«1921 год, холст, масло, 100*130 см. Картина зрительно делится на три неровные горизонтальные линии. Самая широкая часть - верхняя, изображающая чистое безоблачное голубое небо. У края картины цвет ярче, но постепенно бледнеет ближе к линии горизонта. Самая узкая полоса – средняя. Она имеет насыщенный синий цвет. Это море, почти ровная водная гладь, испещренная чуть заметной редкой рябью.
Нижняя часть – берег. Цветовая гамма бежево-белая. В левой части картины расположен крупный камень-валун. Он практически такого же цвета, что и берег, но на несколько тонов темнее.
В центре композиции, с небольшим смещением вправо, спиной к зрителю, стоит женщина. На ней легкое длинное белое платье, чуть приспущенное с одного плеча. Обняв себя руками, женщина смотрит на море. На голове ее - соломенная шляпка с небольшими полями, у ног – несколько ракушек».
Она стояла перед картиной с зажатой в руке бумажкой и любовалась работой. Ни одно, даже самое подробное описание не в силах передать очарование многих картин. Анна увидела на холсте перед собой ясный полдень. Лучи солнца настолько освещали все вокруг, что берег и валун казались практически белыми, а море, спокойное море на таком фоне выделялось насыщенной яркой полосой. Все три зрительные линии были так пропорционально и правильно подобраны, что сама композиция, несмотря на свою абсолютную простоту, казалась на редкость гармоничной. И, конечно, взгляд зрителя сразу же привлекала женщина на берегу. Хрупкая фигурка – почти силуэт, лица не видно, волосы скрыты скромной соломенной шляпкой, из-под полей которой выбиваются всего несколько прядей. Но, глядя на эту женщину, складывается полная уверенность, что она молода и красива, и что она еще долго будет стоять на этом берегу, задумчиво глядя вдаль. А у ног ее горкой лежали перламутрово-розовые ракушки, и лишь одна из них выделялась. Она отливала бирюзой.
Анна довольно долго смотрела на картину, сравнивая ее с найденным словесным описанием. Все совпадало точно. Затем измерила размер холста. Опять совпало. После этого Анна достала фотоаппарат и сделала снимок полотна, а после - отдельных его фрагментов, так, чтобы отчетливо были видны мазки художника.
Несколько лет назад она работала экспертом, поэтому связи с лабораторией были, и Анна уже договорилась о том, что принесет образец холста на анализ. Сняв картину с подставки, она повернула ее к себе другой стороной и, увидев по периметру с внутренней стороны рамы маленькие зазоры чистого холста, крепящегося на подрамник, отрезала от него крошечный кусочек, а затем вновь поставила картину на место. Теперь предстояло у самого уголка полотка специальной лопаткой аккуратно соскрести немного краски. Анна была профессионалом и быстро справилась со своей задачей. Поместив образец холста и красок в специальные пластиковые емкости, она в последний раз внимательно посмотрела на картину, оделась, взяла сумку и покинула помещение.
Через три дня Анна получила заключение лаборатории, в нем говорилось, что холст, грунтовка и состав красок соответствуют заявленному времени, а именно – двадцатым годам двадцатого века. Ну что же, первый шаг в оценке подлинности картины был сделан.
Поместив заключение в отдельный файл папки с названием «У моря», Анна разложила перед собой сделанные накануне фотографии и чистый лист бумаги.
Несмотря на то, что Алексей Саввин был для своего времени художником довольно популярным и, несомненно, оставившим заметный след в русском искусстве, известно о нем было очень мало. Большинство картин Саввина оказались уничтоженными немцами во время оккупации Франции. Хотя, конечно, что-то осталось. В первую очередь необходимо найти наиболее полный список уцелевших работ, посмотреть в каких музеях они хранятся и, по возможности, связаться с этими музеями. Может, удастся выяснить что-нибудь о судьбе «У моря». Жаль, что Саввин умер бездетным, не оставив после себя прямых потомков, с кем можно было бы побеседовать и узнать о художнике подробнее или поинтересоваться, не осталось ли после него каких-нибудь писем, дневников. Что-то где-то, наверное, есть, но узнать об этом в короткие сроки будет почти невозможно.
Но если возвратиться к работам художника, то в России хранятся только ранние. Обязательно нужно посмотреть на них и сравнить манеру письма. В Третьяковке находится «Женщина с сиренью». А эта картина, если верить Энциклопедии и ведущим искусствоведам, специализирующимся на художниках, писавших в первую половину двадцатого века, явилась определяющей для всего его дальнейшего творчества. На портрете изображена Ольга Аносова.
Анна улыбнулась: творец и его муза. Кстати, интересная тема для одной из студенческих лекций. Надо запомнить.
И тут зазвонил телефон. Молодая женщина нажала на кнопку соединения и сказала в трубку:
Всякие глупости
Она даже не поняла, как так случилось, но одно только появление этого нескладного молодого человека, почти еще юноши, заставляло Ольгу нервничать, очень внимательно следить за своими словами и жестами, становиться зажатой и рассеянной одновременно. Едва ли она отдавала себе отчет в происходящем. Столь стремительные душевные перемены казались Ольге чем-то новым и доселе неизведанным, она и не думала о любви. Действуя безотчетно, повинуясь лишь одному своему женскому инстинкту, Ольга больше времени стала уделять внешнему виду, с особой тщательностью выбирала платья и укладывала волосы.
А потом вдруг, в одну из пятниц, на выходные приехал муж, и молодая женщина неожиданно поняла, что не рада ему. Открытие это стало для Ольги потрясением. Весь вечер она чувствовала, что Сергей Львович мешает ей. А ведь более близкого человека у нее и не было. Муж был старше Ольги на шестнадцать лет, он увидел ее на одном из тех балов, которые устраивались в Москве купеческим сословием для того, чтобы вывозить на смотрины молоденьких девушек. Это был второй или третий из так называемых, выходов в свет для юной Оленьки. Сергей Львович пригласил девушку на танец, а после стал ездить к ним в дом. Он казался тогда Оленьке очень взрослым и важным. Поначалу девушка сильно робела перед визитером, поэтому, чтобы сгладить некоторую неловкость, Сергей Львович часто просил ее сыграть что-нибудь, и Оленька послушно садилась за фортепьяно. Невозможно было подобрать правильные слова, чтобы охарактеризовать ее игру. Ольга понимала музыку, порой просто общаясь с этим миром посредством клавиш, музыка была ее собственным особенным миром, наполненным различными звуками, с помощью которых она выплескивала наружу свои эмоции и настроение. Одно и то же произведение Ольга умела играть по-разному, в зависимости от того, как чувствовала его именно в этот день. Она была слаба грудью, поэтому голосом обладала несильным, но, исполняя романсы, умела наполнять их проникновенностью. В те дни, когда у них проводил время Сергей Львович, Ольга пела для него особенно старательно.
- Ну, доченька, какого сокола ты зацепила! – часто говаривал отец, проводив дорогого гостя. - Теперь смотри, не упусти! Серьезный человек, Сергей Львович – миллионер.
В последние дни Масленицы, перед самым постом, видный московский фабрикант Аносов сделал Оленьке предложение, а на Красную горку сыграли свадьбу. Было девушке в ту пору восемнадцать лет.
Со временем она перестала робеть перед мужем. Сергей Львович был с Ольгой неизменно добр, внимателен и заботлив, он следил за тем, что бы у его молодой жены всегда хватало средств для портнихи и модистки. Ольга наблюдала за мужем, она знала, как крут бывает его характер, особенно в делах, касающихся фабрики, однако был он при этом рассудителен, никогда не принимал решения сгоряча, много раздумывал. В житейских делах, делах, связанных с их домом, Сергей Львович советовался с Ольгой, как с хозяйкой, а в общении с ней обходился мягко и терпеливо. Постепенно Ольга прониклась уважением к этому важному человеку, привыкла к совместному с ним проживанию и даже не заметила, что стал он ей близок, что начала она по нему скучать, любить поздние ужины и неторопливые вечерние беседы. Ей нравилось принимать гостей, в основном таких же фабрикантов и купцов, как и сам Сергей Львович. Ольга сдружилась с родной сестрой мужа – Марией Львовной и полюбила ее детей, Николеньку и Володеньку, проводила с ними много времени. Своих детей Бог им с мужем не дал.
Жизнь Ольги складывалась так, что ее можно было бы назвать вполне счастливой, но в эту весну она открыла для себя совершенно новую неизведанную доселе страницу. Не познавшая в юности восторга первой любви, этого ни с чем не сравнимого смятения чувств, рано и вполне удачно вышедшая замуж, довольная простым и привычным укладом своей жизни, Ольга только в двадцать восемь лет стала познавать прелесть случайных взглядов, осторожных слов, которые в глазах присутствующих не имеют ценности, но так много значат для тебя. Только теперь начало пробуждаться то самое женское, чувственное, истинное, что так долго дремало в ней.
Молодая женщина не понимала, что происходит, и осознание пришло как-то вдруг.
Вечером все сидели в плетеных креслах на террасе, наслаждаясь прохладой и непринужденным разговором. На круглом, убранном белой ажурной скатертью столе, возвышался огромный самовар, к чаю в серебряных вазочках были поданы привезенные из Москвы Сергеем Львовичем сладости: всевозможные помадки, подушечки, клюква в сахаре, обливные орехи и мармеладный горошек, а еще колотый сахар.
И в какой-то момент разговор перешел на предстоящую художественную выставку.
- А ты знаешь, Сережа, - сказала тогда Мария Львовна, - что Алексей на ней тоже будет представлять свою картину?
И в голосе ее прозвучала некоторая гордость, как будто она сама имеет самое непосредственное отношение к этому событию.
- И что же вы выбрали в качестве темы для работы, молодой человек? – вежливо поинтересовался Сергей Львович.
Алексей вдруг смутился. Обычно этот важный промышленник его попросту не замечал, да и сам вопрос был задан скорее из праздного любопытства, а не искреннего интереса. Юноша почувствовал, что краснеет, и, разозлившись на себя за это, стал громко, словно пытаясь заглушить голосом робость, сбивчиво отвечать:
- Я пока еще точно не решил. Хотелось поначалу пейзаж. Но сейчас, пожалуй, сцену на природе. Однако, хочется что-то не совсем обычное… я только ищу…
- Да полно, Алешенька! - перебивая, воскликнула Мария Львовна. – Конечно, ты найдешь, найдешь свою тему! Времени впереди еще достаточно. А ты, Сережа, верь мне, - повернулась она к брату. – Это очень талантливый мальчик. Он такой портрет Оленьки написал! Правда, еще не окончил. Но уже сейчас, слышишь, уже сейчас совершенно ясно, что портрет удался. Кому еще чаю?
И в этот момент Ольга вдруг поняла, что не хочет показывать портрет мужу, как будто было в нем что-то тайное, не для Сергея. Мысль эта пронзила ее острым болезненным уколом. И только тогда она осознала, что произошло за последние две недели, и как важен стал для нее этот нескладный нервный молодой человек, и как все это неправильно, как дурно… как… грешно… Ольга почувствовала себя канатоходцем, который стоит на одном краю натянутой веревки, а внизу – бездна, и надо пройти так, чтобы не упасть. Но самое страшное заключалось в том, что раньше она никогда по канату не ходила и не знает, как это делать. В тот вечер Ольга ни о чем больше не могла думать, как о своем открытии и том, что ее жизнь обязательно должна стать прежней.
Позднее, оставшись с мужем наедине, она, не сумев справиться со своим смятением, поддавшись порыву, вдруг попросила:
- Возьми меня с собой в Москву, Сережа, прошу!
Сергей Львович, удивленный взволнованным голосом Ольги, внимательно посмотрел на нее:
- Что-нибудь случилось, душа моя? Неужто, кто-то тебя обидел?
- Нет-нет, никто, - торопливо заверила его Ольга. – Но ты так надолго оставляешь меня одну, Сережа. И мне кажется… мне кажется, - голос ее вдруг совсем стих, - я подумала, что в Москве…
- Ну что ты себе надумала, верно, всякие глупости, - Сергей Львович, подошел к жене, обнял ее и поцеловал в высокий чистый лоб. – Тебе же всегда здесь так нравилось, ты каждую весну рвалась в Высокое, разве не так? И воздух чистый, и раздолье, и суеты нет, и Николенька с Володей всегда рядом, а ты в них души не чаешь. Ну, приедешь в Москву, какие там летом развлечения? Да я прихожу поздно. Скучно тебе будет, тоскливо. Верно, глупости себе надумала…
- Верно, - прошептала Ольга, положив голову на плечо мужа, - глупости всякие…
Глава третья
Не потому, чтоб я Ее любил…
Дверь была не заперта, Вадим потянул ее на себя и вошел внутрь.
- Я смотрю, у вас в этом году урожай яблок, - громко, вместо приветствия, проговорил он.
- Завидуешь? – раздалось в ответ из глубины дома.
- А ты как думаешь? – Вадим шел по коридору, заглядывая во все двери и, наконец, увидев спину друга, остановился. – Сушить будете, мочить или варенье из них варить?
- Мочить! Мочить! И только мочить! - грозным голосом проговорил Мишка, повернувшись к другу.
Вадим в ответ улыбнулся.
- Ну, как ты?
- Да нормально. Моя в город поехала, сегодня сделка оформляется. Все, Вадим, квартира, считай, продана. Будем жить в доме.
- Понятно… Ты не потеряешься среди всех этих бумажек? Что-то пишешь?
Мишка некоторое время молчал, рассеянно глядя на раскиданные в беспорядке листы, испещренные неровным мелким почерком.
- А…это… да я все жду, когда новый компьютер привезут. И вот пока жду – мараю бумагу. Появилась у меня в голове одна идея. Хочу попробовать написать программку… только вот устаю сейчас сильно, спина, зараза, ноет. Но я ее напишу! Вот увидишь, обязательно напишу!
В голосе друга было столько вызова и злости, хорошей такой злости, которая подстегивает и заставляет идти вперед, добиваться результата, что Вадим порадовался. Он подошел к инвалидному креслу и, положив свою руку на плечо сидевшего в нем человека, уверенно проговорил:
- У тебя все получится, я знаю.
Детская шалость
Он каждый день бродил по окрестностям в поисках подходящего места. Он был в лесу, в поле, в заросшем парке, у старого пруда, но все казалось совершенно не тем, неподходящим, невзрачным. А ему хотелось удивить Ее. Чтобы, увидев на выставке картину, она остановилась, замерла от восторга, непроизвольно поднеся руки к груди, и, прочитав, что работа принадлежит кисти Алексея Саввина, почувствовала, что сердце забилось сильнее. Конечно, все это было мальчишеством и мечтой, и он, в общем-то, в глубине души понимал тщетность своих желаний, но каждый день упорно бродил по окрестностям Высокого в поисках того особенного, что могло бы стать темой его будущей картины. Несмотря на то, что здесь все относились к Алексею по–доброму, он крайне неловко чувствовал себя в собравшемся в усадьбе обществе. Он сам себе казался жалким и неуклюжим, и стыдился своего скромного костюма, и старых сбитых туфель, и торчащих в разные стороны волос. Он очень остро ощущал свою незначительность в этом в кругу сытых довольных жизнью людей и мечтал однажды показать им – всем им, что Алексей Саввин - тоже личность, и, может быть, тогда известный московский промышленник Сергей Львович пожмет ему руку на равных, а не спросит между делом о чем-нибудь снисходительно, чтобы через минуту забыть уже и ответ, и сам вопрос. А жена его задержит взгляд на нем дольше, чем положено.
О, Алексей даже и не смел мечтать об Ольге! Не смел, но мечтал. Мечтал страстно, восторженно, самозабвенно, со всем пылом молодой и во многом еще неопытной души. Она казалась ему богиней, писать ее портрет было для Алексея счастьем. Он на полном основании мог любоваться округлой линией ее плеч и стройной шеей, безупречным профилем и длинными ресницами. С одной стороны, Алексей боялся разочаровать ее результатом, а с другой – работал самозабвенно, пытаясь перенести на холст всю красоту и очарование этой женщины.
И пока он искал свое необыкновенное место, которое заставило бы остановиться и воскликнуть: «Вот оно – то, что я так долго искал!», папка его продолжала наполняться карандашными набросками: Ольга за роялем, и ее тонкие пальцы касаются клавиш, Ольга, играющая с мальчиками в жмурки, с улыбкой уворачивается от широко расставленных рук Володеньки, Ольга, сидящая в плетеном кресле с раскрытой книгой в руках… эта женщина обладала каким-то внутренним светом, она была спокойна и степенна, но само ее присутствие дарило тепло, радость и … вдохновение…
Алексей возвратился в Высокое, так и не сделав во время прогулки ни одного наброска. Усадьба казалась пустой, Мария Львовна с детьми уехали в гости, было необычайно тихо. Непривычное чувство для места, которое всегда наполнено голосами, жизнью и энергией. И Алексей неожиданно по-новому взглянул на дом, молодому человеку показалось, что с отсутствием хозяев он не замер, а наоборот, проснулся. Как будто каждая вещь вдруг стала немного живой. Алексей был художник, он видел мир по-своему, через цвета и формы, через тишину и звуки. Пустой дом внезапно вызвал в нем необычайный интерес, хотелось не спеша пройтись по комнатам и заново познакомиться с вещами, наполнявшими его: с фотографиями на стенах, с книгами в шкафу, с забытой на столе вышивкой Марии Львовны, с полуувядшими полевыми цветами в вазе. Все привычное казалось новым в этом затихшем доме. Неторопливо бродя по нему, Алексей вошел в гостиную и замер. Около рояля стояла Ольга, и в руках ее были листы, которые она внимательно рассматривала. Сначала Алексей подумал, что это ноты, но потом… когда она обернулась на звук шагов, и рука ее дрогнула, он вдруг понял, что это - его наброски. Те самые, которые он рисовал вечерами, оставаясь один в своей комнате, рисовал порывисто и торопливо, спеша запечатлеть на бумаге то, что увидел в Ней в этот день. Поворот головы, выбившийся из прически локон, манеру непроизвольно прижимать ладонь к груди…
Наступило долгое неловкое молчание. Алексей почувствовал, что краснеет, что кончики ушей его начинают гореть, что становится очень стыдно и очень больно оттого, что вот так проникли в его тайну.
- Я хотела поиграть, - голос Ольги прозвучал сдавлено, хрипло, и речь была нестройной, сбивчивой. – Вы знаете, ну, конечно же… вы… знаете… я часто играю после обеда. Пришла в гостиную, открыла свои ноты, а там… а в них… вот…
Ее руки стали торопливо собирать рисунки в единую стопку, но вследствие того, что Ольга нервничала, ничего не получалось. Молодая женщина не смотрела на Алексея, она продолжала свой труд:
- Это дети… они такие разбойники, постоянно устраивают подобные шалости… мальчишки, что с них взять… Я думаю, что в вашей папке для рисования вы найдете мои ноты… вот, возьмите, это ваше…
Ольга протянула ему листы, но, нервничая, отпустила руку на мгновенье раньше, чем он их коснулся. Падая, рисунки рассыпались, укрыв собой паркет.
- Мне… я такая неловкая… простите, – Ольга вдруг порывисто поднесла ладонь к губам, как будто боялась, что скажет что-то лишнее, и стремительно вышла из комнаты.
Алексей остался стоять посреди гостиной. У его ног в беспорядке лежали листы. На каждом из них была изображена Ольга.
***Вечером того же дня, собрав свой нехитрый багаж, наскоро простившись с хозяевами и сказав, что возникла срочная необходимость возвратиться в Москву, Алексей Саввин покинул Высокое.
Глава четвертая
…А потому, что я томлюсь с другими.
- И как часто ты ходишь в Третьяковку? – поинтересовался Вадим, показывая глазами на фирменный пакет в руках Анны.
- Не так чтобы очень, - пожала она плечами и села за столик, - давно ждешь?
- Не так чтобы очень.
- Ясно.
- Итак…
- Итак?
- Ты хотела меня видеть.
-Ты неправильно начал, Художник. Ты забыл предложить мне кофе. Эспрессо, пожалуйста, - заказала она подошедшей официантке.
Когда девушка удалилась, Анна перевела глаза на Вадима, который наблюдал за ней с нескрываемым интересом.
- Теряешь квалификацию, Казанова. Да, ты прав, я хотела тебя видеть. Мне нужен художник. В настоящее время я занимаюсь организацией выставки на Рублевке. Там скоро будет открыта галерея. Ее владелица хочет показать картины молодых и неизвестных, но талантливых авторов. Конечно, в надежде, что скоро эти авторы будут очень даже известными. При соответствующей рекламной поддержке, разумеется. Однако, у нее вдруг возникла мысль, что было бы неплохо, если картины молодых гениев будут разбавлены работами кого-то более состоявшегося. И я подумала о тебе.
- То есть ты предлагаешь мне выставляться среди почти студентов на выставке, которую в качестве развлечения устраивает чья-то там жена с Рублевки? Я правильно тебя понимаю? – медленно проговорил Вадим.
- Совершенно верно, - ничуть не смущаясь, подтвердила Анна. – Просто учти, что все это будет происходить в районе, где обитают обеспеченные люди. Они-то и придут на эту выставку, и, возможно, купят твою работу, а, что еще более возможно, сделают заказ. И имей в виду, эта дама решила раскрутить свою галерею по максимуму и пригласила искусствоведов из Вены и Нью-Йорка. За определенную сумму денег, подозреваю, но это не суть важно. Ты, конечно, как мастер, можно считать, состоялся, и неоднократно выставлялся в Доме Художника на Крымском валу, и имел персональные выставки во многих городах, но я-то знаю, что художника кормят заказы, а стоимость его работ напрямую зависит от известности и успеха…
Официантка принесла кофе в маленькой белой чашке, и Анна неторопливо сделала маленький глоток.
- Ну, хорошо… считай, что я тебя выслушал. И даже сделал вывод, что все это время ты не теряла меня из виду, - Вадим улыбнулся, – но почему я? Ведь ты знаешь кучу состоявшихся, но еще не очень известных художников. Честно говоря, конечно, надо быть полным дураком, чтобы отказаться от такого предложения. Так почему я, Рыжая?
Анна аккуратно поставила чашку на блюдце.
- Считай, что со временем я стала очень сентиментальна и решила предложить тебе принять участие в выставке просто по старой памяти.
- Понятно… и картины, если верить этой памяти, будешь отбирать ты.
- Конечно!
- А если тебе не понравится? Если ты скажешь, что надо переделать?
- Значит, ты переделаешь.
Вадим некоторое время молчал, пристально разглядывая пустую чашку из-под эспрессо, а затем, переведя глаза на Анну, вдруг широко улыбнулся:
- Ну и стерва ты, Рыжая.
- Есть немного, - улыбнулась она в ответ.
Пустая комната
В Москву пришел ноябрь: промозглый, голый, коричнево-серый. Грязь и слякоть на дорогах, пронизывающий ветер, ставшие короткими дни – все это ограничивало жизнь Ольги, делало ее более замкнутой. Время прогулок сокращалось, нечастые визиты в гости совершались больше для деловой цели, нежели для праздного общения и редкие, как например, сегодня, выходы в театр, превращались в настоящее событие. Сергей был равнодушен к опере и балету, но, понимая, что жена его не может все время сидеть дома, что она молода еще, что ей необходимы развлечения, вывозил Ольгу на спектакли.
