— А потом, ты же знаешь заповедь, — понизил голос Лукоянов, — нельзя на дело идти, когда ты уже душой не здесь. Помнишь Ваську Смородинова из третьей мотострелковой? Во! Полез в горы уже с предписаньем в кармане — заменщик в модуле ждал, водка на «отходную» затарена была… А он решил в благородство сыграть… Привезли со звездой во лбу — станешь тут суеверным!
Вадим эту историю знал. Что тут скажешь? Каждому — свое.
— Слушай, а может, мне «заболеть»? Начмед освобожденье сварганит… Обидно ведь: завтра был бы в Союзе…
Колков пожал плечами: Люлька можно понять и даже простить за мысли малодушные. Он свой отпуск честно заслужил. Не отсиживался по штабам, как некоторые…
— Ладно, что тут базарить, — неожиданно остыл капитан. — Первым делом, первым делом — самолеты… Собирай своих архаровцев. Через час выходим. До темноты надо успеть добраться до пятнадцатого блокпоста. Там оставим «броню», а сами рейдик по окрестным пригоркам произведем!
Что такое «рейдик» по-лукояновски и какие это «пригорки», Колкову объяснять не надо. Лукоянов не признает никаких запретов, действует всегда па свой страх и риск. Из времени суток предпочитает ночь. Для маршрута выбирает самые неприступные скалы. В полку шутят, что каждый солдат в разведроте уже давно выполнил норматив мастера спорта СССР по альпинизму! И шутка эта недалека от истины. Зато и воюет разведрота без потерь и возвращается всегда с трофеями. Царандоевцы рассказывают, что за голову Люлька «бородатые» кучу афганей обещают. А вот комполка даже к ордену его представить не хочет: уж больно «залётный’' этот капитан, непредсказуемый, и поддать — не дурак…
— Ну, что ж, рейдик так рейдик, — Вадим поднялся. У самого выхода спросил:
— Ты Иванова, лейтенанта, который пропал, случайно, не знаешь? Что за мужик?
— Нет, лично не знаком. Он только по замене прибыл, выпускник артиллерийского училища.
— Значит, прямо с корабля на бал! Совсем наши полководцы из ума выжили… Кто ж пацана необстрелянного сразу в рейд посылает?
— А тебя самого не так, что ли?
— Я — дело другое…
…В первый рейд Вадим Колков на самом деле попал, не успев выйти из вертолёта. Ступив на землю, на которой ему предстояло служить, удивился, что не спешит к нему с распростертыми объятиями заменщик, как пообещали в отделе кадров дивизии. Встречный солдат, у которого спросил, как найти комбата, торопливо объяснив, умчался, даже не задав офицеру традиционный вопрос: „Как там, в Союзе?“
Майора Игнатенко он отыскал в парке боевых машин. Тот уже собирался „оседлать“ бэтээр, отдавая какие-то распоряжения дежурному. Колков представился.
Суровое лицо комбата оживилось:
— Вот это подарок! Вы, Колков, как нельзя более кстати. Сейчас же отправляйтесь в третью роту поедете старшим машины. А чемоданчик свой можете у дежурного по парку оставить: будет в целости и сохранности… Вернемся, познакомимся поближе, а сейчас — некогда!
Вадим не успел задать Игнатенко вопрос, как ему ехать в рейд без оружия и экипировки. Тот ловко, словно обезьяна, вскарабкался на броню, и бронетранспортер, подняв облако едкой пыли, покатил к выходу. Колкову ничего не осталось, как, сдав дежурному на хранение свой нехитрый багаж, отправиться на поиски третьей роты.
Лейтенант, исполняющий обязанности ротного, со щеголеватыми вздёрнутыми усиками, в инструктаже, как и комбат, был краток:
— Едем на перехват каравана! По данным разведки, он будет проходить по нашей зоне. Пойдём на максимально возможной скорости. В движении необходимо строго держать дистанцию, идти колея в колею, следить за сигналами старшего колонны. Главное — никакой самодеятельности! Водитель машины Шорохов — парень опытный, в случае чего, подскажет. А сейчас — по машинам! Твой КамАЗ вон там!
В кабине Вадим попытался завязать разговор с Шороховым. Широкоплечий загорелый сержант оказался немногословен. Колков понял только, что батальон подняли по тревоге несколько часов назад, офицеров в роте не хватает, а его, Колкова, заменщик недавно угодил в госпиталь: подхватил то ли тиф, то ли лихорадку… Что же касается самого Шорохова, то он родом с Алтая, скоро на „дембель“. Служба здесь ему не то чтобы нравится, но жить можно. Комбат у них толковый — попусту солдата в пекло не пошлёт…
На этом красноречие Шорохова иссякло. Он надолго умолк, очевидно, считая, что и так выложил перед незнакомым офицером слишком много.
Сам Колков от быстрой смены событий и всего того, что он узнал, пребывал в некой прострации. Еще неделю назад он служил на Урале в гвардейской части, в воскресенье бегал на танцы в гарнизонный офицерский клуб. И вдруг — спешное оформление документов. Объяснили: вместо какого-то „отказника“. Семейного офицера без подготовки не пошлёшь: то у него жилья нет, то ребенок в садик не устроен. А Колков — холостой, с ним никаких проблем. Так стремительно и очутился в Афганистане…
Вадим смотрел в окно КамАЗа и не мог поверить, что все это происходит с ним. Что он едет по незнакомой земле. Что в любой миг может просвистеть пуля — и ничего больше для него не будет: ни неба, ни солнца, ни прошлого, ни будущего…
К настоящему Вадима вернул Шорохов:
— Товарищ старший лейтенант, Чертова пята!
Колонна в облаке пыли втягивалась на просторное плато, напоминающее коровье копыто. Вскоре пылевая завеса стала такой густой, что Шорохов включил стеклоочистители и фары.
— Дурное место, — сказал он, напряженно вглядываясь вперед. — Здесь всегда что-то случается…
— Что случается? — встрепенулся старший лейтенант. Шорохов не ответил. Впереди идущий бронетранспортер так резко затормозил, что только реакция сержанта спасла КамАЗ от столкновения.
— Ну, началось! — напряженно сказал водитель.
За стеклами кабины творилось и впрямь что-то невообразимое. То облако пыли, которое Вадим поначалу принял за шлейф от машин, не осело и тогда, когда колонна остановилась. Колков попытался опустить боковое стекло и выглянуть наружу.
— Не открывайте! Это — афганец, — остановил сержант. — Здесь он часто бывает. Раз проскочить не успели, теперь будем ждать, пока не закончится.
Тем временем в кабине стало совсем темно. Колкову, впервые попавшему в песчаную бурю, показалось, что ветер, как живое существо, стонет, воет, царапает по кабине тысячью когтистых лап, швыряет в стекла охапками песка, каменной крошки, раскачивает машину, как игрушку…
Афганец стих так же внезапно, как и начался. Взору старшего лейтенанта предстала экзотическая картина: увязшие по ступицы колес бэтээры и машины, покрытые красно-бурым налетом, стали похожи на доисторических чудовищ.
Еще некоторое время экипажи не подавали признаков жизни, словно всех унес с собой ураган. Первым человеком, появившимся перед КамАЗом, был Игнатенко. По колено проваливаясь в песке, комбат медленно продвигался вдоль колонны, энергичными жестами призывая подчиненных быстрее разгребать заносы. Поравнявшись с Колковым, он поднял руку с часами, давая понять, что они опаздывают.
…Что ещё запомнил Вадим из того первого рейда? Не найдя караван, который словно растворился в завихрениях афганца, колонна понуро возвращалась в гарнизон. Когда проходили мимо одного кишлака, серыми дувалами прилепившегося к склону хребта, случилось еще одно происшествие, потрясшее Колкова. Солдаты мотострелковой роты, шедшей впереди саперов, начали расстреливать всякую живность, попадавшую в поле зрения. Вадим видел, как полегло около десятка верблюдов, как заметались и бросились врассыпную перепуганные бараны, а один ягненок, потерявший мать, остался на месте, не зная, куда бежать… Снова заработал пулемет, ягненок как-то неестественно подпрыгнул и завалился набок.
— Зачем это они? — спросил Колков.
— Со злости, что караван не взяли, а может, так просто, чтоб поприкалываться, — объяснил Шорохов.
— Что ж офицеры их не удержат? Это же… Они же, как фашисты.
— Попробуйте, удержите. Это вам не Союз!
Потом Вадим обратил внимание, что номера стрелявших бронетранспортеров замазаны грязью, чтобы нельзя было определить, кто стрелял. Значит, всё-таки боятся…
…Ночью, уже на подходе к гарнизону, колонну обстреляли моджахеды. Обстреляли там, где, по утверждению Шорохова, с местными всегда были добрососедские отношения, и наши машины нападению никогда не подвергались. От пуль, к счастью, никто не пострадал. Правда, в борту своего
КамАЗа Вадим обнаружил три маленькие, аккуратные дырочки, безобидные на вид…
Возможно, это был обычный обстрел, совершенный какой-нибудь чужой бандой, но в сознании Колкова он почему-то соединился с убийством животных и с застигнувшим их на плато афганцем.
…Разведчики Лукоянова прочесывали ущелье уже вторые сутки. Никаких следов потерянного „Урагана“, никаких ответвлений дороги, узкой серебристой лентой петляющей по гигантскому каменному коридору. Короче — нулевой вариант.
К полудню лавиной навалилась усталость. Даже видавшие виды солдаты разведроты не выдерживали темпа, заданного их неукротимым капитаном. Про саперов Колкова и говорить нечего. Вадиму уже несколько часов приходилось тащить на себе часть амуниции рядового Кочнева — длинноногого, словно цапля, солдата. Второй подчиненный старшего лейтенанта — ефрейтор Мерзликин топал сейчас в авангарде рядом с проводником и ротным.
Привал устроили, взобравшись на высокую скалу. Так безопаснее.
Присев на круглый камень рядом с Люльком, Колков с наслаждением вытянул натруженные ноги:
— Какие планы, главком? Долго еще блукать думаешь?
— Какие тут планы… Надо на связь с „большой землёй“ выходить: может, у них что нового… — Чувствовалось, что Люлёк зол на весь мир. — Говорил же я тебе: не будет толку от этой командировки! Без настроения иду… Только отпуск мне обосрали… Эй, связь! Запроси „первого“, как у него…
Через несколько минут связист доложил:
— „Первый“ на связи, товарищ капитан!
Люлёк тут же завладел гарнитурой:
— Первый, первый, я — тринадцатый. Докладываю: у меня — пусто. Нахожусь в шестнадцатом квадрате у отметки семьсот двадцать восемь. Какие будут указания?..
Это „какие будут указания“ из его уст звучало примерно как отречение от престола коронованной особы. Впрочем, помимо признания в собственном бессилии, в словах капитана был и упрек пославшим роту без надлежащей подготовки в район, напичканный бандами и минными полями…
Наблюдая за ним, Вадим пытался угадать, как протекают переговоры с ЦБУ. По тому, как разгладились и снова собрались морщинки на переносице Люлька, догадался: разговор с „первым“ облегчения капитану не принёс. Но обстановку, похоже, всё-таки прояснил.
— Нашли железяку пропавшую! — возвращая наушники и микрофон связисту, сообщил капитан. — Без нас с тобой, Вадик, нашли, верст за тридцать отсюда… Вертолётчики обнаружили. А вот теперь опять мы потребовались: не могут обойтись без разведки! Приказано нам ждать „вертушку“ здесь. Полетим на место — там и разберемся во всем. А роту Борька поведет к дороге. Так что радуйся, старик: Аллах в лице комдива лаптям твоим даёт сегодня передышку, посылает за тобой железную птицу… Слышал анекдот про чукчу: „…железная птиса летит — экспедисыя называеса…“ — Люлёк нерадостно хохотнул и направился к сидящему в окружении солдат замполиту — старшему лейтенанту Борису Закатаеву.
Через четверть часа большая часть роты начала спуск вниз. На вершине остались Лукоянов с отделением разведчиков да Колков со своими саперами — больше Ми-8 в условиях высокогорья не поднимет.
„Вертушка“, поблескивая выпуклыми стеклами, зависла над ними, словно гигантская стрекоза. Лопасти несущего винта бешено молотили разреженный воздух, будто задались целью сдуть людей со скалы.
Борттехник по одному втянул их в салон. Командир вертолёта обернулся в отсек: всё ли в норме? — и, получив утвердительный знак Лукоянова, сдвинул рукоятку „шаг-газ“. Знакомая вершина за иллюминатором быстро поплыла назад, уменьшаясь в размерах.
Вадим с деланным безразличием уставился в окно. Летать вертолетами он не любил: постоянная вибрация, уши словно ватой набиты. Опять же, в полете не покидало назойливое ощущение, что он у кого-то на прицеле… Но к вертолетчикам он питал самое глубокое уважение. Хотя кто их в Афгане не уважает? Разве что „духи“? Да и те за каждого сбитого вертолётчика златые горы сулят… Тоже признак уважения, своеобразный, конечно.
Ободряя себя аргументом, что лучше плохо лететь, чем хорошо карабкаться но скалам, Вадим попытался сориентироваться на местности.
Ми-8 скользил над хребтом, окаймляющим ущелье так низко, что, казалось, шасси его вот-вот зацепятся за какую-нибудь вершину. Внизу, то появляясь, то исчезая под скалами, юлила дорожная лепта. Черными скелетами громоздились на обочинах останки сожженных „наливников“ и „бурбухаек“ — афганских грузовых фургонов. Чем выше в горы забиралось шоссе, тем чаще среди расстрелянной и подорванной техники попадались танки и бэтээры. Вадим видел, что война не обошла стороной и афганские селения, изредка проплывавшие под вертолетом. Разрушенные дувалы, завалившийся минарет, раскуроченные воронками ракет квадраты крестьянских полей, на которых даже в страду не заметно дехкан.
Еще год назад эта картина заставила бы его содрогнуться. А сейчас… Неужели так ожесточилась душа, что следы войны не воспринимаются как что-то ужасное?
Вертолёт сделал крен влево и, перевалив через хребет, пошёл на снижение.
— Вот он, наш „Ураган“, загорает, смотри! — Лукоянов прижался носом к стеклу иллюминатора и стал похож на мальчишку.
Вадим уже и сам разглядел сиротливо лежащий на покатом склоне неподалеку от небольшого кишлака объект их поисков — злосчастный „Ураган“. Машина застыла колёсами вверх, что действительно делало её чем-то напоминающим отпускницу на пляже. Только вот место для отдыха было неудачное: дикие горы вокруг, недружелюбного вида кишлак…
Сделав несколько кругов над поверженной машиной и не заметив ничего подозрительного, приземлились, не выключая двигателя, метрах в ста от „Урагана“.
Когда разведчики и саперы покинули борт, вертолет, натужно гудя, ушел в сторону заката, торопясь вернуться на аэродром до темноты.
— Ну что, Вадик, — сказал капитан, — теперь твоё слово! Посмотри, что с машиной. Если заминирована, не возись, лучше взорвём! А мы по округе побродим, в деревеньку наведаемся. Может, об экипаже узнаем… На всё у нас с тобой пара часов. А там пойдём к дороге. „Первый“ обещал „броню“ послать… Ну, давай, трудись! Да смотри, поосторожней! Я за тебя отвечаю…
— С какой это стати грозу душманов на лирику потянуло? — беззлобно огрызнулся Вадим. — Ты лучше за своими суперменами поглядывай, чтобы пальбу не открывали, а то мы и так „вертушкой“ всех местных всполошили.
— Ну, пока. — Оставив двух автоматчиков для прикрытия саперов, Люлёк с разведчиками направился к кишлаку по руслу пересохшего арыка.
Вадим отправил Кочнева проверить, нет ли мин на склоне вокруг „Урагана“, а сам вместе с Мерзликиным направился к кабине. Двигался не спеша, словно рентгеном, ощупывая взглядом каждую пядь каменистого грунта. Мерзликин шел поодаль, таща на плече миноискатель и щуп, от которых среди этих камней толку мало… Здесь, как пел Высоцкий, надеяться надо только „на зоркость глаза и цепкость рук“.
У машины Вадим сделал знак ефрейтору остановиться, а сам стал продвигаться к кабине, время от времени замирая на месте и внимательно разглядывая „Ураган“. Поверхностный осмотр удивил: несмотря на неестественное положение, машина почти не пострадала, ни пулевых пробоин, ни вмятин, даже остекление кабины — в целости и сохранности. Дверцы не деформированы. По всей видимости, их можно без труда открыть. Но делать этого он не стал: дверцы — излюбленный прием душманских минеров. Присев возле одной на корточки, он удовлетворенно прищелкнул языком: так и есть — растяжка. Тонкая, как струна, стальная проволока, прикрепленная изнутри к дверной ручке, другим своим концом пряталась в дальнем углу кабины под кучей ветоши. Что там: мина, фугас? Всё равно. Примитив, грубая работа, рассчитанная на дилетанта. Торопились „духи“: ловушка получилась неудачной. Хотя подрывники моджахедов и так изобретательностью не блещут: ставят мины, словно по заранее полученной инструкции, прямолинейно, однообразно. Если и попадётся какая-то закавыка, считай, наёмники-профессионалы поработали… Но сегодня разминирование его не волнует. Задача прямо противоположная: осмотреть „Ураган“ и, убедившись, что машина не разграблена, подготовить к уничтожению!
Подозвав Мерзликина, поставил диагноз:
— Растяжка. Будем взрывать! Тащи ПТМ…
Пока возились с установкой противотанковой мины, возвратилась группа Лукоянова. Разведчики привели с собой старика, вылитого Хоттабыча: седая борода, тюрбан, длинная холщовая рубаха, шаровары. Только туфель с загнутыми носками нет — старик бос.
Наши герои-разведчики „языка“ взяли! — съехидничал Вадим.
— Что с машиной? — не удосужился обидеться капитан.
— Цела. Но заминирована: мина или фугас па растяжке. Мы в довесок ПТМ установили… Рванет, стоит только в кабину сунуться! Так что готовы хоть сейчас взрывать, хоть „душкам“ в подарок оставить. Как прикажете, товарищ начальник…
— Добро! — кивнул Люлёк и наконец-то прореагировал на колкость Вадима. — Старик, что с нами — кадр ценный! Аксакал. По его словам, он — единственный взрослый мужчина в кишлаке, остальных моджахеды угнали в горы…
— Так зачем вы его притащили? — спросил Колков, продолжая разглядывать старого афганца, который стоял безучастный, точно идол.
А затем, что он говорит… Одним словом, слышал пальбу здесь несколько дней назад. И еще — видел, как душманы увели каких-то людей в горы… Уразумел? Старик — свидетель (и, может, единственный) того, что приключилось с „Ураганом“. Правильно я понял, золотце? — повернулся Лукоянов к одному из разведчиков, таджику по имени Телло[4].
Солдат заговорил со стариком. Каменная маска па лице аксакала дрогнула, и он ответил голосом скрипучим, как несмазанная арба.
— Там выше по склону стреляли чужие люди, — перевел Телло.
— Что ж, посмотрим…
— А не засада это, Валера?
— Засада — не засада, а лейтенанта с солдатом нам искать! — Люльку и самому не хотелось лезть в горы по одному лишь утверждению незнакомого старика, но задачу надо выполнять: Иванова с водителем, кроме них, разыскивать никто не будет.
— Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант! — неожиданно раздался голос Кочнева. — Там, там… — солдат не мог подобрать нужных слов.
— Где там? Да говори же разборчиво, боец, что ты кашу жуешь! — по способности возвращать младшим по званию присутствие духа с Лукояновым вряд ли кто-то мог сравниться.
— Я нашёл… руку нашел… человеческую… — сделав несколько судорожных глотательных движений, выдавил сапёр.
— Человеческую?.. А какие ещё бывают? — усмехнулся Лукоянов и добавил строго: — Ладно, показывай!
Капитан и Колков зашагали вслед за Кочневым вверх по склону. Тот всё ещё путано рассказал, что, проверяя по приказу старшего лейтенанта окрестности, обнаружил обрубок чьей-то руки.
Место, на которое привел сапёр, оказалось небольшой пологой площадкой с вытоптанной травой. Среди мелких камней тускло поблескивали латунные гильзы. Лукоянов поднял одну:
— От АКМСа…
Кочнев остановился на краю площадки — здесь.
Офицеры увидели скрюченную кисть, которая, словно живая, притаилась сбоку от рыжего валуна. Палящее солнце сделало уже своё дело: от обрубка исходил тяжелый запах, вокруг роились мухи.