Помоги проекту - поделись книгой:
Леонид Сергеев
Солнечная сторона улицы
Непреходящая, яркая «детскость» есть главная составляющая дарования Леонида Сергеева. Можно назвать и другие: зоркое, обостренное (чисто художническое) видение деталей, раскованная, дневниковая манера письма, идущая не от позы, а изнутри. Но все это после главного: он «свой» среди своих героев, свой и для читателей его книг.
Художественная проза Леонида Сергеева выгодно отличается от апологичных абзацев, из которых порой конструируются книги для детей. Небольшие по объему его рассказы совмещают многое — горячее солнце, и теплую речку, и пыльные улочки, и аромат небольшого поселка, и, главное, радостный напряженный пульс человеческой жизни… Несколькими штрихами Л. Сергеев набрасывает точные запоминающиеся образы. Как это и в жизни бывает, доброго человека, героя рассказов, окружают такие же, добрые люди, взрослые и дети.
Критик В. Приходько в статье «Очарование простоты» (журнал «Детская литература») пишет о необыкновенной простоте, лиризме и юморе рассказов Леонида Сергеева. Полностью с ним согласен. Разумеется, в литературе за простотой и легкостью стоит большой мастер. Но хотелось бы еще отметить у Л. Сергеева то, что крайне редко встречается в прозе, — искренность и самоиронию. Открытая душевность говорит о светлом взгляде на жизнь и доброте, а насмешливость над собой свойственна лишь сильным личностям.
Книги нашего детства… Однажды прочитанные они сопровождают нас всю дальнейшую жизнь. К таким книгам я смело отнес бы и замечательные повести писателя Леонида Сергеева. Автор через мельчайшие детали быта прослеживает становление характера своих героев — их отношение к друзьям и родственникам, зарождающееся чувство любви. Ту самую пору взросления подростковой души, когда по меткому выражению Г. Маркеса «…в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты — весь мир».
Прошло уже много лет, как я впервые на одном дыхании прочитал повести Леонида Сергеева, но до сих пор, когда мне становится грустно, в моей памяти оживают далекие звонки «Утренних трамваев», превращаясь в музыку, в гимн «утра человеческой жизни» — зовущими открывать, любить, надеяться на лучшее.
МОЙ БЕГЕМОТ
Гошка
Мой дядя слыл весельчаком. То и дело рассказывал смешные истории и всем дарил необыкновенные подарки, причем эти подарки делал сам — он был мастер на все руки. Однажды из двух баллонов от пятитонки дядя склеил надувного бегемота. Он получился совсем как живой — огромный, с разинутой улыбающейся пастью и хитроватыми глазами. Он был очень большой, но при желании его можно было надуть еще больше — стоило только открутить пробку на задней ноге.
Когда дядя принес к нам бегемота и поставил на пол, толстяк закачался, закивал головой, шевельнул ушами и, как мне показалось, даже чуть-чуть шагнул. Бегемот был добряком — это я понял сразу. Его огромный рот все время растягивался в улыбку, а в глазах так и бегали какие-то смешинки. У меня было несколько любимых игрушек: грузовик, слон со скрученным хоботом, цветные лягушки из тряпок, но когда появился бегемот, мне стало не до них. Я ни на минуту не расставался с Гошкой (так я назвал бегемота). Я целовал Гошку в морду, сажал с собой за стол и кормил супом, ходил с ним во двор гулять; по вечерам читал Гошке книжки, а потом ложился с ним спать, выпустив из него немного воздуха: сильно надутый, он не умещался на моей кровати.
Гошка был весельчак. Весь в дядю. С утра до вечера выкидывал разные штучки. Оставишь его где-нибудь на сквозняке, смотришь — он уже убежал в угол комнаты, прикорнул у шкафа и дрыхнет. А то вдруг ни с того ни с сего перевернется и, задрав ноги, начнет кататься на спине. Или прямо на глазах похудеет — явно просит еды. Кстати, он ужасно любил поесть. Его так и тянуло на кухню. Все думали, Гошка ел понарошку, но я-то знал, что он ел на самом деле. Да еще как! Уплетал за обе щеки. Каждый раз, оставив ему на ночь еду в миске, утром я замечал, что половину он слопал. Бабушка говорила, что к миске подходил кот, а Гошка знай себе ухмыляется и незаметно подмигивает мне. Как-то наш кот не ночевал дома, но утром миска оказалась пуста. Я сразу крикнул бабушке:
— Во! Что я говорил? Видала, сколько съел?
Бабушка удивилась и с тех пор стала еду от Гошки прятать.
Целыми днями Гошка веселился и только в жару скисал. Тогда я наполнял ванну водой и пускал его поплавать. Плавать Гошка любил больше всего. Особенно на боку. Разляжется на воде и плывет от одного края ванны к другому. Немного поплавает, начнет крутиться на одном месте — радуется, что очутился в родной стихии. Иногда я тоже забирался в ванну, и мы с Гошкой начинали нырять, и кувыркаться, и брызгать друг в друга, а потом я влезал к нему на спину, и мы отдыхали прямо на воде. На воде Гошка держал меня так легко, как будто на него влез не я, а воробей. Казалось, он спокойно мог бы удержать еще пятерых таких, как я.
С каждым днем мы с Гошкой все больше привязывались друг к другу. Частенько домашние ворчали, что Гошка занимает слишком много места, что от него постоянно беспорядок в комнате и что его вообще неплохо бы отнести в чулан. Особенно недолюбливала Гошку бабушка.
— Ох уж этот бегемот! — все время кряхтела она. — Растет не по дням, а по часам. В квартире от него сплошной кавардак и совсем не осталось свободного места. Хоть мебель выноси. В зоопарк его надо!
В такие моменты я всегда заступался за своего друга и, чуть что, сразу прятал его под кровать. Когда же за что-нибудь распекали меня, вперед, как танкетка, спешил Гошка. Он надувался и топал от негодования и всем своим видом давал понять, что не даст меня в обиду. За всю нашу дружбу мы только один раз повздорили, да и то по пустяку. Как-то я залез на него, а он взял и выбил свою пробку и сразу же, охнув, присел, а я шлепнулся на пол. Отчитал я его тогда как следует, и он больше не устраивал глупых шуточек, а если и был чем-нибудь недоволен, то просто стоял и скрипел. Он был такой тихоня, что даже ссорился со мной шепотом.
Однажды бабушка сказала:
— Давай съездим в зоопарк. И Гоше будет интересно. Покажем ему разных животных, познакомим с родственниками.
— Ой, бабуля! — крикнул я. — Здорово ты придумала! Поедем!
Мы жили на окраине города и до зоопарка добирались на трамвае. В вагоне все пассажиры сгрудились около Гошки. Только и слышалось:
— Ого, вот это зверь, я понимаю!
— И где ж вы такого достали? Не в Африке ли?
Бабушка объясняла, что Африка здесь ни при чем, говорила про дядю, про его золотые руки, а мы с Гошкой гордо смотрели в окно.
В тот день в зоопарке народу было мало, и мы спокойно осмотрели обезьянник, львов и площадку молодняка. Потом обогнули озеро с плавающими утками и остановились у вольера с надписью: «Гиппопотам Маша». За изгородью около бассейна стояла огромная бегемотиха. Она медленно водила головой в разные стороны — посматривала на редких зрителей сонным, безразличным взглядом. Я пододвинул Гошку поближе к изгороди, но бегемотиха совсем закрыла глаза и стала жевать жвачку.
— Сынка нашей Машке принес? — услышал я за спиной.
Обернулся — около нас стоял усатый мужчина в фартуке.
— Да, да, сынка! — обрадовалась бабушка и улыбнулась.
— Мы просто смотрим, — тихо произнес я.
— А-а! Ну смотрите… А то оставил бы.
— Конечно! — закивала бабушка. — Вместе им будет просто замечательно!
— Ясное дело, — развел руками мужчина. — Я здесь смотрителем работаю. Уж как-нибудь за твоим дружком присмотрю… Кормить его будем три раза в день. Как Машку.
— И не раздумывай! — подтолкнула меня бабушка.
Я подумал, что вообще-то здесь Гошке было бы неплохо. С бегемотихой они подружились бы… Но каково мне было бы без Гошки!
— Нет, — твердо заявил я и повернулся к бабушке:
— Пойдем домой.
Куклы
До того как дядя подарил мне Гошку, я играл только с девчонками. У меня было три родных сестры и шесть двоюродных. И жили мы во дворе, где были одни девчонки и, как назло, ни одного мальчишки. С утра до вечера сестры играли в куклы. Кукол у них было много: тряпичные в платьях и кофтах, матрешки в сарафанах и кружевах и совсем голые из целлулоида. Были куклы с бантами, с цветами, с зонтиками. Толстые и тонкие. Большие и маленькие. Были куклы, которые сидели на чайниках, и куклы с огромными глазами — они опускали ресницы и пищали. Вся наша квартира была завалена куклами. Куда ни посмотришь, везде сидели эти уродины. Я засовывал их под диван, прятал в чулане — ничего не помогало. Кукол не уменьшалось. Даже наоборот, их становилось все больше.
Сестры были без ума от своих кукол. Они называли их балеринами и принцессами; все время одевали и раздевали их, кормили и укладывали спать. Каждый раз, когда я предлагал сестрам поиграть в футбол или посражаться на шпагах, они начинали меня стыдить.
— Ты какой-то глупый, — говорила одна сестра.
— Все твои игры шумные и неинтересные, — морщилась другая.
А третья подсовывала мне куклу и тащила играть в дочки-матери. Я ужасно злился, но ничего не мог поделать. Ведь сестер было много, а я один. Вот и приходилось мне играть с ними в куклы. Вместе с сестрами я вышивал и вязал, готовил обеды для кукол и пел им колыбельные. Постепенно сестры стали принимать меня за свою подругу. Иногда кто-нибудь из них забывался и говорил мне:
— Ты не так постелила балерине Тане.
— Ты мало качала принцессу Зину.
Я злился до слез. Но это еще что! Сестры в день моего рождения подарили мне… куклу. Тут уж я взбунтовался и выкинул все их кукольное царство в окно. Но они снова принесли своих любимиц и вдобавок налетели на меня вдевятером и отлупили. А потом пришел дядя и подарил мне… Гошку.
Я думал, что теперь сестры забросят своих кукол и начнут подлизываться ко мне, чтобы я разрешил им поиграть с бегемотом. Но Гошка не произвел на них никакого впечатления. С кислыми лицами они осмотрели моего друга, и одна из сестер фыркнула:
— Он слишком большой и неуклюжий.
— И страшный, — добавила другая сестра.
Гошка обиделся, наклонил голову, и его пасть задрожала от горькой усмешки.
— Ничего вы не понимаете, — сказал я. Привязал Гошке на шею веревку, и мы отправились гулять во двор.
Но и девчонкам из нашего двора мой Гошка не понравился.
— Прям и не знаем, во что с ним можно играть, — сказали.
— Как во что?! — чуть не вскричал я. — Да во что хотите! Бегемот это вам не куклы какие-то! Это…
Но девчонки уже меня не слушали — они отправились в глубину двора.
Для начала мы с Гошкой занялись акробатикой. Я залез на Гошку и стал прыгать на нем. Он подбрасывал меня все выше и выше.
Потом мы с Гошкой боролись: кто кого — он меня или я его. Хитрец Гошка все пытался навалиться на меня и прижать к земле. Он надувался, пыхтел и сопел, но ему так и не удалось повалить меня. А я Гошку повалил. Дал ему подножку, и он плюхнулся на бок.
Потом мы играли в футбол. Гошка стоял в воротах, а я бил по мячу. Сообразительный Гошка сразу встал боком и заслонил все ворота. Забить ему гол было очень трудно, но я все же забил штук десять.
Теперь целыми днями я играл только с Гошкой.
А вскоре произошло еще одно событие: в наш дом приехали новые жильцы. Они приехали поздно вечером, но я успел заметить мальчишку. Вихрастого мальчишку моего возраста! Правда, я заметил и двух девчонок, по виду сестер мальчишки: одну высокую, явно школьницу, другую — намного младше. Но главное — в той семье был мальчишка! Я долго не мог уснуть. Все представлял, как буду играть с новым соседом; достал из-под дивана мяч, заточил деревянную шпагу, подкрасил пробочный пистолет.
— Теперь-то начнется новая жизнь, — сказал я Гошке, и он понимающе закивал головой, и в его глазах появился озорной блеск.
Наутро мы с Гошкой выбежали во двор, и я стал гонять мяч перед окнами новых жильцов. Вначале из дома вышла высокая девчонка. Она тащила две куклы. За ней появилась ее младшая сестра. С тремя куклами! А потом показался и мальчишка. В руках он… тоже держал куклу.
— Пойдем погоняем мяч, — предложил я. — А он будет вратарем. — Я кивнул на Гошку.
— Не-ет, — протянул мальчишка. — Я лучше пойду играть с сестрами.
Он небрежно оттолкнул Гошку и поплелся за девчонками.
Я уже хотел было огреть шпагой этого слюнтяя, как вдруг его старшая сестра обернулась и, бросив кукол, сказала:
— Я с удовольствием попинаю мяч. Надоели эти куклы. И бегемот у тебя симпатичный. Как его зовут?
С того дня мы играли втроем: Настя, Гошка и я. Настя — девчонка, а отлично играла в футбол, сражалась на шпагах, стреляла из пугача. Гошка в нее прямо влюбился. Только и смотрел в окно, ждал, когда Настя выйдет во двор, и ужасно страдал, если она долго не появлялась.
Гном
По вечерам я читал Гошке книжки. Особенно он любил сказки про гномов. Прижмется ко мне, прикроет глаза и внимательно слушает.
Я верил, что веселые и добрые карлики живут где-то среди нас, и долго разыскивал их маленькую страну. Облазил чердак, холодный сырой подвал, постройки вокруг дома, сумрачные закутки за сараем; обошел забор, заросший мышиным горохом, осмотрел все кусты с бело-розовыми граммофонами вьюна, но гномов нигде не встретил.
Я уже почти отчаялся их найти, как вдруг обнаружил какие-то странности в нашем доме: по вечерам слышались разные шорохи, скрипы, вздохи… Потом ни с того ни с сего остановились часы, в шкафу просыпалась крупа. Потом сам собой потух самовар, упало полено, исчезло мыло.
— Видал?! — обратился я к Гошке, и тот разинул пасть от удивления.
Каждый день я находил следы веселых шуточек, но самих шутников не видел. И только зимой мне повезло.
Мы с Гошкой катались с горы за нашим домом. Я залезал на Гошку, он ложился на живот, и мы неслись по укатанному склону. Внизу Гошка немного отдыхал, а я рассматривал разные снежные бугорки и кочки, и подтаявшие корки снега, и заиндевевшие сухие травы. На бугорках то тут, то там виднелись какие-то рисунки: маленькие полукружки и лесенки. Я нагибался и рассматривал эти загадочные картинки, но понять их никак не мог. Иногда осторожно, чтобы не сбить иней, я пробирался сквозь торчащие из-под снега травы. И эти травы мне уже казались не травами, а деревьями в лилипутском лесу. Я различал их тонкие, как карандаши, стволы и корявые ветви, заснеженные рыхлыми шапками. Кое-где меж этих деревьев, как стеклянные змейки, тянулись застывшие подтеки. Они напоминали наши водопады, но были совсем маленькие.
Я ходил у подножия склона, между возвышений, впадин, деревьев и водопадов, и все представлял, как здесь играют гномы. «Только где они сейчас? — думал. — Может, от меня спрятались?»
Мы с Гошкой снова взбирались на гору, я прятался за сугроб и украдкой посматривал вниз. Но гномы не появлялись. Целый день мы с Гошкой провели на горе, но все было бесполезно. Когда начало темнеть и ветер погнал вихри, я решил прокатиться на Гошке последний раз — и внезапно увидел его, маленького человечка в красном колпачке. Я увидел его в тот момент, когда мы мчались с горы. Он был высотой с ладонь и ехал прямо перед нами на крохотных лыжах; то и дело оборачивался и со страхом смотрел на нас, и изо всех сил семенил вниз, отчаянно отталкиваясь малюсенькими палками. И все-таки мы догнали его. Какое-то мгновение даже скользили рядом. Я отчетливо видел его бородку и полные страха глаза, но Гошка не смог притормозить, и мы пронеслись вперед.
Съехав с горы, я слез с Гошки, обернулся и стал поджидать гнома, но он не появился. Я подумал, что он упал где-то на горе, и заспешил наверх, но и на склоне его не оказалось.
Я бегал по горе до тех пор, пока у меня не закружилась голова. Только тогда взял Гошку за поводок, и мы побрели домой. По дороге я отругал Гошку за нерасторопность, за то, что он не смог затормозить на горе. В такой момент! Ведь не каждый день мы видим гномов! Но Гошка был невозмутим, он как бы говорил: «Подумаешь — гном! Ничего удивительного! На свете и не то бывает!»
Войдя в дом, я крикнул:
— Мам! Я видел гнома!
— Где же ты был так долго? — сказала мать. — И Гошку своего заморозил. Ведь бегемоты любят тепло… Но что это с тобой? Ты весь красный! — она тревожно приложила руку к моему лбу. — Да у тебя температура!
Мать стряхнула с моей куртки снежную пыль, развязала шарф, сняла валенки, и на пол шлепнулись слежавшиеся лепешки снега, как вафли. Я смотрел на них и думал о гноме.
В деревне
Однажды летом отец сказал:
— Завтра поедем в деревню.
— А Гошку возьмем? — поспешил выяснить я.
— Нет. Мы едем не одни, в грузовике и так мало места. Не знаю, куда вещи погрузить. Впрочем ладно, сдувай его и сворачивай.
— Как это сдувай и сворачивай?! — возмутился я. — Он же живой!..
— Пусть тогда бежит за машиной, — неудачно пошутил отец, но тут же примирительно добавил:
— Ну хорошо, хорошо, закинем его в кузов, только надо будет привязать веревкой, чтобы не свалился.
— Я буду его крепко держать, — ответил я и показал, как буду держать Гошку.
В деревне было раздолье. С утра мы с Гошкой бегали по лугу за домом, причем Гошка сразу придумал скользить за мной на веревке, как за буксиром. Выставит вперед свои толстые ноги и скользит по траве, приминая головки цветов.
Днем мы гуляли по деревне, и Гошка пугал разную живность. Завидев Гошку, кошки впрыгивали на деревья, а куры и утки бросались врассыпную. Гошка казался им каким-то ископаемым чудищем. Даже собаки побаивались Гошку. Спрячутся за заборы и облаивают нас. Некоторые, самые смелые, подкрадывались сзади, принюхивались, пытались цапнуть Гошку за ногу. Но Гошка развернется, затопчется на месте, забурчит — и собаки бегут наутек. Еще бы! Ведь Гошка был толще самых толстых свиней и ростом с теленка!
Только козел не боялся Гошку. Он пасся посреди деревни; огромный, лохматый, медленно вышагивал среди коз и жевал траву. Он долго угрожающе смотрел на Гошку, а потом без всякого повода, точно сумасшедший, подбежал и ударил моего друга рогами в живот. Бедняга Гошка застонал и упал; из него со свистом стал выходить воздух. Пришлось мне срочно бежать домой, лечить Гошку — ставить ему заплатку.
Когда Гошка выздоровел, мы обходили козла стороной.
Гошка понравился всем жителям деревни. Случалось, идем по улице, а навстречу нам косцы.
— Отличная у тебя охрана! Лучше всякой овчарки! — скажет кто-нибудь.
— Его бы стадо научить пасти! Или в огород поставить — вмиг всех ворон распугает!
А ребята нам просто прохода не давали. Они то и дело гладили, обнимали Гошку, пытались залезть за него, но я не разрешал.
Поделиться книгой: