Укрепленный вход

Это, конечно, было серьезное замечание. Моррис владел тремя зданиями. После его отъезда в двух других заметных изменений не произошло. Те же управляющие, те же жильцы, которым по-прежнему оказывались коммунальные услуги.

— Совершенно справедливо! — Майрон Гоулд зацепился за мысль Мухаммеда, хотя не понимал, какие проблемы волнуют пакистанца. — Нет никаких причин считать, что лишь оттого, что выгнали пьяницу-управляющего, который, кстати, это заслужил, все пропало. Не нацисты же в самом деле оккупировали наш дом. — Последнюю фразу от произнес на повышенных тонах и многозначительно посмотрел в сторону Майка Бенбаума.

Майрон дал понять, что не позволит делать из себя дурака.

— Но ведь ты же не знаешь, правда? — Майк Бенбаум не переносил, если последнее слово в разговоре оставалось не за ним. Скорее его вынесут в простыне, чем он позволит ничтожеству вроде Майрона унизить себя. — Два дня назад я позвонил этим ворам, которые называют себя администрацией. Я так и сказал их секретарше: «Послушайте, мне ничего от вас не надо, мне надо, чтобы вы соединили меня с хозяином, я хочу напрямую поговорить с владельцем дома!» Вы знаете, что сделала эта дрянь? Она даже не сказала мне, чтобы я не лез не в свои дела! Она просто бросила трубку. Бряк, и все!

— Ну и что? — спросил Майрон, оглядывая присутствующих в поисках поддержки. — Какого черта ты все это рассказываешь?

Он не желал опускаться до уровня Бенбаума, но старый мерзавец его раздражал своим упрямством.

— А дело в том, — продолжал Майк Бенбаум, почти касаясь лица Майрона длинным крючковатым пальцем, — что, может быть, сам Гитлер владеет нашим домом, и у тебя нет никакой возможности доказать мне, что это не так. Ответь мне: если эти жулики не затевают ничего плохого, почему им надо прятаться?

Вопрос Майка, так же как и вопрос Мухаммеда Азиза, повис в воздухе. Сильвия Кауфман понятия не имела, каким образом дальше вести собрание и как сосредоточить внимание всех на главной теме. В конце концов, видела она, все свелось к выяснению личных счетов, и большинство жильцов осталось в стороне.

Но в этот момент внизу позвонили в дверь. Сильвия вскочила, чтобы открыть подъезд с помощью домофона, но вспомнила, что замок сломан, и мистер Розенкрантц (если это он) мог спокойно пройти прямо к ее квартире. Тем не менее она включила кнопку домофона, а затем открыла дверь в ожидании посетителя.

— Эл Розенкрантц. — Толстый человек пожал протянутую Сильвией руку и прошел мимо нее. — Прошу всех извинить меня за опоздание.

Он снял длинный водонепроницаемый плащ и вручил его хозяйке.

— У нас в Бронксе ЧП. Здание осталось без отопления. Мне пришлось принимать необходимые меры.

У Эла были маленькие глазки, тяжелые, нависающие над глазами брови и припухшие желтоватые щеки. Его взгляд перебегал с одного лица на другое, и он кивал, когда встречался с кем-либо глазами, машинально проводя пальцем по тонким темным усикам.

Майк Бенбаум первым обрел дар речи.

— А как по поводу ЧП в этом доме?

— Пожалуйста, называйте меня Эл, — начал Розенкрантц.

— Я никак не буду вас называть, пока не увижу каких-либо результатов, — парировал Бенбаум.

Вздохнув, Розенкрантц тяжело опустил свое большое тело на кухонный стульчик.

— Пожалуйста, называйте меня Эл, — повторил он, обращаясь ко всем. А потом, глядя на Майка Бенбаума, заметил: — Я даже не знаю, с кем разговариваю.

— С жильцом, — ответил Бенбаум, сложив руки на груди.

Розенкрантц, внимательно посмотрев на старика, подумал: лучшего начала для разговора не придумать.

— Миссис Кауфман, — сказал он, поворачиваясь к Сильвии, — я пришел сюда, чтобы услышать ваши жалобы. Как вы знаете, администрация занимается этим домом в течение неполных трех месяцев. За это время мы кое-что изменили, но считаем, в конечном итоге все перемены должны содействовать устранению проблем как для жильцов, так и для владельцев здания.

— И поэтому выбрасываете нас на улицу? — Голос Мухаммеда Азиза был слаще шербета. — С тех пор как поменялся хозяин, отсюда выселяют только пакистанцев. Скажите, почему это происходит?

Розенкрантц снисходительно улыбнулся.

— Пожалуйста, — сказал он, — назовите ваше имя.

— Мухаммед Азиз.

— Мухаммед, я занимаюсь этим бизнесом уже пятнадцать лет и знаю, что при купле-продаже недвижимости владелец первым делом проверяет документы на аренду квартир. Он хочет быть уверен в том, что люди проживают в них на законном основании.

— Чтобы потом поднять квартплату! — послышался голос Бенбаума.

Эл Розенкрантц взял чашечку кофе и деликатно стал отпивать его маленькими глотками.

— Договор об аренде, — начал он с почтением в голосе, — важнейший юридический документ, в котором оговариваются обязательства обеих сторон. Это соглашение рассчитано надолго. Договор об аренде очень важен для нормального течения городской жизни, и потому в Нью-Йорке даже создан специальный суд, который рассматривает спорные вопросы, возникающие между владельцами жилья и квартиросъемщиками. Закон гарантирует субъектам договора обоюдные права и обязанности.

Он помолчал, отыскав глазами Майрона Гоулда, который уставился на Майка Бенбаума, словно на внезапно выползшего таракана. Гоулд кивнул, признавая неоспоримость логики оратора. Эл продолжал:

— Через шесть месяцев пустующие квартиры будут сданы и нанят новый управляющий. Все будет нормально, и скоро вы станете смеяться над своими подозрениями. Мы преодолели переходный период без каких-либо помех, только дайте нам немного времени.

Андрэ Алмейда, опередив жену, начал первым:

— Мистер Розенкрантц…

— Называйте меня, пожалуйста, Эл.

— Нет, мистер Розенкрантц, я — кубинец. Родился на Кубе и там понял, что не каждый, кто пожимает тебе руку, на самом деле твой друг. Я хочу знать, почему вы позволяете шлюхам снимать квартиры в нашем доме? Я воспитываю своих девочек в истинной вере и не желаю, чтобы они видели подобные картины.

— Хорошо, что вы заговорили об этом. — Эл улыбнулся и взял кусочек торта, испеченного Сильвией Кауфман. Он почувствовал, как кожа у корней волос сильно потеет — это была одна из неконтролируемых им неприятностей. — Услышав о так называемых проститутках, я лично сразу же просмотрел файлы и проверил документы на аренду квартиры 1Ф. Она снята гражданином по имени Сэл Рагоззо. Один из наших проверяющих посетил мистера Рагоззо в его квартире, не нарушая договор, только потому, что у него там кто-то еще живет. Если виновность этих людей будет доказана, тогда мы уладим все без проблем. Основанием послужит нарушение морального кодекса квартиросъемщика.

Быстрым жестом, вздрогнув от отвращения, он вытер лоб белым платком.

— Все же, чтобы показать, насколько благосклонно мы настроены, я предлагаю вам петицию за… допустим, двадцатью подписями, и мы отправим Рагоззо уведомление о выселении, а затем посмотрим, решится ли он подать на нас в суд. Тем временем, мы считаем, вы должны просить вмешательства полиции. С этой швалью церемониться не надо. А пока я могу гарантировать только одно: наша администрация будет строже относиться к новым жильцам. Подобная неприятность больше не повторится, эти проблемы нами получены в наследство, так как квартира 1Ф была сдана мистеру Рагоззо Моррисом Катцем за три недели до того, как он уехал.

Наблюдая за спектаклем, разыгранным Элом Розенкрантцем, Пэт Шиман приходил в изумление. Сильвия считала Пэта голубым, что было верно лишь отчасти. Действительно, Луи Персио, сосед по квартире, был гомосексуалистом с женскими наклонностями. Эта пара встретилась, отбывая срок в тюрьме Даннимора. Так случилось, что Луи поместили в ту же камеру, где сидел Пэт Шиман. Между ним был заключен своего рода контракт: Луи соглашался удовлетворять сексуальные фантазии Пэта Шимана, который в свою очередь гарантировал физическое и сексуальное выживание Луи в тюрьме. После того как они год прожили вместе, не осталось ничего, кроме любви. Оба были более чем удивлены этим фактом, особенно Пэт Шиман, который после освобождения, проведя как-то уик-энд с семнадцатилетней шлюхой, отличавшейся небывалым энтузиазмом, понял, что хочет быть только с Луи Персио.

Они встретились на воле два, три, четыре раза, но это не остудило их чувства. И тогда Пэт Шиман, который всегда был реалистом, просто сел в поезд метро, доставивший его на Холмы Джексона. Он приехал всего с одним чемоданом. Это случилось четыре года назад. Двумя годами позже Луи проснулся однажды утром с ужасно опухшими гландами и лихорадкой, которую нельзя было вылечить ни аспирином, ни пакетами со льдом.

К счастью, никто ничего на знал о тюремном прошлом сожителей. Хватало и того, что они оба были известны как голубые. Пэт при небольшом росте — всего лишь пять футов семь дюймов — весил прилично, семьдесят пять фунтов, и был физически закален тюрьмой. Луи Персио, по стандартам тюрьмы Даннимора, был «лисой», а «лисам», как известно, защитить себя нечем. Пэт, однако, старался быть незаметным. Он работал водителем микроавтобуса. Это была очень хорошая работа для бывшего заключенного, и он не хотел, чтобы какие-нибудь жалобы дошли до офицера, контролирующего его поведение на воле.

Но даже если нюх Пэта Шимана притупится, он и через сто лет сможет распознать такое трепло, как Эл Розенкрантц. От того просто несло, и Пэт чувствовал этот запах, как старый заключенный чувствует страх новичка. Пэт уже все понял, едва первый раз увидел сутенера, поселившегося в квартире 1Ф с двумя шлюхами. Никто бы не смог подписать договор об аренде с Регзом Рагоззо, чтобы потом не броситься мыть руки. Этот парень просто потел оливковым маслом, так же как толстый Эл Розенкрантц, у которого капли пота текли по вискам. Фигура Розенкрантца была настолько ясна для Пэта, что ему просто хотелось кричать, бросать в этого человека его собственным дерьмом. Сейчас он вспоминал одного из охранников в тюрьме, который говорил те же слова, что и Розенкрантц: «Если только вы дадите шанс нашему заведению, то оно сделает для вас все необходимое». Пэта тошнило от такого вранья.

Но Шиман не терял контроль над собой. Он не стал рассказывать соседям, что стояло за всем этим, хотя уже на сомневался — новые жильцы напротив в квартире 4Б были наркоманами и употребляли героин. Он понял это, как только увидел их во время переезда. Черт возьми! Он кое-что знал о наркотиках и распрощался с ними из-за несчастного случая, когда участвовал однажды в вооруженном нападении, чтобы достать деньги и поддержать себя очередной дозой.

— Вы что, не можете распознать этого вора? — кричал Майк Бенбаум Майрону Гоулду. — Вам надо дождаться, пока он вам череп проломит? Вот тогда-то вы, наверное, проснетесь!

Глава 5

Двадцатое февраля

Среди особенностей наркомана, вора, педика, сутенера Джонатана Миллера по прозвищу Борн числилась еще одна — он был вегетарианцем. В свои двадцать четыре года, вернувшись с Райкерс-Айленд, он наконец почувствовал себя примиренным с окружающей его действительностью. Это правда, он опять кололся, но совсем не с той убийственной интенсивностью, которая предшествовала его заключению. Тогда он был просто сумасшедшим. Настолько сумасшедшим, что умудрился разбить боковое стекло машины, стоявшей на светофоре у перекрестка между Тридцать девятой и Девятой улицами около туннеля Линкольн. Он помнит, как, сунув руку в разбитое стекло, схватил старую потаскуху, сидевшую за рулем, и до сих пор слышит собственные вопли: он требовал от нее денег и при этом орал так, будто старуха была глухой. Несчастная в своем перламутрово-сером «Мерседес-Бенце» ничего не могла сделать: сзади и спереди впритирку стояли машины. Куда ей было деваться?

Она полезла за своим кошельком, за своим чертовым кошельком, но, как оказалось, за газовым баллончиком. Она брызнула этой дрянью ему в глаза. Джонатан попятился и ударился о зеркальце заднего вида тормозящего микроавтобуса, после чего был даже не в состоянии отползти в сторону до приезда полиции. Что за несчастье! В довершение ко всему старая шлюха вместо того, чтобы уехать, как люди обычно делают, спокойно дождалась фараонов и все им рассказала.

Арестовавшие его офицеры, хорошенько отколошматив, обвинили Джонатана в нападении с целью убийства с применением оружия (кусок стекла), уголовно наказуемом владении наркотическими веществами, а также создании угрозы для водителей на Девятой авеню. Этою было достаточно, принимая во внимание целую цепочку предыдущих задержаний за хулиганство, чтобы отправить его в места не столько отдаленные, гдё он мог в перспективе отпраздновать свой шестидесятилетний юбилей.

Но прокурор округа, несомненно, пошел бы на уступки в случае его, Джонатана, добровольного признания. Такие обвинения предъявлялись только, чтобы запугать, заставить сделать подследственного неправильный шаг. Об этом ему объяснили заключенные, кое-что понимающие в юриспруденции. Они выслушали его рассказ в обмен на бутерброды с курятиной, которые он воровал из офицерской столовой. Он обратился к этим доморощенным знатокам только потому, что у него никогда не было собственного юриста. Джонатана не вызвали в суд. Он никогда так и не увидел ни обвинителя, ни кого-либо еще, представляющего власть закона. Ему было предоставлено право иметь дело лишь с офицерами по воспитанию заключенных, которым абсолютно наплевать на его отношения с законом.

Через шесть месяцев, окрепнув после сотен часов, проведенных в спортзале, он вновь почувствовал себя нормальным человеком, не без помощи Брайана Петтерсона по прозвищу Дохлая Собака. Брайан научил его (в обмен на сексуальные услуги), как дисциплинировать свой ум, питаясь лишь фруктами и овощами. После того как Борн стал чист умом и телом, он начал трезво реагировать на окружающий мир и был готов снова вступить с ним в борьбу. Встретившись с инспектором по исправительным работам, он спросил, почему его дело не рассматривалось в суде. Через три дня заметно опечаленная помощница окружного прокурора, по имени Майра Бейнз, заявила саркастически настроенному Кельвину Смиту, что дело заключенного Миллера каким-то образом закрыто до суда, и Джонатан оказался на свободе.

Сильный и уверенный в себе, он вновь появился на улице Святого Николоса в Гарлеме и выпросил двадцать долларов у своей матери: «Мне же надо где-то жить, а то они меня опять посадят. Сейчас у меня испытательный срок».

Его мать Марла согласно кивнула и с выражением материнской заботы на лице отдала Джонатану деньги, потому что боялась его. Она знала все о предыдущих приводах и арестах сына, как в подростковом, так и в более зрелом возрасте, и не понимала, почему его выпустили.

Однако то, что двадцать долларов избавят ее от дорогого мальчика, по крайней мере на какое-то время, она понимала. Как и то, что, может быть, она даже не увидит его достаточно долго и успеет подготовиться к новому возвращению.

После шести месяцев воздержания первая затяжка произвела взрывообразный эффект у Борна в мозгу и половых органах. Он курил крэк в притоне на Сто сорок третьей улице, и одна из женщин — доминиканская проститутка-наркоманка — предложила ему трахнуться, если он даст ей трубку.

— Отсоси сначала, сука, — простонал он, пытаясь не выдать свое сильное желание.

Девушка, которую звали Чоч, сделала это быстро и умело. Миллер трахался и курил, пока у него не осталось героина. Потом он вышел на улицу в поисках денег.

Сначала подумал о том, чтобы вернуться к мамаше, но та уже знала, что он на свободе. И в квартире будет либо ее брат, либо она вообще не откроет дверь. Джонатан совсем не боялся своего дяди, однако ему нужен был крэк, а у мамы его все равно не было, сколько ее ни колоти. Лучше уж поискать счастья на улице.

Через десять минут он уже стоял на втором этаже заброшенного дома на Конвен-стрит, высматривая добычу. Мимо прошли трое мальчиков-подростков. Они были такие чистенькие в своих пиджачках, джинсах и кроссовках «Рибок». У самого маленького на груди висела цепочка толщиной с палец. Черт возьми, подумал Борн Миллер, с такой цепочкой можно быть под кайфом недели две. Этого достаточно, пока он не найдет Дохлую Собаку, который жил где-то в Бронксе.

Детишки остановились и начала трепаться. Миллер видел, как двигались их губы, но он не мог слышать, что они говорят. А потом случилось чудо. Два мальчика ушли по направлению к парку Риверсайд, а третий — тот самый, с цепочкой, расстегивая ширинку, — свернул в маленький переулочек, расположенный за домом.

У Миллера все так и подпрыгнуло внутри, как будто он уже набивал трубку. Кусок шлакобетона, который кто-то бросил у окна, казалось, сам так и прыгнул ему в руку. Мальчик с цепочкой оказался прямо под Миллером, как бы ожидая, когда на него опустится десница Господня. И Борн, наклонясь через пустую оконную раму, бросил этот кусок шлакобетона, как бомбардировщик метал бомбы на Берлин во время Второй мировой войны.

Кусок проплыл в воздухе и мягко, словно парашютист на весеннюю лужайку, опустился на голову мальчишке. Звук удара был отчетливо слышен. Мальчик упал на тротуар и, лежа уже неподвижно, все еще мочился, а кровь текла по его лицу. Под головой подростка образовалась целая лужица.

Борн Миллер отнес цепочку в ломбард в Чайнатауне. Там ее немедленно купили по сотне долларов за унцию. Старик в ломбарде так и пронизывал Миллера взглядом своих маленьких глазок из-за стекол толщиной в два дюйма. Старик получит в три раза больше, если продаст цепочку ювелиру. Но Борну было все равно. Эта чертова вещичка весила более двенадцати унций, и он с наслаждением почувствовал тяжесть денег, которые засунул в свои поношенные «ливайсы». Теперь у него было достаточно баксов, чтобы и покайфовать, и встать на ноги.

— Послушай, старик, — сказал он китайцу перед уходом, — где у вас тут телефон? Мне надо сделать важный звонок.

Старик разразился потоком слов на китайском, но Миллер не был этим оскорблен.

— Пока, маленький китаец, — попрощался он. — Не ешь слишком много пресмыкающихся.

Миллер нашел телефон на углу, который не только работал, но — уже совсем чудеса — был не занят. Он набрал номер Дохлой Собаки.

— Говорите, — послышалось в трубке.

— Это ты, Дохлая Собака? — спросил Миллер.

— Борн Миллер?

— Именно так меня зовут. И я любитель героина. — Он пытался казаться учтивым. Дохлой Собаке всегда нравилось, когда Джонатан был именно таким.

— Слушай, парень, — сказал Дохлая Собака. — Ты и есть тот человек, которого я искал. У меня на тебя виды. Мы берем под опеку новую территорию, и ты будешь там основным моим банкиром.

Миллеру показалось, что он снова на Райкерс-Айленд. Он слушал и кивал. Как правило, операции с наркотиками производились с помощью двух человек: банкира, который собирает деньги, и мула, который выдает товар. Сразу двоих ограбить не так-то просто. Дохлая Собака как раз разместил новую точку по торговле наркотиками в Куинсе.

— Нетронутая территория, понимаешь, о чем я говорю? Никакой конкуренции. Сначала мы будем работать в квартирах, но уже через месяц — на улице. Только предложим этим белым и желтым парням хороший крэк, и у нас будет больше покупателей, чем сможем обслужить. Понимаешь, о чем я говорю? Если только у тебя будет голова на месте, ты станешь очень богатым черножопым, и очень скоро.

Борн Миллер запомнил адрес, который дал ему Дохлая Собака, но, повесив телефонную трубку, тут же направился в район Боуэри в восточной части города. Там всегда можно найти любой наркотик. Первого продавца он увидел на Аллен-стрит. Тот продал ему двадцать пузырьков с крэком и порядком потрепанный «чартер армз бульдог» 44-го калибра. Все это обошлось в три сотни долларов, и продавец еще добавил дюжину пакетиков — на добрую память.

Было приятно ощущать за поясом пистолет, своего рода страховой полис на случай нападения какого-нибудь подонка, который захотел бы все у него отобрать, так же как он сам недавно содрал золотую цепочку с шеи того мальчишки. Борн уже собирался в Куинс, но все же сначала заскочил в притон, чтобы курнуть совсем чуть-чуть. Там он два дня без остановки тянул трубку. На третий день у него случилась вспышка паранойи, и он сумел сообразить, что если немедленно не убраться отсюда, то предложение Дохлой Собаки и в самом деле станет «дохлым». Через два часа Миллер стоял напротив дома номер 337–11 по Тридцать седьмой улице, удивляясь, какую дурацкую идею подсунул ему Дохлая Собака. На улице не было ни одного черного лица, кроме трех грузчиков, складывающих мебель в грузовик. Рабочая одежда Борна состояла из грязнущих «ливайсов», дешевых кроссовок, удлиненного пиджака, цвет которого менялся от черного к синему, и никудышной бейсболки с надписью «Янки». Волосы коротко подстрижены без всяких модных штучек, которые черные парикмахеры иногда выбривают на черепах своих клиентов.

— На этих улицах надо вести себя очень спокойно, старик, — объяснил Дохлая Собака. — У этих ребят дорогие машины, у них есть что украсть. Но попробуй только нахамить одному из них — он тебя и через двадцать лет достанет! У этих свиней денег сколько хочешь, и они могут себе позволить ждать. Ты понимаешь, о чем речь?

Но о каком хладнокровии можно говорить, находясь в районе, где узкоглазые сходят за белых. Если открытие притона здесь не «хамство», то тогда он не наркоман. Борн Миллер, родом из Гарлема, знал, что такое дома, сдаваемые внаем. Он научился спокойно чувствовать себя в ситуациях, которые парализовали бы обычного городского жителя. Например, мог безлунной ночью проникнуть в брошенное здание в поисках продавца наркотиков или добычи.

Кругом были многоквартирные дома или коттеджи на две семьи. Борна поразила чистота. Даже кустики и лужайки выглядели так, будто здешние жители противопоставили себя остальному населению.

И как Дохлая Собака мог быть таким идиотом? Да любого, кто попробует работать на этих улицах, заберут через минуту! В такое место имеет смысл приехать, быстро кого-нибудь грабануть, а затем смотаться в Корону, где все свои. Но как только он собрался уходить, из двери дома номер 337–11 вышла чернокожая женщина Иоланда Монтгомери и направилась в сторону Бродвея.

— Да, старина, — вслух сказал Борн Миллер, — эта сестричка одна из наших. Здесь все не так просто.

Миллеру не нравилось, когда что-то не сходилось. Ему не нравилось, когда его путали. В тюремной жизни никогда ни в чем не запутаешься, и это его устраивало. В тюряге всегда все напрямик. Не так, как здесь. Он понимал сейчас, после двухдневного кайфа, что не готов ко всему этому. Но и уйти ни с чем тоже не мог. Подыскав подходящую лестницу в подвал, которой, как видно, никто никогда не пользовался, он сразу же вытащил свою трубку.

Через пять минут все было в норме, но Борн так и не заставил себя войти в дом.

— Да, я не готов к этому, — прошептал он, чувствуя мерное биение пульса в висках. — Дохлая Собака знает, как я ненавижу этих белых сосунков. Но мне здесь не развернуться.

Под кайфом трудно стоять на месте, и он двинулся по Тридцать седьмой улице, пытаясь смешаться с прохожими. Но прохожие были в основном белыми или узкоглазыми, что делало его еще более заметным среди них. Он чувствовал себя, как беззубый тигр в стаде слонов. Если бы они на него наступили, то он был бы раздавлен в ту же секунду.

Подчиняясь внезапному импульсу, Борн зашел в продуктовый магазин. Он не ел два дня. Может быть, яблоко или виноград пойдут ему на пользу. Выбирая яблоки, он заметил, что Ми Сак Пак наблюдает за ним. В ее взгляде не было ничего необычного. Казалось, она даже рада посетителю, но Борн Миллер почувствовал в ней ярость, такую же непримиримую, как во взглядах офицеров на Райкерс-Айленд. Почему эта проклятая азиатка уставилась на него, чего глазеет? Миллер ненавидел корейцев еще больше, чем евреев. Евреи по крайней мере брали черных на работу, используя их как ширму. А эти сволочи не доверяют никому.

Он подошел к кассе, глядя кореянке прямо в глаза. Если бы эта сука была еврейкой, подумал он, она бы уже отвернулась. Но азиатов тяжело понять, черт бы их подрал. Он ничего не мог прочесть в ее глазах. Между тем она взяла яблоки, бросила их на весы и привычно нажала кнопки кассы. Когда он заплатил, она положила мелочь на прилавок, игнорируя его протянутую руку, и стала обслуживать следующего покупателя. В этот момент беспокойство, охватившее его, превратилось в злость. Оба кармана набиты пузырьками с крэком, за поясом тяжесть пистолета 44-го калибра — почему он должен бояться эту узкоглазую. Борн Миллер был «вором по случаю» и был рад поживиться всем, что плохо лежало. Поэтому, когда взгляд его упал на конверт от компании «Телефоны Нью-Йорка», лежащий на прилавке, он автоматически запомнил написанный на нем адрес: Янг-парк, 337–11, Тридцать седьмая улица, квартира 3Х. Борн еще раз окинул взглядом магазин, сосчитав всех азиатов, работающих здесь. Корейцы всегда вкалывают, бизнесом, как правило, занимается вся семья, особенно если дело прибыльное. Может быть, он ненадолго остановится в квартире 3Х, чтобы посмотреть, что же ему собирается предложить Дохлая Собака. Все знают, азиаты не доверяют банкам. Вероятно, какие-нибудь деньжата и завалялись там под матрасом.

Возвращаясь в «Джексон Армз», он зашел в какой-то подъезд и подзаправился как следует, хорошо зная, что по крайней мере два дня еще будет витать в облаках. Когда он переходил улицу, направляясь к дому номер 337–11, у него звенело в ушах и по всему телу бегали мурашки. Однако Борн не мог не удивиться, заметив сломанный замок на двери в подъезде. И вправду, что-то не так в этом раю. — Разломанные стальным прутом и оторванные от стены почтовые ящики висели, как поломанные зубы. В лифте пахло мочой, и дверь закрывалась неплотно. Кабину лифта трясло так, что ему вспомнились родные трущобы.

Как он и ожидал, квартира 3Х закрывалась на два болтовых замка, дополнительно к той защитной системе, которую ставил хозяин дома. Дохлая Собака объяснил ему основы вскрытия замков еще на Райкерсе, но сейчас у него не хватило бы терпения подбирать отмычки. Он знал, что должен быть гораздо более короткий путь, чтобы проникнуть к корейцам, но для этого нужно понять, как располагаются квартиры в «Джексон Армз». Миллер спустился вниз, зашел во двор и начал взбираться по пожарной лестнице.

Было около трех часов дня, когда большинство домашних хозяек, собрав своих чад, удалились на кухню. Солнце начало опускаться за линию горизонта. Оно едва просвечивало сквозь легкие набегающие облака. И то и другое было, бесспорно, на руку Борну Миллеру, но об этом он даже не думал. Борн считал, дело уже сделано, и остановился на площадке у первого этажа. Он зажег свою трубку, прислушиваясь к голосам, доносившимся из квартиры 1X.

Через пять минут Борн оказался около окна и не без страха уставился в него. Затем, держась за перила, перебрался на карниз и уже готов был разбить стекло рукояткой пистолета, как рама вдруг легко поднялась, и он практически беззвучно попал внутрь квартиры. На какое-то время Борн замер, припав к краю кровати. Квартира была пуста. Он чувствовал только успокаивающий шепот наркотика, который танцевал вдоль спинного мозга. Все еще настороже, Миллер прошел по комнатам, аккуратно открывая двери. «Инструмент» 44-го калибра он держал в руке.

Миллер знал, самое главное при квартирной краже — это зайти и выйти как можно скорее. Как в банке, каждая секунда на счету. Разве что ты под кайфом, голова забита всякой чертовщиной или просто надеешься — хозяева-кретины не появятся.

Борн Миллер усмехнулся, засунул ствол своего «бульдога» за пояс и вытащил трубку. На этот раз наркотик осветил то, что называлось «зоной безопасности». У него был пистолет, двенадцать почти полных пузырьков с белым веществом и карман, набитый двадцатидолларовыми банкнотами. Он надеялся здесь еще как следует пополнить свой бюджет — он поможет ему попасть не просто в «зону безопасности», а в Пещеру Неприкасаемых. Борн чувствовал себя свежим и готовым ко всему.

Он начал с самой дальней комнаты — спальня родителей. Стал вспарывать матрасы и подушки, разгребая желтый поролон. Потом принялся за шкафы, вытаскивая ящики, переворачивая их, и просматривал содержимое. Ему попалась коробочка с драгоценностями, в которой он нашел только дешевые костюмные аксессуары, и расплющил всю эту дребедень кулаком на крышке комода.

«Ну же, ну, покажи мне, где твое золото!» — приговаривал он. Ага, из потайного ящика выпирали две цепочки и золотые серьги. Борн засунул их в карман, он знал, что это только начало. Затем отодвинул от стены два шкафчика, осмотрел их задние стенки в поисках прикрепленных изолентой пакетиков. Потом перевернул шкафы, чтобы проверить, нет ли чего на дне. Стенное зеркало он разбил на кусочки.

Миллер уже чувствовал себя хозяином положения. Пот выступил у него на лбу. Учеба на Райкерс-Айленд пошла на пользу, он чувствовал себя таким крутым. Полюбуйтесь, как он тут работает!

Он снял большой крест, висящий на стене, и собирался на него помочиться. Он покажет этим придуркам, что о них следует думать! Борн Миллер бросил крест на кровать, и вдруг его задняя стенка отвалилась. Выпал сверток банкнот. На гору одежды, брошенную поверх разорванного матраса.

Банкноты были двадцати- и пятидесятидолларового достоинства, толстенная пачка. Он с вожделением сжал их в руке, как будто это была грудь любовницы. Кто-то тихо прошептал: «А теперь сматывайся! Быстро зашел и быстро вышел». Это был голос Дохлой Собаки. Но все слишком удачно складывалось, чтобы прислушиваться к советам посторонних. Миллер сел на край кровати, достал трубку и довел себя до нужной кондиции. Он уже готовился посчитать добычу, как вдруг услышал щелчки многочисленных замков — звук закрывающейся входной двери и певучий говорок старой женщины, которая отчитывала за что-то ребенка.

Борн Миллер спокойно огляделся. «Посмотрим, что за чертовщина!» — тихо прошептал он. Трубка все еще была у него в руке, и ему хотелось зажечь ее вместо того, чтобы готовиться либо к побегу, либо к борьбе. Но он решил с тем и другим подождать и пошел к открытому окну мимо разгрома, который собственноручно учинил. Старая женщина (он представлял себе ее морщинистое лицо и глубоко посаженные глаза — такие узенькие, что они казались черными черточками, окруженными желтой кожей) все еще продолжала что-то бормотать. Почему он должен кого-то бояться? В его памяти промелькнули первые годы в школе и несколько узкоглазых детей, которые всегда все знали, и их желтые бабульки встречали внуков, чтобы без приключений доставить их домой.