Помоги проекту - поделись книгой:
— Спасибо, хорошо. Вы хотели меня видеть?
— Я только хотел поговорить с тобой по поводу моей лекции, возможно, ты мне поможешь.
Присмотревшись, он заметил следы от маски. — Ты уже оперировал сегодня?
— Всего лишь простое кровотечение из верхних отделов ЖКТ, вероятно, из дуоденальной язвы. Силверштейн разбудил меня в четыре утра, я начал оперировать с Радецки.
Мой тон стал более сердитым.
— А потом больной был похищен Сорки! Чудовище вынудило меня уступить выгодного клиента, а эта сука Макфадден позволила ему это сделать!
— Спокойнее, Марк. — Вайнстоун оперся на стол и встал. — Так и инфаркт можно заработать.
Вайнстоун обошел стол и взял меня за локоть, он брал каждого собеседника под левый локоть—это была часть его обаяния. Он повел меня к шикарному кожаному дивану.
— Сколько раз я Тебя просил не относиться к таким вещам настолько серьезно?
Мне не хотелось ему отвечать.
— Посмотри на меня, Марк, думаешь, у меня нет поводов для расстройства?
— Но, доктор Вайнстоун, — сказал я, сопротивляясь его успокаивающим словам, — так дальше продолжаться не может! Раньше они похищали наших пациентов в приемном отделении, а теперь прямо в операционной!
Вайнстоун замахал руками и заговорил тише.
— Сбавь свой голос, иначе нас услышат секретари, мы никогда не знаем, кто находится за дверью, насколько мне известно, этот кабинет прослушивается.
— Ты видел новые лампы? — указал он на потолок, пробуя отвлечь меня. — Правда, хорошие? Только Манцур может выжать деньги из Ховарда на реконструкцию, я тебе говорил, что Манцур немало делает как вице-председатель. Твой кабинет тоже будет отремонтирован, Манцур обещал, ты должен будешь выбрать новую мебель, подумай и об обоях.
— Я не нуждаюсь ни в каких обоях от Манцура.
— Марк, посмотри на меня. Ты думаешь, я глуп? — Вайнстоун положил руку мне на плечо.
— Не думаю.
Он смотрел мне прямо в глаза, моя совесть позволила ответить ему тем же.
— Я не новичок в этих делах, работаю председателем много лет. Сколько ты здесь? Четыре года?
— Три с половиной, — поправил я.
— Я — пять лет.
Он снял очки и начал полировать их кончиком галстука.
— Кажется, прошло немало лет, с тех пор как я оставил госпиталь Джуиш-Айленд, — он глубоко вздохнул. — Ты думаешь, я не знаю, кто такие Манцур и Сорки?
Мне это начинало надоедать, я чувствовал, что он сейчас начнет шаблонное нравоучение, которое я не раз слышал и могу повторить почти дословно.
— Так вы хотите, чтобы мы продолжали терпеть это дерьмо? Чем дальше, тем хуже.
Вайнстоун проигнорировал мои слова:
— Марк, в этом нет ничего удивительного, госпиталей, подобных нашему, полно по всей стране. Есть несколько очень хороших хирургов, много средних хирургов и несколько подобных Сорки.
Он не упомянул Манцура, он никогда не сравнивал старого Манцура с Сорки. Однако я был не согласен и добавил:
— И Манцуру тоже.
— Как ты думаешь, сколько лет Манцур и Сорки оперируют здесь?
— Не знаю точно, около двадцати.
— Вот видишь, сколько лет от них страдают пациенты. Ты думаешь, что мы можем остановить их за один день? Они ошибались не раз и продолжают ошибаться. Наша задача — обучать резидентов и развивать академическую атмосферу, которая постепенно должна будет изменить обстановку. Это займет время. Мне потребовалось почти двадцать лет, чтобы изменить хирургическую службу в госпитале Джуиш-Айленд. Я начал терять терпение.
— Я согласен с тобой, что Сорки является проблемой, мы будем решать с ним рано или поздно. Но я еще раз тебе говорю — ты должен идти на компромисс. Даже Сталин подписал договор о ненападении с Гитлером.
«Хороший пример, договор, заключенный Сталиным, не помог избежать самой кровопролитной войны». Я не стал напоминать ему об этом…
Беверли, исполнительный секретарь Вайнстоуна, прервала урок истории о Второй мировой войне. Она вошла как всегда без стука.
— Доктор Вайнстоун, — начала она глубоким воркующим голосом. Мой коллега Чаудри как-то пошутил, что слышал ее голос в службе «секс по телефону», от такой женщины всего можно ожидать.
— Звонили из Медицинского правления, доктор Сорки напоминает вам об обеде с ним и доктором Манцуром. Они хотят знать, сможете ли вы прийти в среду в ресторан «Марко Поло» в шесть тридцать. Я сверилась с вашим расписанием — время подходящее. Могу я сказать, что вас это устраивает?
— Спасибо, Беверли. Скажите им. Кто записан ко мне на прием?
Она, не заглядывая в ежедневник, ответила:
— Госпожа Макфадден хочет видеть вас, конечно, после того, как вы закончите разговор с доктором Зохаром.
Беверли улыбнулась в мою сторону и вышла. Ей было около тридцати, высокая блондинка с привлекательным, но слегка угловатым лицом, подчеркнуто красивой улыбкой, крепкими ногами и хорошо очерченной задницей. Типичная девочка из Новой Англии. С Беверли у меня никогда не было дружеских отношений, но не было и неприязни. Вайнстоун любил ее — он всегда был рад красивой женщине. Он подчеркивал снова и снова, что его исполнительный секретарь должна быть «презентабельной». Я был не единственным, кто думал, что его слова звучат слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она дразнила меня несколько раз в прошлом и играла на моих искушениях.
Мне пришлось сопротивляться этому, уступить искушениям было бы убийственным для меня. Наш бывший администратор отдела Тамара, чернокожая девочка, была уволена доктором Вайнстоуном и пыталась предъявить иск ему и мне за «сексуальные домогательства». Ему — за то, что он неоднократно сжимал ее локоть, мне — за то, что я переодевался на операцию, не закрывая дверь. Я хорошо знал, что в этой стране любая женщина рядом с тобой может быть опасна.
Вайнстоун вернулся к столу и махнул мне на прощание. «Выгодная у него тактика — есть и пить с триумвиратом», — подумал я, возвращаясь к палатам.
На седьмом этаже мне повстречался Радецки с резидентом и двумя серьезными студентами, идущими следом. Операционная шапочка все еще была у него на голове, должно быть, только что закончил операцию. Павел весело подмигнул мне. Любопытно поговорить с ним, он выглядел счастливым.
— Доктор Зохар! Интересуетесь, как мы закончили? Было ясно, что двое студентов понятия не имели, о чем мы говорим, резидент вообще еще не проснулся.
— Да, Павел, рассказывай, что ты и это пресмыкающееся сотворили? Надеюсь, не угробили беднягу?
— Угробили? Ваш шеф-резидент Павел не угробит никого, даже Сорки все делает правильно, когда я с ним. До вашего ухода мы с вами закончили пересекать блуждающий нерв, так? Потом мы сделали красивую гастрэктомию, всего сорок пять минут — нечего делать! Мы использовали степлеры! Никаких ручных швов и прочей ерунды…
— Павел, какая гастрэктомия? Бильрот-I или II? Вы исследовали двенадцатиперстную кишку? Нашли и разобрались с кровоточащей язвой?
Радецки снял шапочку и пригладил тонкие белокурые волосы, вспоминая:
— Мы сделали Бильрот-I, отсекли дистальную часть желудка и сшили проксимальную его часть с двенадцатиперстной кишкой. Нет, мы не видели язвы, мы даже не открывали двенадцатиперстную кишку, сделали все степлерами.
— Павел, — сказал я с таким сарказмом, на какой только был способен, — ты веришь в Бога?
Его перепуганный взгляд перескакивал то на студентов, то на меня.
— Тогда молись! Проси Господа, чтобы дно дуоденальной язвы, которое вы не тронули, не начало кровоточить снова. Фактически вам с твоим новым дружком Сорки удалось, что называется, удалить желудок без ликвидации причины, послужившей показанием к операции. Ферштейн?
Радецки был озадачен. Никакому хирургу, даже резиденту, не понравится, когда про него скажут спустя несколько минут после операции, что его технический шедевр концептуально дефектен.
— Доктор Зохар, — не мог он успокоиться, — может, не все так плохо? Мы с вами сделали ваготомию, пересекли нервы, сокращая кислотную продукцию. Это предотвратит любое возобновление кровотечения!
Дубина Сорки, недоразумение ходячее. Украл у меня операцию, «слепил туфту» больному, да еще и резидента ввел в заблуждение.
— Послушай, Павел, я бы на твоем месте присматривал за этим пациентом в оба, держу пари, что он закровит опять. Удачи!
Глава 3. Неблагоприятные исходы
Оперировать надо только в случае реального шанса на благоприятный исход. Оперировать, не имея такого шанса, значит проституировать прекрасным искусством и наукой — хирургией.
«Представляю пациентку девяноста лет. Диагноз — стеноз сонных артерий, осложнение — инсульт со смертельным исходом, операция — эндартерэктомия правой сонной артерии. Хирург — доктор Манцур, резидент — доктор Мошеш…»
Вторник, 3 октября 1998 года, восемь часов утра. В главной аудитории госпиталя началась еженедельная конференция по разбору хирургических осложнений и причин смерти оперированных больных. Эта конференция, известная каждому врачу как М&М конференция или просто М&М, пожалуй, самое горячее событие среди всех остальных в жизни академических хирургических отделений.
На М&М обсуждаются так называемые «неблагоприятные исходы», допущенные сотрудниками госпиталя. У нас в Парк-госпитале накапливается немалый список подобных историй, поэтому пара недель с момента смерти пациента до обсуждения — обычный срок. Пострадавшим пациентам уже все равно, возможно, будущим больным наши конференции принесут какую-то пользу.
По крайней мере, М&М должны помогать хирургам извлекать уроки из собственных ошибок. Регулярное всеобщее обсуждение ошибок позволяет избежать их в будущем. Другой, менее желательный эффект — стимулирование страхом: «Если я знаю, что все мои промахи будут подвергнуты огласке, я буду осторожнее, постараюсь творить поменьше глупостей, буду советоваться с коллегами в сложных ситуациях». Никто не желает быть высеченным публично!
Цели М&М благородны, и поэтому на них должна царить атмосфера благожелательности и объективности. Правила здесь просты: на конференцию представляются все осложнения и смертельные исходы, допущенные любым врачом отделения. Осложнение есть осложнение, независимо от того, чем закончилось дело — триумфом или трагедией.
М&М обязана быть демократической процедурой. Просчет босса или местного «хирургического гиганта» интересует присутствующих не меньше, чем оплошность младшего резидента. Любой просчет требует равного подхода.
До сих пор во многих уголках мира подобные конференции не проводятся вовсе, а ошибки и провалы врачей складываются под сукно и скрываются от общественности. В других местах М&М проводятся только для галочки—обсуждаются лишь такие ситуации, когда неблагоприятный исход был неизбежен, или демонстрируются удачные исходы, казалось бы, в безвыходной ситуации. Объективность М&М зависит, главным образом, от председателя конференции и его ближайшего окружения…
В этот день конференцию вел Лоренс Вайнстоун. Рядом с председателем восседал резидент Мошеш, представлявший случай для обсуждения. По сравнению с этой громадиной доктор Вайнстоун казался карликом.
По соседству со мной сидел заведующий хирургической реанимацией доктор Башир Бахус. Я прошептал ему на ухо: «Вот чудеса! Старик Ларри всегда появляется, если представляются ошибки Падрино». Бахус не отреагировал, но прекрасно понял мои слова.
Вайнстоун глянул поверх очков на текст заключения:
— Доложите подробнее, что случилось, доктор Мошеш.
Тот медленно продолжил чтение отчета:
— Престарелая женщина была доставлена в сосудистый центр с преходящими ишемическими нарушениями кровообращения в области правого полушария мозга. Дуплексное сканирование артерий позволило выявить стеноз семидесяти процентов левой сонной артерии. Терапевтическое обследование не выявило у больной противопоказаний к операции, и ей была выполнена эндартерэктомия и шунтирование под общей анестезией. Операция прошла без особенностей…
«На операцию эту несчастную благословил Сусман, — прогудел мне в ухо руководитель хирургического обучения Малкольм Раск. — Толстяк Херб отыщет показания к операции даже у мертвого, если оперировать будет Манцур!»
В аудитории было тихо, наступившее напряженное молчание для многих стало привычным в момент представления еженедельных осложнений доктора Манцура. Манцур носил слуховой аппарат, но сейчас он им не пользовался, вместо этого он приставил руку к правому уху и внимательно слушал. Он сидел в центре второго ряда.
Хирургическая публика М&М рассаживается по неписаному закону. Где бы ни проводилась подобная конференция — в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе — расположение ее участников почти одинаково. Председатель сидит один в центре первого ряда, второй по значимости участник располагается позади председателя — во втором ряду. Места следующих одного-двух рядов, обычно справа, принадлежат работающим на полную ставку сотрудникам факультета, готовым поддержать председателя в любой момент. Слева от них всегда усаживается старое поколение— хирурги пенсионного возраста, обожающие задавать много вопросов и пускаться в пространные комментарии.
Места подальше по обе стороны от прохода занимают старшие резиденты и волонтеры. Последний ряд недалеко от столика с кофе, кулинарными изделиями и мягким сыром считается вотчиной «оппозиции» или тех, кому очень хочется побывать в роли председателя конференции, но никак не удается стать им. Иногда здесь сидят расстроенные хирурги. Центральные места занимают студенты-медики, для них происходящее событие не менее интересно, нежели шоу на Бродвее.
Слышны громкие зевки младших резидентов, борющихся со сном. Они начинают свой рабочий день с обхода больных в пять тридцать утра, чуть позже пойдут дремать на лекции по фундаментальной медицине…
— В послеоперационной палате, — рассказывал Мошеш, — больная не проснулась после наркоза, у нее появились признаки центрального гемипареза. Мы тут же взяли ее обратно в операционную. Во время ревизии раны выявили пульсирующую артерию без признаков тромбоза, однако послеоперационная компьютерная томография мозга показала наличие массивной ишемии на стороне операции. На следующий день больная скончалась…
Слушать дальше было невыносимо. Я уже давно прозвал Манцура Терминатором-1. Подобные описания с его участием и с одинаковым исходом мы слышим каждую неделю, но все же Манцуру не превзойти Терминатора-2 — Махмуда Сорки. В моей памяти хранятся многие их операции, мне известны их возможности… На М&М никогда не оглашаются полные имена умерших пациентов, но я могу, не заглядывая в историю болезни, подробно рассказать о последних днях жизни миссис М. Джованелли.
В течение шести последних лет девяностолетняя прабабушка миссис Магдалена Джованелли жила в солидном доме престарелых. Здоровье постепенно ухудшалось, ее жизненным пространством стали кровать и инвалидная коляска. Вдобавок ко всему она лишилась большинства ментальных способностей и признавала только старшего сына. В один прекрасный день после обильнейшего поноса в состоянии сильного обезвоживания и помрачения сознания она была направлена терапевтом Гарольдом Ашером в госпиталь.
Диарея была быстро купирована медикаментозно, а психические нарушения скоро прошли с ликвидацией обезвоживания внутривенными вливаниями солевых растворов. Чтобы исключить нарушение мозгового кровообращения, была выполнена компьютерная томография головного мозга, она выявила только атрофию мозга — естественное возрастное усыхание. Через два дня после поступления медсестра слышала, как старуха кричала сыну: «Альфредо, спагетти!»
Надо было в тот момент и выписывать ее, остаток своей жизни миссис Джованелли спокойно провела бы в доме престарелых под надзором медицинских сестер. Но судьба ей уготовила иное…
В день поступления хирургический резидент второго года обучения обследовал нашу миссис Джованелли с головы до кончиков пальцев. При аускультации шеи он выявил у нее наличие шума справа, это позволяло заподозрить сужение сонной артерии — одной из двух основных артерий, снабжающих кровью головной мозг. На утреннем обходе преданный хирургии резидент доложил о своем подозрении доктору Ашеру.
— Ей девяносто лет, — ответил Ашер, — она прикована к постели, клиники ишемии головного мозга нет. И потом, даже если у нее и есть каротидный стеноз, какой смысл оперировать столь ветхую пташку?
Юный резидент, перед глазами которого стояли строки из учебника, упорствовал:
— Неужели мы не сделаем ей хотя бы дуплексное исследование сосудов для визуализации сонной артерии и уточнения степени стеноза?
— Хорошо, хорошо, — отмахнулся Ашер, чувствуя раздражение против молодых, академически ориентированных резидентов, готовых назначить больному любое исследование, о котором когда-то слышали.
— Заказывайте дуплекс!
Собственно, кому до этого дело? У нее есть «Медикэр», страховая компания заплатит за исследование. Ну и потом, сосудистая лаборатория находится в нашем госпитале и руководит ею Хусейн Илкади, друг Ашера. Неделю назад в лифте Илкади намекал ему: «Гарри, если будет возможность, направляй к нам на обследование побольше больных. Ведь у вас под опекой три дома престарелых». Старина Илкади хороший парень. Он защитил Ашера в прошлом году на Медицинском правлении, когда того вызвали на ковер… Пусть госпиталь заработает немного экстра-баксов!
— Роджерс, — напомнил Ашер, — если дуплекс что-то покажет, пригласи на сосудистую консультацию доктора Манцура.
Он усмехнулся в душе, Манцур — старый коварный лис, оперирует любого, кто попадает ему в руки, все сыты по горло осложнениями после его операций. Ашер отметил, что получает удовольствие от своих мрачных мыслей. Но Манцур никогда не направлял к нему больных, и это было не так забавно.
Терапевт обязан дать оценку готовности миссис Джованелли к общей анестезии и операции. Такую оценку и выдачу заключения сделает скорей всего Сусман, протеже Манцура. Ашер давно смирился с тем, что Манцур был местным царьком, а Сусман поставлял ему жертв. Да, Манцур стар, его хирургическая техника стремительно катится к закату, но он так влиятелен и такой джентльмен!
Днем позже сын миссис Джованелли Альфредо сидел в викторианском кресле напротив Джозефа Манцура. Пока Манцур изучал историю болезни миссис Джованелли, Альфредо заметил, что только письменный стол в этом кабинете стоит несколько тысяч. Мягкий большой ковер, дипломы в дорогих рамках и несколько репродукций на стенах. Позади письменного стола стоял огромный книжный шкаф, заполненный медицинской литературой в дорогих кожаных переплетах. Альфредо обратил внимание на фотографию: молодой Манцур в белом костюме и женщина с двумя ребятишками улыбаются на борту роскошной яхты.
Доктор Манцур посмотрел на посетителя и снял очки в золотой оправе, предназначенные для чтения, настольная лампа с абажуром освещала смуглое лицо немолодого человека. Манцур поигрывал ножом для разрезания бумаги, как будто это был хирургический инструмент. На длинных безукоризненных пальцах три кольца: обручальное, корпоративное и золотое с бриллиантом. Доктор начал мягким негромким голосом:
— Видите ли, мистер Джованелли, анализы показывают, что у вашей мамы значительная закупорка правой сонной артерии. Взгляните сюда, он ткнул ножом в распечатанный результат дуплексного сканирования.
— Знаете, что это такое? Большая артерия, снабжающая кровью головной мозг, а вот здесь, видите, появился блок. Ничего удивительного, окорок, моцарелла, спагетти… — держу пари, ваша мама отличный кулинар, правда? Настоящая итальянская женщина? Могу себе представить…
Альфредо согласно кивал, он слегка нервничал, несмотря на попытки доктора поднять ему настроение. Манцур склонился к нему с улыбкой заговорщика, сложив молитвенно руки.
— Я обожаю итальянскую кухню… Так вот, блок артерии. Вы теперь знаете, нет крови — нет мозга. Просто поразительно, как ваша мама до сих пор жила. Кровоснабжение значительно ухудшится, если ничего не предпринять для его восстановления. Вы меня понимаете?
Поделиться книгой: