Помоги проекту - поделись книгой:
Гэрет Д. Уильямс
Огромная рука, протянувшаяся с неба. (История Парлэйна)[1]
Погребальный костер был впечатляющим. Судя по слухам, потребовалось три дня, чтобы сложить его. Каждый кусочек дерева был покрыт резьбой или отмечен как–то еще. Стихи, воспоминания или же памятные символы. Это будет погребение, подобного которому не видели прежде — и не увидят вновь.
Она лежала на вершине костра, тело ее было облачено в простое белое платье, ее единственным украшением была простая цепочка. Ее строгая простота контрастировала с пышностью похорон — но именно этого стоило ожидать.
Траур длился целую неделю. Серый Совет не собирался, и каждый входивший в него скрылся, чтобы медитировать в одиночестве. Каста мастеров возводила памятные знаки. В любой столице, городе или поселке по всей планете теперь стояла статуя, стелла, или же какой–то еще памятник в ее честь. Воины отложили свои денн'бок и удалились для медитации, или же готовились стать почетной стражей на похоронах. Каста жрецов говорила о ней в своих молитвах, и в честь ее было дано множество обетов и принято паломничеств. Всем на планете, от мала до велика, нашлась какое–то дело, у всех была своя работа.
У всех, кроме одного.
Он пришел, едва не опоздав на похороны, как раз перед восходом третьей луны, незадолго до того, как был зажжен погребальный костер. Перед этим были дни медитаций и молитв, и сам ритуал занял почти целый день. Многие произносили речи, возрождая свои воспоминания о ее красоте, ее доброте, ее отваге. Старые истории были рассказаны вновь, и местами они были далеки от порой неприятной правды.
Главные тяготы ораторства, разумеется, достались Немейну, и Сатай в белой мантии не раз был вынужден удерживать себя от слез. Его самая талантливая, несмотря на юность, ученица сказала простые, трогательные слова, что заставили каждого в толпе понять, что Катренн была дочерью, достойной своей матери.
Потом появился он.
Он ясно был виден всем собравшимся. Выше ростом, чем большинство минбарцев, двигался он с легкой грацией вышколенного воина, и держался с уверенностью, с которой могли бы поспорить немногие из их касты. Одет он был в черное с серебром своей касты — не в белую траурную мантию. Его одежда была чистой, но явно не новой, материя была потерта, кое–где порвана и залатана наспех. Он даже нес с собой денн'бок. Лишь те воины кто не раз встречался с ней пришли на похороны с оружием, и они оставили его поодаль.
В первый раз за многие годы он вернулся на Минбар — и он вернулся изменившимся. Не по внешности, но по манере держаться. Он ушел, еще не испытав себя — уже не наивным новичком, но во многом неопытным. Теперь он действительно был мужчиной и воином.
Немало стариков и старух побледнели, взглянув на него. Пожилой, но все еще крепкий Рашок из дома Дош сморгнул, прежде чем уверился, что смотрит не на привидение. Немейн на минуту прервал свою речь, ибо его взгляд затуманился — не слезами печали, но гневом... и чуть–чуть — страхом.
Он мог бы быть призраком — явившимся многим, надеявшимся что он умер. Лишь одна увидевшая его искренне улыбалась.
Катренн совершенно не была удивлена.
Парлэйн из Клинков Ветра успел придти на похороны его матери.
— Они не ожидали увидеть тебя здесь.
Языки пламени, в конце концов, умерли. На это ушло несколько часов. Пламя, должно быть, было видно за несколько лиг. Другие, меньшие, костры были зажжены повсюду на планете, и даже вне ее. Это было памятником — из тех, что не больше увидят вновь.
Парлэйн чувствовал неприязнь ко всему этому. Дело было не в славе. Его мать была знаменита, могущественна, в истинном смысле этого слова — лорд для них всех. Она заслужила погребальный костер, подобающий императору. Парлонн сжег целый замок ради ее отца, и она была достойна не меньшего.
Его раздражала публичность всего этого. Печаль должна быть личной. На похоронах лорда должны присутствовать лишь самые близкие ему. На похоронах матери место ее детям. Позволить им — всем, кто никогда не знал ее — проливать слезы по ней...
Это отдавало насмешкой.
