Помоги проекту - поделись книгой:
Эрих фон Манштейн
Из жизни солдата
Введение
Чиновник телеграфа в провинциальном тюрингском городке Рудольштадт, принявший 24 ноября 1887 года телеграмму из Берлина, был, вероятно, немало озадачен ее содержанием. Телеграмма была адресована командиру расквартированного в Рудольштадте батальона майору Георгу фон Манштейну и его супруге Хедвиг, урожденной фон Шперлинг. Если верить молве, текст телеграммы был следующий: «У Вас родился здоровый мальчик. Мать и младенец чувствуют себя хорошо. Примите самые сердечные поздравления! Хелене и Левински». Так мир узнал о моем появлении на свет.
Здесь необходимо пояснить, что в тот день, 24 ноября 1877 года, в Берлине у моего отца Эдуарда фон Левински и у его жены Хелене, урожденной фон Шперлинг, родился десятый ребенок. Но обстоятельства сложились так, что, родившись в семье Левински, я жил и рос в семье Манштейнов. Еще до моего крещения меня передали моим приемным родителям, и с тех пор я ношу их фамилию. Все дело в том, что у моей родной матери была младшая сестра, моя будущая приемная мать Хедвиг фон Манштейн, которая не могла иметь детей. Сестры нежно любили друг друга и незадолго до моего рождения, с согласия моего родного отца, договорились о том, чтобы в случае рождения мальчика отдать его на воспитание в семью Манштейнов. Я и моя сестра Марта, которую Манштейны удочерили после безвременной смерти ее отца, брата моей родной матери, были окружены в этой семье такой любовью и заботой, которой обычно удостаиваются родные дети самых заботливых родителей.
О том, что Манштейны были моими приемными родителями, я узнал в раннем детстве. Впрочем, это не внесло никакого разлада в отношения между ними и моими настоящими родителями, прежде всего благодаря их взаимной любви и тесной привязанности друг к другу. А так как я почти сразу после моего появления на свет оказался в семье Манштейнов и вырос в ней, именно они заняли в моей жизни место родного отца и родной матери.
В семьях Левински и Манштейнов, главы которых сами были кадровыми военными, с глубоким почтением относились к обычаям и традициям прусской военной элиты, к которой так или иначе принадлежали их близкие и далекие предки. Прусским офицером был, к примеру, мой прадедушка Левински, который начинал свою службу с низших чинов. Мой дедушка в чине фаненюнкера участвовал в войне 1806 года, а после производства в офицеры — и в освободительных войнах против Наполеона. Двое его сыновей, одним из которых был мой отец, служили в Генеральном штабе и закончили свою военную карьеру в должности командиров армейских корпусов. Еще четыре старших брата моего отца также были офицерами. И в родословной моих «матерей» было немало представителей разных поколений, посвятивших свою жизнь офицерской службе в прусской армии.
Манштейны принадлежат к одному из древнейших германских родов, начало которому было положено еще тевтонскими рыцарями. Их далекие предки принадлежали к первым прусским землевладельцам, из которых постепенно выкристаллизовалась славная военная династия. После принятия христианства Манштейны пережили немало бед и тяжелых военных испытаний. Большинства своих владений они лишились в результате разорительного нашествия армии Наполеона.
В связи с этим, видимо, не приходится удивляться тому, что и я с ранней юности мечтал стать солдатом. Очевидно, во мне проснулись гены моих далеких предков, не мысливших своей жизни без армии.
Быт семьи Манштейнов характеризовался скромностью и простотой, хотя и был лишен показного аскетизма, столь свойственного некоторым представителям древних прусских родов. В их доме царил дух почтения к христианству и уважения к традициям и ценностям прусского офицерства. Мои приемные родители не испытывали материальной нужды, достаток семьи складывался из доходов от имущества, пожалованного моим предкам германским королем за их заслуги во франко-прусской войне 1870/71 годов. И хотя ни о каком особом «богатстве» нашей семьи не могло быть и речи, мы все же были избавлены от повседневной заботы о хлебе насущном. В этой связи уместно заметить, что определенная финансовая независимость и обусловленное этим отсутствие необходимости делать карьеру ради приобретения материальных благ следует расценивать не только как важное обстоятельство, говорящее в пользу государственного служащего, но и как весьма полезное качество такого чиновника для самого государства.
В детстве я отнюдь не отличался крепким телосложением, однако благодаря умеренным, а в кадетском корпусе — достаточно жестким физическим нагрузкам я окреп настолько, что при вступлении в армию врачи признали меня ограниченно годным к военной службе. Известную роль при этом, очевидно, сыграло и мое тщеславное желание ни в чем не отставать от моих сверстников.
Я был довольно жизнерадостным и достаточно сообразительным подростком с покладистым характером. Моя непоседливость и рассеянность на уроках отнюдь не способствовали успешным занятиям в школе, в результате чего я частенько вынужден был довольствоваться такими оценками моих учителей, как «удовлетворительно» и «весьма посредственно». Правда, к экзаменам я относился более серьезно и не испытывал почти никакого страха перед экзаменаторами, что обычно позволяло мне сдавать экзамены с более высокими результатами, чем те, на которые я, по мнению моих наставников, мог рассчитывать по итогам повседневных учебных занятий.
Мне кажется, что уже в раннем детстве я обладал достаточно развитым чувством справедливости, сочетавшимся с довольно сильным духом противоречия. Я не был скандалистом, но готов был спорить всегда и по любому поводу с кем угодно. Хрупкое телосложение не позволяло мне доказывать мою правоту с помощью кулаков, но я так и не смог заставить себя признавать чей-либо авторитет без достаточных на то оснований. Нетрудно догадаться, что в зрелом возрасте я был для своих начальников далеко не самым удобным подчиненным. Вместе с тем авторитет моих родителей был для меня абсолютно непререкаемым. Прежде всего это относится к мнениям и советам моего отца, жизнь и деятельность которого я считал образцом преданности идеалам чести, справедливости и долга.
Одно из самых ярких воспоминаний детства связано с моим пребыванием в Страсбурге, где я с 1894 по 1899 год посещал школу. В 1890 году я поступил в кадетский корпус, об обучении в котором давно мечтал. По сей день я с удовольствием вспоминаю шесть лет, проведенные в этом учебном заведении. Принятые в нем строгости и лишения были целиком и полностью оправданы его назначением, заключавшимся в подготовке воспитанников к трудностям военной службы. Многие из них поначалу весьма болезненно переживали разлуку с родными и близкими и с трудом привыкали к жизни в коллективе своих сверстников. Я благодарен моим тогдашним командирам и воспитателям за то, что они помогли мне стать тем, кем я стал: кадровым военным. В кадетском корпусе я получил основательную физическую закалку, между прочим, более эффективную, чем та, которую дают в обычных школах. Программа обучения кадетов соответствовала программе реальной гимназии и в случае ее успешного прохождения обеспечивала выпускникам возможность поступления в высшее учебное заведение. К нескрываемому удивлению некоторых из моих учителей я окончил кадетский корпус с оценкой «хорошо».
В марте 1906 года я в чине прапорщика был зачислен в 3-й гвардейский пехотный полк, в котором прослужил до самого начала войны. Гвардия существовала отнюдь не только для участия в парадах. Требования к боевой подготовке гвардейцев были очень высокими, их образ жизни никак нельзя было назвать праздным. Принадлежность к гвардии обязывала лишь к максимальной отдаче сил и отнюдь не располагала к высокомерию.
После объявления мобилизации в 1914 году я был назначен на должность адъютанта 2-го гвардейского резервного полка, формирование которого было поручено нашему полку. В составе нового полка я участвовал в овладении Намюром, в битве на Мазурских озерах и в осеннем походе в Польшу. В ноябре 1914 года меня тяжело ранило. После выздоровления я был направлен в штаб генерала фон Гальвица в качестве помощника начальника оперативного отдела. В ходе наступательных операций на севере Польши и в Сербии в 1915 году, во время сражения под Верденом в 1916 году я получил начальное представление о формах и методах руководства наступательными действиями в оперативном звене. С началом битвы на р. Сомме я был назначен офицером Генерального штаба в штаб вновь сформированной 1-й армии, которой командовал генерал Фриц фон Белов, один из наиболее талантливых командующих армиями, обязанный своим выдвижением генералу фон Лоссбергу, прославившемуся своим умением организовывать и вести оборонительные действия. В этой должности я принял участие в крупномасштабных наступательных операциях на р. Сомме в 1916 году и в Шампани в 1917 году. После кратковременного пребывания в должности начальника оперативного отдела штаба 4-й кавалерийской дивизии, принимавшей участие в боях на территории Курляндии и Эстляндии, я был переведен на Запад и назначен в мае 1918 года начальником оперативного отдела штаба 213-й ударной пехотной дивизии. В составе этой дивизии я участвовал в майском наступлении германской армии под Реймсом и в последующем тяжелом отступлении на рубежи вблизи Седана.
Революция в Германии и перемирие на фронтах ознаменовали собой окончание первого этапа моей военной карьеры. Отныне вместо императора, на верность которому присягала германская армия, мы должны были верой и правдой служить своему народу и своей обновленной родине.
В начале января 1920 года я познакомился с Юттой Сибиллой фон Лёш и уже 10 января мы заключили помолвку. 10 июня состоялась наша свадьба.
Моя жена была дочерью капитана кавалерии в запасе Артура фон Лёша и его супруги Амалии, урожденной фон Шак. Жизнь нескольких поколений предков моих новых родственников была уже на протяжении более чем ста лет теснейшим образом связана с Силезией. Мой тесть владел здесь тремя имениями, одно из которых — Бучкау в районе Намслау— должно было по Версальскому договору отойти к Польше, вместе с рядом соседних территорий, коренным населением которых были немцы. Данное решение не было оправданным ни по историческим, ни этнографическим соображениям. Соглашение о границах вступило в силу вскоре после нашей помолвки, поэтому в Бучкау нам удалось побывать только один раз. Так мы испытали на себе последствия Версальского диктата.
Моя жена вышла за меня в девятнадцать лет. Кроме нее, в семье фон Лёша было пять братьев, четверо из которых стали офицерами и участвовали во второй мировой войне. Один из братьев моей жены, Эгберт фон Лёш, заканчивал школу и по этой причине прожил с нами пять лет. В 1939 году, сразу после начала войны, погиб старший брат Ютты, и мы взяли к себе его сына. И Эгберт фон Лёш, и наш приемный сын погибли на войне, причем последнего эта участь постигла в апреле 1945 года в возрасте 17 лет.
Пора, наконец, сказать несколько слов и о моей собственной маленькой семье.
В первую годовщину свадьбы состоялись крестины нашего первого ребенка, дочери Гизелы.
Родившийся у нас через год сын Геро в звании лейтенанта воевал на Восточном фронте и погиб в семнадцатилетнем возрасте в боях у озера Ильмень.
Наш младший сын Рюдигер родился в 1929 году в Берлине.
Радость и счастье, которые доставляло нам рождение и воспитание родных и приемных детей, а также печаль и горе, вызванные их утратой, мы с женой всегда переживали вместе и сумели пронести свою молодую любовь через всю нашу совместную жизнь.
В лице моей Ютты я приобрел любящую и заботливую супругу, верного друга и помощника. Кто бы ни пришел к ней, он всегда находил понимание и поддержку с ее стороны. При этом она почти не думала о самой себе и постоянно жертвовала собой ради нас, ее близких, а также ради многих посторонних людей, с судьбами которых ей приходилось соприкасаться. Она не изменила своей привычке к самопожертвованию и после того, как на весь немецкий народ обрушились тяготы и лишения мировой войны; мы потеряли одного из наших любимых родных сыновей, обоих приемных сыновей, многих других близких людей и, наконец, лишились самой родины. В этот трагический период моя жена сумела выжить и поставить на ноги нашего младшего сына, который в конце войны еще ходил в школу. А когда я сам предстал перед английскими судьями, она всеми силами поддерживала и воодушевляла меня своим присутствием в зале суда, помогая мне с честью и достоинством встретить несправедливый приговор.
I Рейхсвер в Веймарской республике
Любые рассуждения о так называемом «духе рейхсвера», об отношении к нему страны и народа имеют смысл только в том случае, если принимать во внимание то глубокое воздействие, которое оказал переворот 9 ноября и капитуляция германской армии 11 ноября 1918 года на офицерский корпус, которому предстояло составить костяк вновь формируемой армии. Возникший на развалинах кайзеровских войск, рейхсвер был обречен на то, чтобы нести на себе отпечаток трагических событий, предшествовавших его созданию.
Когда 9 ноября 1918 года германский император отрекся от престола и перебрался в Голландию, для военных это, в отличие от простых граждан, означало нечто большее, чем простую смену государственного строя. Для многих из них, прежде всего для тех, кто считал себя наследниками прусских военных традиций, это означало полный крах и утрату смысла жизни. Прежняя армия была плоть от плоти «императорской», вся ее деятельность была неразрывно связана с личностью монарха. Верность и преданность императору, основанные на присяге, выходили за рамки политики и имели под собой этические основы.
Для армии именно император, а не какой-то абстрактный «народ» или «государство», был «точкой кристаллизации» ее верноподданнических чувств. В среде военных никогда не употреблялось выражение «государственная служба», речь могла идти исключительно о «службе императору». При этом не имело никакого значения личное отношение того или иного солдата к личности конкретного монарха. Армия служила не Вильгельму Второму, а «Императору». Германские монархи формировали армию, вся ее сущность была проникнута идеей императорской власти. Ни в одной другой стране мира не существовало такого отношения между армией и короной.
В тот самый день, когда последний германский император под давлением революции вынужден был отречься от престола, все, что так или иначе было связано в душе немецкого солдата с императорской властью, раз и навсегда исчезло. Свергнутый император не оставил после себя никого, кто мог бы хоть как-то реанимировать монархическую идею, и 9 ноября эта идея было безвозвратно утеряна.
Своими суждениями я ни в коей мере не хочу принизить личность императора Вильгельма. Бесспорным является то, что его решение отречься от престола и уехать в Голландию было продиктовано стремлением уберечь немецкий народ от гражданской войны и надеждой на скорейшее заключение почетного для Германии мира. Вместе с тем очевидно, что последний германский император едва ли был способен проявить волю и твердость, необходимые для успешного продолжения борьбы на внутреннем и внешнем фронтах. Этому властителю Германии, который благодаря своей внешности производил на окружающих впечатление сильной личности, на самом деле явно не хватало качеств, требуемых для управления державой, находящейся в состоянии войны. Нити управления империей выпали из его рук задолго до отречения от престола. Несостоятельность Вильгельма в роли главы государства выявилась сразу после неожиданного и явно нежеланного для него развязывания мировой войны. Таким образом, 9 ноября была лишь поставлена точка в истории его отречения от престола, которое фактически произошло значительно раньше.
После падения монархии немецкие солдаты оказались перед необходимостью выбора новых ориентиров. Кто мог восполнить им потерю императора?
«Государство»? Оно давно дискредитировало себя в их глазах как беспомощная игрушка в руках партий и политических движений. Государство утратило свой былой моральный авторитет и представало для своих граждан прежде всего в образе всемогущей чиновничьей машины. К тому же республиканская форма правления была явно не по душе большинству граждан Германии, так как она фактически была навязана им держава- ми-победительницами, то есть явилась прямым следствием военного поражения.
«Народ»? В демократическом смысле это был действительно бесспорный наследник авторитета монархии. Однако вскоре выяснилось, что никакой мало-мальски выраженной народной воли, которая могла бы компенсировать авторитет короны, нет, даже по самым насущным вопросам политического и экономического развития. Поскольку новый государственный строй был по существу навязан меньшинством нации ее большинству, народ раскололся на три большие группы. Правые и левые, относившиеся друг к другу как к смертельным врагам, были единодушны только в том, что результаты «революции» их ни в коей мере не удовлетворяли, пусть даже и по диаметрально противоположным причинам. Между ними располагались центристы, которые хотя и отстаивали демократические принципы, однако были в основной своей массе крайне неоднородны. Другими словами, «центр» состоял из представителей партий и политических движений с различным мировоззрением, с несовпадающими политическими и экономическими взглядами. Поэтому было бы крайне опрометчиво утверждать, что именно центристы могли претендовать на роль выразителей народных чаяний. Впрочем, представители обоих крайних флангов могли рассчитывать на это в еще меньшей степени. Так как же могло понятие «народ» заменить армии идею монарха, если народ находился в состоянии раскола и сам не знал, чего он хочет? Душой многие солдаты были на стороне правых, которые, так же, как они, скорбели по монархии. Долг обязывал их служить государству, даже если их и не вполне устраивало его нынешнее устройство, и они исполняли свой долг. Однако ни государство, отношение к которому в народе было весьма неоднозначным, ни сам народ, который не обладал единой политической волей, не могли занять в сознании военных то место, которое еще недавно безраздельно принадлежало самодержавному монарху.
Таким образом, в силу перечисленных выше причин на смену имперской идее в сознании тогдашней армии пришли не «государство», не «народ» (и тем более не какая-то партия), а некое абстрактное понятие «рейха». Оно объединило в себе народ и государство как нечто достойное поддержки и защиты.
Людям непосвященным такая преданность немецкого солдата столь неопределенному, почти мистическому понятию может показаться непонятной, а многим немцам — достойной сожаления. Как бы то ни было, она как нельзя более точно отражает сущность немецкого национального характера. В любой другой стране армия в аналогичной ситуации, скорее всего, осталась бы монархистской или стала бы республиканской. В Германии с ее многовековыми традициями военного строительства невозможно было ни с того ни с сего, тем более за короткий срок стать республиканцем. Вместе с тем, присущее немецкому солдату представление о воинском долге не позволяло ему вступать в борьбу с новым, пусть даже и не совсем устраивающим его государством. В понятии «рейх», олицетворявшем имперскую идею как таковую и не зависящем от конкретного государственного строя, были одновременно заключены предпосылки более поздней позиции армии по отношению к режиму Адольфа Гитлера. В условиях, когда Германия вела войну не на жизнь, а на смерть, перед армией не могло стоять иной задачи, кроме самоотверженной защиты рейха от любых врагов. Такая позиция ни имеет ничего общего ни с национал-социалистским мировоззрением, ни с попытками во что бы то ни стало спасти созданную при Гитлере государственную машину.
Революция 9 ноября и ее последствия поставили перед немецкими солдатами такую новую задачу, как защита рейха не только от внешней угрозы, но и от попыток внутренних врагов нарушить статус-кво, будь то левые экстремисты с их призывами к государственному перевороту, или сепаратисты различного толка. Отныне армия была призвана по мере возможности заменить собой ту силу, которая при монархическом режиме обеспечивала целостность государства.
Совершенно очевидно, что подобные внутриполитические функции не могли понравиться ни одной армии мира. Взор солдата всегда обращен в сторону внешних врагов. Он готов решительно защищать свободу и независимость родной страны, но не желает быть слепым орудием насилия по отношению к собственному народу. Стоит ли удивляться тому, что созданный через некоторое время вермахт весьма охотно отказался от своих внутриполитических функций, как только авторитарное государственное руководство сочло возможным избавить его от этого. Основаниями для такого решения стали, таким образом, с одной стороны, определенные традиции монархического периода истории страны, и, с другой стороны, уроки ноябрьской революции, продемонстрировавшие нецелесообразность применения армии для поддержания порядка в государстве.
Подобно тому, как революция 9 ноября предопределила новое положение армии в государстве и отношение солдат к власти, точно так же последствия подписания соглашения о перемирии стали определяющими для уточнения роли военных как вооруженных защитников рейха от внешнего врага.
Результатом подписания соглашения о перемирии стала полная беззащитность Германии, которая согласилась на это после предварительных переговоров германского правительства с президентом Соединенных Штатов Америки как полномочным представителем союзных держав. В ходе этих переговоров Германия согласилась выполнить пресловутые «14 условий Вильсона». Хорошо известно, чем это все закончилось: версальский диктат решительно противоречил духу и букве этих условий и, по выражению лорда Бакмастера, «стал актом бесчестия, который навсегда вошел в историю в качестве одного из самых ее позорных пятен».
9 ноября 1918 года перед германскими сухопутными войсками, которые на Западе еще находились в соприкосновении с противником, а на Востоке располагались вдоль прерывистой и неустойчивой линии фронта и были частично деморализованы, стояли три задачи:
• возвращение миллионов солдат на родину ввиду непрекращающегося натиска противника и полного нарушения путей подвоза и эвакуации;
• поддержка нового правительства с целью предотвращения хаоса и анархии; —противодействие дальнейшим попыткам польских повстанцев пересечь восточную границу рейха и поселиться на его территории.
Возвращение на родину
Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург предоставил свой опыт и знания в распоряжение нового правительства, что позволило почти без потерь осуществить отвод войск как с Западного, так и с Восточного фронтов. Это была последняя и одна из наиболее удачных акций германского Генерального штаба. О том, в каких тяжелых условиях она происходила, можно судить хотя бы по тому, что на Западе союзники предъявили крайне жесткие требования по срокам отвода войск, которые не были оправданы ни военными, ни политическими соображениями.
Однако, несмотря на крайнюю измотанность личного состава и полную неразбериху в тылу, армия с энтузиазмом отнеслась к решению новых задач и успешно преодолела все связанные с этим немалые трудности, в том числе и политические проблемы, доставшиеся ей от недавней революции.
213-я пехотная дивизия, начальником оперативного отдела штаба которой я был в то время, вела тяжелые оборонительные бои под Седаном. Как и большинству командиров других фронтовых соединений, командованию дивизии удалось, несмотря на свержение императора, до последнего поддерживать высокий моральный дух личного состава.
Во время отхода дивизия получила приказ прибыть во Франкфурт, где к тому времени сложилась тревожная политическая обстановка. Все, что связано с прибытием и размещением нашей дивизии во Франкфурте, прочно запечатлелось в моей памяти. Жители приветствовали нас так, как будто мы вернулись после победоносного сражения. Дома, мимо которых мы проходили, были увешаны флагами, тысячи людей толпились на улицах, открыто выражая свой восторг по поводу нашего возвращения, и осыпали нас цветами.
В Бад-Киссингене нашей дивизии пришлось задержаться на несколько недель, поэтому Рождество нам пришлось отпраздновать вдали от наших семей. В начале января 1919 года полкам было приказано выдвинуться в места своей постоянной дислокации. При этом некоторые части и подразделения артиллерийского полка, сформированного в Восточной Пруссии, добровольно отправились в Курляндию. Штаб дивизии был расформирован, и я уехал в Берлин, в свой родной 3-й гвардейский пехотный полк, где мне предстояло демобилизоваться из армии.
Добровольцы на службе правительства
В Берлине моего полка не оказалось. Как и все прочие гвардейские полки, он в полном порядке был отведен с фронта на родину. Все оставшиеся в строю солдаты полка были отправлены в Гросс-Лихтерфельде, где из них и остатков других гвардейских пехотных частей был сформирован добровольческий батальон.
Я намеревался отправиться в Курляндию, чтобы присоединиться к нашему резервному полку, однако вместо этого мне пришлось по приказу главного управления Генерального штаба выехать в Магдебург в штаб армейского корпуса, чтобы принять участие в формировании добровольческих частей.
Внутриполитическая обстановка в рейхе, и прежде всего в Берлине, за период, прошедший после ноябрьской революции, стала еще более напряженной. Тяжелые бои вернувшейся с фронта гвардейской кавалерийско-стрелковой дивизии со спартакистами и ряд других столкновений подобного рода, происшедших за короткое время, продемонстрировали, насколько непрочными были еще позиции правительства народных уполномоченных во главе с Эбертом. Было совершенно очевидно, что измотанная в боях и ослабленная вполне естественным стремлением многих солдат как можно скорее вернуться домой армия была не в состоянии эффективно защищать новое правительство, которое к тому же почти не пользовалось симпатиями в армейской среде.
Первым, кто своевременно разглядел смысл происходящих событий, был майор фон Шлейхер, будущий рейхсканцлер. Он выступил с предложением отказаться от попыток сохранить выведенные с фронта части и соединения и вместо этого приступить к формированию на их базе добровольческих частей. Реализация этого предложения привела бы, с одной стороны, к сокращению численности армии, однако, с другой стороны, вновь сформированные добровольческие части могли быть надежной опорой для правительства. Председатель правительства народных уполномоченных, будущий президент Германии Эберт, поддержал предложение Шлейхера. Если принять во внимание, что в то время законное правительство могло быть в любую минуту свергнуто спартакистами, а также то, что деятельность недавно образованного Центрального совета солдатских депутатов фактически сделала старую армию непригодной для защиты правительства, следует признать, что данное решение Эберта было единственно верным. Только таким путем можно было обеспечить проведение выборов в Национальное собрание и последующую вооруженную поддержку правительства и парламента.
Впрочем, добровольческие формирования, успешно справившиеся с поставленной перед ними задачей, так и не дождались от власти даже простой благодарности. Что же касается того обстоятельства, что в дальнейшем некоторые из этих «фрейкоров» в той или иной мере превратились в сборища ландскнехтов, представлявшие угрозу для государственной власти (как это проявилось, например, через год во время путча Каппа), то это было, по всей видимости, неизбежно в сложившейся обстановке. Правительство явно не могло полагаться на добровольческие формирования в течение длительного времени. Вместе с тем очевидно, что без них Веймарская республика и ее институты едва ли смогли бы просуществовать дольше нескольких месяцев.
Что касается задачи, возложенной на меня в Магдебурге, то очень скоро выяснилось, что в то время она была невыполнимой. Тогдашнее руководство Саксонии, вопреки решению правительства, категорически отказывалось помогать нам при формировании добровольческих частей. Деятельность штаба корпуса была фактически парализована. При таких обстоятельствах я не хотел продолжать сидеть в Магдебурге без дела. А так как наш резервный полк уже был передислоцирован в Курляндию, то я обратился к командованию с просьбой откомандировать меня в полк для участия в охране границы с Польшей. Вскоре меня назначили на должность офицера Генерального штаба главного командования пограничной охраны «Восток», расквартированного в Бреслау. Так я снова оказался в подчинении глубоко уважаемого мною генерала фон Лоссберга, занимавшего там пост начальника главного штаба.
Главное командование пограничной охраны «Восток» было образовано верховным главнокомандованием сухопутных войск (ОХЛ), имея задачу предотвратить проникновение на германскую территорию польских повстанцев. Ему подчинялись войска, дислоцированные в восточных районах Пруссии и несколько вновь сформированных добровольческих частей. В его рядах находилась также значительная часть сельского населения приграничных районов.
Несмотря на такой неоднородный состав и сложную обстановку на границе, командование в целом справилось с поставленной перед ним задачей. Вскоре командование прекратило свое существование в связи с подписанием Версальского мирного договора и последующей демаркацией новой восточной границы Германии.
Бои, развернувшиеся в 1921 году в окрестностях Аннаберга после того, как польские повстанцы попытались силой добиться пересмотра результатов голосования в Верхней Силезии, начались после расформирования командования пограничной охраны «Восток». С немецкой стороны в них принимали участие только добровольцы.
Версальский мирный договор
В связи с решением вопроса о подписании или неподписании германской стороной Версальского мирного договора перед военным руководством неожиданно встала еще одна проблема.
Как известно, сообщение о предварительных условиях «мирного» договора вызвало настоящую бурю возмущения по всей Германии. Рейхсканцлер Шейдеманн произнес слова о руке, которая должна отсохнуть, если она посмеет подписать такой договор. В то же время над всем немецким народом висела реальная угроза противоречащей нормам международного права «голодной блокады» со стороны держав-победительниц. Ближайшим последствием отказа от подписания договора могла стать интервенция союзных армий. На фоне этой трудноразрешимой дилеммы в правительстве и среди депутатов Национального собрания развернулись ожесточенные споры о том, должна ли Германия уступить давлению своих врагов.
В столь неопределенной обстановке командование вооруженных сил просто обязано было подготовиться к любому исходу переговоров в Версале. При этом оно заранее отчетливо представляло себе, что в случае отклонения договора и последующей интервенции с Запада германские войска смогут в лучшем случае вести лишь сдерживающие оборонительные действия. А как будет развиваться обстановка на Востоке? Ведь в случае вторжения армий западных держав на территорию Германии подписанное ранее соглашение о перемирии автоматически утратит силу. Можно было предположить, что в этом случае Польша не упустит случая попытаться отхватить у Германии еще Целый ряд территорий. Для немецкой стороны в этой ситуации логичнее всего было бы нанести Польше упреждающий удар. В ноябре 1918 года поляки воспользовались благоприятной для них обстановкой и захватили провинцию Позен, поставив Германию перед свершившимся фактом. Сам собой напрашивался вывод о том, что теперь немецкая армия должна нанести внезапный удар и вернуть себе утраченные тогда территории.
Справедливости ради необходимо подчеркнуть, что данный план отнюдь не являлся попыткой армии решать внешнеполитические вопросы через голову правительства. Ведь определенные шансы на успех у этого плана могли появиться только в случае его тщательного согласования с правительством, которое взяло бы на себя смелость отказаться от подписания мирного договора. Самоуправство военных в данном вопросе не могло привести ни к чему хорошему, даже несмотря на гарантированную поддержку со стороны многих немецких патриотов.
Как известно, одним из тех, кто склонил правительство к решению подписать договор в Версале, был генерал Грёнер. В своем экспертном заключении Грёнер настаивал на том, что Германии придется подписать условия мира ввиду почти завершившегося разоружения армии и абсолютной бесперспективности идеи всенародного восстания по образу и подобию восстания 1793 года. Вполне понятно, что заключение Грёнера не нашло поддержки в офицерской среде, в том числе у его сослуживцев в Генеральном штабе. Тренеру пришлось подготовить и распространить среди сотрудников Генерального штаба меморандум, в котором он подробно изложил мотивы, побудившие его дать такое заключение. Он, в частности, привел в нем сведения о численности германских войск и о степени обеспеченности их оружием и боеприпасами, свидетельствовавшие о полной невозможности длительного противодействия иностранной агрессии. По его мнению, немецкие войска не смогли бы удержаться на рубежах Рейна и Везера, да и на Эльбе они не способны были бы оказывать длительное сопротивление. Он также констатировал, что отнюдь не весь немецкий народ готов снова взвалить на себя тяготы и лишения, связанные с очередной кровопролитной войной. В меморандуме говорилось и о возможности отделения Баварии или даже всей Южной Германии, и даже об опасности коммунистического переворота.
По существу аргументов, изложенных Тренером в его меморандуме, трудно было что-либо возразить. Этот документ являл собой образец безупречной оценки обстановки, которая сделала бы честь любому офицеру Генерального штаба. Безнадежность обстановки, в которую германская армия попала бы в случае агрессии союзников, была очевидной. Нельзя было также исключить возможность еще большего ужесточения условий мирного договора и раскола Германии под влиянием растущих сепаратистских и прокоммунистических настроений. Было бы также весьма опрометчиво сбрасывать со счетов отдаленные последствия возможной «голодной блокады» Германии.
Доводы генерала Грёнера звучат довольно убедительно, отказ от подписания мирного договора на предложенных условиях означал бы игру ва-банк со стороны Германии. Однако теперь, по прошествии многих лет, нельзя не задаться вопросом о том, не оказалось ли бы такое решение в отдаленной перспективе более благоприятным для судьбы немецкого народа, чем приход к власти Гитлера и развязывание второй мировой войны, явившиеся прямым следствием грабительских условий Версальского мирного договора? Впрочем, однозначного ответа на этот вопрос, по-видимому, нет и сейчас.
Формирование частей и соединений рейхсвера
После расформирования главного командования пограничной охраны, в котором я проходил службу, я был временно прикомандирован к генералу фон Лоссбергу в качестве его помощника. Для этого мне предстояло отправиться в Берлин, где генерал возглавлял организационный комитет по формированию будущих сухопутных войск Германии.
Функции данного комитета были довольно ограниченными, так как державами-победительницами уже была детально разработана будущая структура германской армии. Как известно, Германии было предложено сформировать сухопутные войска на добровольной основе со сроком службы 12 лет. В их составе должно было быть сформировано два командования групп войск, в подчинении которых находились бы 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизии, состав, численность и вооружение которых также были строго регламентированы. Таким образом, задачи организационного комитета сводились к тому, чтобы в заданных жестких рамках отыскать наилучший вариант решения данной проблемы.
Осенью 1919 года я был назначен на должность офицера Генерального штаба при созданном в Касселе 2-м командовании группы войск рейхсвера, начальником главного штаба которого стал все тот же генерал фон Лоссберг.
В этот период происходило переформирование остатков прежней армии, так называемого «временного рейхсвера», с целью приведения его структуры и численности в соответствие с требованиями Версальского мирного договора.
«Временный рейхсвер» состоял из 24 бригад общей численностью около 400 тысяч человек, которую предстояло сократить до 100 тысяч человек и сформировать из них 7 пехотных и 3 кавалерийских дивизии. Нетрудно догадаться, что решение этой задачи было связано с немалыми трудностями для командования сухопутных войск и сопровождалось справедливым недовольством военнослужащих, подлежавших в связи с этим демобилизации. Дело в том, что еще существовали добровольческие части, порядок и дисциплина в которых основывались на личной преданности солдат своим командирам и на принципе круговой поруки. Добровольцы не без основания полагали, что в благодарность за их участие в защите правительства, а также в противодействии польским повстанцам и в отражении большевистской угрозы с востока их части следовало бы в полном составе включить во вновь формируемую армию. Вместе с тем было очевидно, что по крайней мере часть «фрейкоров» не отвечала представлениям об армии как об инструменте государственного руководства, предназначенном для решения исключительно военных задач.
Что касается значительной части кадровых офицеров[1], увольнение которых со службы становилось неизбежным, то многие из них в этом случае оставались фактически без средств к существованию. Перспективы их трудоустройства в гражданском секторе были весьма туманными ввиду тяжелого положения в экономике и нежелания многих предпринимателей и руководителей государственных учреждений принимать на работу бывших офицеров. К тому же уход из армии был тяжелым испытанием для людей, целиком и полностью посвятивших себя военной службе.
Зона ответственности 2-го командования группы войск, в составе которого я отвечал только за организационную сторону переформирования сухопутных войск, распространялась на западные и южные районы рейха. И если наше командование, по общему мнению, довольно успешно справлялось со своими задачами, то в деятельности 1-го командования, расквартированного в Берлине, имелись серьезные проблемы, связанные прежде всего с тем, что, во-первых, в его зоне ответственности находилось большинство добровольческих частей, и во-вторых, с тем, что в его задачу входило расформирование частей и соединений, расположенных в прибалтийской зоне. Одним из следствий нерешенности этих проблем явился путч Каппа.
Путч Каппа и его причины
В течение осени и лета 2-е командование группы войск занималось переформированием сухопутных войск. 13 марта 1920 года генерал фон Лocсберг ознакомил работников своего штаба с сообщением из Берлина о том, что в столице создано новое правительство во главе с министром кабинета Каппом и что главнокомандующим всеми германскими войсками назначен генерал фон Лютвиц, незадолго до этого возглавивший 1-е командование группы войск. Подробности событий в Берлине командующему не были известны, никаких указаний от законного правительства не поступало, связь с ним отсутствовала. Генерал фон Лоссберг отдал нам распоряжение не выполнять приказов, которые могли бы поступить из 1-го командования группы войск. Тем самым все мы отмежевались от берлинских путчистов и не допустили распространения путча на подчиненные нам войска.
В Касселе, разумеется, было известно о возникших в последнее время в Берлине острых разногласиях между имперским правительством в лице имперского военного министра Носке и генералом фон Лютвицем. Камнем преткновения послужил вопрос о расформировании добровольческих частей, прежде всего расквартированной в Деберице бригады Эрхарда. О намерении совершить государственный переворот 2-е командование группы войск проинформировано не было. Не было известно в Касселе и об ультиматуме, который генерал фон Лютвиц направил имперскому правительству в ночь накануне ввода войск в Берлин.
Представители различных политических партий — социал-демократических, демократических, Центристских — обратились к нашему командованию за разъяснениями. Генерал фон Шелер проинформировал их о том, что события в Берлине явились для командования группы войск полной неожиданностью и что оно так же, как и все, не получало распоряжений от правительства Эберта и даже не знает, где в настоящее время находится это правительство. Однако эти разъяснения, по всей видимости, не удовлетворили наших гостей, а один из них даже задал фон Шелеру явно провокационный вопрос: «Господин генерал, может быть, Вы просто ждете исхода противостояния, чтобы затем присоединиться к победителю?» К сожалению, генерал фон Шелер немного замешкался и вместо того, чтобы решительно отвергнуть содержащийся в этом вопросе циничный намек, лишь презрительно отмахнулся от спрашивающего.
Большинство частей и соединений рейхсвера сохранило верность законному имперскому правительству. Вместе с тем происшедшие события наглядно продемонстрировали то, насколько губительными оказались последствия революции 1918 года для авторитета и дееспособности военного руководства.
Надо полагать, никто не сомневался в том, что предводители путча Капп и Лютвиц в своих действиях руководствовались только патриотическими мотивами, а вовсе не своими властными амбициями. Как рассказал мне однажды зять генерала фон Лютвица барон фон Хаммерштейн-Экворд (во время описываемых событий он являлся офицером Генерального штаба при 1-м командовании группы войск, затем стал начальником управления сухопутных войск), его тесть находился в плену навязчивой идеи, будто бы он обязан в последний момент спасти рейх, находящийся на краю гибели. Кстати, сам Хаммерштейн, начальник главного штаба 1-го командования группы войск генерал фон Ольдерсхаузен, а также начальник оперативного отдела штаба, будущий генерал-фельдмаршал фон Бок, отказались присоединиться к путчистам и за это были временно отстранены от исполнения своих служебных обязанностей.
Что же касается других наших коллег в восточных районах страны, прежде всего генерала фон Леттов-Форбека, прославившегося удачной организацией обороны в Восточной Африке, а также ряда других высокопоставленных военных и гражданских руководителей, которые поддержали правительство Каппа — Лютвица, то их позицию легко объяснить тогдашней политической ситуацией в Германии. Позиции правительства, сформированного по итогам ноябрьской революции, были еще слишком слабы именно в восточных районах страны. Кроме того, многие известные военные и политики так и не простили имперскому правительству подписание версальского диктата. Однако главной причиной недовольства явилось то психологическое давление, которое оказывали на сторонников путчистов неумолимо приближающиеся сроки передачи некоторых восточных районов Рейха Польше, а также части территории Шлезвига Дании. На всех этих территориях вскоре должны были состояться плебисциты, в процессе подготовки к которым в народе все чаще раздавались призывы к формированию нового правительства, которое было бы способно более решительно отстаивать национальные интересы Германии. Таким образом, выполняя приказ своего командующего генерала фон Лютвица, части и соединения, дислоцированные в восточных районах страны, фактически действовали заодно с большей частью проживавшего там населения. Известную роль сыграло и недовольство личного состава добровольческих корпусов предстоящим их расформированием, о чем речь уже шла выше.
Принципиально иное положение сложилось на тех территориях, которые входили в зону ответственности командования группы войск со штабом в Касселе, то есть в центральных, южных и западных районах рейха (за исключением территорий, оккупированных союзниками). С самого начала было ясно, что берлинский путч не найдет здесь такой поддержки у населения, которая могла бы быть в дальнейшем использована для оправдания действий путчистов. Жители данных районов, за исключением коммунистов и их сторонников, в большинстве своем смирились со сложившимся положением. Да и масштабы территориальных уступок, которые распространялись на эти районы, были значительно меньше. Вместе с тем местное население вполне обоснованно опасалось интервенции союзных держав в случае прихода к власти в Германии неугодного им правительства. А тот факт, что это правительство пришло к власти в результате военного переворота, только усилил негативное отношение народа к нему.
Однако больше всего армия была обеспокоена возможностью развязывания гражданской войны между сторонниками и противниками путчистов. Достигнутый с таким трудом и такой еще непрочный порядок мог быть в любой момент нарушен в результате беспорядков и восстаний, которые могли вспыхнуть в Рурском промышленном районе и в центральной части страны по инициативе коммунистов (дальнейший ход событий частично подтвердил обоснованность таких опасений). Наконец, можно было ожидать активизации деятельности различных сепаратистских течений.
Даже если на время забыть об обязанности сохранять лояльность правительству, сформированному по итогам выборов в Национальное собрание, то и в этом случае было понятно, что путчисты не только не могли рассчитывать на то, чтобы распространить свое влияние на всю территорию рейха, но и представляли в сложившейся обстановке серьезную угрозу самому существованию государства. О применении военной силы по отношению к путчистам в Берлине не могло быть и Речи, так как необходимо было во что бы то ни стало предотвратить столкновение частей и соединений рейхсвера между собой. Впрочем, быстрый провал путча позволил за несколько дней вновь нормализовать обстановку.
Более тяжелые последствия, чем кратковременное смятение, вызванное путчем Каппа — Лютвица, имел призыв правительства ко всеобщей забастовке. Во многих местах, в том числе в Касселе, забастовки вылились в беспорядки, для подавления которых пришлось использовать войска.
Наиболее критическая ситуация сложилась в Рурском промышленном районе. Здесь вспыхнуло заранее подготовленное крупномасштабное восстание под предводительством коммунистов, для которых путч служил поводом, а всеобщая забастовка — способом захвата власти. В восстании принимали участие хорошо вооруженные отряды, некоторые из них были оснащены тяжелым вооружением. Об их возможностях свидетельствует, в частности, такой факт, как нападение на артиллерийскую батарею регулярных войск, весь личный состав которой был уничтожен. Некоторые подразделения рейхсвера, которые находились в стадии реорганизации и поэтому были еще не полностью укомплектованы личным составом и боевой техникой, были оттеснены восставшими на нейтральную территорию, где и были разоружены западными союзниками. Кстати, последние и пальцем не пошевелили для того, чтобы поддержать в этой борьбе законное германское правительство. Скорее наоборот, именно они позволили восставшим замкнуть кольцо осады вокруг Безе ля.
В целях подавления восстания потребовалось стянуть из разных районов рейха значительное количество частей и соединений для того, чтобы сначала блокировать Рурский промышленный район и затем в результате тяжелых и кровопролитных боев разгромить повстанцев. Некоторое время спустя 2-му командованию группы войск пришлось в Тюрингии участвовать в подавлении еще одного прокоммунистического мятежа, что также потребовало сосредоточения значительного количества войск и боевой техники.
К сожалению, описанные выше кровавые события оказались не единственным наследием путча Каппа — Лютвица. Он не прошел бесследно и для морального духа солдат рейхсвера. Совершенно очевидно, что почти каждый из них мучительно размышлял над смыслом и последствиями событий, в которых им пришлось участвовать.
Поделиться книгой: