамо» в игре против ЦСКА, которая решала, кому быть лидером чемпионата. И форварды армейцев изрядно потрепали в эти полтора часа нервы динамовским защитникам. Но «пройти» последний рубеж обороны Яшина так и не смогли. И пресса справедливо отмечала, что в выигрыше динамовцами этого матча (1:0) немалую роль сыграл сорокалетний вратарь: два или три «мертвых» мяча, взятых им с непостижимой виртуозностью, определенно вдохнули уверенность в динамовских игроков.

Все это происходило в 1970 году, хотя еще в 1968-м почта принесла Яшину предписание срочно вернуть форму игрока сборной СССР. Факт этот получил огласку в печати, и выяснилось, что сочиняли и отправляли повестку не тренеры, а хозяйственники сборной, которые, в свою очередь, ссылались на инвентаризацию, необходимость переучета имущества и т. д. Однако в состав сборной СССР, отправлявшейся в тот же период на важные соревнования, упорно не включали Яшина уже не хозяйственники, а тренеры. Между прочим, вслед за этим заметно охладела к нему и спортивная пресса. В 1968 году в избрании «лучшего футболиста года» участвовало семьдесят девять футбольных журналистов, но имя Яшина упомянули лишь пятеро. Между тем каждый журналист называл по три кандидатуры. Являясь как бы «голосом общественности», подобные референдумы не могли не влиять даже на специалистов, и, хоть Яшин все матчи этого года провел блистательно, во мнении специалистов он все более и более отодвигался на дальний план. Нетто, например, в 1969 году не назвал его среди тех, кого счел лучшими вратарями, а из семнадцати тренеров высшей лиги, опрошенных газетой «Советский спорт» (желавшей определить состав сборной с помощью общественности), упомянул о Яшине лишь один. Любопытно, между прочим, что в том же самом номере «Советского спорта» на вопрос, заданный редакцией пяти известным европейским форвардам — Аспарухову, Любанскому, Альберту, Джаичу и Ван Химсту: «Есть ли сейчас в мировом футболе достойный преемник Яшина?» — все пятеро решительно отвечали: «Нет». Причем речь шла о Яшине не как о «реликвии», а как о действующем вратаре. Вот уж поистине нет пророка в своем отечестве!

Правда, имя Яшина в ту пору фигурировало в так называемых «предварительных заявочных списках» сборной, куда вносится на всякий случай несколько десятков имен. И это, кстати, позволило тренеру сборной СССР Качалину срочно вытребовать Яшина в Мехико, когда в одном из последних тренировочных матчей, буквально в канун мирового чемпионата, вышел из строя Рудаков.

В Мехико, на четвертом в своей жизни мировом чемпионате, Яшину, как известно, непосредственно защищать ворота сборной СССР не пришлось. Но по возвращении домой он удивил специалистов тем, что, включившись без промедления в игры чемпионата страны, сразу же заиграл «по-яшински», тогда как большинство игроков сборной (в том числе и те, кто, подобно Яшину, находился в Мехико в запасе) в эти же дни страдали от жесточайшей «реакклиматизации». Для Яшина же этой проблемы словно не существовало. От матча к матчу — и все трудных, как на подбор! — ворота «Динамо» в эти дни неизменно остаются «сухими». На разных стадионах страны публика встречает и провожает Яшина овациями. Как вдруг — четыре гола в одной игре и среди них еще этот злосчастный — с сорока метров!

— Хватит уж, отыгрался! — слышу я чью-то реплику. — Давно пора уступить место молодежи!

Дело происходило в ложе прессы. Я оборачиваюсь. Мне кажется почему-то, что голос этот принадлежит человеку, который еще лет восемь назад сказал по радио: «М-да... Что-то наш «лев» начал питаться «бабочками»!» Нет, слава богу, это не он. Ошибка. Помню, впрочем, сколько насмешек пришлось вытерпеть этому человеку, когда Яшин был признан лучшим из вратарей мира. Но о том, сколько горьких минут выпало на долю самого Яшина, причем именно тогда, когда он получил признание в мировом масштабе, не сказано ни слова ни в одном из его многочисленных «жизнеописаний»[4].

  «В чем особенности вратарской школы Яшина? Что он реформировал и почему мало у него последователей?» — спрашивает в своей книге Н. Старостин. И отвечает: «Яшин первым из вратарей начал организовывать контратаки своей команды. Начал делать это еще тогда, когда ни один из защитников даже и не помышлял о такой возможности, считая своей обязанностью лишь разрушать чужие атаки... Яшин не только предупреждает угрозы для своих ворот. Он, как минер, закладывает взрывчатку для атакующего натиска своих форвардов... Бывают случаи, когда Яшин играет даже за пределами штрафной площади, там, где кончается вратарское право на игру руками. И тогда он действует ногами или отлично пользуется ударами головой».

Все верно, да и кто же не знает этой знаменитой яшинской игры «на выходах»? Кто не видел ее если не на стадионе, то по телевизору, в кино? Несомненно, однако, и то, что последователей она нашла крайне мало и среди наших вратарей, и среди зарубежных. Но тут, право же, нечему удивляться, если учесть, что и самого Яшина в этом смысле то и дело ограничивали. Читатель спросит: «Кто же?» Отвечу: «Тренеры. Подчас вкупе с защитниками».

На тренировках я не раз слышал, как футбольные наставники отчитывали вратарей, пытавшихся подражать яшинской манере (особенно молодых):

— Не смей покидать ворот, слышишь? Не выбегай без крайней надобности!

А если молодой вратарь ссылался на то, что так делает Яшин, в ответ слышалось:

— Яшин, Яшин... При чем тут Яшин?

Но, главное, был у тренеров на это свой резон: ведь и в самом деле редко кому из стражей ворот удавалось сыграть «на выходах» по-яшински четко, стабильно, мотивированно. А вратарские ошибки — всем известно, во что они обходятся командам! Но если до поры до времени тренеры противились игре вратарей «на выходах» интуитивно, то в начале шестидесятых годов получили на то более веские основания. Тот, кто знаком с эволюцией футбольной тактики, знает, что в эту пору началось повсеместное увеличение числа защитников с трех до четырех (по бразильскому образцу), а затем кое-где и до пяти (по итальянскому образцу). Это создавало, в свою очередь, внутри штрафной площади и даже на подступах к ней такую плотность, насыщенность обороны, что целесообразность игры «на выходах» начала подвергаться сомнению даже в командах, ворота которых защищал сам Яшин. То есть и в московском «Динамо», и в сборной СССР, и в международной команде «все звезды мира», куда Яшин приглашался неизменно.

Таким образом и последователей у яшинской игры «на выходах» не оказалось, и в его собственном исполнении она подверглась ограничениям. Сам Яшин, кстати сказать, отнесся к происходившему в этой области процессу с большим пониманием: в журнале «Спортивные игры» № 11 за 1963 год мы находим его рассуждения на эту тему, из которых явствует, что главную задачу вратаря он видит в непосредственной защите ворот. Но в таком случае какой же он тогда, говоря словами Н. Старостина, реформатор и с какою яшинскою вратарской школой мы тут сталкиваемся? Да и вообще, что это такое: спортсмен-реформатор? Уж не выдумка ли?

В шестидесятые годы, например, спортсменами-реформаторами называли подчас Белоусову и Протопопова. И называли, думается, справедливо, поскольку они действительно сыграли преобразующую роль и в отечественном, и в мировом фигурном конькобежном спорте. Гармонией и плавностью оживших в музыке движений (делающих незаметной, вторичной огромную скорость самого катания) они не только создали свой стиль, но и указали путь молодым поколениям спортсменов. Этот стиль оказал влияние — уже в самые последние годы — и на другие виды фигурного спорта, не связанные со льдом: художественную гимнастику, вольные упражнения спортсменов гимнастики и акробатики, прыжки в воду.

В шестидесятые годы особенно часто можно было услышать, что мировой футбол испытывает преобразующее влияние Пеле. И правда: тысячи футболистов во всех концах мира — то ли самостоятельно, то ли под руководством спортивных педагогов — внимательно изучали его опыт. Как я уже писал, нападающие футбольных команд во всем мире по достоинству оценили, в частности, такие новшества индивидуальной тактики Пеле, как учет положения ног вратаря, удары по воротам в ситуациях, которые прежде считались для этого неудобными.

Реформатором футбольной игры называют нередко и Стрельцова. И это не лишено оснований, хотя даже среди специалистов футбола бытовало и бытует мнение, будто юный Стрельцов был только «тараном», великолепным бомбардиром, а комбинационные его способности развернулись значительно позже. Но это неверно. Бывший партнер Стрельцова по нападению Иванов рассказывал: «Помню, стремился выйти на свободное место, открыться именно в тот момент, когда кто-либо из товарищей посылал мяч Эдуарду. Если мне удавалось опередить соперника, то за дальнейшее развитие атаки можно было ручаться. Одним касанием мяча Стрельцов придавал ему нужные направления и скорость полета и выкладывал, как на блюдечке, мне в ноги».

Кто-то удачно сказал, что мяч, посланный Стрельцовым, имеет глаза. Это не значит, конечно, что Стрельцов никогда не ошибался. Отнюдь. Но даже его ошибки отмечены футбольным талантом, ибо это всегда были просчеты исполнения, а не замысла. И скорее всего не так уж далеки от истины те, кто сравнивает Стрельцова по силе дарования с Пеле. Иное дело, что этому дарованию не удалось полностью раскрыться. Но это уже иная история, а сейчас укажем, что молодые футболисты всех стран совершенствуют свое мастерство и под влиянием Стрельцова. Но хоть молодым игрокам многое удается позаимствовать у больших мастеров, сами Пеле и Стрельцов остаются неповторимыми.

В игре Пеле неизменное восхищение любителей футбола вызывают поразительные переключения скоростей, при которых реактивные рывки чередуются то с внезапными остановками, то с осмотрительно-плавным, элегантно-выжидательным бегом. Все вместе же сливается в удивительно гармоничную картину, исполненную экспрессии, непринужденной грации и утонченной очаровательности пауз. Излюбленный прием Стрельцова состоял в скрытой передаче мяча партнеру пяткой, всегда на ходу и всегда игроку, который благодаря этой передаче (иной раз едва ли не с фланга на фланг) неожиданно выходил на чужие ворота. Но точно так же, как никому не удалось еще освоить «переключения скоростей» Пеле, тщетными остаются старания многих игроков овладеть стрельцовским пасом пяткой.

В нашем футболе, между прочим, некогда был игрок совершенно непохожий на всех футболистов своего времени и не нашедший преемника в будущем. Мы тогда ничего не знали еще о бразильцах и лишь гораздо позже смогли понять, что, будучи русским по рождению и украшая русский футбол своей удивительнейшей виртуозной игрой, он был и подлинно бразильским футбольным фокусником и жонглером. Имею в виду ленинградского форварда Петра Дементьева, знаменитого «Пеку», воспетого многими перьями своего времени.

Характерно, что, став тренером, Петр Дементьев много лет учил игре в футбол ленинградских ребятишек, но никого из них не смог научить играть так, как некогда играл сам, обводя кряду по пять-шесть игроков (а иногда и вратарей), чтобы затем передать мяч кому-либо из товарищей, ибо сам Пека почему-то не любил забивать голы, но испытывал величайшее наслаждение, когда это делали после его передач партнеры. После ухода П. Дементьева ленинградский футбол многое потерял и, как известно, не может восстановить своих позиций до сих пор. Конечно, в связи с утратой футбольным Ленинградом своих былых позиций называется много других причин — и причин немаловажных! — однако ничего не поделаешь, и роль отдельного игрока — Дементьева или Федотова, Боброва или Нетто, Яшина или Стрельцова, Пеле или Гарринчи, Чарльтона или Ди Стефано, Эйсебио или Диди, Копа или Суареса, — словом, роль яркой личности в коллективной футбольной игре тоже необычайно велика, и отсутствие такого игрока подчас бывает невосполнимым, даже если он и не реформировал ту или иную область тактики или техники футбола.

У П. Дементьева не оказалось последователей в нашей стране. А у Пеле их тысячи во всем мире. Множество последователей и у Стрельцова. У Яшина же их мало. Так, во всяком случае, утверждает в книге «Звезды большого футбола» Н. Старостин. Но мне кажется, что этот вопрос исследован не до конца. Я думаю, что если сегодня у Яшина еще не много последователей, то завтра их будет превеликое множество. Ибо покамест у него пытались перенять лишь неповторимое — игру «на выходах», которая принадлежит, как мне кажется, к числу таких же сугубо избирательных, индивидуальных футбольных открытий, как переключение скоростей Пеле, пас пяткой Стрельцова, обводка Дементьева. В остальном же мастерство Яшина как школа открыто для всех.

Но чтобы понять, из чего состоит это «остальное», нелишне, я думаю, выяснить, какова природа яшинского дарования. Сказать, что оно поразительно, — лишь повторить общеизвестное. В чем конкретно его структура — вот вопрос. Из Стрельцова, если бы он не стал футболистом, мог выйти, например, превосходный летчик-испытатель. Ведь главная, определяющая способность его дарования — молниеносный охват и анализ быстро меняющихся и сложных ситуаций, столь же молниеносное принятие решения (чаще всего наилучшего) и, наконец, незамедлительное претворение его в жизнь благодаря великолепной координированности организма и мгновенной двигательной реакции. Быть может, таких поистине «электронных» скоростей обработки информации, поступающей со всех участков борьбы, выдачи решений и немедленного практического их претворения в жизнь не знал еще не только ни один футболист, но и многие выдающиеся представители других видов спорта. Но то, что под влиянием опыта Стрельцова молодые футболисты всех стран в доступной им степени ускоряют оценку ситуаций на поле — непреложный факт.

А Яшин — в какой сфере он мог бы добиться успехов, аналогичных тем, которых достиг, стоя в футбольных воротах? Оставим все области, кроме спорта. Но тут — разве не мог он стать одним из величайших теннисистов? Дело в том, что игра теннисиста и футбольного вратаря имеет гораздо больше общего, чем игра вратаря и остальных десяти футболистов его команды. Главное условие хорошей игры на корте — ни на мгновение не выпускать из поля зрения мяч. Ваша подача. Мяч в воздухе, ракетка занесена — взгляд устремлен на мяч! Подача удалась, мяч на той стороне — и опять глаза видят мяч и только мяч. Все остальное — соперник, его маневры, границы площадки, судьи, публика — для искусного игрока лишь фон борьбы, автоматически контролируемый периферическим зрением. Главное для него — пока идет борьба, ни на мгновение не упускать из виду мяч! Иначе... Вы помните, конечно, промахи, которые изредка допускают самые лучшие теннисисты, промахи, вызывающие досаду на трибунах, поскольку на первый взгляд они непростительны даже для начинающего игрока. «Вот тебе и на! — думают в такие минуты люди, которые сами в теннис не играли. — Ну как можно было «запороть» такой легкий мяч?» Но чем напряженней и длительней состязание на корте, тем чаще и чаще совершаются такие ошибки, причем обеими сторонами. И дело тут не в недостатках техники, не в физической усталости. Причина их происхождения всегда одна: на какой-то миг утомленное зрение самопроизвольно отключилось от мяча! Отключилось не в тот момент, когда ракетка соперника наносила удар по мячу, а чуть раньше, когда она только приближалась к нему. Периферическое зрение должно было в этот миг зафиксировать: «Подрезка, подкрутка!» — и передать сигнал о полученной информации куда надлежит, откуда поступает команда к двигательным центрам и т. д. Но в том-то и дело, что уставшим зрением «подкрутка» замечена не была и ракетка, привычно пошедшая навстречу мячу, встретила его без учета вращения, которое придал ему соперник…

Точно так же и вратарь на футболе. Он наверняка пропустит гол, особенно с ближней дистанции, если не сделает прежде, чем нога форварда произведет удар, шаг в ту сторону, куда мгновением спустя полетит мяч. А для того чтобы сделать этот шаг, взгляд вратаря должен быть неотрывно «приклеен» к мячу — иначе периферическое зрение не определит ни специфики замаха, ни направления удара!

Яшин как-то сказал: «Во время матча я никогда не расслабляюсь, внимательно слежу за мячом все девяносто минут». Впрочем, эти слова отражают принцип, позицию, а не реальное положение вещей, ибо пристально следить за мячом все девяносто минут практически невозможно. Но вот то, что Яшину удавалось следить за мячом дольше, чем кому-либо другому из вратарей, несомненно. В этом и состоит не до конца понятое и оцененное решающее качество его игры. В этом истоки благородной простоты, естественности его движений. Вот почему, когда Яшин стоял в воротах, часто казалось, что форварды бьют неудачно, чересчур торопливо. Мяч попадал прямо в руки Яшину, а бил нападающий чуть ли не из вратарской площадки. «Гипнотизирует он их, что ли?» Сколько раз слышал я это на стадионах! «Боятся они его, наверное!»[5] Полагаю, что кое-кто из форвардов действительно волновался, видя перед собой первого вратаря мира. Но суть мастерства Яшина состояла в идеальном выборе позиции, когда удар был неотвратим! «Я считаю, что тот вратарь играет красиво, — говорил он, — который меньше падает на землю».

Именно этим он и сегодня продолжает оказывать влияние на игру вратарей, вне зависимости от того, выдвигаются ли они, подражая ему, далеко вперед или предпочитают не оставлять ворот без крайней нужды; организуют контратаки своей команды или не организуют; управляют действиями всей защиты или не управляют ими. Иными словами, в момент, когда удар уже неизбежен, Яшин показал пример такого единоборства с нападающими, какого до него футбольные вратари не знали. Недаром Бенкс как-то сказал: «Я был бы счастлив, если бы нашел такой же контакт с защитниками, как Яшин. Но главное чудо — игра Яшина в самих воротах!» Но тут надо подчеркнуть, что такая игра в воротах возможна лишь при полной сосредоточенности ума, цепкости взгляда и предельной внимательности. А все это, разумеется, при надлежащей дисциплине, упорстве тренинга, а главное — понимании сути дела, может выработать в себе, следуя примеру Яшина, каждый вратарь.

В книге «Звезды большого футбола» Н. Старостин говорит о неуязвимости, «непробиваемости» ворот Яшина с дальних дистанций. Я склонен полагать, однако, что это утверждение напоминает тот отчет в газете, где расстояние удара по яшинским воротам было сокращено с сорока метров до двадцати пяти. Ибо в том-то и дело, что большинство голов, пропущенных Яшиным (кроме тех, конечно, которые относятся в футболе к разряду «неберущихся»), было забито ему как раз ударами издалека. Но именно это, по моему глубокому убеждению, свидетельствует о совершенстве его мастерства. И тут, право же, нет никакого парадокса. Тренер Бесков как-то заметил: «Все помнят голы, которые Яшин пропустил. Но он берет вдвое, втрое больше трудных мячей, чем любой другой вратарь мира». Я согласен с Бесковым, но всегда считал (и неоднократно писал об этом), что каждый гол, пропущенный Яшиным после ударов издалека, заслуживает специального анализа. Чем, к сожалению, до сих пор никто еще всерьез не занимался.

Кто-нибудь из читателей, стремящихся докопаться до истины, может, конечно, вспомнить тут о двух голах, пропущенных в Мехико вратарем сборной Бельгии Пио. Ведь то были тоже удары с дальних дистанций! Нет ли тут противоречия: Яшин, пропуская дальние удары, ни в чем не виноват, а Пио, напротив, целиком повинен в разгроме своей команды. В самом деле, разве у Пио не могло в эти моменты так же самопроизвольно отключиться зрение? Нет, не могло. Во-первых, Бышовец и Асатиани хоть и били по воротам издалека, но оба удара нанесли с открытых позиций, их не заслоняли от Пио в эти моменты другие игроки. В футболе (как и в гандболе, водном поло, хоккее и т. д.) такого рода удары, или передачи, называют «откровенными». Но, кроме того, «откровенные» удары Бышовца и Асатиани шли низом, то есть мяч катился по траве, что еще более облегчало задачу вратаря. Проще сказать, и первый и второй голы в ворота сборной Бельгии явились следствием сугубо личных промахов Пио, не имевших абсолютно никакого отношения к синхронизации его действий с перемещениями защиты и полузащиты,

Всем известно, конечно, что такие ошибки совершаются подчас и опытными вратарями. Безукоризненный анализ нескольких таких случаев, происшедших на лондонском чемпионате мира 1966 года, вы найдете в упомянутой книге Н. Старостина. Приведу оттуда только один пример. Бразильский вратарь Манга в матче с португальцами, словно новичок, отбил всего на пять шагов от себя мяч, навешенный на ворота, и притом прямо на голову форварду соперников. А спустя пять минут Манга растерянно ждал чего-то, когда верхний мяч летел ему почти в руки. Эйсебио же оказался тут как тут и прямо перед носом бразильского вратаря отправил мяч в сетку. 2:0. Вскоре сбивают Пеле, который возвращается на поле хромым. «Коленку сокрушил чужой — Мораис, — заключает Н. Старостин, — а веру в победу — свой, Манга».

«Вратарь — каков бы он ни был — всегда в центре внимания», — пишет известный английский игрок двадцатых годов, а впоследствии один из ведущих теоретиков футбольной игры, Д. Джек. И конечно, если бы 13 июля 1970 года Яшин видел, как Осянин замахнулся и ударил по воротам, он принял бы этот мяч легко и просто. Кожаный шар, пущенный с сорока метров даже самым сильным ударом, летит до ворот около трех секунд. А этого времени (сосчитаем: «И раз, и два, и три!») любому вратарю достаточно, чтобы без особой спешки переместиться к дальней штанге, и там, слегка подпрыгнув, поймать мяч (или перебросить его через перекладину). Но в том-то и дело, что Яшин не видел ни осянинского замаха, ни удара: скрытый от его взглядов игроками обеих команд центрфорвард «Спартака» неторопливо маневрировал вдали от ворот по правому флангу, и ничто, казалось, не сулило воротам «Динамо» никакой угрозы. В эти мгновения не пытался в чем-либо помешать Осянину и никто из партнеров Яшина…

Любопытно, между прочим, что 24 июля 1970 года, то есть одиннадцатью днями спустя, Осянин с этой же позиции забил гол, довершивший победу его команды в матче с кутаисским «Торпедо», и что тот же самый журналист, который из сострадания к Яшину сократил в отчете о матче «Спартак» — «Динамо» расстояние осянинского удара с сорока до двадцати пяти метров, восхищенно восклицал: «Да, этот гол мог удовлетворить вкус самого взыскательного футбольного гурмана!» Припомним, наконец, что в 1969 году, когда судьбу чемпионата СССР решали два матча между «Спартаком» и киевским «Динамо», победу «Спартаку» в обоих случаях принесли точно такие же удары Осянина!

Во все времена были футболисты с очень сильными дальними ударами. Немало их есть и сейчас. Но удар удару рознь, и результатов, подобных осянинскому, добивались немногие. До войны — ленинградец Бутусов, киевлянин Кузьменко. Тут имеются в виду, правда, исключительно удары с ходу, а не со штрафного, и не в результате розыгрыша так называемых «стандартных положений», когда мяч удобно и мягко накатывается на ногу разбегающемуся поблизости партнеру. В шестидесятые годы дальними ударами с ходу славились в СССР, кроме Осянина, киевляне Биба и Сабо и тбилисец Хурцилава. У каждого из них были излюбленные, свои, хорошо пристрелянные «точки». Иными словами, это были тщательно отрепетированные, старательно отшлифованные удары. И каждая из команд специально отвлекала внимание соперников, когда Биба, Сабо, Осянин или Хурцилава выходили на свои прицельные позиции. Но если у Хурцилавы разбег и удар были очень часто откровенны (тут главная ставка делалась на необыкновенную мощь самого удара), то удары Осянина, Сабо и Бибы отличались немалым коварством, ибо всякий раз было довольно трудно определить, что готовится ими: дальнобойный «шют» или передача поверху, навес на дальнюю штангу или просто переброска мяча поперек поля.

Вообще же этот маневр, вероятнее всего, навеян баскетболом, где в каждой первоклассной команде обязательно есть «снайпер», умело поражающий кольцо с дальних дистанций. Вот почему баскетбольные тренеры, разрабатывая диспозицию предстоящей игры, всегда поручают тем или иным игрокам бдительно охранять именно эти пристрелянные «снайперами» соперников точки, ибо самое важное в искусстве «снайпера» — краткий миг прицела. Не помешал — пиши пропало!

Спрашивается, знал ли, готовясь к матчу 13 июля 1970 года, тренер московского «Динамо» Бесков, что Осянин специально натренирован на неожиданные удары издалека? Конечно, знал. Но почему же динамовцы не приняли в связи с этим никаких мер? Что ж, это уже внутреннее дело команды, а мне хочется лишь подчеркнуть, что упрекать в пропущенном «Динамо» осянинском голе можно кого угодно, но только не Яшина! Ибо коль скоро команда играет с вратарем, который обеспечивает неуязвимость ее ворот при ударах с ближних и средних дистанций (то есть в ситуациях, когда защитники уже бессильны отразить угрозу), тем бдительнее следует опекать игроков соперника, владеющих коварными дальнеприцельными ударами. Образец такой опеки показал в 1966 году на лондонском чемпионате мира в матче СССР — Португалия Воронин, всякий раз «чуть-чуть» мешавший Эйсебио, когда тот выходил на свои «точки». Благодаря этому на протяжении всего матча Эйсебио ни разу не ударил по советским воротам. А в шестидесятые годы лучшего, нежели у Эйсебио, дальнего удара мировой футбол, пожалуй, не знал.

Могут сказать, что у такой опеки есть свои трудности, что, когда игра идет в центре поля, нелегко мобилизовать внимание игроков на блокировку «снайперов» и т. д. и т. п. Не спорю. Но все-таки на то и тренер в командах мастеров (и не один, а два-три), наконец, на то и тренировка. Тем более что и в прежние времена, и ныне во всем мире по пальцам можно сосчитать игроков, которые обладали бы такими ударами с ходу, как Осянин! А ведь именно эти удары повергают обычно пропустившую гол команду в уныние — и нередко предрешают исход матча. Напомню, кстати, что Осянин забил гол «Динамо» при счете 1:1 и тем самым создал переломный момент в игре.

Но самого Яшина, как я уже говорил, это сломить не могло. Он, конечно, тяжело переживал поражение своего клуба. Однако у него имелся уже и большой опыт. И самыми драматичными в этом смысле были 1962—1963 годы, когда кое-кто вообще пытался убедить его оставить футбольную арену. Дело в том, что в 1962 году, на мировом чемпионате в Чили, в игре, которая решала, быть ли команде СССР в четвертьфинале, Яшин пропустил гол, давший перевес соперникам. А в 1963 году в матче СССР — Венгрия, когда наша команда вела 1:0, «позволил» соперникам добиться ничьей, опять-таки не взяв мяча, посланного издалека.

Но неужто возглавлявший в 1963 году сборную СССР тренер Бесков ничего не знал о силе и точности дальних ударов венгра Махоша, который забил этот гол, а тренер Качалин, руководивший сборной СССР на чемпионате мира 1962 года, не ведал об аналогичном искусстве чилийца Рохаса? Не думаю. Не могу здесь сказать ничего определенного. Но неуспехом в Чили мы определенно обязаны не Яшину, как бы нам ни пытались это внушить. И добрым словом хочется помянуть тех, кто твердо верил, что тридцатичетырехлетний Яшин тогда еще отнюдь не пришел к финишу своей футбольной карьеры.

А. Пономарев работал в ту пору тренером московского «Динамо», и адресованные Яшину упреки волновали его, быть может, больше других. Но так как в Чили он сам не был, то и защиту «своего» вратаря предпринял своеобразную, психологическую. Он заявил в прессе: «Чилийское фиаско ни в коей степени не явилось для Яшина травмой мастерства и физической подготовленности. Это психологическая депрессия, и очень скоро Лев заставит всех позабыть о ней».

Яшин действительно тяжело переживал случившееся. Перед Чили у нас господствовало мнение, что на мировой чемпионат отправляется очень сильная команда, а «проверка боем» обнаружила в ней, увы, больше недостатков, чем достоинств. Невеселым же размышлениям Яшина способствовала кампания, позже названная одним из историков футбола «кампанией за омоложение в спорте», «повальной паспортной эпидемией». Из паспорта же Яшина следовало, что ему пошел тридцать пятый годок, а в ту пору сплошь и рядом безнадежными, бесперспективными «старичками» называли и тридцатилетних спортсменов.

Хомич и Бесков высказались в прессе категоричней, чем Пономарев. «О, вы еще не знаете Яшина!» — воскликнул «тигр» Хомич. Бесков же заметил, что он «слишком хорошо изучил за эти годы Яшина, чтобы списывать его в запас». Но, пожалуй, решающее заявление принадлежало тренеру сборной Чили и селекционеру «сборной мира» Риере. Он сказал: «Яшина нельзя винить в чилийских голах. Он, как и прежде, остается лучшим вратарем мира».

Заканчивая этот раздел книги, мне хочется еще сказать, что мячи с дальних дистанций «систематически» пропускали и два знаменитых предшественника Яшина в мировом футболе — испанец Заморра и чех Планичка.[6] Ибо они (точно так же, как и Яшин, утверждавший, что все девяносто минут неотступно следит за мячом) просто не замечали, что в какие-то мгновения, когда мяч обретается где-то в центре поля, их мозг дает отдохнуть зрению. В эти-то моменты команде и следует заботиться о своем вратаре, заботиться о нем так, как он печется о ней в ситуациях, когда форвард соперников уже обошел всех защитников, очутился один на один с вратарем, и гол, казалось бы, неотвратим!

И в этом смысле Лев Иванович Яшин не только реформатор игры вратарей. И не только создатель своей вратарской школы, которой, несомненно, суждено славное будущее. Он еще и учитель тактики для тренеров. А также для игроков.

А вот как скоро поймут они эти уроки — покажет будущее.

«Футбол — хоккей», 1968, № 20, стр. 9. Указываю издание, потому что здесь — и впредь всюду — в цитируемых отрывках из спортивной прессы авторский стиль и синтаксис мною полностью сохраняются.

«Сложные отношения» между Банниковым и Федотовым Развивалась и дальше. В матче ЦСКА — «Динамо» (Киев) 1967 года Банников пропустил после федотовского удара очень похожий гол (с той лишь разницей, что Федотов находился в окружении киевских защитников). Игра опять закончилась ничью, 1:1. Но в 1970 году Банников, можно сказать, взял реванш за все. Играя уже в воротах московского «Торпедо», он на последних минутах матча с ЦСКА при счете 1:0 в пользу торпедовцев блестяще парировал одиннадцатиметровый штрафной удар, пробитый Федотовым.

Через несколько дней в ответ на мой запрос в редакцию я получил оттуда письмо следующего содержания: «Как выяснилось, в вашем отчете о матче «Динамо» (Киев) — «Динамо» (Москва) дежурный по отделу футбола внес ряд исправлений и сокращений, которые отразились на его содержании. Вместо вашего заголовка — «Хозяева поля играли хорошо» был поставлен другой. У вас правильно указывалось расстояние, с которого был забит гол — 35 метров, однако в оригинале эту цифру изменили на 30. Кроме того, без всякой надобности были убраны две важные фразы.

Литературному сотруднику, готовившему ваш материал, мною указано на недопустимость столь небрежной правки».

Письмо было подписано редактором газеты. Но разве я мог показать его и сотой доле тех, кто подозревал меня в недружелюбном отношении к их любимой команде?

Вы, например, не найдете в прессе упоминания о выступлении весною 1965 года тренера сборной СССР Морозова перед большим собранием любителей футбола в Киеве, где на вопрос, почему в сборной нет Яшина, он ответствовал, ничтоже сумняшеся, так: «Яшин, конечно, очень интересная книга, но мы уже, к сожалению, перевернули в ней последнюю страницу». Впрочем, это вовсе не помешало Морозову прибегнуть к услугам Яшина в 1966 году, когда сборная СССР отправлялась на лондонский чемпионат мира. И Яшин сыграл там великолепно! Правда, Морозов сразу после проигрыша полуфинального матча команде ФРГ в сердцах заявил на пресс-конференции, что Яшин должен был взять второй мяч. И позже об этом заявлении сожалел. Во-первых, потому, что оно не основывалось на Истинных фактах, а во-вторых, дало возможность журналистам, опираясь на это высказывание, назвать лучшим вратарем чемпионата не Яшина, а Бенкса. Впрочем, последнее — чистая условность, которую опротестовал сам Бенкс, тогда-то и заявивший, что он считает себя лишь учеником Яшина.

Ласкер, чемпион мира по шахматам, нередко слышал намеки на то, что его взгляд гипнотизирует, мол, соперников. Но дело было, конечно, в другом. Просто в пору своего расцвета Ласкер на голову превосходил всех своих «загипнотизированных» соперников — и особенно Тарраша, с легкой руки которого и пошел слух о необычном взгляде чемпиона.

Между прочим, биографы Заморры и Планички тоже не слишком охочи касаться подобных моментов. Считают они их «срывами» своих героев, нелепыми случайностями? Не знаю. Что касается Яшина, то его судьба в этом смысле была «предопределена» комическим случаем. Защищая в 1950 году ворота дублирующего состава московского «Динамо» в матче с ленинградским «Зенитом», он пропустил гол от... вратаря соперников Шехтеля! Нет, не с одиннадцатиметрового удара, который поручают иногда бить вратарям. Дело было так. Взяв мяч на границе своей штрафной площади, Шехтель с силой выбил его в поле. Яшин, в свою очередь, тоже стоял на границе штрафной площади, и мяч, описав большую траекторию, опустился позади Яшина и вкатился в ворота...

2. НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА

Любители футбольной игры помнят, что бурное обсуждение в прессе причин неуспеха сборной СССР на чемпионате мира 1970 года продолжалось на протяжении нескольких месяцев, в результате чего получили возможность высказаться едва ли не все, кто того хотел. Слово предоставлялось и специалистам футбола, и представителям смежных спортивных профессий, и болельщикам. Правда, насчет пользы от участия последних в такого рода обсуждениях у меня всегда было большое сомнение. Как-то само собой напрашивалась аналогия с тем, что успешное лечение болезни зависит больше от профессиональной диагностики, а также от последующего выполнения предписаний медицины, нежели от самостоятельных суждений пациентов, даже если последние регулярно читают журнал «Здоровье» и заглядывают иногда в «Медицинскую энциклопедию».

Дело в том, что и большой футбол, в сущности, штука непростая. Во всяком случае, гораздо более сложная, нежели это кажется на первый взгляд. Однако традиция есть традиция: болельщики издавна имеют в нашей прессе равные демократические права со специалистами.

Конечно, болельщик болельщику рознь. В последние годы резко повысился интерес к футболу со стороны молодой технической и научной интеллигенции, а также студенчества, так что мы располагаем уже немалым числом болельщиков, знающих большой футбол довольно хорошо. Хотя в собственно футбольные круги они и не вхожи. Имею в виду, впрочем, не только тех, кто «специализировался» на прогнозах, то есть на всевозможных футбольных конкурсах, лотереях и столь распространившихся в последние годы самодеятельных «тото» (учрежденческого или внутрисемейного типа). Это игроки. А мне приходилось встречаться с молодыми инженерами, научными работниками, офицерами, студентами и даже старшеклассниками, которые, на мой взгляд, справились бы, скажем, с отчетами о футбольных матчах ничуть не хуже, чем большинство профессиональных рецензентов, влетающих в футбольные раздевалки и судейские комнаты с тою же свободой, что и в редакционные буфеты.

Эту мысль я как-то и рискнул высказать в кругу коллег. Но она вызвала довольно резкие возражения. И тогда я решил поставить эксперимент по всем правилам науки, заказав отчет о матче девятикласснику К., интересовавшемуся (но не чересчур!) футболом. Эксперимент проходил при нескольких свидетелях (журналистах и писателях), без всяких подсказок, советов и т. п. И что же? Опубликованная на следующий день в спортивной газете рецензия этого мальчика ничем не уступала нескольким отчетам, помещенным рядом и принадлежавшим испытанным футбольным перьям. Скорее всего в ней было даже больше свежих слов и сравнений.

Но это, так сказать, курьезы. А вот не учитывать той роли, которую играло и продолжает играть для большого футбола мнение болельщиков, ни в коем случае нельзя. В особенности той их части, которая в равной степени активно реагирует как на неудачи, так и на успехи сборной СССР. В первом случае предельно агрессивно, во втором — восторженно-благостно. Розги или лавры — середины здесь для них нет. Надо сказать, что созданный усилиями литераторов, журналистов, а также работников эстрады и кино обобщенный тип, художественный образ нашего «активного болельщика» чересчур уж приукрашен. Его верность своей команде весьма сомнительна. Ибо никто иной не освистывает ее так дружно и воодушевленно, так пронзительно и злорадно, как ее же собственные болельщики. Никто другой так легко не отрекается от нее в дни ее несчастий и с таким очаровательным простодушием не припадает к ее плечу вновь, когда, миновав полосу кризиса, она опять показывает сильную игру. Скорее всего зрелище поверженного кумира доставляет кое-кому из них не меньшее удовольствие, чем недавний его триумф.

Трудно сказать, правда, так ли уж велик процент активных болельщиков в общей массе любителей футбола: не исключено, что весьма гипертрофированное представление о нем создает сама их экзальтированность. Но так или иначе, а только на пользу нашему футболу (и, в частности, сборной СССР) такая активность идет далеко не всегда. Вы, впрочем, легко согласились бы со мной, если бы оказались в моем положении, когда я заявил, что, несмотря на победу наших футболистов над бельгийцами со счетом 4:1, они не показали достаточного класса игры. Иными словами, хотим мы этого или не хотим, но для спортивного обозревателя нет подчас ничего труднее, чем высказывать суждения, заведомо непопулярные среди активных болельщиков. Ибо тотчас — «всем, всем, всем!» — летит множество негодующих, протестующих писем (причем немалое число групповых, либо подписанных «от имени коллектива»), каждое из которых проникнуто убежденностью, что именно оно репрезентует мнение спортивной общественности в целом.

Однако оставим активных болельщиков в покое. Вспомним-ка лучше, что миллионы любителей футбола придерживаются (несмотря на свои безусловные симпатии к тем или иным командам) трезвых суждений об их состоянии и истинных возможностях. И мне лично из всех писем любителей футбола, которые были опубликованы после мексиканского чемпионата, больше всего импонировала реплика армавирца А. Кочарьяна, помещенная в газете «Советский спорт» 30 июля 1970 года. «Нельзя мириться с тем,— писал он, — что руководители сборной заявляют до чемпионата: «Все хорошо!», а затем обнаруживаются серьезные изъяны в технической, психологической и моральной подготовке команды. Необходимо систематически предавать гласности состояние дел сборной».

Согласны ли вы с этим? Я лично не уверен, что руководители сборной прислушаются к этому совету (по крайней мере, в ближайшие годы, потому что традиция и тут есть традиция!), но поверьте, что в действительности никаких особых тайн от болельщиков у тренеров не было и нет, а все, что они почитали и почитают таковыми, не более чем секреты полишинеля. Любители футбола хотят (и вправе) знать о сборной все подробности: и принципиального характера, и частного. А между тем перед Мехико они так и не получили сколько-нибудь ясного ответа на волновавшие их вопросы. Многие, в частности, хотели знать, по каким причинам не взяты в сборную Яшин и Стрельцов. Нет, не то чтобы кто-нибудь настаивал на их обязательном присутствии в ее составе. Но разве сами эти причины — тайна? Рамсей, например, упорно избегал услуг самого результативного английского форварда и любимца публики Гривса. Но он прямо заявлял, что ярко выраженной атакующей мощи Гривса (и одновременно его нелюбви к отходам на свою половину поля) он предпочитает готовых поспевать всюду «универсалов».

Правда, после мексиканского чемпионата тот же Рамсей высказывался с гораздо меньшей откровенностью, хотя история с Гривсом уже была позабыта: любимый форвард Англии, почувствовав, что лучшие годы его проходят, увлекся автогонками (и немало преуспел в этом). Что касается остальных причин неуспеха сборной Англии, то об этом Рамсей предпочел особенно не распространяться. «Я лично не ошибся ни в чем!» — ответствовал он интервьюерам в Мехико. А между тем в слабой игре Бонетти был повинен только тренер. Ибо ставка Рамсея на одного вратаря (пусть даже такого безусловного мастера своего дела, как Венке) и упорное нежелание видеть в воротах (пока Бенкс не захворал) кого-либо другого — все это было вовсе не тренерской дальновидностью, а мистической верой в непреложную мудрость поговорки «от добра добра не ищут». И ведь «кажинный раз спотыкались на эфтом самом месте» тренеры, пренебрегавшие серьезной, полноценной подготовкой запасных вратарей!

С тех пор как Рамсей был возведен в дворянское звание (за победу сборной Англии на мировом чемпионате 1966 года), многие футбольные журналисты именуют его не иначе как сэром Альфом Рамсеем. Но дарованный королевою титул не прибавил особого благородства его высказываниям. По возвращении с мексиканского чемпионата мира, отвечая на вопросы журналистов, дотошно выяснявших причины неудач английской команды, Рамсей не выдержал и брякнул: «Есть люди, которые умеют с достоинством проигрывать. Я к ним не принадлежу!» И это факт. В 1968 году, когда сборная Англии потерпела поражение в полуфинале чемпионата Европы от Югославии, тренер англичан заявил журналистам, что в финал вышли не те, кто должен был в нем играть. Звание чемпиона Европы, по его мнению, должны были разыграть сборные Англии и Советского Союза. Однако как ни лестен был для нашей сборной отзыв сэра Альфа Рамсея, его нельзя считать хоть сколько-нибудь спортивным.

Конечно, в принципе англичане могли выиграть у югославов, а наши футболисты — победить итальянских. В истории обеих команд это бывало. Но ведь не выиграли же на сей раз, не победили! Спортивное же отношение к исходу состязаний — это прежде всего отношение нравственное. Рамсею в 1968 году, безусловно, было не слишком приятно, что сборная Англии, обладая титулом чемпиона мира, заняла в Европе лишь третье место. Да что поделаешь, сами условия (а если хотите, и диалектика спорта) таковы: коль скоро команда выиграла чемпионат — мира ли, континента, страны и т. д., — она пребывает в соответствующем чемпионском звании до окончания следующих состязаний такого же масштаба. Даже если сменился весь ее состав, сменились тренеры. Таков уж уговор, предшествующий всякому чемпионату. Но это, понятно, вовсе не означает, что до окончания новых состязаний победители прошлых действительно являются наилучшими, сильнейшими в стране, на континенте, в мире. Титул чемпиона — плата за заслуги. И еще, конечно, известный стимул на будущее. Но не более того. Недаром ведь говорят, что завоевать чемпионство легче, чем его отстоять.

Полуфинальные матчи чемпионата Европы 1968 года Италия — СССР и Югославия — Англия закончились победой итальянцев и югославов. Итальянцам, правда, не удалось одолеть сборную СССР в непосредственной борьбе, им улыбнулся жребий. Англичане же проиграли югославам, как говорится, по всем статьям, вчистую. Для чего же Рамсею понадобилось «отыгрываться» на газетном листе, в беседах с футбольными журналистами?

Не будем, однако, чересчур строги и к тренеру англичан. Укажем лучше, что в обиходе так называемого большого футбола все это, увы, принято издавна. Как и, напротив, совершенно не в чести публичная тренерская самокритика. Если вы следите за спортивной прессой, то знаете, наверное, о грустной тренерской поговорке: «Выигрывают матчи спортсмены, проигрываем — только мы». К большому футболу, однако, эта формула не относится. Тут действует другой закон: «Выигрывают матчи футболисты и тренер, проигрывают одни футболисты!» Помню, как удивлены были знакомые мои футбольные тренеры, узнав, что наставник баскетбольной команды СССР сразу после окончания матча СССР — Бразилия 1970 года, принесшего победу бразильцам, заявил корреспондентам, что главный виновник поражения — он сам, поскольку избрал совершенно неверную тактику. И правда: сколько ни силюсь, в большом футболе подобного случая припомнить не могу.[7] А ведь тут из-за ошибочных тренерских установок и клубными и сборными командами проигран не один матч!

Качалин, например, сам разработал архинеудачный план игры со сборной Уругвая, но причину проигрыша его вначале увидел в судье, а на следующий день заявил, что года работы со сборной «для создания единого ансамбля с хорошим взаимопониманием» ему было слишком мало. Между тем Загало, как известно, работал со сборной Бразилии меньше трех месяцев.

О, я не хотел бы обидеть Качалина противопоставлением его неудаче триумфа Загало. Тем более что под управлением последнего были в Мехико футболисты более искусные, чем те, которыми в подавляющем большинстве располагал тренер нашей сборной. К тому же и Качалин в свое время знавал успехи. Он был наставником сборной СССР, которая в 1956 году заняла первое место на Мельбурнской олимпиаде, а четырьмя годами спустя выиграла первый Кубок Европы. В 1965 году Качалин привел к победе в чемпионате СССР тбилисское «Динамо», впервые в истории этой команды. Поэтому не следует забывать его заслуг, и у нас далее речь пойдет о другом. Посудите сами: если для Качалина было слишком мало года работы со сборной, то почему он согласился работать с нею? Насильно ведь у нас руководить сборной СССР никого не заставляют. Наконец, почему Качалин заявил об этом, когда сборная проиграла, а не пятью-шестью днями раньше, когда ее победа над бельгийцами прославлялась нашими футбольными зоилами в гуслях и тимпанах? Почему, давая в эти дни бесчисленные интервью, он ни разу не счел нужным поправить редактора еженедельника «Футбол — хоккей» и специального корреспондента «Советского спорта» на чемпионате мира Филатова, который задал тон всей нашей футбольной прессе, рассматривая игру сборной СССР с бельгийцами как «нормальную, ничем не отягощенную, обстоятельную»? «Вот матч,— корреспондировал он, — в котором было забито сразу четыре гола, красивых и эффектных, и каждый из них мог бы украсить любой матч, каждый достоин и повторения по телевидению, и словесного описания!» И, чтобы уж ни у кого решительно не было и малейших сомнений в справедливости подобного анализа, восклицал: «Возможно, тон этих строк кому-то может показаться чересчур приподнятым, но, друзья, мы же с вами заждались такой победы!»

А ведь и матч с уругвайцами в Мехико вполне мог быть не проигран, если бы Качалин не расценивал победу над Бельгией, как это явствовало из его же заявлений для прессы, в духе восторженных откликов Филатова. Иначе он вряд ли бы, руководствуясь все той же расхожей мудростью: «От добра добра не ищут», спроецировал на матч с Уругваем «схему победы» над бельгийцами. Ведь это он сам еще до выхода своей команды на поле обрек ее на заведомо бесперспективную изнурительную борьбу за центр поля с техничными и жесткими одновременно уругвайцами ; сам выпустил джинна из бутылки, противопоставив сборной Уругвая с ее традиционно-оборонительным построением массированную же защиту.

Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что и в этой ситуации матч с Уругваем мог быть нашими футболистами не проигран. «Поле ровное, мяч круглый». Да и сколько раз мы видели с вами на футболе: одна команда играет и слаженней, и техничней, и острей, а результат ничейный. А то еще — от досады на невезенье — нелепейший гол пропустит. Но в том-то и дело, что сборная Уругвая, которую наши игроки, как свидетельствовал предварительный опрос, хотели видеть своей соперницей в четвертьфинале, не была на голову выше сборной СССР.