Тем не менее, остальные из их семьи были на главных ролях. Вашок, как он знал, организовывал церемонию в Тузаноре. Затренн закладывала храм на пепелище Ашинагачи. Остальные были где–то еще, каждый был на виду, печаль каждого отражалась в его народе...
Каждого — кроме него, мрачной семейной тени.
— Уверен, что не ожидали. — сказал он оглядывая все еще не разошедшуюся толпу. Они разбивались на маленькие группки, разговаривали вполголоса. Он заметил Рашока и Немейна, негромко разговаривавших и украдкой бросавших взгляды в его направлении. — Никто не посчитал нужным мне сообщить.
— Я рада что ты пришел.
Он посмотрел на сестру.
— Хоть кто–то нашелся...
Катренн была почти что копией матери. Высокая, гибкая и изящная, с живыми зелеными глазами и длинными тонкими пальцами. Она произнесла поминальную речь чистым, твердым голосом, и хоть в словах ее звенела печаль, она оставалась тверда. Она смотрела на множество людей и находила слова чтобы описать то, что чувствовали они.
— В своем роде это была отвага, которую оценит даже воин.
Он не сознавал что говорит вслух, пока она не поблагодарила его. Он взглянул на нее и она протянула тонкую руку. Он протянул свою и их пальцы соприкоснулись. Они долго стояли так, в жесте более близком чем любые объятия, пока он не отступил.
Он выглядел совершенно непохоже на нее, настолько, что не знавший этого — не мог бы посчитать их родней. Она была даже выше, чем он, но он был крепче сложен, мускулист, широк в кости и смугл. Он никогда не был элегантен или же красив. Первому он учился как только мог, но покуда становилось лучше его владение телом, его вид становился все хуже. Длинный шрам рассекал его лоб, нос был сломан и сросся неправильно, а сбоку на шее осталась метка от старого ожога.
А самыми малыми ранами — и все же самыми значительными, памятными и говорящими были два тонких, почти незаметных шрама книзу от глаз.
Кое–кто из старых воинов, старой гвардии, люди вроде Немейна и Рашока в особенности, казалось, узнавали в нем кого–то другого. Он встретил однажды в окрестностях Тузанора отошедшего от дел воина, который говорил с ним полчаса — с почтением и почти что благоговением — считая его кем–то другим. Парлэйн не питал иллюзий — кем именно.
Достаточно скверно носить имя предателей, но ему достался, к тому же, и облик предателя, и на взгляд прочих — это дало ему и душу предателей. Не стоило удивляться, что ему не сообщили о смерти матери.
Ходили слухи, вечные слухи... Его внешность, его повадки... Никто не желал верить, что она была неверна. Только не ему. Но есть и другие пути зачать ребенка, а чудовище вроде Предателя могло быть способно на все... даже на насилие.
Слухи ходят всегда.
— Как ты? — наконец спросила Катренн.
— Занят. — ответил он. — Нам удалось уничтожить гнездо Заркхеба в астероидах Хайкио несколько недель назад. Маркабы заплатили достаточно, чтобы мы могли отдохнуть. В любом случае, у нас была масса ремонта, а Тамекан с Рикайджи были ранены. Там мы и услышали...
Разговаривая, он внимательно следил за ее реакцией. Смятение, которого он и ожидал, было на месте — проблеск неприязни в ее взгляде. Конечно, же — война закончена. Официально ныне не было оставшихся в живых слуг Теней, а если и оставались — то это была забота Рейнджеров.
И ни один Рейджер не пал бы настолько низко, чтобы принимать плату от чужаков.
— Как Рикайджи? — спросила Катренн — Это было не серьезно?
— Один из Заркхеба рванул ее за руку. Мы думали что придется ее ампутировать, но она выздоровела. Она сильна. — Он говорил с гордостью и знал, что Катренн разделяет ее. Рикайджи и она были лучшими подругами, прежде чем что–то разлучило их.
Прежде, чем он встал между ними.
Они продолжали говорить, хотя он обходил в разговоре свои нынешние заботы. Он не сказал о своем гневе от того, как смотрели на него Рашок или Немейн. Он не вспоминал о том, как с самого рождения был предвзят к нему Рашок. Он не говорил о войне или своих шрамах.
Они говорили, по большей части, о ее жизни, о своих родичах, о ее учебе в Храме, о ее надеждах быть представленной в Серый Совет. Они говорили о политике и он деликатно навел справки о некоторых старых знакомых, которые, как он знал, никогда больше не станут разговаривать с ним. Они говорили о матери и в первый раз за эту ночь Парлэйн почувствовал что–то кроме гнева. Катренн даже заговорила о своем неспешно развивающемся романе с сыном Рашока, Деруланом — и Парлэйн был первым, кому она рассказала об этом,
А потом у них кончились темы для разговора.
— Я рада, что ты пришел. — сказала она, наконец. — Без тебя все это было бы... неправильным.
— Ты единственная. — ответил он. — Сколько осталось, хотел бы я знать, до того как я буду вычеркнут из истории? Я видел один из докладов о войне. Они уже изменяют события. Та версия, что я видел, утверждала что Вален штурмовал За'Ха'Дум, чтобы спасти мать.
Вален. Парлэйн никогда не называл его "отец". Никогда. Даже до того, как тот ушел.
— Мама никогда не рассказывала нам об этом.
— Она рассказала мне. — подчеркнул он. — Она рассказала мне все.
Он прикрыл глаза.
— Ты всегда был ее любимчиком.
Он вскинул взгляд.
— Что?
— Мы все знали. Она чувствовала к тебе что–то, чего не находилось для остальных. Не думаю, что кто–либо из нас знал — почему, но мы все знали. Даже отец знал. Вот почему кое–кто из младших, особенно Вашок, так обижен на тебя.
— Я этого не знал. Я вспоминаю истории, которые она рассказала мне.
— О нем.
— О Маррэйне. — Он нарочно подчеркнуто произнес имя. — И Парлонне. Она назвала меня в честь их обоих. Я привык думать, что она так поступила потому что ненавидела меня, и хотела уязвить меня именами тех предателей. Но потом я понял. — Он вздохнул. — Мне понадобилось столько времени...
— Что ты понял?
— Она сделала так, чтобы почтить их. Она любила их. Она рассказала мне это. Они оба так много значили для нее. Я, в конце концов, понял — она выбрала мне имя, чтобы почтить их. Она называла первенца в честь тех двоих, что она любила. Не в честь Валена — в их честь. Это благословение, а не проклятие.
— С этим согласится не всякий.
— Мне все равно. — Он медленно и осторожно коснулся своих шрамов морр'дэчай. — Мне не хватает ее, Катренн.
— Как и мне.
— Ты хорошо держалась. Я горжусь тобой.
— Береги себя. — прошептала она.
Он улыбнулся.
— Я умру, когда придет время. Я не боюсь. Мне будет не хватать тебя, сестренка.
Он ушел много более скрытно, чем появился. И она больше не увидит его.
Их было семеро, включая самого Парлэйна. У них было много имен. Официально они были Серебряным Советом, рукой самого Серого Совета. Официально они были специальным подразделением войск Минбара, ориентированным на взаимодействие с чужими расами и поддержание порядка и стабильности в опасно неспокойных местах.
Неофициально, разумеется, лишь Дераннимер выказывала им какое–то уважение. Остальной Серый Совет презирал их, но никто из них не мог ей перечить, и к тому же большинство было согласно, что чем дальше от Минбара будут подобные типы — тем лучше.
Парлэйн ожидал, что очень скоро положение изменится.
Не то, чтобы его это беспокоило. Он, все они, будут делать то, что делают, с поддержкой Серого Совета, кого угодно, или же без нее. Но, тем не менее, это будет болезненно. Отречься от их связи с Серым Советом значило отречься от их статуса минбарцев. Они станут изгнанниками, лишенными клана и родни, без корней, без истоков и дома который могут назвать своим.
Это будет больно, но они справятся.
У них было много имен, но сам Парлэйн придумал то, которое к ним привязалось.
Они были Отрядом Хаоса.
Каждый из них был в каком–то роде изгоем. Тамекан хотел быть судьей до того как его денн'бок был сломан в стычке а он попал в опалу. Иннакен готовился стать врачом, пока не исчезла женщина которую он любил и долгие поиски стоили ему большей части себя. Когда он, в конце концов, нашел ее, то покинул ее без надежды вернуться.
