Хуже не бывает

Хани посмотрела на мать, как на идиотку:

– Это когда ты слышишь вещи, которых нет на самом деле, и думаешь, что все люди на тебя злятся. Я смотрела передачу по телевизору. Очень хорошая передача.

Сьюзан не могла не оценить иронию выбора малолетней дочери. Но довольно скоро Хани нашла новое увлечение: она решила стать комиком. Сьюзан хотелось сказать: «Возможно, все комики на самом деле и есть неврологи, специализирующиеся на шизофрении», – но вместо этого она произнесла:

– Что ж, отлично, но если ты хочешь стать комиком, тебе придется стать писателем.

Хани нахмурилась и задумчиво закусила губу.

– Не беспокойся, – заверила ее Сьюзан. – У тебя уже достаточно материала на годы вперед. – Она встала перед своей серьезной дочерью, которая смотрела на нее круглыми, как блюдца, глазами, и выпалила: – Твой отец – голубой, мать – наркоманка с маниакально-депрессивным психозом, бабушка отбивает чечетку, чтобы заработать на жизнь, а дедушка зажигает по полной.

Хани с сомнением посмотрела на мать, а затем рассмеялась забавным горловым смехом, сузив большие глаза и показав крошечные молочные зубы. Сьюзан несколько секунд смотрела, как она смеется, затем обняла ее и поцеловала в макушку.

– А то, что ты видишь в этом смешное, Кроха, спасет тебе жизнь.

Смерть продюсера

Похороны Джека Берроуза обещали стать весьма изысканным мероприятием. На них должен собраться весь Голливуд. Все, кого Джек знал, с кем работал, все, кто был сейчас на слуху.

Кончина Джека была внезапной, несмотря на то что скорую смерть ему предрекали долгие годы. Невозможно столько времени употреблять наркотики и при этом выходить сухим из воды, как Хантер Томпсон или Дин Брэдбери. Но Дин был кинозвездой – иконой – обычные правила, казалось, не распространялись на него. А Хантер просто «проводил исследования» для своих книг. Все это знали.

Сьюзан вспомнила, как Джек поделился с ней, что однажды ночью, под двенадцатью таблетками мескалина, ему открылся смысл жизни. «Но он улетучился прежде, чем я успел записать». Он рассказал ей об этом, вдыхая опиум с фольги, которую держал перед носом. Затем откинулся на подушки своего красного дивана, уставившись остекленевшими глазами в пространство, и молчал больше часа. Но в этом был какой-то смысл, верно? По крайней мере, вот одна из причин, по которым Сьюзан это делала, предпочитая находиться где угодно, только не здесь, даже если это «где угодно» на самом деле – нигде.

– Подруга, – прошептал он сто лет спустя, выдохнув облако экзотически пахнущего дыма, – я балдею.

Пахучий дым кружился вокруг него, Джек улыбнулся, зрачки у него были сужены, веки полуприкрыты, он погрузился в сон, в утешительное, уютное забвение. Добровольный плен, желание снова ускользнуть от реальности, хитроумный художник, разукрашивающий свой призрачный побег, вдыхающий все краски до тех пор, пока не перенасытится этой безумной радугой и не забудет о сером мире вокруг него, задыхаясь от им же самим нарисованного заката.

Но то было много лет назад. Последний раз Сьюзан видела Джека чуть больше полугода назад в Лос-Анджелесе, на премьере его последнего фильма «Вспоминая завтра». Под руку с Хелен Кестлер он шел сквозь толпу приглашенных, кончик его носа был испачкан в белом порошке. Она хотела намекнуть ему о предательской пудре, но решила, что не стоит. Кто она такая – борец против наркотиков? Дуэнья? К тому же она не выносила Хелен Кестлер, которая желала, чтобы ее почитали не просто умной, нет, этого было недостаточно, она хотела, чтобы ее считали мудрой. Это утомляло. Сьюзан тогда еще подумала, что Хелен очень подходит Джеку, наверняка они от заката до рассвета перемывают косточки Голливуду. Но хотелось ли ей услышать эти разговоры?

Свет погас, и фильм начался. Действие разворачивалось вокруг черной дыры, которая должна взорваться, уничтожив нашу галактику, а пятеро ученых спасают мир.

«Вспоминая завтра» собрал в прокате больше двухсот миллионов долларов (несмотря на то что Стивен Хокинг[3] назвал фильм примитивным, лживым и вводящим в заблуждение). Затем он вышел в прокат за океаном, и никто не сомневался, что там пойдет столь же хорошо… если не лучше. Но полторы недели спустя ассистентка Джека, Мардж, пришла к нему домой, подготовить его к отлету на премьеру в Японии, и нашла его мертвым, наряженным в кружевное женское белье, он лежал в позе зародыша возле унитаза, среди экскрементов, блевотины и рыболовных журналов. Разумеется, газеты и журналы писали, что она нашла его «в постели», но сайт «Дымящийся пистолет» бодро выдал куда менее лицеприятный отчет.

– По крайней мере, он ушел с достоинством, – невозмутимо сказала Люси Сьюзан по телефону. – Не думаю, что это могло произойти как-то иначе.

И вот задыхающаяся, располневшая Люси – очень сильно располневшая, поскольку была на седьмом месяце беременности и ждала близнецов, – протиснулась мимо Сьюзан, придерживающей дверь для своей прекрасной подруги, которая пыталась отдышаться после подъема. Ее лицо покрылось потом, Люси была уже на последнем триместре. Она пришла посидеть с Хани, своей крестницей, поскольку Сьюзан собиралась пойти на похороны Джека.

– У меня чуть инфаркт не случился, пока я взбиралась на этот ваш ужасный холм.

Люси смогла выговорить это только после того как отдышалась, дотопала до спальни Сьюзан и расположилась на кровати подруги.

В свои сорок с лишним лет, на последних месяцах беременности, Люси была, что вполне объяснимо, весьма раздражительна. Но несмотря на избыточный вес – воду, околоплодную жидкость и прочее – каким-то образом ее прекрасное лицо осталось нетронутым. Все лишние килограммы осели на груди и талии, в то время как лицо с высокими скулами и фарфоровой кожей выглядело безмятежно независимым от деятельности, кипящей ниже, – фабрика по производству детей под присмотром очаровательной королевы.

Сьюзан села на краю кровати и положила руку на возвышающийся живот Люси, пытаясь сквозь модную одежду для беременных почувствовать признаки жизни. Живот Люси слегка напрягся, и где-то в глубине Сьюзан уловила чудо – движение ребенка.

Сьюзан готовилась к поминальной службе, а Люси, сидя на краю кровати, с мрачным видом нажимала кнопки пульта от «ТиВо»,[4] ее беспокойные голубые глаза сосредоточились на мелькающих на телеэкране картинках.

– Ну скажи, как мы раньше жили без «ТиВо»? – Люси отбросила волосы с лица, чтобы получше рассмотреть список фильмов на экране. – Эх, плохо, что Джек умер и не увидит, что они еще придумают.

Сьюзан перестала красить глаза и уничижительно посмотрела на Люси, уперев руку в бок и наградив подругу, как она надеялась, испепеляющим взглядом.

– Черт, я все это уже видела, – пожаловалась Люси. – О, перестань, если это годится для Элвиса и Ленни Брюса,[5] почему оно недостаточно хорошо для Джека Берроуза? Дайте мне…

Сьюзан прервала ее, раздраженно покачав головой.

– Они умерли на унитазе, а Джек – рядом с ним. Есть разница.

– Ой, да ладно! Ну давай еще поспорим об этом. Да мы будем рассказывать об этом внукам. Может, мы и не доживем до них, но, по крайней мере…

– Заткнись и помоги мне выбрать что надеть.

– Брось, Сьюзан, да в твоем гардеробе все годится для похорон. – Люси легкомысленно помахала рукой. – Надевай, что угодно. У тебя все одинаково унылое и респектабельное.

Люси была права. Сьюзан нужно было просто надеть то, что она носила каждый день: черную юбку и жакет, какую-нибудь блузку и практичные туфли на низком широком каблуке, с которого она точно не упадет. Единственным отличием на сей раз были модные бифокальные очки, на которые она тратила кучу денег в магазинах по всему городу, и, поносив какое-то время, непременно теряла.

– Черт, о чем я думаю? – простонала Сьюзан. – Это же безумие. Ведь там может оказаться Лиланд. Со своим ужасно вежливым, безупречным Ником. Посмотрите, как у нас все замечательно! Все: «О, привет, послушай, эта несчастная здесь! Не смогла распознать педика! Давай, надо быть повежливей с бедняжкой – улыбнись!» О, господи, мать твою, Иисусе! Забудем об этом.

Люси с презрением посмотрела на подругу:

– Ага, правильно, давай. Спрячься в доме, как перепуганная старая дева. Пусть он победит. Боже, Сью, прошло уже три с лишним года.

– Погоди-ка! Во-первых, я не знала, что для грусти есть срок давности. К тому же я забыла, что это было соревнование, но в любом случае он его выиграл. Во-вторых, я не могу быть старой девой, потому что у старых дев не бывает детей. И в-третьих, давай, добей меня!

Люси округлила глаза, скрестила руки на груди и раздраженно уставилась на Сьюзан:

– Ты должна пойти! Ради всех пидорских вдов! Ты должна показать этим ренегатам, из какого теста ты сделана!

Сьюзан внимательно посмотрела на Люси.

– Пидорская вдова? Мне не хочется, чтобы меня называли…

– Заткнись и одевайся, наконец! Если у тебя нет других причин туда идти, по крайней мере, когда вернешься, сможешь развлечь меня. Подумай, ты уже сто лет не делала ничего интересного.

– О, понимаю: ради тебя. Я-то думала, что речь идет о всякой чуши вроде самоуважения, но если это ради твоего развлечения, то я готова.

Хани сидела в своей комнате и смотрела мультфильм «Ким Всемогущая», который Сьюзан нехотя одобряла, но не из-за культивируемого образа сильной женщины. Скорее ей нравилось оригинальное название мультфильма. Тем не менее, услышав голос крестной, Хани бросилась в спальню матери – честно говоря, больше ради того, чтобы проверить, как обстоят дела с беременностью, а не ради самой Люси. Люси пообещала Хани, что она будет крестной малышей. «Нужно смотреть в лицо фактам. Ты – единственная из нас, кто еще будет самостоятельно передвигаться к тому времени, когда они закончат среднюю школу».

Хани помедлила в дверях, рассматривая выдающуюся возвышенность на теле крестной.

– Вот она! – прогудела Люси, лежа на кровати. – Иди сюда, обними свою толстую старую крестную.

Хани послушно прижалась к Люси, подчинившись ее неловким объятиям.

– И если у тебя выйдет поболтать с крестниками, может, ты их уговоришь поторапливаться и выбираться оттуда?

Хани взволнованно посмотрела на Люси.

– А они нас слышат? – поинтересовалась она.

Сьюзан притянула Хани к себе, сев на кровать возле распухших ног Люси.

– Если бы я думала, что ты можешь что-то понимать, я бы еще тогда начала учить тебя французскому, одной проблемой было бы меньше.

Хани терпеть не могла уроки французского, которые мать заставляла ее посещать, и сердито ответила:

– Я бы тоже хотела, чтобы ты научила меня французскому, когда я была у тебя в животе. Тогда вместо каких-то вонючих уроков по средам я могла бы играть.

– Так ее, Хани-Банни! – подбодрила Люси. Сьюзан мрачно посмотрела на подругу:

– Спасибо за поддержку. Когда ты наконец извлечешь этих детишек на свет божий, не рассчитывай, что я поддержу тебя, если им придет в голову с помощью пирсинга приделать задницу ко лбу.

Хани торжествующе протянула руку.

– Ты сказала слово на «з», с тебя доллар.

Сьюзан вздохнула, взяла с кресла сумочку, с трудом отыскала красный бумажник. Вытащила пятидолларовую купюру и протянула Хани.

– Это за слово на «з». А это за четыре других – дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Когда они прощались на дорожке возле дома, Люси вдруг замерла и, открыв рот, встревоженно посмотрела на Сьюзан:

– Боже мой! А ведь теперь ты, считай, спала с покойником! – воскликнула она с преувеличенным испугом и сочувствием.

Люси имела в виду тот печальный факт, что у Сьюзан и в самом деле когда-то были некие отношения с Джеком. Не любовные – скорее их объединяла любовь к наркотикам, разговорам и одержимость собой. Наверное, это можно назвать любовью по-голливудски. Романом по-голливудски.

– Мне так жаль: я могу что-то для тебя сделать? – спросила Люси. – Может, «ТиВо» в этом поможет? Например, записать для тебя этих ребят, пока они молодые и живые, чтобы возвращать их, когда и как ты пожелаешь, и им не понадобится вся эта долбаная виагра, а к тому же…

– Знаешь, на самом деле одно хорошо в «ТиВо». – Сьюзан скользнула за руль машины и вставила ключ в зажигание. – Теперь, после полной потери памяти, я могу прокручивать все снова и снова, подпитывая утраченные воспоминания. На днях я забыла, что значит «кульминация».

Люси захлопнула дверцу машины.

– Поезжай и, ради всего святого, не размножайся. Это мое дело.

Сьюзан включила радио, завела машину и выехала с дорожки, окунувшись в солнечный свет и дорожные пробки – две вещи в Лос-Анджелесе, давным-давно уже записанные на «ТиВо», и теперь их прокручивали снова и снова.

Проезжая в тускнеющем свете по бульвару Сан-сет, она обнаружила, что не в силах забыть слова Люси. Неужто она и в самом деле уже сто лет не занималась ничем интересным? Неужели она стала трусливой и малодушной, и у нее нет за душой ни одного кошмарного случая, которым можно было бы блеснуть перед напившейся, жадной до сплетен аудиторией? Ничего интересного, о чем можно вспомнить, после чего нужно приходить в себя?

Она и в самом деле давно уже ни с кем не встречалась. Воздух вокруг нее, некогда разряженный, теперь уплотнился. И этот тяжелеющий воздух окружал ее, как туман, отпугивая мужчин. Толпами. Новейшее удачное изобретение. Первым были сигареты, затем стикерсы, затем Интернет. Последнее новшество – не встречаться с ней. Все мужчины мира день за днем не встречались с ней.

Но оно и к лучшему, разве нет? Лучше для Хани, поскольку менее интересная жизнь – это более зрелая жизнь. Предсказуемость, надежность, ты приходишь к этому, когда появляются дети, верно? Большой, мягкий шар жизни без острых углов и сюрпризов. Немного веселья там и тут, но ничего чрезмерно яркого и будоражащего.

Сьюзан рассеянно кивнула сама себе, отбивая пальцами ритм звучащего по радио рэпа:

«Здесь становится жарко — Так что скорей раздевайся…»

Точно, без вопросов. Предсказуемость и надежность необходимы, чтобы создать безопасный мир для Хани.

И все же…

Если ее жизнь скучна, что она сможет предложить Хани? Что она получит в наследство? О чем Хани напишет книгу – свой эмоциональный, пулитцероносный отчет о жизни с эмпатическим психопатом? Как Хани сможет об этом написать, если богатый внутренний мир и эксцентричность Сьюзан находятся под бдительной охраной круглых глаз маленьких таблеток, которые она принимала, чтобы превратить красочную версию себя в бесцветную, бледнейшую из теней? Кем будет считать ее Хани – всего лишь жалкой копией кого-то живого, ныне превратившегося в собственную тень?

Сьюзан отогнала тревожные мысли прочь. Она промчалась вдоль Уилшира на восток и аккуратно повернула направо, проехав мимо Академии киноискусств и наук. (Что это за науки, между прочим? У них там есть булькающие мензурки? Периодическая таблица элементов? Могут ли микроскопы и препарирование как-то повлиять на новые спецэффекты? Что они имеют в виду?) Сквозь затемненные окна на фасаде внушительного здания из стекла и стали блеснула вспышка камеры.

Зачем на похоронах пресса? Пресса на премьере фильма – это еще понятно. Это реклама. Они продают фильм, продавая фотографии знаменитостей, снявшихся в нем, и их присутствие на премьере. Но здесь-то что продавать? Смерть? «Скоро на экранах! Скорее, чем вы можете себе представить!»

Реклама финала. Конца сюжета. Конца жизни.

Ну вообще-то, может, в этом и есть что-то забавное: я побывал на похоронах, верно? А как лучше всего запомнить событие – заполучить фотографию, которую потом сможешь продемонстрировать? Одну из тех, о которых будешь говорить: «О, помните тот день? Когда мы хоронили не Цезаря, но славили Джека Берроуза». Твое фото сохранится в твоей памяти, кодаковское мгновение из Голливуда: кодаковской столицы кодаковского мира.

Ей следовало бы знать. Смерть могущественного голливудского продюсера – не просто похороны, это событие – унылая премьера вознесения Джека в лучший мир. Где мертвые агенты станут уверять его, что он достиг неуловимой нирваны: места, переполненного умершими шлюхами и дилерами, может, там даже найдутся сговорчивые фармацевты. И уж наверняка припаркованный «порше» и «Гольфстрим G-VI» на приколе.

Сьюзан прошла сквозь надвигающиеся сумерки и миновала дверь, попытавшись проскользнуть мимо организаторов этой сюрреалистической мемориальной фотосъемки, этой подготовки к оплакиванию закончившейся земной тусовки Джека, стенаниям по поводу того, что еще одна привилегированная жизнь пошла прахом.

Она задержала дыхание и, опустив глаза, чтобы избежать контакта с фоторейнджерами, прокралась через холл, подальше от вспышек, в помещение, обычно служившее просмотровым залом, которое сейчас превратилось в отправной пункт этой загробной вечеринки. Но едва Сьюзан решила, что ей удалось ускользнуть, и, поставив ногу на первую ступеньку, устремилась прочь от приятелей-плакальщиков и папарацци, как чьи-то пальцы крепко схватили ее, прервав подъем.

– Сьюзан, это Мардж. Ассистентка Джека, – произнес настойчивый голос за ее спиной.

Мардж, которая нашла Джека в туалете, сейчас сжимала руку Сьюзан, возможно, той же рукой, которой набирала номер «скорой помощи» в ту роковую ночь (наверняка лишь после того, как очистила дом Джека от нелегальных веществ и запрятала там, где их никогда не обнаружат). Эти руки заботились о нуждах Джека при жизни, а также, без сомнения, и после смерти, которые приводили в порядок его тело, подготавливали достойное место упокоения – насколько это возможно в его запущенной уборной.

Сьюзан застыла на месте, пойманная в силки четкого графика, составленного этой женщиной, и робко повернулась к Мардж.

– Привет, я как раз собиралась подняться в… – Она замолчала, придумывая оправдание, но затем сдалась, беспомощно пожала плечами и произнесла, виновато уставившись в пол: – Жаль, что так вышло с Джеком.

Мардж стояла с философским видом, точно прислушиваясь к какой-то прекрасной, доносящейся издалека музыке, приятной, спокойной мелодии, которую, к несчастью, Сьюзан услышать не дано.

– Да, конечно… хотела бы я сказать, что я была потрясена. – Затем, одарив Сьюзан печальным, сочувствующим взглядом, Мардж резко перешла к бизнесу, шоу-бизнесу. В данном случае – стремясь как можно эффектнее обставить уход Джека. – Мы просим всех сфотографироваться с семьей… – Выжидающе и настороженно сложив руки перед собой, она кивком указала место дислокации обездоленной семьи.

Мардж была коренастой женщиной средних лет с широким, гладким, невыразительным лицом, нервными голубыми глазами и короткими светлыми волосами. Было похоже, что она сделала неудачную пластическую операцию, и ее лицо приобрело неестественный лоск. Но больше всего в глаза бросались ее губы. Или то, что когда-то было губами, а теперь разрослось до немыслимых размеров. Сьюзан никогда не могла понять, зачем многие женщины «раздувают себе губы», как она это называла. Хотят казаться моложе? Сексуальнее? С этим распухшим, словно покусанным пчелами ртом? Чаще всего это выглядело так, будто их рты не имеют ничего общего с остальным лицом. Их губы гуляли сами по себе, продолжая расти, в то время как остальные черты крались позади, трусливо озираясь. Обычно это делалось с помощью коллагена или более стойкого силикона, но теперь появилась новая субстанция для увеличения губ – можно было впрыснуть жир, откачанный из собственных задниц. Да, женщины собирали жир со своих ягодиц и хирургическим путем вставляли его в губы, так что, целуя их, ты получаешь несколько больше, чем рассчитывал. Два в одном флаконе.

Сьюзан стало любопытно, перетащила ли Мардж на губы свою задницу или использовала традиционные коллаген и силикон. Но тут ей пришло в голову, что лицо, наверное, выдает ее мысли, поскольку она уставилась на мрачную Мардж с некоторым отвращением – будто почувствовала запах ягодиц от ее блестящих губ.

Заставив себя поднять глаза, она увидела, что гладкие щеки Мардж стали ярко-розовыми и краска уже подбирается ко лбу.

– …Так что следуйте, пожалуйста, за мной. Думаю, они как раз заканчивают с Дином.

Мардж быстро пошла вперед, выставив перед собой руку, точно подгоняя Сьюзан. Они шли мимо маленьких соболезнующих созвездий – скопления агентов, менеджеров, исполнительных директоров, продюсеров, режиссеров и актеров, собравшихся отдать последнюю дань любимому дорогому покойному Джеку Берроузу, которого едва ли уважали как человека, но ценили как умного, успешного, невообразимо богатого продюсера.

Вечеринка по мрачному поводу, в честь того, кто изо всех сил наслаждался жизнью, пока она не закончилась, в то время как остальные продолжали веселиться без него.

Покорно следуя к месту сбора за Мардж и ее раздутыми губами, Сьюзан с некоторым волнением заметила вечно возбужденного Дина Брэдбери, стоявшего рядом с женщиной, которую она сочла родственницей Джека. Возможно, это была его единокровная сестра или трижды троюродная кузина от второго брака двоюродного дяди по матери.

Вспышки защелкали и засверкали, Дин взмолился, отступая с линии огня фотографов, прикрыл глаза одной рукой и вежливо помахал другой, прощаясь. Проходя мимо Сьюзан, он окинул ее проницательным взглядом блестящих лукавых глаз.

– Пытаемся малость оживить похороны, – пробормотал он, приглушив свой рычащий голос его знаменитая улыбка на миллион долларов сполна оплачивала восхищение публики.