Хуже не бывает

– Как же я не распознал бескорыстный жест истинного друга?

Майкл был счастлив оказать Дину услугу. У Майкла обнаружили СПИД, вот почему он располагал любимым на тот момент наркотиком Дина – маринолом.[12] Марихуана в капсулах, которую выдавали по рецепту. Сьюзан была уверена, что Дину это понравится, для нее это было важно, потому что она хотела нравиться людям, а Дин – это больше, чем просто люди.

Она проследовала за Дином к его дому и украдкой из ванной позвонила Люси.

– Ты можешь остаться на ночь с Хани?

– Почему? Кто это? Ты должна мне сказать! Я держу в заложниках твою дочь! Между колен! – Люси с трудом сдерживала возбуждение.

– Подробности позже, – прошептала Сьюзан. – Мне нужно идти.

– Но я твоя лучшая подруга! – завопила Люси в умолкшую трубку.

Сьюзан получила ночь, полную хриплых сексуальных эскапад. Долгую ночь под звездами, как небесными, так и кинематографическими, ночь, наполненную плотоядными сексуальными разговорами Дина. Обычно Сьюзан не получала от этого удовольствия, но в данном случае сделала великодушное исключение – в конце концов, разве это не подтверждает неизменную и несомненную сексуальность Дина? Разве не это присуще настоящим гетеросексуалам? Такие подчас малоприятные вещи, как сальности, громкая отрыжка и поднятое сиденье унитаза.

– О, да, детка, тебе это нравится, верно? Расскажи мне, как тебе это нравится…

Вспоминая случившееся позже, с налитыми кровью глазами, она подумала, что боги свиданий, наверное, сжалились над ней и бросили ей эту знаменитую кость, которую она с благодарностью приняла. Сьюзан была с этим самым крутым на свете старым добрым парнем, правда, уже староватым но это не имело значения. Важно, что связь с Дином могла стать знаком для других, и дело пошло бы на лад. Обычное дело, обычное для шоу-бизнеса. Больше никаких экзотических крушений и сюрпризов. Она сможет вернуться к тем безмятежным дням, когда тебя бросают ради другой женщины, или потому что ты слишком эгоцентрична, или по десятку любых других ожидаемых причин. Возможно, теперь в ее жизни начнется новая глава, и она сможет перевернуть страницу, оставить затяжную боль в прошлом и столкнуться лицом к лицу с неизвестным будущим – со светом в глазах, надеждой в сердце и презервативом в бумажнике.

Сьюзан была бы рада продолжить отношения с Дином. Это сделало бы всю ее жизнь проще: ее жизнь в воображении, да. Она станет «миссис Дин Брэдбери». Миссис. «Я с ним, вот с кем».

Единственная проблема заключалась в том, что Дин был неспособен на большее. Логично, думаете вы, раз он больше, чем жизнь, значит, и его малая часть – это довольно много, верно? Так и должно быть, да? Но у Дина не бывало «отношений». У него был секс с кем-то на какое-то время, а затем он сваливал. Ему нравилась новизна, нравилось менять женщин одну за другой, шагать легко и быстро, уходить прежде, чем старая любовь протухала и начинала вонять. Он оставлял своих возлюбленных с прозвищем, анекдотом и странным печальным статусом подвида, опыленного Дином Брэдбери. Некое растение: женский род – deangenuspenus celebritoriumus.

– Ты рад, что мы подождали? – спросила она на следующее утро, когда Дин собирался на занятия по гольфу.

Он молча посмотрел через плечо в озорно улыбнулся:

– На тот момент нет.

И ушел, оставив Сьюзан среди скользких последствий.

Лежа между невообразимо дорогих простыней, Сьюзан принялась обдумывать, как она будет рассказывать об этом недоверчивой Люси. Она мечтала, как придет домой и поделится с Люси своим богатством, подарит ей блестящую монету радостного чувства, бурлящего за улыбкой. Разрежь ее сейчас, и из нее польется музыка, и песня будет исключительно о прекрасном. Значит, она не делала ничего интересного уже сто лет, да? Ей хотелось увидеть лицо Люси, когда она расскажет, что ее почти четырехлетний период сексуального воздержания закончился настоящим аншлагом.

Река тревоги

Хани привыкла большую часть времени жить с матерью, а оставшееся время проводить с отцом. И постепенно, казалось, забыла, что они втроем жили под одной крышей, никогда не подавала вида, что скучает по той, прежней жизни.

Протянувшись между ними, словно полоска сверкающих огней, она освещала тропинку между жизнью Лиланда и Сьюзан – постепенно исчезающая пуповина, которая все еще связывала их. И они держались за этот милый спасательный трос в надежде, что их спасут лучшие времена.

Лучшие для всех троих – и для Хани, и для ее родителей. Она прочно стояла между ними, ее бледные маленькие ладошки тянулись к обоим, призывая их встретиться в центре мира, где она ждала их, где она была всегда. Их мир, который Лиланд и Сьюзан создали вместе, когда сотворили ее. Разве Хани не была целым миром для них обоих?

– Я сегодня ночую у тебя или у папы? – спрашивала она. И как же Сьюзан ненавидела, когда Хани отправлялась к нему. Унося свои крепенькие ножки и горловой смех, сгребая свои сокровища: фрисби, одеяло и книгу с рассказами – в шесть лет она уже была жадным читателем – в голубой рюкзачок и слагая их к ногам Лиланда. Она круглыми глазами смотрела «Карапузов» вместе с Лиландом и его аккуратным дружком, хихикала, лежа на полу его стильного дома, на его мягком белом ворсистом ковре, перед его большим плазменным телевизором.

Разумеется, у Лиланда и Ника должен быть самый новый, самый большой, самый плоский телевизор, и, конечно же, Хани он должен нравиться. Так что Сьюзан была рада, когда кабельный канал, на котором она работала, презентовал ей плазменный телевизор – тайный нелепый расклад, характерный для Беверли-Хиллс: ты можешь получить все, если поддерживаешь отношения с Джонсами, поскольку они вошли в семью Рокфеллеров.

И хотя Сьюзан напоминала себе постоянно, что дело не в «вещах», в глубине души она не могла в это поверить, поскольку росла среди подкупов и утешений, даруемых вещами, – особенно если любовь все время задерживалась в пути. Еще ребенком она выучила важный жизненный урок. Золи не хватает любви – эй, забей! Зато есть подарки! Временами эти приношения становились вполне приемлемой альтернативой любви и теплоты; а даже если и нет, что можно с этим поделать? Лучше смириться – бывают трагедии куда покруче этой, так что не хнычь. Может, подарки на самом деле и не были заменой, но Сьюзан знала, что в крайних случаях они могут стать таковой. Они помогают переждать, пока не проявятся лучшие человеческие качества. То, что они не были тем, что тебе нужно, еще не означало, что они ничего не стоят. Так что, если Лиланд мог дать Хани плазменный телевизор, значит, Сьюзан должна была радоваться, что способна предоставить Хани то же самое.

Но вскоре она обнаружила, что телевизор – весьма затратный подарок. Специальные кабели и подключение обошлись ей в двести долларов. Пятьсот долларов на необходимую гидравлику, из которой он выступал над креплениями, как Эстер Уильямс[13] из мерцающего бассейна. Каким-то образом она нашла в себе силы отказаться выложить три с половиной тысячи за специальные колонки. А затем узнала о потрясающем пульте.

– Извините, что?

Ей рассказали, что существуют особые потрясающие, навороченные пульты. Разумеется, она видела такой в гостиной Лиланда и в гостиных прочего состоятельного народа. Да, они были великолепны настолько, насколько могут быть пулы ты, но Сьюзан не слишком задумывалась об этом. Пока не услышала, что эта переключалка стоит тысячу триста долларов.

– Господи: за что? – спросила она человека, подключавшего ее плазменный телевизор. – Он что, еще и еду готовит? Может определить твой вес? Нет, я не собиралась платить лишнее за пульт, который все это делает, но все же за тринадцать сотен баксов он должен уметь исцелять болезни.

Она сидела у себя в гостиной со Стэном, мастером, который устанавливает плазменные телевизоры в домах богатых и знаменитых. Он ставил систему у Лиланда и прочих. У Дина Брэдбери, Джека Берроуза, Карла Вебера, у всех.

Стэн выглядел смущенным. Возможно, не стоило так с ним говорить, но Сьюзан это мало заботило. Да кто он такой? Просто лишь мерзкий спекулянт дорогущими пультами. Здоровенный светловолосый мужик, сложенный, как футбольный защитник, обмотанный поясом с инструментами, он стоял перед ней вспотевший, с красным лицом.

– Вообще-то, пульт в гостиной у мистера Франклина совершенно другой, – произнес он, откашлявшись. – Тот, о котором я говорил, за тысячу триста долларов, плюс установка… – Стэн замолчал и посмотрел в потолок, чтобы получить еще один неприлично большой счет. – Скажем, четыреста долларов. Значит, такой обойдется… – он поскреб мощную шею грязной загребущей рукой.

– Примерно в тысячу семьсот баксов, – раздраженно перебила его Сьюзан. – Вы мне говорили, что у Лиланда пульт за две тысячи долларов.

Стэн посмотрел на нее так, словно она сделала величайшую в истории человечества ошибку. И, будучи человеком сострадательным, пожалел ее.

– Вообще-то… у Лиланда пульты за две тысячи во всех комнатах. В спальне, на кухне, в комнате Хани, в гостевом домике, в офисе…

Сьюзан непонимающе посмотрела на него.

– Погодите минутку! У Хани есть один из этих здоровенных пультов, которым можно вызвать Аллаха, Будду и кого угодно? Пульт из Мекки?

Проблеск понимания озарил красное лицо Стэна, его широченные плечи облегченно расслабились.

– А, вы имеете в виду большой пульт в его гостиной! – Он мягко рассмеялся, будто говорил со слабоумной или с аутичным ребенком. – О, это совсем другое дело. Эти стоят пять тысяч. Они как «роллс-ройсы» среди телевизионных игрушек.

Сьюзан окружала тишина, внутри и снаружи. Когда она заговорила, голос донесся откуда-то издалека, где не было нужды в деньгах и материальные вещи не имели никакого значения.

– У Лиланда пульт за пять тысяч долларов, вот это вещь.

Стэн улыбнулся от облегчения, наконец-то он нашел причину возникшего недоразумения.

– Но я говорю не о них. Этот другой. Понимаете, этот один из наиболее доступных.

Сьюзан кивнула.

– Вы имеете в виду эти штучки по две тысячи долларов, я понимаю.

– Вам заказать такой?

В итоге этот пульт избавил ее от одержимости желанием потягаться с Лиландом на денежном поприще, чтобы завоевать любовь Хани. Безумный заклад, который, как ей казалось, она должна внести за место в сердце дочери. Наконец Сьюзан удалось прогнать мысль, что она должна обзавестись пультом за пять тысяч долларов, чтобы кто-нибудь полюбил ее, и поскорей! Пульт, который вогнал ее в маниакальную депрессию. Пульт, превративший Лиланда в гея. Он нашел телестанции, до которых не добраться никакому другому пульту, преодолел часовые пояса и наткнулся на шоу, оказавшееся именно тем, что ей сейчас было нужно. Он обнаружил Сьюзан на телевидении в тот момент, когда она там появилась, и сменил канал, когда она ушла.

Но пока Хани пребывала в Бель-Эйр, в похожем на миниатюрный дворец доме Лиланда, с бассейном, где вода не хлорируется, потому что его очищают бесшумные приспособления, невидимые глазу и безвредные для кожи, Сьюзан стояла, застыв в дверях, уставившись в даль, и в отчаянии заламывала руки, думая о том, что происходит там прямо сейчас. Она не в силах это остановить – или повторить.

Вот сейчас они готовят барбекю – какие-нибудь гамбургеры, ребрышки и кукурузу. И кто-нибудь наверняка вырядился в здоровенный поварской колпак. О, там, должно быть, собрались нормальные, семейные родственники Лиланда – с детьми и собаками, и с очаровательным акцентом, они забавляются с водяными пистолетами, бегают, смеются, играют в салочки в высокой, прохладной, идеально подстриженной траве, ухоженный двор за два с половиной миллиона долларов – лучшее место для таких забав. Ужасно весело.

В доме Лиланда у Хани были нормальные дедушка и бабушка, у Сьюзан – только Дорис (Тони вечно отсутствовал). Дорис с ее слезливыми историями о пляжных домах, потерянных из-за мужей («он был игрок»). Насколько поняла Сьюзан, эти сказки на ночь были идеей Дорис. Она спросила Хани, о чем они с Буббе говорят перед сном. Буббе – «бабушка» на идише. Дорис не была еврейкой, но побывала замужем за несколькими евреями, что дало ей право использовать в непростых ситуациях кое-что из их культуры. И давайте уж говорить напрямую, слово «бабуля» Дорис давалось непросто. Так она стала Буббе, Буббе она и осталась. И Хани ответила Сьюзан: «Она сказала, что не переживает из-за дома в Палм-Спрингс, но в пляжном домике была такая прекрасная черепица или что-то еще. А потом она заплакала».

Но могла ли Сьюзан запросто дать Хани то, что давал ей Лиланд? О горе ей – буль-буль-булъ, она была безутешна. Она ненавидела бесконечные игры с Хани в монополию – боже, только не это. Если я еще хоть раз увижу этот маленький защитный шлем и собаку, то отправлюсь прямиком в тюрьму. Не делай этот ход, не собирай двести долларов. А плавание – посмотрите на меня в купальнике, в таком-то возрасте, после рождения ребенка и трехсот тысяч десертов. Вы шутите? Совсем не то, что с Лиландом и его друзьями – все эти бегуны и йоги только рады забросить визжащую Хани в глубокий угол бассейна. Разве ее дочери захочется возвращаться в Дом на Сучьей Горе? В этот Кеннеблядьпорт?

Что же удивительного в том, что Сьюзан ощущала угрозу? А может, все дело в ее раздражительности и чувстве соперничества? Ох, на хрен все это.

Но что хорошего в том, чтобы мучить себя подобными сценами, которые столь старательно воспроизводила подлая часть ее сознания, снова и снова подогревая горечь, оставшуюся после всей этой скверной истории с Лиландом. Нет. Хоть Сьюзан и злилась на мужчину, который оставил ее ради Ника, она не могла обижаться на отца Хани. Не могла обижаться ни на кого, кто доставлял Хани столько радости. Разумеется, она все еще оплакивала свой неудачный брак с таким прекрасным семьянином, как Лиланд. Нет! Ей следовало выйти за кого-то, кто был бы худшим родителем для Хани, тогда бы Сьюзан была более популярной, Хани полагалась бы на нее и к ней бы она бежала, когда ее одолевали маленькие житейские горести, ища укрытие в безопасной гавани теплых, надежных рук Сьюзан, а не Лиланда.

Так нечестно. Сьюзан не была счастлива в детстве, так, как, по ее мнению, должны быть счастливы дети, а теперь ей казалось, что Хани не позволит матери порадоваться ее детству, как она позволяла это отцу.

Так что, когда эмоциональную атмосферу Сьюзан затягивали тучи, ее начинало штормить от жалости к себе. Но тяжелее всего ей приходилось, когда дело касалось Хани. Любит ли Хани ее на самом деле? Ну, она не могла отрицать, что дочь нежно к ней относится, подчас находит ее занятной, часто просит Сьюзан посидеть с ней, пока она не заснет, иногда даже хочет, чтобы мама ей спела или почитала и всегда, всегда говорит, что любит ее, когда желает ей спокойной ночи или прощается по телефону.

Но по мере того, как нарастала волна беспокойства, Сьюзан стала видеть это в ином свете. И от жалости к себе ей начало казаться, что она пятое колесо в семейной телеге, родитель, мимо которого можно пробежать по пути к более приятному отцовскому обществу. Неповоротливое создание с кривыми руками, когда дело доходит до изящного рукоделия, способного привязать любимого человека. Со своего запачканного насеста Сьюзан смотрела на заявления Хани о любви в конце телефонной беседы как на удобный способ избежать вечных неловких разговоров с матерью. Иногда Хани предлагала ей сделку: «Хочешь поговорить с папой?» Если это не срабатывало, высказанная любовь становилась ее билетом к свободе, давая понять, что короткий разговор по телефону официально закончен. Для Хани это предложение любви было боеприпасом, который может пробить выход из обязательного, ритуального общения с матерью. Она коротко отвечала на вопросы, она терпела их, поскольку чувствовала, что должна. «Хорошо, мамочка, я люблю тебя, пока!» И, произнеся это заклинание, исчезала, забирая свои магические чары.

– Почему они называют это «голубой»? – как-то вечером недоуменно спросила Хани, лежа рядом с матерью в сумраке своей комнаты. Сьюзан лежала очень тихо, размышляя над вопросом дочери, им обеим было интересно, как она ответит.

– Ну, я вообще-то не знаю, – осторожно начала она, погладив прекрасные волосы дочери, разметавшиеся по подушке, и почесав ее спинку сквозь маленькую розовую ночнушку, отороченную кружевом. – По-другому это называется гомосексуал, – рискнула Сьюзан. – А слово гомо означает «такой же», понимаешь, когда двое мужчин любят друг друга или две женщины. Они любят друг друга точно так же, как мужчина и женщина. Если же люди противоположного пола, то это называется – гетеро, так что, если мужчина и женщина любят друг друга, они называются гетеросексуалы. Вот почему…

– Мам, – произнесла Хани, прерывая робкий экскурс в любовь нового тысячелетия. Сьюзан сделала вдох – первый с того момента, как бесконечные секунды назад начала свое объяснение.

– Да, детка? – Она задумалась, достаточно ли наболтала, чтобы подготовить своего ребенка к этой гребаной жизни, и сделала мысленную пометку стребовать с Лиланда солидную сумму за то, что он вынудил ее выдать эту информацию. Если да, то она разработала метод. «Гомо» – значит «такой же». А «домо» – «спасибо» по-японски, а Дамбо – симпатичный слоненок, а додо – это птицы, которые кричат «уи-уи-уи!» На это она не подписывалась. Нет! Это уже слишком. Это довесок к разговорам о мужчинах, уходящих к мужчинам. Дополнительный приз. Бесплатный сыр в мышеловке. – Да, детка? – повторила она, смирившись и прекрасно понимая, что портит лучшую часть жизни своей дочери.

– Не хочу про это слушать, пока мне не исполнится семь.

Сьюзан улыбнулась этому невероятно трогательному ответу.

– Может, нам обеим стоит подождать, – сказала она.

Хани немного отодвинулась от матери и устроилась поудобнее, засыпая.

– Споешь мне что-нибудь?

Сьюзан улыбнулась:

– Конечно, колокольчик, что тебе спеть?

Хани на минутку задумалась:

– Песенку про дрозда.

Поцеловав дочь в затылок, Сьюзан вдохнула ее привычный ночной запах – смесь шампуня и свежей шелестящей завершенности. Хани всегда была собой, полной вопросов, уравновешенной, противоречивой и недоверчивой, задумчивой, восприимчивой и забавной. А также – хорошим солдатом, заботящимся о своей команде, осторожным и старающимся никого не обидеть. Маленькая Хани любительница зверушек, первая среди равных, способная ученица и баскетболистка. Хани, которая знала все тексты песен из «Лучших сорока», которая смотрела «Уилл и Грейс»![14] и «Фактор страха», по причинам, которые она, должно быть, даже не понимала. Хани-Аттила – лучшая девочка на свете, Сьюзан готова сразиться за это с кем угодно.

«Забудь свои заботы и печали, я иду к тебе, прощай, прощай, черный дрозд. Туда, где кто-то ждет меня, милая, родная, это она…»[15]

Как избавиться от чудовища в сердце и разочарования в Лиланде? Как не думать о том, что можешь потерять Хани из-за ее отца, когда уже потеряла его? Сьюзан казалось, что единственный способ – не думать об этих увлекательных и ужасных вещах, а значит, нужно найти что-то новое, о чем можно подумать. Что-то или кого-то. Или и то, и другое. Что бы это ни было.

Она начала с Дина и грязных сплетен о нем» пришло время довести дело до конца. Она должна воспользоваться полученным импульсом, и прожить оставшуюся жизнь как нормальный человек, способный выявить других абсолютно нормальных людей.

Так что Сьюзан начала поиски в доступном ей мире больших и лучших вещей, о которых можно думать. Новой Полярной звезды, по которой можно проложить свой неуверенный куре.

Фригг, жена Одина

Когда-то Сьюзан любила слова больше людей, но обнаружила, что слишком часто они приходят, как плохо подобранная команда. Ей нравилось, когда слова лились потоком, их личные истории, их всеобъемлющее значение, их смысл, меняющийся со временем. В отличие от людей слова будут всегда или до тех пор, пока есть книги или языки, заклинающие их, тогда как люди, в конечном счете, увядают и исчезают против своей воли.

Как-то раз, пока Сьюзан ждала, когда у дочери закончится урок музыки, она случайно наткнулась на строчку в книге: «Рисовать – значит пригласить линию на прогулку».[16] Она представила себе, как держит за руку последнюю букву последнего слова очень содержательного предложения и, нежно сжимая эту руку, прогуливается с этой последней буквой этого слова этой фразы по миру, всегда оставаясь (как и должна) в конце того или другого предложения, готовая в итоге броситься в холодный бассейн, где вообще нет слов.

Больше всего ее восхищала история названий дней недели: она обнаружила, что их нарекли в честь скандинавских богов, которых эти занудные священники именовали языческими. Понедельник – лунный день, вторник – в честь бога с несчастливым клинком, Тюра. Среда – одна часть ее любимой пары – Одина. И для преданной жены Одина, Фригг, пятница. Между ними стоял четверг, названный в честь Тора, кто о нем не слышал? Тор – громовержец, повелитель Олимпа? (Или что там у них в Скандинавии было, повелитель чего-то высокого. Бог, правящий землями, которые он орошал дождем.) Довольно популярный там мужчина и единственный бог, у которого хватило смелости встать между Одином и его застенчивой невестой Фригг.

Один и Фригг: счастливы, счастливы.

По крайней мере, раз или два в неделю.

Вскоре после того, как прах Джека был развеян над нудистским пляжем где-то на Карибах, а свидание на одну ночь с Дином Брэдбери отошло в прошлое, Сьюзан познакомилась с парнем, очень высоким парнем. Красивым и светловолосым. Мать-сербка назвала его Майклом, но Сьюзан никогда его так не называла. Нет, он слишком походил на вечное третье колесо Одина и Фригг, бога, еженедельно встающего между ними. Так что она прозвала его Тором. Тор – величественный Чудо-Бог, младше ее на много-много лет.

К Сьюзан его привел влюбленный в него тренер Кип, который нашел его в спортзале, в прохладной тени силового тренажера. Захватив его между тренировками, Кип притащил свой желанный приз в дом Сьюзан. Нет, он не собирался предлагать его в качестве трофея. Возможно, представляя его своим почти знаменитым клиентам, Кип стремился произвести на него впечатление, надеясь, что впечатленный Тор влюбится в него. Так что Тора познакомили со Сьюзан, композиторшей Меган Кэмпбелл и даже с Роджером Нельсоном, королем рекламы. Не слишком солидный список, но, возможно, достаточный для того, чтобы преодолеть преграды, мешающие Кипу с Тором счастливо жить вместе – одной из таких преград было упорное отрицание Тором того, что он гей. Кип полагал, что с этим можно поспорить, отчасти потому, что люди не всегда на самом деле такие, как о себе говорят. Кроме того, если он и натурал, может быть, Кипу удастся его обратить ласковыми уговорами – обменять гетеросексуальные дорожные чеки на новенькие гей-фунты. Валюту, которую Кип сможет щедрой рукой истратить на себя. Так или иначе, это была тайная фантазия Кипа, но она так и осталась фантазией, потому что хоть Тору нравились ухаживания, но обращаться он не собирался.

Тора вырастили на родине дедушка с бабушкой, пожилые люди, которые научили его хорошим манерам, молиться и сидеть прямо. Вежливый, добрый, воспитанный на ценностях прошлого, в один прекрасный день Тор повзрослел и решил зажить своей жизнью. Поцеловав в сухую щеку отвернувшуюся от него бабушку и крепко пожав руку деду, Тор отплыл в Америку в поисках той, которая будет любить его и удерживать рядом с собой привычным для него способом. Этот милый, симпатичный, похожий на статую бог намеревался найти свою судьбу, стать коллекционной редкостью, перед которой не устоит ни одна женщина.

Сперва Сьюзан и вообразить не могла, что станет этой судьбой: быть вместе с кем-то столь молодым, собранным и привлекательным. И высоким. Тору даже приходилось нагибаться, проходя в двери ее дома. Что ей делать с таким человеком? Куда его пристроить, и о чем с ним говорить? А самое главное – что подумают ее друзья, когда увидят их, и насколько глупо она будет при этом выглядеть по шкале от одного до сорока?

Кроме того, чем он занимался, пока болтался с Кипом – маленьким, смешным геем, столь явно влюбленным в него? Что все это значило? Сьюзан подумала, что это подозрительно, если вспомнить Лиланда. Даже более чем подозрительно, и это чертовски пугало. Не хватало ей еще одного парня с сомнительной сексуальной ориентацией. Как и почему они находят ее? Где, господи, где этому конец?

Нет. Это непристойно, это никогда не кончится. Лучше всего оставить его там, где нашла.

А еще: посмотрите на него – такой очаровательный, хорошенький, милый. Как не вгрызться в него, ведь он такой сладкий и нетронутый – свежевыпеченный, залитый сливками, с нугой в серединке парень. Искушение слишком велико.

Но нет. Это было бы неправильно.

Это юное телесное создание смотрело на новый мир свежими глазами, в то время как Сьюзан жила, замкнувшись в безвоздушном пространстве своего разума – полная его противоположность. Он никогда не станет ценить ее за то, кто она есть, – хотя, как знать. Он лишь может восхищаться тем, что она отличается от него – сообразительное создание которое не пьет достаточно воды и мало занимается спортом. Так уж ли это плохо?

Решиться помог ее друг Маркус. Увидев в журнале фотографию Тора, только что приехавшего из Сербии, Маркус позвонил фотографу, чтобы узнать, столь же хороша модель в натуре. Удовлетворенный полученной информацией, он послал за Тором, чтобы посмотреть на него самому. Маркус мог себе позволить – привилегия человека, входящего в список «Форбс» самых богатых и влиятельных – вызвать кого угодно в свое роскошное поместье одним звонком ассистента с хорошо подвешенным языком.

Тор приехал в джинсах, майке и ковбойских сапогах, в которых казался еще выше. Он сидел за столом Маркуса и ел с ним пиццу. А может, что-то вроде слипшейся пасты. «В любом случае в ней было много углеводов, это уж точно, – рассказывал он впоследствии Сьюзан, описывая вечер, проведенный с ее влиятельным другом. – Поэтому я сказал ему, что с ним будет от такой еды и что салаты вкуснее, полезнее и здоровее».

Потом они отправились в кинозал Маркуса и посмотрели фильм, который еще не вышел на экраны. Затем Тор вежливо поблагодарил Маркуса за гостеприимство, пожелал ему спокойной ночи и потопал в своих ковбойских сапогах вниз по дорожке, нарушил спокойствие подстриженной садовой изгороди и под бдительным надзором скрытых камер вышел на улицу, в реальный мир.

– Ты должна переспать с ним, милая, – твердо сказал ей Маркус после этого. – Он потрясающе выглядит. Не дури. Почему бы и нет? Мужчины его не интересуют, иначе я бы непременно с ним переспал, без вопросов. Я тебе говорю, он натурал Он хорошо воспитанный мальчик, из… откуда он там? Из Боснии или еще какой-то адской дыры.

– Из Сербии. – Сьюзан сосредоточенно изучала левую кисть, словно ответ на вопрос, стоит ли связываться с Тором, был у нее под кожей.

– Да какая разница? В любом случае ты сглупишь, если не сделаешь этого. Это абсурд – беспокоиться из-за того, педик он или нет. Говорю тебе – нет, я точно знаю. Так что трахни его. Не теряй времени даром.

– О, перестань. – Сьюзан вздохнула, закрыв глаза. Возможно, Маркус прав. Он говорил убедительно. Даже более чем убедительно. Было что-то заразительное в его убежденности.

– Хватит об этом. Я хочу, чтобы ты позвонила ему, пригласила к себе и трахнула. И не звони мне, пока этого не сделаешь. В следующий раз я хочу от тебя услышать, как это было, и соответствует ли размер его рук размерам всего остального.

Но как, ради всего святого, отмахнуться от ее вполне понятных комплексов в отношении возможной связи с этим роскошным ребенком? Решение нашлось простое, хотя, разумеется, угрожающее дополнительными сложностями и хаосом.