Загадочная Отечественная война

Разбежавшиеся от машин комиссары Кофанов и Лаврентьев, полковники Виноградов и Стулов и другие штабные командиры, зная, что по этой дороге движутся части корпуса и могут попасть в засаду немцев, не предупредили об этом командиров частей.

17 июля, когда части подошли к указанному месту, немцы, подтянув силы, встретили их сильным огнем. Командиры соединений по своей инициативе вступили в бой, длившийся 2–3 часа, потеряв 130 человек убитыми и ранеными, под прикрытием артиллерии 410-го и 567-го лап вывели свои части обратно в лес.

18 июля группа командиров штаба корпуса, разбежавшихся у села Рыпшево от немецкой разведки, в количестве 12–13 человек под руководством помощника начальника штаба корпуса подполковника Стулова подошли к находившимся в лесу частям корпуса. Эти части возглавляли помощник начальника штаба 134-й сд подполковник Светличный и начальник политотдела дивизии Хрусталев.

Подполковник Светличный обратился к Стулову и находившимся с ним командирам штаба корпуса с предложением присоединиться к частям и возглавить руководство по выводу их из окружения.

Полковник Стулов и находившиеся с ним командиры штаба корпуса отклонили это предложение и заявили, что меньшей группой им легче будет пробраться на сторону советских войск, и через пару дней ушли одиночным порядком.

Находясь в окружении, под влиянием трусости, некоторые командиры и политработники, чтобы скрыть свою принадлежность к командному составу Красной Армии, посрывали знаки различия и петлицы, обменяли свое воинское обмундирование на гражданские костюмы, а часть из них даже уничтожила личные и партийные документы.

Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Лаврентьев уничтожил партийный билет, обменял свое комсоставское обмундирование на рваный костюм «заключенного», отпустил бороду, повесил котомку за плечи и, как трус и бездельник, несколько дней двигался за частями, ничего не делая, деморализуя личный состав своим внешним видом.

Когда ему предложили военное обмундирование, он отказался и одиночным порядком в своем костюме «заключенного» пошел на восток.

Также одиночным порядком пробирались военком корпуса бригадный комиссар Кофанов, полковник Стулов, начальник особого отдела корпуса старший лейтенант госбезопасности Богатько. Последний вместе со своей машинисткой, переодевшись в костюмы колхозников, выдавая себя за «беженцев», пробирались в город Вязьму.

Подполковник Светличный, возглавивший части 134-й сд после бегства работников штаба корпуса, несмотря на наличие достаточного количества огневых средств и людей, продолжая преступную «тактику» командования штаба 25-го ск, вел части только ночью и только лесами.

Категорически запрещал вступать в соприкосновение с противником. Все время восхвалял мощь немецкой армии, заявляя о неспособности Красной Армии нанести поражение немцам.

Боясь, чтобы стук повозок не демаскировал местонахождение частей дивизии, и столкнувшись с трудностями ночных передвижений, Светличный 19 июля сего года приказал бросить в лесу повозки, лошадей, другое имущество как «ненужное».

В тот же день он разбил оставшиеся части на три отряда: 1-й отряд — из состава 515-го сп с батареей полковой артиллерии и артиллерии 410-го лап под командованием капитана Цулая; 2-й отряд — из состава 378-го сп с полковой артиллерией и дивизионом 567-го лап, командир отряда капитан Соловцев.

В 3-й отряд вошли остальные части дивизии с двумя батареями 410-го лап под командой подполковника Светличного.

По приказанию Светличного в ночь на 20 июля отряды выступили по намеченному им маршруту на восток: 1-й и 2-й отряды левой колонной под общим командованием начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова, а 3-й отряд под руководством Светличного — справа. Никакой разведки и связи между отрядами во время движения организовано не было.

Пройдя 10–12 километров, правая колонна, заметив впереди выпущенную противником ракету, по приказанию Светличного повернула обратно к исходному положению. Сам подполковник Светличный уехал от частей. Начались паника и бегство.

Весь день 20 июля части 3-го отряда находились без руководства и без связи с 1-м и 2-м отрядами. Только к вечеру из лесу явился подполковник Светличный и начали подходить одиночные бойцы и командиры из 1-го и 2-го отрядов без оружия.

По выяснении оказалось, что во время движения в ночь на 20 июля руководители 1-го и 2-го отрядов, услышав вдалеке шум моторов, посчитали их за танки противника. В испуге начальник артиллерии 134-й дивизии подполковник Глушков приказал бросить материальную часть отрядов, а людям спасаться кто как может.

21 июля была выделена группа бойцов, одно орудие вручено Глушкову и приказано забрать оставленную им материальную часть. Однако и на сей раз он струсил, бросил людей и лошадей, а сам скрылся в лесу и больше к частям не подходил.

В результате преступной трусости подполковников Светличного и Глушкова в ночь на 20 июля сего года части 134-й сд, находившиеся в окружении, потеряли: около 2000 человек личного состава (разбежавшиеся из 1-го и 2-го отрядов), часть из них попала в плен к врагу; два дивизиона артиллерии, две батареи полковой артиллерии, много артиллерийских снарядов, более 10 пулеметов, около 100 лошадей и вооружение оставлено немцам.

27 июля сего года подполковник Светличный с небольшой группой 60–70 человек прорвался на сторону частей Красной Армии, оставил в окружении 1000 человек личного состава, раненых и остатки имущества 134-й сд, которых возглавил начальник 5-го отдела штаба 134-й сд капитан Баринов, и находился с ними в лесу до прибытия генерал-лейтенанта Болдина, под руководством которого они вышли из окружения 11 августа.

За допущенные преступления считаю необходимым предать суду военного трибунала:

1. Бывшего командира 25-го ск генерал-майора Честохвалова как изменника Родине заочно;

2. Начальника штаба корпуса полковника Виноградова;

3. Помощника начальника штаба корпуса полковника Стулова;

4. Военкома корпуса бригадного комиссара Кофанова;

5. Начальника политотдела корпуса полкового комиссара Лаврентьева — за проявленные ими трусость, бездействие, паническое бегство от частей и запрещение частям оказывать сопротивление;

6. Начальника штаба 134-й сд Светличного;

7. Начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова — за проявленную ими трусость, запрещение частям вступать в соприкосновение с противником и оставление врагу материальной части дивизии.

Главный военный прокурор В. Носов

Публикация Н. Геец

ЦАМО. Ф. 913, оп. 11309, д. 70, лл. 160–165.

Александр Дюков

Главная тайна армии Андерса

«Мы не можем заставить поляков драться»

Описывая расчленение Чехословакии осенью 1938 года, Уинстон Черчилль дал весьма емкое определение руководства предвоенной Польши. «Героические черты характера польского народа, — писал Черчилль, — не должны заставлять нас закрывать глаза на его безрассудство и неблагодарность, которые в течение ряда веков причиняли ему неизмеримые страдания… Нужно считать тайной и трагедией европейской истории, что народ, способный на любой героизм, отдельные представители которого талантливы, доблестны, обаятельны, постоянно проявляет такие огромные недостатки почти во всех аспектах своей государственной жизни. Слава в периоды мятежей и горя; гнусность и позор в периоды триумфа. Храбрейшими из храбрых слишком часто руководили гнуснейшие из гнусных! И все же всегда существовало две Польши: одна из них боролась за правду, а другая пресмыкалась в подлости»[226].

Черчилль знал, о чем писал. В то время как разгромленная германскими войсками Польша исчезла с карты мира, когда миллионы поляков первыми ощутили на себе ненависть нацистских господ к славянским «недочеловекам», в это время национальное руководство жило лишь внутренними интригами и погоней за личной выгодой. Когда Польша стонала под нацистским гнетом, командование подпольного «Союза вооруженной борьбы» раздирала междоусобная борьба, немалый вклад в которую внес командующий подпольной армией генерал Соснковский. Когда на Восточном фронте в ожесточенном советско-германском противоборстве решалась судьба мира и Польши, командующий польской армией в СССР генерал Андерс скупал на казенные деньги драгоценности. В Лондоне члены эмигрантского правительства плели интриги против премьер-министра Сикорского, и бездарные генералы польских частей на фронте издавали приказы задним числом, чтобы оправдать поражения, для предотвращения которых они не делали ничего. А невыгодные ему прямые приказы верховного главнокомандующего генерал Андерс попросту отправлял в корзину…

История создания в СССР польской армии под командованием генерала Андерса настолько бесславна, что ее, по большому счету, даже не исследуют. Исследовать действительно нечего — смысл произошедшего прекрасно умещается в паре предложений. «После заключения советско-польского военного договора в СССР должна быть сформирована польская армия для совместных действий против немцев. Польские части создавались в течение года, на фронте не появились и в нарушение межгосударственного договора были выведены на Ближний Восток в самое кризисное для Советского Союза время». Ничего особенно интересного.

Гораздо интереснее вопрос, на который обычно вообще не обращают внимания: как к происходящему относилось советское руководство?

I. В ожидании союзника

Исторически сложилось так, что отношения между Советским Союзом и Польшей были, мягко сказать, не безоблачными. Ни для кого в мире не являлось секретом, что вся внешняя политика Польши в предвоенный период была политикой антисоветской и антирусской.

«Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке, — писали еще в декабре 1938-го аналитики польской военной разведки. — Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный момент… Главная цель — ослабление и разгром России»[227].

Конец мечтам о расширении польских границ за счет советских земель был положен в сентябре 1939-го. Неправильная оценка собственных возможностей привела Польшу к сокрушительной национальной катастрофе — и максимум выгод из ее падения извлек Советский Союз. Кремлю удалось вернуть отторгнутые в 1921 году западнобелорусские и западноукраинские земли, отодвинуть границы далеко на запад, получить в свое распоряжение значительные производственные и людские ресурсы. Не менее важным было и еще одно обстоятельство. Ранее Польша была одним из самых вероятных союзников Германии по походу против СССР; оккупированная немецкими войсками, она автоматически превращалась в потенциального советского союзника.

Долгое время польское эмигрантское правительство в Париже считало СССР таким же оккупантом, как и Германию, и связывало надежды на освобождение польских земель лишь с западными союзниками. Однако этим надеждам не было суждено сбыться — под стремительными ударами германских войск пала поверженная Франция, британские войска были эвакуированы за Ла-Манш. На материке остались лишь две великие державы: нацистская Германия и Советский Союз. Рано или поздно они должны были столкнуться.

Первыми новую обстановку оценили представители польского подполья — «Союза вооруженной борьбы» (СВБ). Действуя как на территориях, оккупированных Германией, так и на территориях, отошедших к СССР, они наглядно видели разницу между нацистским и советским режимами. Ради возрождения своей Родины они были готовы сотрудничать с Кремлем.

Мысль о возможности использования ячеек СВБ для борьбы с немцами пытались донести до советского руководства очень многие. Уже в мае 1940 г. арестованный органами НКВД высокопоставленный представитель СВБ Львова выдвинул следующий план: «Организацию не только поддержать, но и укрепить, используя против немцев. Для этой цели следовало бы подобрать людей, которые не только в организации, но и вне ее ни о чем другом не говорили, а только об освобождении Польши, разбивая немцев и помогая пока заниматься диверсиями в Польше, занятой немцами»[228]. Полтора месяца спустя схожие пожелания озвучил после своего ареста заместитель коменданта СВБ на советской территории подполковник Станислав Пстроконский, особо отметивший желательность создания впоследствии «польского легиона в Советской Армии»[229].

О необходимости создании национальной воинской части — прообраза будущей польской армии — говорили военнопленные офицеры; вопрос об этом на встрече со Сталиным поставила и Ванда Василевская, бывшая не только писательницей, но и достаточно влиятельным политиком[230].

Наконец, осенью 1940 года все эти призывы были услышаны в Кремле. Руководство НКВД получило личное указание Сталина — выяснить возможность создания такого формирования из военнопленных. Выяснилось следующее: большинство военнопленных готовы сражаться против Германии на стороне СССР; при этом, однако, многим требовалось одобрение со стороны польского эмигрантского правительства. Из трех генералов, находившихся в советском плену, двое (Борута-Спехович и Пржездецкий) заявили, что согласятся возглавить польские части на территории СССР в случае согласия правительства Сикорского. Генерал Янушайтис был согласен принять командование и без санкции Сикорского, однако указывал на необходимость «наметить специальную политическую платформу с изложением будущей судьбы Польши»[231].

Среди офицеров рангом пониже — полковников и подполковников — были те, кто прямо заявил: «они всецело предают себя в распоряжение советской власти и с большой охотой возьмут на себя организацию и руководство какими-либо военными соединениями из числа поляков, предназначенными для борьбы с Германией»[232]. Именно этих офицеров во главе с Зигмунтом Берлингом и Львом Букоемским вывезли в Москву — разрабатывать планы создания польской армии в СССР.

В результате нарком внутренних дел Берия направил Сталину следующие предложения:

«Нам представляется целесообразным: не отказываясь от мысли использовать в качестве руководителей польской военной части генералов Янушайтиса и Борута-Спеховича, имена которых могут привлечь определенные круги бывших польских военных, поручить организацию на первое время дивизии упомянутой выше группе полковников и подполковников (справки на них прилагаются), которые производят впечатление толковых, знающих военное дело, правильно политически мыслящих и искренних людей.

Этой группе предоставить возможность переговорить в конспиративной форме со своими единомышленниками в лагерях для военнопленных и отобрать кадровый состав будущей дивизии.

После того как кадровый состав будет подобран, следует в одном из совхозов на юго-востоке СССР организовать штаб и место занятий дивизии. Совместно со специально выделенными работниками штаба РККА составляется план формирования дивизии, решается вопрос о характере дивизии (танковая, моторизированная, стрелковая) и обеспечивается ее материально-техническое снабжение.

Одновременно с этим в лагерях для военнопленных поляков среди рядовых и младшего комсостава органами НКВД должна вестись соответствующая работа по вербовке людей в дивизию.

По мере вербовки и окончания подготовки вербуемых последние партиями отправляются к месту расположения штаба дивизии, где с ними проводятся соответствующие занятия.

Организация дивизии и подготовка ее проводятся под руководством Генштаба РККА. При дивизии организуется Особое отделение НКВД СССР с задачами обеспечения внутреннего освещения личного состава дивизии»[233].

Однако принятие решения о создании военной части из польских военнопленных было не таким легким вопросом, как казалось Берии. Еще в ноябре 1939 года польское эмигрантское правительство объявило войну Советскому Союзу; понятно, что получить разрешение на формирование в СССР польских частей не представлялось возможным. Формировать же польские части в обход легитимного польского правительства означало поставить под вопрос дипломатические отношения с Великобританией и США. И в любом случае скрыть формирование этих частей было невозможно, что автоматически ухудшало и так весьма напряженные отношения с Германией.

В подобном риске не было нужды. Проект Берии положили под сукно, а польских офицеров во главе с Берлингом и Букоемским поселили в Малаховке под Москвой, приберегая на будущее. Спешить с формированием польских частей не было необходимости. Это всегда можно было сделать позднее, когда война с Германией станет неминуемой.

К вопросу формирования польских частей вернулись лишь в конце весны 1941 года. 4 июня в Кремле приняли принципиальное решение — впрочем, довольно осторожное.

Постановление СНК СССР гласило:

«1. Утвердить предлагаемое народным комиссаром обороны Союза ССР создание в составе Красной Армии одной стрелковой дивизии, укомплектованной личным составом польской национальности и знающим польский язык.

2. Создание дивизии осуществить путем переукомплектования к 1 июля 1941 г. 238-й стрелковой дивизии Средне-Азиатского военного округа поляками и лицами, знающими польский язык, состоящими на службе в Красной Армии.

3. 238-ю стрелковую дивизию содержать в составе 10 298 человек»[234].

Как видим, дивизию предполагалось формировать не из имевшихся в СССР польских военнопленных, а из поляков — советских граждан. С политической точки зрения это было безупречное решение: никаких разрешений польского эмигрантского правительства не требовалось. В составе Красной Армии будет национальная польская часть — только и всего. Зато после начала войны на ее основе можно будет развернуть подразделения возрожденного Войска Польского — по согласованию с польским правительством в Лондоне или без оного.

Не приходится сомневаться, что логика принятого решения была именно такова — однако все планы были нарушены в роковой день 22 июня.

II. Медовый месяц

Нападение Германии на Советский Союз мгновенно и радикально изменило расстановку сил на мировой арене. Враг моего врага — мой друг; уже 12 июля в Москве было подписано «Соглашение о совместных действиях правительства Союза ССР и правительства Его Величества в Соединенном королевстве в войне против Германии». Великобритания стала союзником СССР, и польскому эмигрантскому правительству в Лондоне был сделан недвусмысленный намек о необходимости поступить так же.

Переговоры между премьером Сикорским и советским послом в Великобритании Майским оказались весьма сложными. Польская сторона претендовала на возвращение украинских и белорусских земель, но требование это было очевидно неприемлемым для Кремля. Тем не менее советское правительство пошло на компромисс: в подписанном 30 июля соглашении указывалось, что «правительство СССР признает советско-германские договора касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу»[235]. Собственно говоря, именно с этой фразы соглашение и начиналось; вопрос о границах был оставлен открытым.

В соглашении было указано, что на территории СССР будет создана польская армия, которая будет действовать «в оперативном отношении под руководством Верховного командования СССР». Историки практически не обращают внимание на то, что соглашение предусматривало введение в состав советского Верховного Командования представителя польской армии, а ведь это с советской стороны было проявлением высочайшего доверия к своему новому союзнику.

Спустя две недели в Москве было подписано советско-польское военное соглашение. Оно было написано поляками; советская сторона внесла в представленный ей проект лишь несколько изменений уточняющего характера[236]. Очередным проявлением доверия к союзнику стала амнистия всех находившихся в советских тюрьмах и лагерях поляков — включая членов СВБ, ведших на советских землях подрывную деятельность[237].

Еще до подписания военного соглашения Сикорский назначил начальником формирующейся в СССР польской армии генерала Владислава Андерса. Советское правительство не возразило против этого решения, в очередной раз проявив доверие и лояльность к союзнику.

Это была ошибка, очень дорого стоившая и Советскому Союзу, и Польше. Генерал Андерс был худшей кандидатурой на пост командующего польской армией в СССР из всех возможных. Он являлся классическим представителем польской «элиты» межвоенного периода, погрязшей в интригах и аферах, а к нашей стране испытывавшей смесь ненависти и презрения.

«Договор с Советским Союзом Андерс считал не чем-то постоянным, что должно было служить основой дальнейшего существования, а лишь необходимым временным злом, — вспоминал впоследствии адъютант генерала поручик Ежи Климковский. — К офицерам Советской Армии он относился с презрением и пренебрежением, хотя в их присутствии никогда этого не выказывал. Постоянно носился с каким-то странным „комплексом превосходства“, проявлял решительное пренебрежение ко всему, что являлось советским. Правда, эти свои чувства генерал хорошо маскировал умением вести себя в обществе, но в откровенных беседах со знакомыми не стеснялся, и было видноу что он лишь ожидает момента, „когда Советский Союз будет побежден“. В возможность победы Советского Союза никогда не верил. В таком духе информировал и посла Кота.

С первой минуты деятельности Андерса на посту командующего его мысль работала в одном направлении: в течение всего времени пребывания в Советском Союзе он упорно стремился к тому, чтобы не посылать польских войск на советско-германский фронт и любой ценой сохранить их в тылу до момента, „когда Советский Союз будет разбит“, или при удобном случае вообще вывести их с территории Советского Союза. Это были принципы, полностью противоречившие польско-советскому договору и военному соглашению.

Уже с первых дней (например, во время своей предварительной беседы с подполковником Берлингом в ночь с 5 на 6 августа 1941 года) Андерс высказывал эти взгляды и радовался, что польская армия будет формироваться где-то в глубине России, за Волгой; поэтому, „когда Советский Союз падет“, он, Андерс, будет иметь полную свободу деятельности и маневрирования»[238].

Свои настроения Андерс, однако, очень умело скрывал. 17 августа он вместе с начальником польской военной миссии генералом Шишко-Богушем встретился с уполномоченным Генштаба КА по формированию польской армии генерал-майором Панфиловым. На прямой вопрос о том, какие части, как, когда и к какому сроку планируют формировать поляки, Андерс ответил следующее:

«В первую очередь должны быть сформированы две пехотные дивизии легкого типа численностью 7–8 тысяч каждая. Кроме того, должна быть сформирована одна резервная часть для пополнения убыли польских частей на фронте. Сроки формирования указанных выше воинских соединений должны быть сжатыми, с тем чтобы обеспечить их ввод в зону боевых действий в возможно короткие сроки… Обмундирование и снаряжение для указанных выше формирований будет доставлено Англией и США… Что же касается стрелкового вооружения (винтовок, пулеметов) и боеприпасов, то в этом вопросе польское военное командование рассчитывает на помощь советского правительства»[239].

Эти четкие ответы не могли не импонировать советским представителям. Командование Красной Армии утвердило формирование на территории СССР двух польских пехотных дивизий численностью по 10 тыс. человек каждая и одного запасного полка численностью в 5 тысяч. В качестве срока готовности формирования было обозначено 1 октября 1941 года. Весьма сжатые сроки (менее полутора месяцев) не вызвали возражений у Андерса. В конце концов, в польские части предполагалось призывать не новобранцев, а военнослужащих бывшей польской армии, обученных и даже имевших кое-какой боевой опыт. Только в лагерях НКВД на июнь 1941 года имелось более 27 тысяч польских военнопленных — более чем достаточно для формирования двух дивизий[240]. А ведь были еще польские граждане в СССР, среди которых можно было провести мобилизацию, и даже из частей РККА в польскую армию отпускали поляков-добровольцев[241]. В общем, сформировать к октябрю две боеготовые дивизии было реально.

Уже через десять дней в лагерях польских военнопленных было призвано почти восемь тысяч человек. На 31 августа это число увеличилось до 20 701 человека. Удовлетворенная динамикой призыва, польско-советская комиссия приняла решение, согласно которому к 10 сентября весь призванный в польскую армию контингент должен был быть сосредоточен в пунктах формирования — в Тоцком и Татищевском лагерях. Генерал Андерс 28 августа предложил сформировать дополнительно кавалерийский полк, однако Панфилов заметил, что сначала надо закончить формирование пехотных дивизий. Однако уже 1 сентября Андерс выдвинул новое предложение: «В связи с большим наплывом добровольцев и полным укомплектованием намеченных к формированию частей следовало бы отвести еще один лагерь на 10 000 человек для сбора прибывающих добровольцев, имея в виду в последующем формирование еще одной дивизии»[242]. Кроме того, он просил разрешения сформировать при штабе армии офицерскую школу. На формирование школы советское командование после некоторых колебаний согласилось, а решение вопроса о формировании третьей дивизии отложило до лучшего времени.

Тем временем польские военнослужащие перебрасывались в районы формирования дивизий. До обозначенного срока готовности дивизий оставалось около месяца.

III. Первые проблемы

К середине сентября 5-я и 6-я дивизии польской армии (6 пехотных полков, 2 саперных батальона, 2 батальона связи и 2 зенитных артдвизиона) были сформированы и приступили к занятиям. В район дислокации армии прибывали все новые добровольцы. Вскоре это стало серьезной проблемой. Уполномоченный Генштаба КА сообщал:

«В связи с освобождением из лагерей и тюрем нескольких десятков тысяч поляков в район формирования польской армии ежедневно стихийно, в неорганизованном порядке прибывают сотни поляков. В Тоцком и Татищевском лагерях помимо уже сформированных частей прибыло более трех тысяч человек. Эти люди занимаются спекуляцией, и даже имеются отдельные случаи грабежа и дебоша. Имеет место ведение антисоветской пропаганды со стороны поляков в окружающих селах.

Прибывающие неорганизованные поляки весьма плохо одеты и не имеют никаких средств к существованию. Не исключена возможность начала эпидемических заболеваний.

По линии НКВД имеются данные, что неорганизованный наплыв поляков в районы формирования будет возрастать, так как призывного контингента поляков — польских подданных на территории Союза ССР имеется более ста тысяч человек»[243].

Сложившаяся обстановка дала возможность Андерсу выступить с новым прожектом. Он предлагал сформировать еще две рабочие дивизии, которые можно использовать для строительства военных объектов. Кроме того, командующий польской армией предлагал сформировать кавалерийский и танковый полки, вооружение и снаряжение для которых он «надеется получить из Англии и Америки». Впоследствии, развивал свои планы Андерс, можно будет создать 6 танковых батальонов, машины для которых также будут получены из Англии и США.

От союзников, однако, не приходило даже оружия для уже сформированных дивизий. 5-ю пехотную дивизию вооружили советским оружием; 6-я дивизия имела оружие только для проведения учебы.

Когда выяснилось, что сроки подготовки польских дивизий сорваны и к намеченному сроку 1 октября они не готовы выступить на фронт, советское руководство учло положение, в котором находилась польская армия, и не стало проявлять неудовольствие. А ведь на фронте в это время любая дивизия была на вес золота…

Правда, проекты Андерса по созданию новых частей были зарублены на корню. 3 ноября Государственный Комитет Обороны принял по этому поводу специальное постановление:

«1. Определить для 1941 года общую численность польской армии на территории Союза ССР в тридцать тысяч человек офицерского, унтер-офицерского и рядового состава.

2. Исходя из установленной численности польской армии разрешить польскому командованию сформировать на территории Союза ССР:

а) две пехотные дивизии по 11 000 каждая, всего — 22 000;

б) один запасной полк — 5000;

в) офицерскую школу — 2000;

г) штаб армии и штабные учреждения — 1000;

Всего: 30 000»[244].

Для польского командования это был недвусмысленный намек: сначала сформируйте то, что запланировано, а уж потом занимайтесь прожектами…

Возмутившийся Андерс заявил, что будет просить Сикорского об отставке, коль скоро его предложения отвергаются в Москве. Советское командование этот шантаж проигнорировало. И не зря — в отставку Андерс так и не подал. Зато сам Сикорский в беседе с советским послом при польском правительстве в Лондоне намекнул на возможность вывода польских войск из СССР в Иран[245]. Это было первое упоминание о стремлении польского руководства передислоцировать свои части подальше от советско-германского фронта. Стремлении, как выяснилось позже, более чем настойчивом.

НКВД докладывал, что в частной обстановке генерал Андерс заявляет, что «свободная Польша будет существовать только благодаря Америке и Англии». Между тем в польской армии начали бурным цветом расцветать антисоветские настроения. 30 ноября на стол Сталина легла докладная записка:

«Среди высшего и старшего командного состава имеется группа враждебно настроенных против СССР людей… Антисоветские и реваншистские настроения распространены среди части средних и младших офицеров, которые разжигают отрицательные настроения и среди рядового состава польской армии. Зафиксирован ряд заявлений польских офицеров следующего характера:

„…Мы вместе с Америкой используем слабость Красной Армии и будем господствовать на советской территории…“ (Поручик Корабельский).

„…Большевики на грани гибели, мы, поляки, только и ждему когда нам дадут оружие, тогда мы их прикончим…“ (Капитан Рудковский).

…Поручик Вершковский заявляет: „…C Советским Союзом против Германии мы воевать не будем. Они нам вместе всадили нож в спину и посадили в концлагеря. За это мы, придет время, отомстим. В этой войне поляки выполнят роль чешской армии в годы Гражданской войны…“»[246]

Подобные настроения разжигались в том числе политикой командования армии — и ничего поделать с ними было нельзя. Впрочем, в Кремле этого еще не осознали и всерьез надеялись на лояльность союзника. Все имевшиеся проблемы были, безусловно, разрешимыми — при наличии политической воли. Кремль демонстрировал полное доверие к своему новому союзнику, помогая всем, чем только мог, — и надеялся на взаимность. Однако к этому времени польское командование уже лелеяло планы, находившиеся в явном противоречии с союзными обязательствами.

Еще в конце сентября, сразу же после прибытия в район дислокации польской армии, генерал Андерс провел совещание командования армии. Если бы на этой встрече сумели побывать представители советского командования, они узнали бы много нового о намерениях своих союзников. Именно тогда был разработан план, с достойным лучшего применения упорством воплощавшийся в жизнь в последующем.

«1. Немецкие войска все время наступают и добиваются больших успехов. Вследствие этого советский фронт может по всей линии не выдержать, а Москва в любой день может пасть.

2. Польская армия может быть количественно доведена до ста тысяч человек, причем в относительно короткое время — в два-три месяца. Людских резервов больше, чем нужно.

3. Необходимо немедленно обратиться к советским властям с предложением о количественном увеличении армии, а от властей союзников добиться нужного вооружения, убедив их, что в данной ситуации это совершенно необходимо.

4. В связи с тем что советский фронт весьма ненадежен, Польскую армию следует перевести как можно дальше на юг, если возможно — к иранской или афганской границе. Это необходимо по следующим двум главным причинам:

а) в случае поражения Советской армии польские войска смогут уйти в Иран, а на худой конец, даже через Афганистан в Индию;

б) дислокация в упомянутых пограничных районах позволит лучше организовать снабжение оружием, которое могло бы поступать туда от англичан.

5. В связи с изложенным уже сейчас следует всех людей, направляющихся в существующие сборные пункты армии, задерживать и направлять в новые места формирования польских частей в районе Ташкента и еще южнее. Для выполнения указанной задачи необходимо как можно быстрее направить на крупные узловые станции железных дорог польских представителей, которые задерживали бы там своих соотечественников и переотправляли их на юг. С этим нужно спешить, дабы поставить советские органы перед свершившимся фактом. Тогда можно будет выдвинуть аргумент: армию следует формировать там, где находится больше всего поляков. Это даст возможность разгрузить железнодорожный транспорт, столь нужный сейчас.

6. Оружие, которое поступает в 5-ю дивизию, должно быть частично у нее отобрано и передано другим соединениям, опять-таки, по двум соображениям:

а) для собственной безопасности остальных дивизий и лучшего обучения их личного состава;

б) чтобы не допустить отправки на фронт одной дивизии (если бы этого категорически потребовали), мотивируя отказ отсутствием полного комплекта вооружения и, как следствие, недостаточной обученностью людей»[247].

План Андерса означал односторонний разрыв всех советско-польских договоренностей. Командование польской армии в СССР больше не считало Советский Союз своим союзником — однако продолжало пользоваться всеми преимуществами этого статуса.

Для амнистированных поляков, направлявшихся в Бузулук, план Андерса оказался просто-напросто убийственным. Андерс выслал на важнейшие узловые станции специально уполномоченных офицеров, которые направляли прибывающих поляков не в существующие места дислокации частей, а в окрестности Ташкента. В Ташкенте поляков, понятное дело, никто не ждал.

«Начался новый этап мытарств и страданий польского населения, — вспоминал впоследствии адъютант Андерса. — Люди буквально метались во все стороны. Сначала из различных районов СССР они ехали за несколько тысяч километров в Бузулук, Тоцкое и Татищево. Не доезжая, встречали офицеров, которые переотправляли их на юг. Снова несколько тысяч километров езды в неизвестные места, где не имелось даже гражданской опеки и где измученные до предела люди, конечно же, не находили никакого пристанища и обещанных формируемых частей. Те, кто еще имел немного сил и денег, возвращались в Центральную Россию, в Бузулукский район. Возникла неописуемая неразбериха, повсеместно слышались ропот и проклятья. Во время этих беспорядочных и бессмысленных скитаний гибло множество людей. Те, кто остался на юге, оказались в очень плохих условиях. Никто не был подготовлен к их приезду. Жилищ не было. Продовольствия не было. Работы не было. Начавшиеся эпидемии производили настоящие опустошения среди поляков. Люди проникались обидой к органам советской власти, считали, что это по их вине они оказались в столь затруднительном положении… Следуя своему замыслу, Андерс в ноябре 1941 года самовольно, без согласования с какими бы то ни было властями — польскими или советскими, направил два больших эшелона, более чем по две тысячи человек в каждом, к берегам Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Многие из них в скором времени погибли от тифа, малярии, дизентерии и других болезней в условиях полного отсутствия какого-либо ухода и медикаментов, и лишь самое незначительное количество из них попало в армию. Страшная халатность в данном случае усугублялась неудачно выбранным местом»[248].

Тем временем сам Андерс, не собиравшийся уходить из Советского Союза с пустыми руками, занимался финансовыми махинациями. В воспоминаниях поручика Климковского нарисована по-настоящему впечатляющая картина стремительного разложения командования польской армии:

«Генерал большую часть казенных сумм, находившихся в его распоряжении, переводил прямо на свой личный счет как собственные „сбережения“. Часть из этих сумм переводил в заграничные банки. Скупал для себя на государственные деньги золотые портсигары, золотые монеты, доллары, бриллианты и другие драгоценности. Действовал в этом направлении без зазрения совести, распоясавшись до такой степени, что скупал, конечно, на казенные деньги, драгоценности у людей, вынужденных зачастую продавать их только для того, чтобы не умереть с голоду…