Таданакенн была, как всегда, загадочна, гибка, грациозна — все что угодно, только не изгнанный Клинок Ветра, которым она назвалась; впрочем, это не имело значения. Ее причины касались только ее. Тетсукен всегда был слишком необузданн по сравнению со своим отцом — знаменитым ученым, и со смертью его отца больше никто не мог его терпеть.
Такуэн преследовали деяния ее деда, совершенные им во времена войны. Он последовал за Хантибаном, а позже — за Парлонном, и никто не хотел поверить, что она вовсе не столь же вероломна, какими были они.
И Рикайджи. Она прежде была жрицей, и близкой подругой Катренн. В один прекрасный день, без видимых причин, она просто ушла с медитации, сожгла свою белую мантию, и облачилась в черное и серебро воинов. Никто не знал почему, даже Парлэйн, хотя у него были свои соображения, почему она оставалась с Отрядом.
И, кроме того, был сам Парлэйн. Названный в честь двух величайших предателей этой войны. Темная тень самого известного и любимого рода минбарцев. Он был забыт — нежеланный и ненужный.
Никто не нуждался в нем, кроме этой шестерки.
Отряд Хаоса.
Были и другие, но они погибли, ушли или были сломлены ранами. Теперь оставались только семеро, и этого было достаточно.
Сразу же по возвращению Парлэйн отправился искать Рикайджи. Он нашел ее, разумеется, в тренировочном зале, с остальными. Их корабль был чересчур велик для экипажа лишь из семерых, но он служил им домом, тренировочной площадкой и средством передвижения. Большинство их сражений проходило на земле.
Он увидел ее мгновенно. Она вела тренировочный бой с Такуэн, двигаясь медленно и выверенно, отрабатывая стойки и движения. Она была не единственной, кто не был рожден воином — Иннакен был и оставался врачом, и один Шинген знал, чем занималась Таданакенн прежде чем присоединилась к ним, но Рикайджи всегда стремилась сделать себя совершенной — а потом добиться еще большего.
Парлэйну это нравилось.
Была заметна скованность ее правой руки — там, где Заркхеба рванул ее. Она компенсировала это, пытаясь сделать основной рукой левую, но это было куда труднее чем казалось. Это значило, что придется перенести все рефлексы тела на другую сторону. Парлэйну посчастливилось быть полностью обоеруким, но он представлял насколько трудным это было для нее.
Он помнил страх, который он испытал, когда она была ранена. Он боялся, что она умрет, а после — боялся что ей придется ампутировать руку, и она уже не сможет сражаться. Боялся, что она покинет их.
Ему стоило быть более проницательным. Что бы ни случилось, она всегда останется с ними.
— Узрите нашего бесстрашного вождя. — проговорил Тетсукенн, поднимаясь из тени, где медитировали он и Иннакен. Как и Иннакен, он чуть изменил свое имя, когда присоединился к ним, добавив воинское "—кен".
Старый титул, дававшийся тому, кто пришел к воинам из другой касты.
Рикайджи чуть отвлеклась от своих упражнений, но тем не менее продолжала удерживать равновесие. Каждое ее движение было танцем.
— Как это было? — спросил Иннакен.
— А как еще? Спектакль. Представление. Слышал бы ты то, что было сказано... Она бы возненавидела их. — Он горько вздохнул. — Но, полагаю, мне повезло. Будь это другой день, меня бы вызвали на дуэль минимум полдюжины раз.
— Волнуешься за свою жизнь? — поинтересовалась Таданакенн с улыбкой.
— Нет. Не намерен обзаводиться шестью семьями, которые объявили мне кровную месть за убийство их любимых детишек. Но все же, наверное, мне стоило принять одну или две. Согласно Катренн — Серый Совет намерен ввести изгнание за денн'ча.
Последовало искренне неодобрительное ворчание. Вален лишил чести древнее право смертельной дуэли и при создании Серого Совета официально объявил его незаконным. Он надеялся что оно само умрет со временем, но оставались глухие уголки, где денн'ча все еще жило.
— Сколько осталось до того, как они попробуют объявить вне закона отряды вроде нашего? — задала вопрос Такуэн.
— Таких отрядов как наш нет. — заметила Таданакенн.
Поделиться книгой: