Предпоследняя правда

Когда железобетонное лицо Тэлбота Янси — лицо человека, который выше их всех — наконец исчезло с экрана, и светящаяся поверхность вновь стала серой, комиссар Дейл Нуньес вскочил с кресла и объявил, обращаясь ко всем присутствующим:

— А теперь, ребята, ваши вопросы.

Слушатели оставались безучастными — в той мере, настолько это могло сойти с рук.

На правах народного избранника Николас встал и обратился Дейлу:

— Нам нужно провести совещание с правительством Эстес-Парка, — сказал он.

Откуда-то из задних рядов, чей-то голос — то ли мужской, то ли женский — резко спросил:

— Президент Сент-Джеймс, это правда, что Соуза умер? Я вижу здесь доктора Тай.

— Да, это правда, — ответил Николас. — Но он в глубокой заморозке, так что у нас еще осталась надежда. А теперь, друзья, давайте обсудим то, что сказал Протектор. Перед его выступлением вы видели взятие и уничтожение Детройта. Вам отлично известно, что мы не справляемся с планом — в этом месяце мы должны поставить двадцать пять «жестяных дев», а в следующем…

— В каком еще следующем? — перебил его кто-то из середины зала. В голосе сквозило отчаяние и безнадежность. — В следующем месяце нас уже не будет.

— Допускаю, — ответил Николас. — Но эту ревизию мы переживем. Позвольте напомнить вам кое-что. Первое взыскание — это снижение пищевого рациона на пять процентов. Затем нам начнут присылать призывные повестки, и только если эти меры не подействуют, к расстрелу приговорят каждого десятого — но не более. И лишь в том случае, если мы на протяжении трех месяцев не будем справляться с планом, нас, возможно — подчеркиваю, возможно, — закроют. Даже в этом случае у нас остается право обратиться в Верховный суд Эстес-Парка. Могу вас заверить: прежде чем подчиниться решению о полном закрытии, мы обязательно воспользуемся этой возможностью.

— А повторный запрос на замену главного механика уже направляли? — послышался еще чей-то голос.

— Да, — ответил Николас. Вот только на всем белом свете второго такого, как Мори Соуза, больше не сыщешь, подумал он. Разве что в других убежищах. Притом, что из… дай бог памяти, сколько их там всего? — из ста шестидесяти тысяч «термитников» в Западном полушарии ни в одном даже говорить не захотят о том, чтобы отпустить действительно стоящего главного механика. А для этого надо еще связаться хотя бы с несколькими из них. Вот, например, пять лет назад ребята из «Джуди Гарленд» — того «термитника», что к северу от нас, — пробурили горизонтальную шахту, добрались до нас и молили — буквально молили — одолжить им на время Соузу. Всего-то на месяц. Мы твердо сказали «нет».

— Отлично, — поспешил вмешаться комиссар Нуньес: по доброй воле никто вопросов по теме не задавал. — Проведем летучку, чтобы убедиться, насколько до вас дошли слова Протектора, — он ткнул пальцем в сторону молодой супружеской пары. — Что послужило причиной прорыва нашего защитного экрана вокруг Детройта? Встаньте, пожалуйста, и назовитесь.

Молодожены неохотно поднялись с мест, муж ответил:

— Джек и Мира Фрэнкис. Причиной поражения стало применение Нар-Демом новой ракеты-распылителя «Галатея Тип-3», действующей на субмолекулярном уровне. Я так думаю. Что-то вроде этого.

Он с несчастным видом уселся обратно и усадил супругу.

— Неплохо, — кивнул Нуньес — объяснение было вполне удовлетворительным. — А почему Нар-Дему временно удалось опередить нас в военных технологиях? — он окинул взглядом зал, выбирая следующую жертву. — Может быть, это вызвано промахами нашего руководства?

Поднялась женщина средних лет — явно старая дева.

— Мисс Гертруда Праут. Нет, скорее всего, руководство тут ни при чем, — выпалила она и плюхнулась обратно в кресло.

— Тогда в чем же дело? — произнес Нуньес, по-прежнему обращаясь к ней. — И будьте добры, мадам, прежде чем ответить, встаньте. Благодарю вас.

Мисс Праут неохотно поднялась.

— Может быть, это мы что-то упустили? — подсказал Нуньес. — Я имею в виду не наш «термитник», а всех нас, жителей подземелья, производителей военной техники, в целом.

— Да-да, — покорно, срывающимся голосом подтвердила мисс Праут, — Мы не сумели произвести… — она запнулась, тщетно пытаясь припомнить, что именно. Повисла напряженная, неловкая пауза.

Николас не выдержал.

— Друзья, мы производим основное орудие войны. Ведь «жестянки» могут жить в радиоактивных зонах, на территориях, зараженных самыми разными формами смертоносных бактерий, переносить воздействие вещества, разрушающего хлинэстеразу…

— Холинэстеразу, — поправил его Нуньес.

— …и только благодаря этому мы все еще живы. Этим устройствам, собранным в наших цехах, мы обязаны жизнью — во всех смыслах. Вот что хотел сказать комиссар Нуньес. Необходимо понять, почему мы должны…

— Я сам справлюсь, — негромко заметил Нуньес.

— Нет, Дейл. Позволь уж мне.

— Ты уже сделал одно непатриотичное заявление. Газ, который разрушает холин, изобрели американцы. А посему я приказываю тебе сесть на место.

— Ради бога, — возразил Николас. — Я отказываюсь подчиниться. Люди устали, и сейчас не место и не время для придирок. Смерть Соузы…

— Нет, как раз самое время, — заявил Нуньес. — Я учился в берлинском психиатрическом «Ваффен-Институте» под руководством самой миссис Морген — а там знают свое дело.

Он повысил голос, обращаясь к аудитории:

— Как вы все понимаете, наш главный механик…

— Знаешь, комиссар? — весьма недружелюбно крикнул кто-то из зала. — То есть пол-ком Нуньес, сэр… Давай мы дадим тебе мешок репы и посмотрим, сможешь ли ты выдавить из нее бутылку крови. Идет?

Люди в зале начали одобрительно перешептываться.

— Я же предупреждал, — заметил Николас, глядя, как комиссар, весь пунцовый от негодования, судорожно впился в свои конспекты скрюченными пальцами. — Может, все-таки отпустим людей по домам?

— Между избранным вами президентом и мной возникли некоторые разногласия, — громко объявил Нуньес. — Чтобы прийти к компромиссу, я задам всего один вопрос.

Он помолчал, обводя глазами зал. Присутствующие устало и со страхом смотрели на него. Толпа, которая только что объединилась, превратившись в агрессивное сканирующее существо, смолкла. Нуньес сделал их, потому что Нуньес — единственный в убежище — был не гражданином, а чиновником Зап-Дема. Ему стоит только скомандовать, и в «термитник» по шахте тут же спустятся полицейские — правда, люди, а не роботы. Но если у Броуза, паче чаяния, под рукой не окажется полицейских, то обитателям бункера придется иметь дело со штурмовой командой закаленных в битвах «жестяных дев».

— Итак, — объявил Николас, — комиссар задаст еще один вопрос. Последний. А потом — слава тебе, Господи, — мы все наконец отправимся баиньки, — и уселся обратно в кресло.

Нуньес выдержал паузу.

— Как, — тихо, ледяным тоном спросил он, — нам искупить свою вину перед мистером Янси?

Николас беззвучно застонал. Но никто, даже он сам, не имел законной — равно как и какой-либо другой — власти остановить этого человека, которого чей-то насмешливый голос из зала только что так корректно назвал пол-комом. Но так ли плох Закон? Именно комиссар Нуньес был живым связующим звеном между «термитником» и правительством Эстес-Парка; в идеале, через Нуньеса они получали возможность принимать запросы и обсуждать проблемы с другими убежищами и правительством — даже сейчас, в пекле мировой войны.

Вот только «термитов» раздражал напор Дейла Нуньеса. Комиссар привык всегда поступать так, как он считал нужным, — вернее, так, как считало нужным его начальство наверху. Сегодняшний случай с собранием после отбоя был весьма показателен. С другой стороны, какова альтернатива?

Однажды кое-кто — он тут же огромным усилием воли заставил себя навсегда забыть имена этих людей — сделал Николасу заманчивое предложение: что, если как-нибудь ночью полком исчезнет без лишнего шума? Нет, ответил тогда Николас. Это ничего не даст. Потому что они тут же пришлют другого. Кроме того, Дейл Нуньес все-таки человек. А не безликая сила. Или вы хотите, чтобы Эстес-Парк был для вас просто силой, которая обращается к вам с телеэкранов? Хотите видеть и слышать — но не иметь возможности что-то сказать в ответ?

Поэтому, хотя комиссар Нуньес напоминал прыщ на ровном месте, Николас признавал необходимость его присутствия в «Томе Миксе». Тех радикалов, которые явились к нему тогда на ночь глядя и предложили простое и действенное решение этой проблемы, ему удалось переубедить — во всяком случае, он очень на это надеялся.

Во всяком случае, Нуньес все еще был жив. Не исключено, что именно его доводы заставили радикалов отказаться от этой идеи… а ведь это было аж три года назад, когда Нуньес впервые проявил свою чрезмерную ретивость.

Догадывался ли об этом сам Нуньес? Представлял ли, что находится в двух шагах от гибели и что некто иной, как Николас, убедил тех людей не трогать его?

Интересно узнать, какова была бы реакция Нуньеса, узнай он обо всем. Благодарность?

Или — презрение.

В этот момент Кэрол сделала жест в его сторону. Она подзывала его — прямо на глазах у всех присутствующих в Оргзале! Пока Нуньес шарил по рядам глазами, выбирая очередную жертву, Кэрол — невероятно! — сигналила Николасу, что он должен немедленно выйти вместе с ней.

Призывные жесты доктора привлекли внимание не только Николаса, но и его жены. Рита тут же сделала каменное лицо и уставилась куда-то поверх головы Кэрол, словно ничего не заметила. Дейл Нуньес, который как раз выбрал цель, тоже заметил ее жестикуляцию и нахмурился.

Однако Николас послушно встал и, сопровождаемый Кэрол, покинул Оргзал. Они вышли в пустынный коридор, где не было никого, кроме них.

— Во имя всего святого, — спросил он, когда они остановились, — что тебе нужно?

Взгляд, брошенный им вслед Нуньесом, был весьма красноречив… Похоже, ему предстоит услышать от комиссара много интересного.

— Хочу, чтобы ты заверил свидетельство о смерти, — сказала Кэрол, направляясь к лифту. — Бедный старина Мори…

— Но с чего такая спешка? — она явно не договаривала, и он это знал.

Кэрол не ответила, и всю дорогу до клиники они не сказали друг другу ни слова — пока не зашли в холодильный отсек, где лежало застывшее тело. Бросив беглый взгляд под простыню, он закрыл камеру и одну за другой подписал справки, которые Кэрол уже разложила рядом. Пять экземпляров, аккуратно отпечатанные, готовые к отправке наверх по видлайну, где их примут бюрократы.

И тут Кэрол расстегнула пуговицу своего белоснежного халата и вытащила крошечный электронный прибор, в котором Николас мгновенно узнал потайной диктофон. Она вынула из него катушку с пленкой, отперла маленький сейф с выдвижными ящичками, предназначенный для медикаментов, — и его изумленному взгляду предстал целый набор таких же катушек и другие электронные устройства. Ни одно из которых, насколько он мог судить, не имело ни малейшего отношения к медицине.

— И как это понимать? — спросил он, на сей раз уже более спокойно. Очевидно, она хотела, чтобы он увидел все это — и диктофон, и хранилище бобинок, которые она держала подальше от посторонних глаз. Он знал Кэрол так же хорошо, так же близко, как и все прочие обитатели «Тома Микса». Это что-то новенькое.

— Я записала речь Янси, — сказала Кэрол. — Ну, ту ее часть, при которой присутствовала.

— А остальные катушки?

— Тоже Янси. Предыдущие речи. За весь последний год.

— А разве это законно?

Кэрол сложила все копии свидетельства о смерти Мори Соузы и вставила в ксерокс-передатчик, который по проводам передаст в архивы Эстес-Парка.

— Вообще-то, да. Я узнавала.

Николас вздохнул с облегчением:

— Иногда мне начинает казаться, что у тебя не все дома.

Ее мысли всегда текли в каком-то необычном, странном направлении, вспыхивая и отражая всю полноту ее внутренней вселенной, каждый раз безмерно удивляя Николаса. Ему было не угнаться за этим течением, и это порождало нечто вроде благоговейного трепета.

— Объясни.

— Ты обратил внимание, что он несколько раз использовал французское выражение coup de grace — «решающий удар»? В конце февраля он произносил последнее слово как «грае». А в марте… — она достала из сейфа таблицу с примерами и сверилась с ней. — Вот, пожалуйста, двенадцатое марта. Произнес «ку де гра». Затем, в апреле, пятнадцатого, снова прозвучало «грае», — она подняла глаза и пристально взглянула на Николаса.

Он устало и раздраженно пожал плечами.

— Слушай, можно я пойду спать? Давай обсудим это как-нибудь в другой…

— Далее, — непреклонно продолжала Кэрол, — третьего мая в своей очередной речи он снова использовал это выражение. Достопамятная речь, в которой он объявил, что Ленинград практически уничтожен, — она бросила взгляд в таблицу. — Судя по всему, «ку де гра». Без буквы «с». То есть вернулся к самой ранней форме произношения, — она сунула таблицу обратно в сейф и заперла его. Николас отметил, что замок отпирался и запирался не только обычным ключом, но еще и сканировал отпечатки ее пальцев. Даже если заполучить дубликат ключа — или ее собственный ключ — отпереть сейф не удастся. Открыть его может только она сама.

— Ну и что?

Кэрол ответила:

— Сама не знаю, но это неспроста. Кто ведет наземную войну?

— «Жестянки».

— А где же люди?

— Слушай, ты прямо комиссар Нуньес номер два — допрашиваешь людей после отбоя, когда им уже давно пора быть в…

— Все люди живут в «термитниках», — продолжала Кэрол. — Под землей. Ну, как мы. Но если ты подаешь заявку на артифорг, тебе отвечают, что их поставляют исключительно в военные госпитали — по всей видимости, они находятся на поверхности.

— Даже не знаю, что сказать, — пробормотал он. — Мне вообще плевать, где они — эти самые госпитали. Меня волнует только одно: они пользуются определенными преимуществами, а мы — нет.

— Но ведь войну ведут жестянки. Кто тогда лечится в военных госпиталях? Жестянки? Нет. Поврежденные жестянки поступают в ремонтные мастерские под землю — например, к нам. Но «жестяная дева» — это конструкция из металла, и поджелудочной железы у нее нет. Разумеется, на поверхности есть живые люди, хотя их очень немного. Например, правительство Эстес-Парка. А в Нар-Деме — советское правительство. Хочешь сказать, все эти поджелудочные железы — для них?

Он молчал. Кэрол совершенно озадачила его.

— Нет, — продолжала она, — здесь что-то не так. Нет никаких военных госпиталей, поскольку снаружи нет ни гражданского населения, ни живых солдат, которые могли бы получить ранения во время военных действий и нуждались бы в артифоргах. И тем не менее они отказываются присылать нам артифорги. Они отказали мне, когда я просила поджелудочную для Соузы. Хотя им отлично известно: без Соузы нам не выжить. Подумай над этим, Ник.

— Хм-м-м… — это все, что он мог сказать.

— Знаешь, Ник, — спокойно сказала Кэрол, — тебе придется придумать что-нибудь поумнее, чем «хм-м-м». Причем, очень скоро.

Глава 4

На следующее утро, едва открыв глаза, Рита заявила:

— Я видела, как ты вчера ушел с этой… как ее… Кэрол Тай. Как это понимать?

Николас, заспанный и помятый — его лишили возможности даже ополоснуть лицо холодной водой, не говоря уже о том, чтобы побриться и почистить зубы, — проворчал:

— Надо было заверить свидетельства о смерти Соузы. Вот и все дела.

Он прошлепал к ванной, которой помимо них с Ритой пользовались их соседи справа, и обнаружил, что дверь заперта.

— Ну ладно, Стью, — проворчал он. — Хорош скрестись, открывай.

Дверь открылась. Как и ожидалось, в ванной находился младший брат Николаса. Стоя перед зеркалом, он с виноватым видом соскребал с подбородка все, что там успело вырасти.

— Не обращай на меня внимания, — сказал Стью. — Заходи и…

Из комнатки Стью донесся визгливый голосок Эдит, его жены:

— Мы сегодня первые, Ник! Вчера твоя женушка весь вечер там полоскалась. Думаю, ты можешь подождать.

Ник покорно закрыл дверь ванной и поплелся на кухню — слава богу, она принадлежала только им с Ритой — и поставил кофейник на плиту. Пришлось разогревать вчерашний кофе — на то, чтобы сварить свежий, просто не хватило бы энергии. В любом случае синтетических зерен оставалось всего ничего. Их все равно не хватит до конца месяца. Опять придется канючить, одалживаться или меняться с другими «термитами», отдавать сахар — они с Ритой почти его не употребляли, — чтобы получить эти странные коричневые эрзац-зернышки.

А ведь он мог пить кофе до бесконечности. О да. Если бы была возможность. Но, как и все прочее, кофе — или, как его именовали в накладных, «син. коф. зрн.» — выдавалось строго по спискам, в строго ограниченном количестве. За эти годы он научился с этим мириться — на уровне разума. Но организм страстно требовал больше.