Закон - тайга

— Неужели не притормаживал, когда он выходил? — удивился Дегтярев.

— Нет! Скорость не снижал.

— Где в последний раз его видел, где проезжал?

— Да перед селом уже. В километре. Не дальше…

— В лицо узнал бы?

— Да его спутать нельзя. Таких средь людей больше не водится.

Отправив покойного Кузьму на вскрытие в Поронайск, Дегтярев решил съездить к Трофимычу. Прихватил с собой двух ребят на всякий случай. А вдруг Сова к старику отправится?

Но нет… Трофимыч разбирал остатки бани. Узнав о сбежавшем, погрустнел. Но потом сказал жестко:

— С ним одним я управлюсь. Ты не боись за меня. Коли что, наведаюсь. Молчать не стану.

— Может, возьмешь на время одного из ребят? Охранять тебя будет, баню поможет поставить, — предложил Дегтярев.

— Хорошо бы так-то! Да в Трудовом, чую, вы нужней будете.

— Зря, Трофимыч, отказываешься. Ребята мои надежнее твоего оружия. Жаль мне тебя будет, если этот недоносок напакостить тут успеет. Но мы наведываться к тебе будем, — пообещал участковый и внезапно услышал над головой:

— Р-р-рау!

Глянув вверх, окаменел от неожиданности.

— Нельзя! Не моги! Прочь, Стрелка! Сгинь! — заорал старик диким голосом и вырвал пистолет из руки участкового.

Дегтярева бил озноб. Промедли секунду — и рысь, громадная, сильная, впилась бы в горло. Такую не стряхнешь, не испугаешь криком. Она — хозяйка тайги, Трофимычева заповедника. Лесник давно передал ей свои владения. От ее взгляда ничто и никто не ускользал. Она стала владычицей всего живого, она карала и миловала, она была той, кого лесник звал своею душой после смерти. Ее он выходил и вырастил себе на замену.

— Ну и напугала, гадость! — вытер вспотевший лоб Дегтярев, глянув вслед Стрелке, спокойно сидевшей на крыльце зимовья и оглядывавшей тайгу. — Что ж она бандюг проглядела? — укоризненно качал головой участковый.

— Гон у нее был. Первая любовь. Вот и прозевала. Зато когда воротилась, из избы прогнала. Не дозволила в хате жить. Они из-за нее не шибко в тайгу совались. И кабы не рысята, Стрелка сжила б их с заповедья.

— Он и теперь подгадать может. Под зиму. Иль момент улучит, когда не будет ее на участке, — встрял молодой милиционер.

— Нет. Нынче верней собаки подле меня пасется. Глаз не отводит. До ветру без присмотра не пускает. Аж совестно, — признался дед. И продолжил улыбаясь: — У Стрелки свое имеется особливое чутье. Она беду враз сечет. И мчит ко мне. Надысь прискакала, молоком все пузо вымазано, рысят-детей своих от титек оторвала, а меня от погибели сберегла. И этим… избу поджечь помешала… А говорят — в ней сердца нет. Откуда ж такое чутье идет, ежли не от сердца? Дай Бог людям его иметь. Чутье, сострадание иль сердце, пусть Господь всякое живое эдакой верностью наделит. Любовью тайги к ближнему, человека к человечьему. Мне нынче дружка иного не надобно. Дал Творец защиту. На том благодарствую. А коль опередит злыдень, значит, судьба моя такая, горемычная. И сетовать не стану. Господу все видно, и я его создание, не без присмотру живу.

— Тебе виднее, — пожал плечами участковый, удивленный стариковской уверенностью.

Он решил вернуться в Трудовое. Вскоре машина въехала в село. И Дегтярев свободно вздохнул, узнав, что за время его отсутствия в селе ничего плохого не случилось.

А в это время в тесную камеру Тестя, ожидавшего отправки в Южно-Сахалинск, охранники втолкнули угрюмого лохматого мужика, крикнув бывшему бугру:

— Эй, Тесть! Принимай! Из-за этого зверюги и ты пострадал.

Василий пружиной разжался. Подскочил к новичку. Ухватил за душу окрепшими волосатыми лапами.

— Колись, падла! — взревел так, что стены загудели.

— Иди-ка ты, — отмахнулся новый, рухнув на шконку, и залился горькими слезами.

Бугор оглядел его недоуменно, заметил кровавое пятно на брюках. Оно расползалось все сильнее. Бугор понял. И этого пропустили охранники через обиженников. Скопом петушили. А теперь к нему, на последнюю разборку швырнули.

— Не отмазывайся, падла! Меня на сопли не возьмешь! Колись, покуда я с тобой ботаю!

Мужик лег на спину, охая и кривясь. Лицо в синих подтеках. Зубы выбиты, губы рассечены. Он глянул на Тестя исподлобья и сказал глухо:

— В Трудовом фартовал я.

— Темнишь, козел! Я бугор Трудового! Всякую вошь в харю знаю. Такого хорька у меня не было!

— Недолго. Налетчиком! — вырывался из-под мослатого колена Тестя мужик.

— Мокрушник? Тихона угробил, падла? — ревел Василий.

— Не своею волей. По закону. Обязанник я! — взвыл налетчик.

— Чей? — выпустил горло из рук Тесть и сел напротив.

— Кривого знал когда-нибудь? Бугра нашего. Вот его Тихон ожмурил. Тот башли потребовал. Фартовый положняк. Тихон зажал. А когда бугор на него наехал, тот раздухарился. И — крышка! Замокрил Кривого…

— А ты при чем? Неужель фартовые тебя вместо Кривого поставили зону держать? — удивился Тесть.

— Не бугрил я. В рамса проигрался Кривому на обязанность. В долг. И он меня вместо пса держал. А потом, при фартовых, словно чуял погибель, велел мне убить любого, кто на его калган позарится. Если, мол, того не утворишь, останешься сам без калгана. А следить за мной Сову поставил. И Щеголя. Те двое везде за мной ходили. Пасли. Когда Тихон пришил Кривого, я стремачил его всюду. Но фраера увезли. Судили. А потом дошло, что в Трудовом он кантуется. Мы и нарисовались. Дальше сам знаешь, — отмахнулся мужик.

— Колись сразу! Я тебе не мама родная! Обязаловка не резиновая. Лишь год мог тянуть. Дальше тебя пришить должны были!

— Пять раз разборка фартовых к росписи приговаривала. Чего только не стерпел. Дикий с меня скальп снимал. На колючей проволоке вешали. То и спасло, что колючая. Петля не затянулась. Па ремнях растягивали. Разорвать хотели. Повезло, мослы крепче ремней оказались. Стеклом глотку резали. Зажило. Даже фартовые устали. И велели найти Тихона. В судьбу поверили. Я не сам по себе. Я — обязанник. Ты не фраер, сам понимаешь. Но при всем в ходку не хотел идти за это дело. И лишь оглушил Тихона. У него на ту беду

печь топилась. Я и закрыл задвижку. Оглушенный, он так и не пришел в себя. Думали, что никто не докопается, на пьянку все спишут…

— А водяру ты с ним жрал? — вспомнил Тесть.

— Сова. Он в свидетелях моих перед фартовыми был. Я после вошел. На том все кончилось.

— А Дашку зачем пасли?

— С легавым она скентовалась. И нас ему заложила. Что мы на чердаке ее канаем. Вот и хотели заодно с Тихоном, чтоб ему одному на том свете скучно не было.

— Зачем ко мне не прихиляли? — понизил голос Тесть.

— Чтоб ты нас всех разом ожмурил? Кто ж в своей «малине» чужой суд потерпит? Даже я это знал. Вот и не нарисовался. Мне моя шкура нужна.

— Дошлый, гад! — удивился Тесть.

— Кто тут бугор Трудового? Живо к следователю! — открылась внезапно дверь камеры.

Тесть шагнул в коридор. На пороге кабинета зажмурился от яркого света.

«Новый следователь? С чего бы такое?» — подумалось Василию.

— Входите смелее, — предложил человек из-за стола. — Вот вам передача. Не положено, конечно, пока. Но уж очень просили ребята. Не смог им отказать, — указал на тяжеленный рюкзак у стены. И добавил: — Надеюсь, там нет ничего недозволенного. Сами понимаете, все должно быть на доверии. — Следователь предложил присесть.

Тесть смотрел на рюкзак, ожидая, когда следователь разрешит ему уйти. Но тот, видимо, не спешил.

— Я помогаю вам, — указал он на рюкзак, — а вы помогаете следствию. Что известно вам, негласному хозяину Трудового, об убийстве Тихона? За что была поставлена муха Никите и кем? — спросил следователь.

— Это что ж, условие? — не поверил в услышанное Тесть.

— В порядочность не играю. Цена слишком высока, — не сморгнул следователь.

— На фискала сфаловать решили? Так я же фартовый! — возмутился Тесть и отвернулся от рюкзака.

— Можете не говорить. — Следователь вызвал охрану и, указав на рюкзак, сказал: — Верните людям внизу. Скажете: отказался подследственный.

Солдат взял рюкзак, с трудом поднял его на плечо, пошел к двери, согнувшись.

— Значит, не поумнел. Придется в прежнюю камеру вернуть. Там-то гонор живо сгонят, — криво усмехнулся следователь и добавил: — Мне, Василий, давно все известно.

Ваш нынешний сосед сам рассказал. Вот протокол допроса, его чистосердечное признание. Иначе как бы он в вашу камеру попал?

— Это его дело. Он мне не поделыцик. И колоться не обязан. Не мой кент. У него свой хозяин. Перед ним ответ держать станет. Я за свое — перед сходом.

— Теперь уж сходов не будет. Знают фартовые все. В Трудовое от нас пятеро законников ушли. Они все расскажут.

— Я и сам письмо послал им! Чего бояться? Легавые приморили. Сунули к лидерам. Все написал кентам без липы. Это мне отпустят, — ощерился Тесть.

— Кого скрываете? Глобуса? Его нет в живых. Вырви Глаз — безнадежен. Никого у вас нет. В Трудовом фартовые даже кличку вашу забудут. Подумайте хорошенько. За что держитесь? Возраст уже приличный. На шестой десяток пошло. Дело я могу закончить и без ваших признаний. Имеется много других доказательств покушения. И перед судом, сколько ни тяните, все равно встанете. Но и мера наказания, и режим зависят от того, как проявите себя на следствии.

— Мне уже терять нечего! — отмахнулся фартовый.

— Да как сказать… Вас фартовые Трудового целиком охарактеризовали. Значит, в душе простились навсегда, — вздохнул следователь.

— Темнуха! Просчитались вы, гражданин следователь. Никто из кентов не станет ботать с вами…

— Ну а откуда мне известны подробности последней ночи Никиты, о походе фартовых с ним в тайгу?

— Последнее легавый рассказал. А что с фраером было — не знаю.

— Если без ведома бугра ставят на щеке метку, того хозяина фартовые в грош не ставят. Значит, и с вами так было?

— Нет!

— Значит, Глобус метку без вашего согласия ставил?

— Нет! — выпалил Тесть.

Следователь уловил слабое место бугра-тугодума и засыпал его вопросами:

— Никиту метили при вас?

— Нет.

— Доложили, как сделали?

— Сам увидел.

— Эфиром усыпили?

— Да, — растерялся Тесть вконец.

— В больничке стащили?

— Да, сявка сработал.

— Знал, что повесится?

— Нет. Не думал.

— Зачем из барака выгнали?

— Так положено с сучней.

— Кто сказал, что Никита ссучился?

— За ним Шибздик смотрел. Он легавого почти до Трудового довел.

— Видел, куда ушел Никита?

— Нет. Ссучившийся — равно жмур. Таких не шарят и дышать не оставляют.

— Хотел убить его потом?

— Нет! Муха страшней смерти. Да и не фартовый он, всего- то мелкий фраер. Об такого никто в Трудовом мараться не стал бы, побрезговали бы.

— А если б стал?

— Фартового — да, пришили бы. Фраера — нет.

— Зачем же метили фраера?

— Чтоб фартовые знали. Не погорели бы на нем. Для них этот знак. Для всех. На будущее…

— Никита с фартовыми часто общался?

— В одной зоне и бараке, приморенные канали. Мало что ль?