Поход Яна Гамильтона

Возможно, именно потому, что Гордона не интересовало расположение людей, он с такой легкостью его добивался. Еще до того, как заканчивается первая из шести частей, на которые поделен Журнал, читатель уже оказывается покорен. Он начинает видеть мир глазами Гордона. С ним он смеется над дипломатами; поливает презрением правительство; выражает недовольство — возможно, и беспричинное — действиями некоего майора Китчинера в Службе разведки, информация которого затерялась или не была во время сообщена; испытывает недовольство неумелыми действиями нерегулярных отрядов Шайгина; интересуется жизнью индюка и его гарема с четырьмя женами; смеется над «черными неряхами», впервые увидевшими свое лицо в зеркале. Когда повествование подходит к концу, ни один британец не может без дрожи читать последние слова:

«Теперь заметьте: если экспедиционный корпус — я прошу не более чем двести солдат — не подойдет в течение десяти дней, город может пасть; я сделал все, что было в моих силах для чести нашей родины. Прощайте». [150]

Здесь нет места напрасным сожалениям и тщетным выводам. Повествование прерывается. Опасности, которым подвергался Гордон, более не записываются.

Я выберу лишь один отрывок из Журнала, характеризующий непреклонность, а может быть, и странность личности Гордона, отрывок, описывающий отношения генерала со Слатином. Этот австрийский офицер был губернатором Дарфура и имел египетский чин бея. Четыре года он без особого успеха сражался с восставшими. Несколько раз он был ранен. В своей провинции и даже за ее пределами он пользовался репутацией храброго и способного солдата, приятного и честного человека. Однако он совершил поступок, навсегда лишивший его уважения и расположения Гордона. Во время сражения при Дарфуре, после нескольких неудач, мусульманские солдаты пали духом и стали объяснять свои поражения тем фактом, что их командир, неверный, проклят Всевышним. Тогда Слатин объявил себя последователем пророка и, по крайней мере внешне, стал мусульманином. Войска, воодушевленные его обращением и ободренные надеждой на успех, принялись сражаться с новой силой, и губернатор Дарфура смог оказывать сопротивление еще долгое время. Однако это лишь отсрочило, но не предотвратило конец. После гибели армии Хикса Слатин был вынужден сдаться дервишам. Вера, которую он принял для того, чтобы добиться победы, помогла ему избежать гибели. Арабы, восхищавшиеся его смелостью, сначала относились к нему с уважением и вниманием. Слатин был отправлен в лагерь Махди у Хартума. Там он и находился во время осады, его не заключили под стражу, но внимательно за ним наблюдали. Оттуда он написал Гордону письмо, в котором объяснял свою сдачу и оправдывал свое отступничество. Письма Слатина дошли до нас, и едва ли кто-нибудь из тех, кто прочтет их, помня о двенадцати годах опасностей и лишений, через которые пришлось пройти этому человеку, откажет ему в сочувствии.

Но Гордон был непреклонен. Это наиболее бескомпромиссные высказывания, встречающиеся в Журнале:

«16 октября. Пришли письма от Слатина. Я ничего не могу сказать и не понимаю, зачем он их пишет»[20]. [151]

Следует помнить, что Слатин находился в лагере не на правах офицера, отпущенного под честное слово, а как пленник. В таких обстоятельствах он имел полное моральное право бежать, действуя на свой страх и риск. Если бы те, кто его пленил, дали бы ему такой шанс, в произошедшем они должны были бы обвинять только себя.

Однако Слатин не смог добиться того, чего хотел. Его переписка с Гордоном была вскоре обнаружена. Несколько дней его жизнь висела на волоске. Несколько месяцев он носил тяжелую цепь и в день получал лишь горсть неприготовленной дурры, которой обычно кормили лошадей и мулов. Известия об этом достигли ушей Гордона. «Слатин, — замечает он, — все еще в цепях». Генерал никогда, ни на минуту не сомневался в правильности принятого решения.

Гордон полностью взял на себя все тяжесть ответственности. Ни с кем он не мог поговорить как с равным. Никому он не мог доверить свои сомнения. Кому-то кажется, что власть — это удовольствие, но на самом деле лишь немногие чувства более болезненны, чем чувство ответственности, не подлежащее контролю. Генерал не мог руководить всем. Офицеры урезали рацион солдат. Караульные спали на своих постах. Горожане страдали от своих несчастий, и каждый пытался наладить связь с врагом, надеясь обеспечить собственную безопасность, когда город падет. Шпионы всех мастей наводнили Хартум. Египетские паши в отчаянии замышляли предательство. Однажды была предпринята попытка взорвать артиллерийский погреб. Из складов было украдено не менее восьмидесяти тысяч ардебов зерна. Время от времени не знающий покоя и отдыха командующий раскрывал заговоры и арестовывал его участников или, проверив отчеты, уличал кого-либо в воровстве. Но он понимал, что все это лишь малая часть того, что он и не надеялся узнать. Египетским офицерам нельзя было доверять — но он должен был доверять им. Война истощила силы горожан, и многие из них были готовы на предательство. Генерал должен был накормить и воодушевить их. Сам город едва ли можно было успешно оборонять — но его нужно было оборонять до конца. Через свой телескоп, установленный на плоской крыше дворца, Гордон следил за фортами и оборонительными линиями. Здесь он проводил большую часть [152] дня, тщательно осматривая оборонительные сооружения и окрестности города через мощное стекло. Журнал, единственный хранитель его секретов, рассказывает нам о горечи его страданий не меньше, чем о величии его натуры.

«Ничто не распространяется так же быстро, как страх, — пишет он. — Я был приведен в ярость, когда от тревоги потерял аппетит. Те, кто сидел со мной за одним столом, испытывали такие же чувства».

К его беспокойству военного примешивались переживания, которые свойственны каждому человеку. Сознание того, что он покинут и лишен доверия, что история забудет о его трудах, наполняло его душу обидой, которая терзала сердце. Несчастья горожан были его несчастьями. Одиночество угнетало. И на всем лежала печать неопределенности. Он тешил себя напрасными надеждами на то, что «все будет хорошо». Каждое утро с первыми лучами солнца он жаждал увидеть пароходы и униформу британских солдат. Но даже полная безысходность не повергала его в состояние оцепенения.

Лишь две вещи придавали ему сил: честь и христианская вера. Первая заставляла его раз и навсегда отказываться от решений, которые ему казались неверными — тем самым он избавлялся от множества сомнений и напрасных разочарований. Вторая же была реальным источником его силы. Он был уверен, что за этим полным опасностей бытием, со всеми его обидами и несправедливостями, его ожидает другая жизнь, жизнь которая (в том случае, если здесь, на земле, он жил честно и праведно) даст ему больше способностей и возможностей для их применения.

«Посмотрите на меня сейчас, — говорил он одному своему попутчику. — У меня нет армий, чтобы ими командовать, и нет городов, чтобы ими управлять. Я надеюсь, что смерть освободит меня от боли, и мне дадут великие армии, и я буду владеть огромными городами»[21].

Схватки становились все более ожесточенными, следовательно, должна была расти и дисциплина. Когда Фортуна сомневается или обращается к вам спиной, когда припасы заканчиваются, планы проваливаются и надвигается катастрофа, горькая правда [153] заключается в том, что страх становится основой повиновения. Очевидно, что генерал Гордон обязан своим влиянием на гарнизон и жителей города именно этому зловещему фактору. «Больно видеть, — писал он в своем Журнале в сентябре, — что люди начинают дрожать, когда видят меня и даже не могут поднести спичку к своей сигарете». С наступлением зимы страдания осажденных увеличились, а их вера в командующего и его обещания уменьшилась. Сохранить в них надежду, а благодаря этому их храбрость и верность, было выше человеческих сил. Но Гордон сделал все, что мог сделать великий человек, когда требовалось проявление всех его лучших качеств и способностей.

Он никогда не был так воодушевлен, как в эти последние, мрачные дни. Деньги, которыми он платил жалованье солдатам, подошли к концу. Он стал выдавать векселя, подписывая их своим именем. Горожане томились под гнетом ужасающих лишений, страдали от болезней. Он приказал оркестрам играть веселую музыку и пускал в воздух ракеты. Люди говорили, что их бросили на произвол судьбы, что помощь никогда не придет, что экспедиция — это миф, ложь генерала, от которого отказалось правительство. Гордон увесил стены плакатами, рассказывающими о победах и триумфальном продвижении британской армии, нанял все лучшие дома на берегу для размещения офицеров экспедиционного корпуса. Вражеский снаряд однажды попал в его дворец. Генерал приказал высечь дату выстрела на стене. С пышностью и церемониями он награждал медалями тех, кто верно служил ему. Других, менее достойных, он расстреливал. С помощью всех этих средств и уловок он оборонял город в течение весны, лета и зимы 1884 и 1885 гг.

Все это время в Англии постепенно росло общественное недовольство. ЕСЛИ от Гордона отказались, это еще не значит, что о нем забыли. С неослабевающим интересом жители страны следили за генералом, неудача его миссии ввергла всех в состояние уныния. Разочарование скоро уступило место тревоге. Вопрос о личной безопасности знаменитого посланника был впервые поставлен лордом Рэндольфом Черчиллем на заседании палаты общин 16 марта.

«Полковник Кутлогон утверждает, что Хартум вскоре будет взят; мы знаем, что генерал Гордон окружен враждебными [154] племенами и отрезан от Каира и Лондона; в подобных обстоятельствах палата имеет право задать Ее величеству вопрос о том, будет ли что-либо предпринято для его освобождения. Собираются ли они оставаться равнодушными к судьбе человека, который взял на себя обязательство помочь правительству выкарабкаться из того кризисного положения, в которое оно попало, бросить его на произвол судьбы и не сделать ни одного шага для его спасения?»[22].

Правительство хранило молчание. Но вопрос, однажды поднятый, не мог так легко быть оставлен без ответа. Оппозиция становилась все сильнее. Почти каждый вечер министров приглашали в палату, чтобы узнать, собираются ли они спасти своего посланника, или готовы оставить его без помощи. Гладстоун давал уклончивые ответы. Негодование все возрастало. Даже среди сторонников правительства появились недовольные. Но премьер-министр был непреклонен и тверд как скала.

Принято считать, что поведение Гладстоуна в этом случае объясняется его слабостью. Но история заставляет нас взглянуть на это иначе. Генерал имел неуживчивый характер, но и премьер-министр был упрям. Если Гордон был резок, то Гладстоун был несравненно резче. Лишь немногие боялись ответственности меньше, чем Гладстоун. С другой стороны, воля нации являлась силой, перед которой он всегда преклонялся и которой был обязан своим политическим влиянием. Но, несмотря на растущее в стране недовольство, он оставался непреклонен и хранил молчание. Большинство людей делает то, что правильно, или то, что им кажется правильным; трудно поверить, что Гладстоун не имел оснований вовлекать страну в военные действия в центре Судана даже не для того, чтобы спасти жизнь посланника, — для этого Гордону следовало только сесть на один из своих пароходов и отправиться домой, — но чтобы отстоять свою честь. Возможно, что чувство обиды на офицера, чей упрямый характер навлек столько бед на правительство, заставляло министра поступать таким неприглядным образом.

Но, несмотря на всю свою власть и влияние, он был вынужден отступить. Правительство, не обращавшее внимания на призывы [155] к чести, доносящиеся из-за границы, было приведено в Судан обвинениями, которые стали раздаваться дома. Лорд Хартингтон, в то время военный министр, не заслуживает тех упреков и той критики, которой справедливо подверглись его коллеги по кабинету. Он первым признал обязательство, лежавшее на правительстве и нации, и в первую очередь именно благодаря его влиянию в Судан был направлен экспедиционный корпус. Главнокомандующий и генерал-адъютант, которые хорошо знали о положении дел в Хартуме, поддержали министра. В самый последний момент Гладстоун одобрил использование военной силы, но лишь потому, что, как он считал, операция не будет крупной, — премьер-министр предполагал использование только одной бригады. Министры согласились с таким решением, и оно было оглашено. Генерал-адъютант, однако, настаивал на том, что необходимо будет задействовать большее количество войск, чем предлагало правительство, и увеличить бригаду, превратив ее в экспедиционный корпус в десять тысяч человек, отобранных из всех вооруженных сил Империи.

Но изменить решение уже было невозможно. Операция по спасению генерала Гордона началась. Командир, которому было поручено руководство операцией, проанализировал ситуацию. Перед ним стояла задача, которую можно было легко выполнить, если бы имелась возможность действовать без спешки, но которая превращалась в рискованное и сомнительное предприятие, если бы корпус незамедлительно приступил к действиям. Трезво оценивая военные трудности, командующий решил медленно и осторожно перейти в наступление, не оставляя места случайностям.

В Вади Хальфе и вдоль Нила концентрировались войска и создавались склады с оружием. Новый корпус верблюжьей кавалерии, состоящий из четырех полков, маневрировал, отрабатывая взаимодействие. Для проведения лодок через пороги прибыли из Канады проводники-лодочники. Наконец, когда все было готово, экспедиционный корпус отправился в путь. План был прост. Мощная пехотная колонна должна была подниматься вверх по реке. В том случае, если она не сможет прибыть вовремя, корпус верблюжьей кавалерии должен был прорваться через пустыню Байда из Корти в Метемму. По прибытии туда небольшой отряд должен был направиться в Хартум на пароходах Гордона, чтобы [156] поддержать оборонявшихся до прибытия главных сил в марте или апреле 1885 г., когда можно будет снять осаду.

Колонна, двигавшаяся через пустыню, покинула Корти 30 декабря. В ней находилось не более 1100 офицеров и солдат, но это был цвет армии. Не имея связи с внешним миром, корпус по караванному маршруту направился к Метемме. Зная о возможностях махдистов, мы можем только восхищаться храбростью этих людей, пошедших на такой риск. Хотя дервиши не были ни хорошо вооружены, ни хорошо подготовлены к ведению боевых действий, как в последующие годы, они были многочисленны и практически лишены чувства страха. Тактика их действий соответствовала обстановке, они были фанатиками. Британские войска, с другой стороны, имели в своих руках оружие, которое заметно уступало тому, которое появилось у них к последующим кампаниям. Вместо мощных винтовок Ли-Метфорда с бездымным порохом, магазином и практически полным отсутствием отдачи англичане были вооружены ружьями Мартини-Генри, не обладающими ни одним из перечисленных достоинств. Вместо беспощадного «максима» они имели орудие Гарднера, то самое, которое отказало в сражении при Тамае и Абу Кли. Артиллерия также уступала той, которая сейчас повсеместно используется. Кроме того, концепции огневой дисциплины и стрелковой подготовки еще только входили в употребление, эти факторы недооценивали и не понимали. Но, несмотря ни на что, корпус верблюжьей кавалерии упорно двигался вперед и вступил в бой с врагом, для победы над которым требовалась армия в десять раз лучше вооруженная и лучше подготовленная.

3 января корпус приблизился к колодцам Гакдуль. Он прошел маршем сто миль, но там был вынужден ненадолго задержаться — необходимо было сопроводить в Гадкуль вторую колонну с припасами, а затем дождаться подкрепления, которое увеличило состав соединения до 1800 человек — как солдат, так и офицеров. За это время англичане построили два небольших форта и передовой склад; марш был возобновлен лишь 13 марта. Верблюдов для перевозки грузов не хватало. Пищи для животных было также слишком мало. К 16 марта, однако, корпус прошел еще пятьдесят миль и вплотную приблизился к колодцам Абу Кли. Здесь дальнейшее продвижение британцев было остановлено противником. [157]

Известия о приближении колонны быстро достигли ушей Махди и его военачальников. Сообщали, что небольшой английский отряд с верблюдами и лошадьми быстро движется на помощь проклятому городу. Их было мало, едва ли две тысячи человек. Как же надеялись они победить «ожидаемого Махди» и победоносного Ансара, нанесшего поражение Хиксу. Они сошли с ума; они должны умереть; никто не должен спастись. Задержка колонны позволяла действовать многими способами. Арабы сконцентрировали мощные силы. Несколько тысяч человек под командованием высокопоставленного эмира отделились от армии у Хартума и отправились на север, готовые уничтожить «врагов Бога». С подкреплением из Омдурмана общая численность арабской армии составила не менее десяти тысяч человек, за ними следовали еще многие тысячи. Восставшие позволили маленькой колонне продвинуться до того места, откуда уже невозможно было отступить в случае поражения, и навязали англичанам сражение у колодцев Абу Кли.

Утром 16 марта корпус не двинулся с места. Было построено небольшое укрепление, в котором были сделаны запасы оружия и провианта, а также подготовлены места для раненых. В час дня англичане медленно двинулись вперед, прошли через гористое ущелье, ведущее в долину Абу Кли, и разбили там лагерь. На следующий день рано утром они выстроились в каре и двинулись на противника. Так началось самое кровавое и жестокое сражение, в котором когда-либо участвовали англичане в Судане. Несмотря на число арабов и их храбрость, несмотря на то, что им удалось проникнуть внутрь каре, несмотря на то, что они убили девять офицеров и шестьдесят пять солдат и ранили еще девять офицеров и восемьдесят пять солдат — почти десять процентов от общего состава корпуса, — восставшие были обращены в бегство, а основная их часть уничтожена. Колонна остановилась у колодцев.

Утром 18-го числа англичане отдохнули, разместили раненых в маленьком форте, который построили специально для этих целей, и похоронили погибших. После полудня они продолжили свой путь, двигались всю ночь и, пройдя двадцать три мили, в изнеможении остановились. Днем 19-го они уже могли видеть реку. Тем временем противник снова сосредоточил свои силы и [158] смог открыть яростный огонь из винтовок по колонне. Сэр Герберт Стюарт получил тогда рану, от которой скончался через несколько недель. Командование было поручено сэру Чарльзу Вильсону. Положение было безвыходным. Вода заканчивалась. Нил был лишь в четырех милях. Но раненые и обоз затрудняли движение колонны, а между рекой и испытывающими жажду людьми находилась армия дервишей, приведенных в ярость потерями и понимавших, в каком трудном положении сейчас находится их удивительный противник.

Необходимо было разделить небольшой отряд. Кто-то должен был остаться охранять раненых и припасы, остальные должны были прорваться к воде. В три часа пополудни девятьсот человек вышли из спешно сооруженной зерибы и начали движение к реке. Без верблюдов они не производили никакого впечатления — маленькая точка на огромной равнине Метеммы. Дервиши поняли, что настало время решить исход дела.

Медленно и словно мучительно двигалось каре по каменистой земле, были слышны отрывистые команды держать строй и подбирать раненых. Небольшие клубы белого дыма возникали над песчаными холмами. В небе дерзко трепетали яркие флаги. Верхушки пальм на берегу Нила дразнили и придавали энергию солдатам. Слева бесконечно тянулись огромные глиняные лабиринты Метеммы. Неожиданно огонь прекратился. Низкие кустарники впереди ожили, и появился враг. Флаги теперь реяли рядом друг с другом. Перед взорами англичан возникли сотни людей, одетых в белые лохмотья. Словно по волшебству появились эмиры на лошадях. Кругом виднелись бегущие вперед люди, потрясавшие своими копьями и призывавшие пророка ускорить их победу. Каре остановилось. Утомленные солдаты открыли прицельный огонь. Дервиши падали как подкошенные. Вперед же, сыны пустыни! Вас так много, их так мало. Лишь одна стремительная атака, и проклятые неверные будут у ваших ног. Атака продолжается. Вдруг в каре слышится звук сигнальной трубы. Огонь прекращается. Что это? Они растерялись. У них закончились патроны. Вперед же, положим этому конец. Но дым снова покрывает рябью линию штыков, и пули летят, теперь с еще более близкого расстояния, и наносят еще больший урон. Величие и стойкость британского солдата проявляются лишь в исключительных [159] обстоятельствах. Солдаты бьют наверняка. Атака захлебывается. Эмиры на своих конях скачут прочь. Остальные разворачиваются и мрачно шагают в сторону города, они не могут даже бежать. Каре снова движется вперед. Дорога к реке открыта. К сумеркам англичане уже у воды, и никакая победа не может дать большую награду, чем эта. Англичане у Нила. Остается Гордон.

Сэр Чарльз Вильсон, собрав свои отряды, три дня оставался на берегах Нила перед тем, как попытался продолжить движение к Хартуму. К удовольствию большинства военных теоретиков он объяснил причины этой задержки. На четвертый день, взяв с собой двадцать британских солдат и нескольких матросов, он сел на один из кораблей Гордона, которые ждали экспедиционный корпус, и отплыл по направлению к ущелью Шаблука и городу, расположенному за этим ущельем. 27 января под вражеским огнем члены этого отряда увидели Хартум. Их приключения скорее напоминают сюжет романа, чем реальность. Но сильнее всего наше воображение потрясает тот момент, когда берега пылают от артиллерийского и ружейного огня, черный дым валит через дыры в трубах, летящие пули поднимают фонтаны воды, и люди, зашедшие так далеко и проявившие чудеса храбрости, видят крышу дворца и, не находя над ней флага, понимают, что все кончено и они опоздали.

Известия о поражении дервишей у Абу Кли и Абу Кру толкнули Махди на шаг отчаяния. Англичане были лишь в ста двадцати милях. Их было немного, но они побеждали. Несмотря на гнев божий и доблесть мусульман, англичане могут выиграть и решающее сражение. От успеха Махди зависела его жизнь. Огромная сила фанатизма может быть использована только в одном направлении — вперед. Отступление будет означать гибель. Ставка должна быть сделана на стремительное нападение. Наступила ночь 25 января.

Как и всегда, вечером играл оркестр. Постепенно на город опустились тени, и пришла ночь. Голодные жители легли спать. Беспокойный, но неукротимый генерал знал, что приближается развязка и что он бессилен что-либо сделать. Возможно, он спал, чувствуя, что исполнил свой долг. Под покровом ночи жестокий враг скрытно полз к городу. Вдруг громкий звук выстрела нарушил [160] тишину ночи и прогнал сны горожан; через неохраняемый участок тысячи дервишей с криками устремились в город.

Одна толпа убийц прорвалась к дворцу. Гордон вышел им навстречу. Весь двор был заполнен дикими пестрыми фигурами, в темноте блестели наточенные лезвия мечей. Генерал попытался начать переговоры. «Где твой хозяин, Махди?» Он знал, что умеет влиять на местных жителей. Возможно, он пытался спасти жизни кого-нибудь из горожан. Возможно, в этот критический момент иная картина рисовалась его воображению; он стоял перед дикой толпой, но его фанатизм был равен, а его храбрость была больше, чем у нее. Сила веры и презрение вели его навстречу мученической смерти.

Обезумевшая от радости победы и религиозного неистовства, толпа набросилась на него и растерзала. Он даже не успел открыть огонь из своего револьвера. Тело его скатилось вниз по ступеням. Ему отрезали голову и отнесли ее Махди. Взбешенные человекоподобные создания снова и снова втыкали ножи в тело генерала, пока от того, кто был великим и смелым человеком, послом Ее величества, не осталась лишь бесформенная масса разодранной плоти и кровавой одежды. Кровь генерала пролилась на землю и оставила темное пятно, которое долго не удавалось стереть. Слатин замечает, что арабы часто посещали это место.

После взятия города и убийства посланника не было причин продолжать экспедицию. Оставалось только вывести войска. Припасы, такой ужасной ценой перевезенные через пустыню, были спешно сброшены в Нил. Покрытые пробоинами пароходы, так долго стоявшие в Метемме, были уведены. Корпус верблюжьей кавалерии, напрасно потративший столько сил и потерявший всех животных, был пешим порядком отправлен обратно в Корти. Торжествующий враг ускорил отступление. Колонна, двигавшаяся по реке и только что, после многомесячного труда, прошедшая пороги и одержавшая победу при Кирбекане, отправилась вниз по течению, против которого до сих пор с успехом боролась. Весь экспедиционный корпус — гвардия, шотландцы, моряки, гусары, индийские солдаты, канадские проводники лодок, мулы, верблюды и артиллерия — в отчаянии отступал через пески пустыни, а за ним поднималась волна варварства, которая покрыла собой всю огромную страну. Еще несколько месяцев [161] доблестный египетский офицер держал оборону Кассалы, но в конце концов голод вынудил его сдаться. Эвакуация Судана была завершена.

Глава III

Империя дервишей

С первого взгляда может показаться большим достижением то, что из множества диких и враждующих друг с другом племен народы Судана смогли образовать мощное содружество, живущее по установленным законам и управляемое одним человеком. Но есть одна форма правления, которая чужда развитию, которая дороже всего обходится народу и почти всегда является тиранией, — правление армии. История знает много примеров этому, в древности и в наше время, в цивилизованных и первобытных государствах; и хотя культура и образование могут оставить свой след даже на таком правлении, все равно они не могут изменить его сущности. Военная иерархия всегда остается одной и той же. Результаты подобного правления всегда плачевны. Глубина той пропасти, в которой оказывается страна, может быть разной в зависимости от места и времени, но господство армии в политике всегда ведет к централизации капитала, быстрому обеднению провинций, падению уровня жизни и обнищанию населения; торговля и образование не развиваются, морально разлагается и сама армия, спесь и потворство своим слабостям становятся отличительными чертами военных.

После падения Хартума и отступления британской армии Махди стал полновластным хозяином Судана. Теперь он мог исполнять малейшие свои желания; следуя примеру основателя ислама, он стал позволять себе то, что человеку Запада покажется чрезмерным излишеством. Махди устроил себе большой гарем и заточил там самых прекрасных пленниц. Подданные копировали поведение своего властелина. Присутствие женщин делало воинов более тщеславными, и очень скоро покрытый заплатами халат, символ святой нищеты восставших, превратился в роскошную джиббу завоевателей. Хартум был расположен среди болот и топей, и его нездоровый климат более не прельщал стремившихся к роскоши арабов. На западном берегу Белого Нила Махди [162] начал строительство новой столицы, которая, по названию египетского укрепления, располагавшегося на этом месте, стала именоваться Омдурман[23]. В первую очередь он приказал своим подданным построить мечеть, чтобы молиться в ней, арсенал, чтобы хранить в нем оружие, и дом, в котором он сам будет жить.

В середине июня, чуть меньше чем через пять месяцев после победоносного завершения военных кампаний, Махди заболел. Несколько дней он не появлялся в мечети. Люди были встревожены. Но их успокоили, напомнив пророчество о том, что освободитель не исчезнет до тех пор, пока не завоюет весь мир. Состояние Мухаммеда, однако, ухудшалось. Те, кто мог его посещать, не сомневались, что Махди заболел тифом. Халифа Абдулла ни на минуту не отходил от ложа больного. На шестой день жители города и солдаты узнали, насколько серьезно болен их правитель. По всей стране совершались молебны о его скорейшем выздоровлении. На седьмой день стало очевидно, что он умирает. Все, кто был близок ему, собрались в маленькой комнате. Несколько часов Махди лежал без сознания или бредил, но когда конец был уже близок, он пришел в себя и, гигантским усилием воли собрав последние силы, объявил, что его верный последователь и друг, халифа Абдулла, станет его преемником. Мухаммед призвал остальных повиноваться ему. «Он от меня, и я от него; так, как вы подчинялись мне, так подчиняйтесь и ему. Да будет Господь милосерден к вам!»[24]. Махди испустил последний вздох.

Горе и смятение охватили сердца жителей города. Несмотря на то, что закон строго запрещал любые публичные выражения скорби, «звуки рыданий доносились почти из каждого дома». Люди, в одно мгновение лишившиеся своего признанного правителя и духовного наставника, были потрясены и напуганы. Только жены Махди, если верить Слатину, «в тайне радовались смерти своего мужа и хозяина». Но, поскольку теперь они были обречены вечно хранить верность усопшему господину, причина их радости настолько же неясна, насколько странен и способ ее выражения. Тело Махди, завернутое в лен, было с благоговением [163] предано земле. Его похоронили в глубокой могиле, вырытой в полу комнаты, где он скончался. Тело Махди покоилось там до взятия Омдурмана британскими войсками в 1898 г., когда по приказу Китчинера склеп был вскрыт, а останки Мухаммеда Ахмада эксгумированы.

Последним изъявлением воли Махди назначил Абдуллу свои преемником. Халифа решил, что этот выбор должен быть подтвержден всем народом. Он поспешил к кафедре, стоявшей в центре мечети, и голосом, дрожащим от воодушевления и переполнявших его чувств, обратился к собравшейся там огромной толпе. Ораторское искусство Абдуллы, его репутация храброго воина, последняя воля Махди — все это заворожило слушателей, и тысячи людей принесли ему клятву верности.

Египтяне были изгнаны из всех провинций, и теперь там были назначены новые военные губернаторы, которые управляли вверенными им частями страны и собирали налоги — последнее особенно волновало Махди. Его смерть послужила сигналом к различным восстаниям и волнениям — на военной, политической или религиозной почве. Гарнизоны поднимали мятежи, эмиры составляли заговоры, пророки читали свои проповеди. И не только внутренние противоречия угрожали безопасности страны. Становилась все более явной угроза Абиссинии с востока. На севере суданцы вели военные действия против египтян, в районе Суакина — против англичан. От Массовы наступали итальянцы. На юге упорно продолжал оказывать сопротивление Эмин-паша. Но халифа смог справиться со всеми своими противниками, и то, что стал представлять собой Судан с 1885 г. по 1898 г., было заслугой этого сильного и талантливого правителя, справившегося со всеми неудачами и давшего решительный отпор всем врагам.

В течение тринадцати лет своего правления Абдулла использовал практически все средства, которые имеются в распоряжении восточного монарха, для укрепления своей шаткой власти. Поголовное истребление прочих претендентов на трон обычно сопровождает начало правления. Халифа смог избежать этой крайне меры. Тем не менее он сделал все возможное, чтобы обезопасить себя. Воспользовавшись всеобщим состоянием скорби и страха, Абдулла вынудил двух оставшихся халифов и «ашрафов», [164] родственников пророка, принести ему клятву верности[25]. Но эти уступчивые люди вскоре раскаялись в содеянном. Эти два менее удачливых халифы составили заговор против Абдуллы. Но этого проницательного правителя поддерживало племя баггара, к которому он сам и принадлежал, а также большая часть суданских стрелков. Стороны готовились к войне. Абдулла вывел верные отряды из города и подверг своих противников серьезному испытанию. Они располагали большим количеством людей. Свирепые члены племени баггара размахивали мечами, суданские стрелки всегда славились своей храбростью. Несколько часов казалось, что столкновение неизбежно. Но в конце концов противники Абдуллы покорились превосходящим силам нового правителя и отваге его последователей. Поскольку они признали себя побежденными, то прежней власти у них не стало, и они превратились в очень полезных людей для правительства, которое не смогли свергнуть.

Абдулла понимал, что для управления Суданом ему потребуется большая армия. Для того чтобы держать эту армию в покорности, ему нужна была другая сила; то, что обычно заставляет европейских солдат подчиняться своим командирам, не могло быть использовано дервишами. Конечно же, в течение нескольких лет он был вынужден полагаться на волю случая и преданность офицеров. Но позднее, когда халифа упрочил властные структуры, он стал независим, и ему не нужно было рассчитывать только на их доверие.

Он переселил своих сородичей, род Таайша из племени баггара, в Омдурман. Прельщенные надеждами обладать богатством, красивыми женами и властью, почти семь тысяч воинов и диких кочевников сменили место своего проживания. Правительство позаботилось о том, чтобы их путь к новому дому не был слишком трудным. По маршруту следования были построены зернохранилища. Пароходы и парусные суда ожидали кочевников на Ниле. В столице все они получили новые одежды за счет государства. Для их размещения в столице был освобожден от жителей целый район. О чем забыл или не захотел позаботиться [165] великодушный Абдулла — о том кочевники позаботились сами. Они воровали, разбойничали и мошенничали с самонадеянностью и безнаказанностью монарших фаворитов. Население города ответило им ненавистью за причиненные страдания. Цель халифы была достигнута. В Омдурмане возник класс людей, абсолютно ему преданных. Как и Абдулла, они питали ненависть к местным племенам. Как и Абдулла, они были чужими на этой земле. Но, как и Абдулла, они были сильны, беспощадны и храбры. От их преданности зависела их жизнь.

Они были основой государства. Таайша контролировали чернокожее племя джехайда, бывшее нерегулярное войско египтян, ставшее теперь регулярной армией халифы. Джехайда держали в страхе арабских солдат, живших в столице. Столичные военные силы господствовали над военными в провинциях, а те, в свою очередь, обеспечивали покорность местных жителей. Централизация власти укреплялась концентрацией военного снаряжения. Пушки, винтовки, патроны, все то, что нужно для ведения боевых действий, хранилось в арсенале. Винтовки выдавали суданцам только тогда, когда это было необходимо, патроны — когда их действительно собирались использовать. Так один человек управлял несколькими миллионами воинственных и диких жителей страны.

Еще один принцип управления, которым руководствовался халифа, заключался в том, чтобы поддерживать равновесие между различными племенами и слоями общества. Если какой-либо эмир богател и приобретал серьезное влияние, он становился потенциальным соперником, а следовательно, должен был умереть, быть брошен в тюрьму или лишен имущества. Если какое-либо племя начинало представлять опасность для власти Таайша, его необходимо было усмирять до тех пор, пока эта угроза не исчезала. Так управлял государством дикарь из Кордофана.

Его величайшим триумфом была Абиссинская война. Некоторое время на границе происходили отдельные стычки, изматывавшие войска. Наконец, в 1885 г. дервиш, наполовину купец, наполовину бандит, ограбил абиссинскую церковь. Рас Адал, губернатор Амхарской провинции, потребовал, чтобы этот совершивший святотатство грабитель был предан суду. Арабы высокомерно отказались. Незамедлительно последовал ответ. [166]

Собрав армию, которая насчитывала до тридцати тысяч человек, абиссинцы заняли район Галлабат и двинулись к городу. Против этих сил эмир Вад Арбаб смог выставить не более, чем шесть тысяч солдат. Воодушевленные победами прежних лет, дервиши приняли бой, несмотря на то, что силы были настолько неравны. Но ни храбрость, ни дисциплина не смогли восполнить огромную разницу в численности. Мусульмане не смогли сдержать яростной атаки, они были окружены врагом и уничтожены. Погиб и их бесстрашный предводитель. Абиссинцы устроили страшную резню. Все раненые были добиты, погибшие искалечены, Галлабат был разграблен и сожжен. Известия об этом дошли до Омдурмана. Получив такой сильный и неожиданный удар, халифа осторожно начал действовать. Он начал переговоры с королем Иоанном о выкупе за захваченных в плен женщин и детей, одновременно с этим он направил эмира Юнуса с большой армией к Галлабату. Уладив все неотложные дела, Абдулла приготовился к мести.

Из всех арабов, выдвинувшихся по всему Судану за пятнадцать лет войны и смуты, никто не проявлял больших талантов, не добивался больших успехов и не пользовался большим уважением, чем тот, кого халифа избрал орудием мести за гибель армии у Галлабата. Абу Анга стал рабом в семье Абдуллы еще задолго до того, как Махди прочитал свою первую проповедь на острове Абба; египтяне тогда еще безраздельно властвовали в стране. После начала восстания предприимчивый хозяин вызвал своего слугу из далекого Кордофана, и тот незамедлительно прибыл, проявляя послушание и покорность, которые всегда его отличали. Формально как раб, но на самом деле как товарищ, он бок о бок сражался рядом с Абдуллой в самых первых боях восставших. Халифа хорошо разбирался в людях. Он хорошо понимал, что чернокожие суданские отряды, сдававшиеся один за другим после взятия городов, можно превратить в мощную армию. И халифа считал, что Абу Анга был тем человеком, который не только способен выковать меч, но и будет готов держать его на страже интересов халифы. Бывший раб с неослабевающей энергией принял на себя новые обязанности. Более остальных Абу Анга способствовал поражению армии Хикса. Джехайда — его солдаты, которые так назывались, поскольку участвовали в священной [167] войне, джихаде, были известны по всей стране своим хорошим оружием, своей храбростью и своей жестокостью.

К концу июня Абу Анга подошел к Омдурману. Его армия, по различным оценкам, насчитывала от 22 000 до 31 000 солдат, причем как минимум десять тысяч из них были вооружены винтовками Ремингтона. Халифа принял его со всеми почестями. После беседы с глазу на глаз, которая длилась несколько часов, Абдулла разрешил ввести войска в город. На следующее утро армия вошла в столицу и разбила лагерь у северной окраины, население и сам правитель приветствовали солдат. Через несколько дней у холмов Керрери был проведен большой смотр войск. Вся равнина была заполнена людьми. Флаги разных оттенков и форм весело реяли на ветру, на солнце блестели тысячи и тысячи копий. Дервиши демонстрировали друг другу свои пестрые джиббы. Кавалеристы из племени баггара стояли по флангам. Коричневый купол мавзолея Махди, высившийся над городом, словно обещал воинам божественную поддержку. Абдулла был на вершине власти. Он начал осуществлять рискованный план — он хотел завоевать Абиссинию. Дервиши знали о силе негуса, и Махди запретил им нападать на него. Было сделано зловещее пророчество о том, что король Абиссинии привяжет свою лошадь к одиноко стоящему дереву в Хартуме, а его кавалерия пройдет по городу по колена в крови. Но Абдулла не боялся ни бога, ни человека.

Абиссинцы не сидели сложа руки, наблюдая за активными приготовлениями враждебно настроенных арабов. Рас Адал собрал армию, которая по своим размерам превышала армию дервишей. Но последние были вооружены винтовками, а чернокожая пехота была непобедима. Тем не менее, будучи уверен в своих силах и полагаясь на свою мощную кавалерию, абиссинский военачальник позволил арабам пройти через горы, перевалить через Минтик и выйти на равнину Дебра Син без потерь. Абу Анга принял некоторые меры предосторожности. Он понимал, что поскольку ему предстоит сражаться в сердце Абиссинии, а позади его будут горы, поражение будет означать полное уничтожение. Абу Анга быстро и умело построил свои войска. Абиссинцы пошли в атаку. Огонь суданских стрелков отбросил их назад. Атака была возобновлена с отчаянным бесстрашием. Но суданцы с равной смелостью и более сильным оружием отбили ее. Абиссинцы [168] дрогнули, понеся ужасные потери, и проницательные арабы решили, что настало время для контратаки. Несмотря на преданность кавалерии, Рас Адал покинул поле боя. Большая часть его армии утонула в реке, перед которой он опрометчиво решил дать бой. Его лагерь был взят, и в руках победителей оказалось множество трофеев; дервиши не забыли устроить и резню раненых, как обычно поступают дикари. Победа имела огромные последствия. Вся Амхарская провинция оказалась в руках завоевателей, и весной 1887 г. Абу Анга, не встречая никакого сопротивления, смог продолжить свое наступление, взять и разграбить Гондар, древнюю столицу Абиссинии.

Дервиши не надолго задержались в Абиссинии. Климат страны был слишком непривычен для них. В декабре армия вернулась в Галлабат, который начали укреплять, а победоносный военачальник отправился в Омдурман, где его встретили так, как воинственные народы обычно встречают своих героев. Но более всего тронули знаменитого и верного раба слезы на глазах хозяина, вновь встретившего своего друга, вернувшегося живым и с победой.

Но самое главное сражение еще было впереди. Вся Абиссиния дрожала от гнева. Сам негус решил взяться за дело и раз и навсегда решить вопрос. Он собрал огромную армию, численность которой достигала 130 000 пеших и 20 000 конных. Слухи об этом достигли Галлабата и Омдурмана, и, несмотря на недавние победы, вызвали большую тревогу. Халифе казалось, что границы его государства, а возможно, и его существование, находятся под угрозой. Иоанн объявил, что сотрет дервишей с лица земли. И в это самое время умирает военачальник, которому так доверял Абдулла. Он принял какое-то содержащее яд лекарство, которое должно было помочь ему избавиться от несварения желудка. Абу Анга был похоронен в Галлабате в принадлежащем ему доме из красного кирпича под плач его храбрых чернокожих солдат. Всю армию охватило отчаяние. Халифа назначил Зеки Туммала, одного из лейтенантов Анги, командующим войсками в Галлабате, число которых, ценой невероятных усилий, он смог увеличить до 85 000 человек.

На рассвете 9 марта 1889 г. появились абиссинцы, и рано утром на следующий день началось сражение. Абиссинцам, которых [169] не остановил ружейный огонь, удалось поджечь зерибу. Затем, сконцентрировав силы на одном из флангов, они прорвали оборону и ворвались в город. Дивизия Али, четвертая часть армии дервишей, которая приняла на себя всю тяжесть атаки, была практически полностью уничтожена. Зериба была заполнена женщинами и детьми, которые были безжалостно перебиты торжествующими абиссинцами. В поисках трофеев нападающие устремились во все стороны, и кто-то даже начал откапывать тело Абу Анги, над которым они хотели надругаться, мстя за взятие Гондара. Дервиши дрогнули, но среди абиссинцев неожиданно распространился слух, что их король убит. Забрав то, что они уже успели награбить, солдаты начали отступать, и вскоре зериба снова была пуста. Арабы были слишком слабы, чтобы начать преследование, но, когда на следующий день атаки не были возобновлены, к своему удивлению они обнаружили, что поле боя осталось за ними, а враг отступил к реке Атбара. Тогда Зеки Туммал решил развить успех. Через два дня после сражения дервиши застигли врасплох арьергард противника и, неожиданно напав на лагерь, нанесли серьезные потери и захватили богатые трофеи. Среди убитых оказался и негус, временно назначенный вместо погибшего Иоанна. Тело этого храброго монарха попало в руки дервишей, которые обезглавили его и послали голову, ясное доказательство победы, в Омдурман.

Получение головы Иоанна наполнило сердце халифы торжеством. Суданцы считали, что Абиссиния была куда более могущественной страной, чем Египет, и вот всесильный правитель этой страны убит и обезглавлен. Но цена победы была слишком высока. Противники были крайне жестоки друг к другу, и потери были ужасающими. Цвет армии дервишей, чернокожие герои Абу Анги, были почти полностью уничтожены. Это была пиррова победа. Больше никогда халифе не удавалось собрать такую сильную армию.

Пока шла война с Абиссинией, боевые действия на границе с Египтом практически прекратились. Махди, рассчитывавший на поддержку населения, всегда говорил, что освободит Дельту от «турок». Он уже разрабатывал планы этой кампании, но смерть помешала ему осуществить их. Его преемник наследовал его проблемы, но не его власть. Успех в войне с Абиссинией воодушевил [170] халифу и позволил ему возобновить наступательные действия на северной границе. Он незамедлительно отдал приказ Вад-эль-Неджуми, правителю Донголы, и его небольшой армии начать завоевание Египта. Это безумное предприятие, как и можно было предвидеть, окончилось гибелью эмира и его армии у Тоски. Халифа с притворным горем встретил известия о поражении, но трудно предположить, что он не знал, на что идет. Он был слишком умен, чтобы полагать, что Египет можно будет завоевать лишь с пятью тысячами солдат. Он знал, что, кроме египтян, там живет странное племя белых людей, тех, которые недавно едва не спасли Хартум. «Если бы не англичане, — несколько раз восклицал он, — я бы завоевал Египет!» Но, зная о британской оккупации, он все же послал армию на верную смерть. Трудно объяснить такой поступок, зная о проницательности и благоразумии, которые всегда отличали Абдуллу.

Основную тяжесть потерь в Абиссинской войне понесли джехайда и племена Восточного Судана. Полные зависти племена севера практически не пострадали. Было необходимо снова восстановить баланс сил. Джаалин и барабра становились опасны. Армия Неджуми практически полностью комплектовалась из этих двух племен. Подкрепления, отправляемые из Омдурмана, состояли из солдат халифы Шерифа, который становился слишком силен, и членов племени батахин, склонных к мятежу[26]. Успешные действия такой армии в Египте принесли бы славу, ее поражение тоже можно было бы обернуть себе на пользу. Какими бы мотивами не руководствовался Абдулла, его выигрыш был очевиден.

Вскоре страна стала ослабевать и по другим причинам. Через год после окончания Абиссинской войны в Судане разразился страшный голод. Слатин и Орвальдер соперничают друг с другом в описании ужасов тех лет: люди, поедающие сырые внутренности ослов, матери, пожирающие детей, десятки несчастных, умирающих прямо на улице, под ярким солнцем, сотни трупов, плывущих по Нилу. От голода и лишений погибло больше людей, чем во время войны. Голодом был охвачен весь Судан и течение Нила до Нижнего Египта. Приходили в запустение целые районы между Омдурманом и Бербером. В племенах, разводивших [171] верблюдов, съели всех верблюдиц. Жители прибрежных районов съели посевное зерно. Население Галлабата, Гедарефа и Кассалы уменьшилось на девять десятых; уровень смертности можно проиллюстрировать тем фактом, что армия Зеки Туммала, которая до голода насчитывала 87 000 человек, весной 1890 г. имела лишь 10 000 бойцов.

Новый урожай лишь спас жителей Судана от полного вымирания. Но тех, кто выжил, ожидали еще большие несчастья. В 1890 г. тучи саранчи покрыли истощенную почву. Их желто-красные тела закрывали солнце, и становилось темно. И, хотя они, поджаренные, по вкусу напоминают креветки и могут употребляться в пищу местными жителями, урон, нанесенный насекомыми, был настолько велик, что голод продолжился, и бедность более не отступала. После своего первого появления саранча возвращается каждый год[27]. Миллионы маленьких красных мышей, уничтожавших посевы на корню, также способствовали голоду. Число этих крошечных грызунов было столь огромно, что после дождей, шедших несколько дней по всей стране, вся земля была усеяна телами утонувших вредителей, по своей окраске напоминающих белок.

Но, несмотря на все удары судьбы, халифа продолжал оставаться у власти. Централизация, характеризующая военные государства, еще более усилилась с наступлением голода. Провинциальные города приходили в упадок, тысячи и тысячи людей гибли, но Омдурман рос, а его правитель командовал мощной армией. Теперь же на некоторое время оставим Империю дервишей.

Глава IV

Годы подготовки

Летом 1886 г., когда все войска были отведены в Вади Хальфу, а суданские гарнизоны были уничтожены, британцы со стыдом и досадой отвели свои взоры от долины Нила. Не только боль, вызванная смертью генерала Гордона, тяжелые потери среди личного состава, большие расходы государственных денег [172] заставляли многих англичан терзаться; это был настоящий провал, нация была разочарована и подавлена. Люди были особенно чувствительны к тому, что они унизили свое достоинство в глазах всего мира. Обстановка в Египте вряд ли могла обнадежить. Реформы, проводимые под руководством британцев, пока приводили лишь к росту народного недовольства. Вмешательство Баринга во внутренние дела страны раздражало хедива и его министров. Скупость Винсента вызывала презрение. Активные действия Монкриффа потрясли основания министерства ирригации. Армия Вуда стала посмешищем для всей Европы. Среди сорняков и мусора старой государственной системы со всеми ее злоупотреблениями были брошены новые семена. Но Англия не видела признаков урожая, перед ее глазами стоял лишь испачканный грязью и покрытый пылью упрямый земледелец, который вместе с ней пытался навести порядок в египетской неразберихе. Крайне утомленная и измученная, не замечавшая насмешек и колкостей других великих держав, Британия обратила свой взгляд к другим странам и другим вопросам.

Рассказ о возрождении Египта выходит за рамки этого повествования. Но судьба египетской армии, ее организация и вооружение представляются нам довольно интересными. 20 декабря 1882 г. старая египетская армия, или, вернее, то, что от нее осталось, была распущена одной лишь строчкой британского декрета. Было очевидно, что другая военная организация должна будет заменить то, что было уничтожено. Рассматривались возможности использования иностранных наемников или турецких янычар. Но лорд Дуфферин твердо придерживался того принципа, что оборона страны должна быть доверена ее жителям, и поэтому было решено организовать новую египетскую армию. На эти силы возлагались обязанности по сохранению внутреннего порядка и обороне южных и западных границ от бедуинов. После первого призыва (никто не хотел идти служить добровольно) армия насчитывала шесть тысяч человек при населении в шесть миллионов. Двадцать шесть британских офицеров, бедняки, привлеченные высокой зарплатой, или честолюбцы, прельщенные возможностью командовать большими группами людей, а также опытные сержанты взяли на себя обязанности по подготовке рекрутов. [173]

Всем руководил сэр Эвелин Вуд, который и стал первым британским сирдаром египетской армии. Работа началась, и сразу же появились результаты. Через три месяца после формирования был проведен первый смотр египетских вооруженных сил. Все шесть тысяч солдат в батальонных колоннах прошли торжественным маршем перед хедивом и государственным флагом. Их выправка и строевая подготовка вызвали одобрение сторонних наблюдателей, к которому, правда, примешивалась доля презрения. Конечно, новая армия сильно отличалась от старой. В первую очередь, солдаты получали жалованье. С рекрутами обращались справедливо. Офицеры не воровали их пайков. Время от времени солдат отпускали домой. Когда они заболевали, их отправляли в госпиталь, а не пороли. В целом, европейская система пришла на смену египетской.

Трудно предположить, что люди, живущие на плодородных почвах и в мягком климате Дельты, могли стать хорошими воинами. Годы нищеты и притеснений редко способствуют росту боевых настроений. Солдат из феллахов не хочет убивать. Даже ислам не может заставить его быть жестоким. Он может быть жестким, но жестоким — никогда. Нельзя сказать, что он труслив, но его храбрость такова, что он терпеливо сносит боль и трудности, несчастья встречает с безразличием, а смерть — с равнодушным спокойствием. У него есть и другие достоинства, важные для солдата. Он послушен, честен, сдержан, дисциплинирован, сообразителен и, самое главное, физически силен. Поколения его предков, занимавшихся тяжелым физическим трудом, сделали его мускулы и нервы железными. Условия жизни здесь были таковы, что те, кто здесь родился, были готовы работать многие часы под безжалостным солнцем, испытывая недостаток в еде и не получая за свой труд практически никакого вознаграждения.

Из этих людей британские офицеры сколотили костяк новой египетской армии. Сначала им мешали насмешки со стороны их товарищей из британской и индийской служб. Но когда выучка и выправка армии улучшились, бессмысленные насмешки над офицерами прекратились, и теперь от них могли страдать только египетские солдаты. Но британские офицеры не отделяли себя от своей армии. Те, кто оскорблял солдат, наносили обиду [174] английскому джентльмену. Так между офицерами и солдатами египетской службы образовался странный союз. И, хотя материальный фактор решает многое, без этого морального единения невозможно было бы добиться таких потрясающих результатов.

На армию возлагались новые обязанности, следовательно, росла и ее численность. До конца 1883 г. пехота состояла из шести батальонов феллахов. В 1884 г. был организован первый суданский батальон. Чернокожие солдаты сильно отличались от феллахов. Египтяне были сильны, терпеливы, здоровы и послушны. Суданцы во всем этом уступали им. Их легкие, тонкие ноги и сухие фигуры составляли резкий контраст с массивными, словно сделанными из железа крестьянами Дельты. Легко возбудимых и часто непослушных суданцев нужно было держать в строжайшей дисциплине. Но у них было два качества, чрезвычайно важных для солдат: они были преданы как собаки и имели сердце льва. Суданец любил своего офицера и ничего не боялся. Когда подобный элемент был включен в состав египетской армии, она действительно превратилась в мощную военную машину. Во время кампаний лорда Китчинера на Ниле потери шести суданских батальонов превысили потери всей остальной армии.

Служба была трудной и непрерывной. Армия участвовала только в мелких военных операциях, но солдат должен был всегда находиться в состоянии полной боевой готовности. Везде соблюдался режим жесточайшей экономии. Иногда британский офицер лишался отпуска, а египетский рядовой — пайка, чтобы сберечь несколько фунтов для египетской казны. Форма шилась из тонкой и старой ткани, а обувь была настолько плоха, что солдаты часто разбивали ноги об острые камни на дорогах, оставляя за собой кровавые следы. Но эффективность армии значительно возросла, а постоянная боевая подготовка привела к тому, что даже из феллахов стали получаться настоящие солдаты. Меч для завоевания Судана оттачивался, и, когда все приготовления были практически закончены, сразу же появился человек, который смог взять его в руки.

Горацио Герберт Китчинер, старший сын английского подполковника, родился в 1850 г., в 1869 г. поступил в Королевскую военную академию в Вулидже и стал кадетом военных саперов. [175] Весной 1871 г. он получил офицерское звание. Первые десять лет его службы ничем не примечательны, он четко выполнял свои обязанности, но не проявлял особых талантов и характера, которые отличали его позднее. Но за то время, пока он выжидал, он приобрел одно мощное оружие. В 1874 г. случай или интуиция заставили его искать назначения в отряды, ведущие топографическую съемку на Кипре и в Палестине. В последней он выучил арабский язык. В течение шести лет он не смог извлечь никакой выгоды из знания языка, которым практически не владели британские офицеры. В 1874 г. арабский язык для продвижения по службе был так же бесполезен, как и патагонский. Но неожиданное развитие событий изменило такое положение вещей. В 1882 г, британский флот подошел к Александрии, и связь между Британией и Египтом стала очевидной. Китчинер не упустил своего шанса. Взяв отпуск, он поспешил туда, где происходили главные события. Александрия подверглась бомбардировкам. Для восстановления порядка на берег высаживались войска. Британское правительство решило направить в Египет свою армию.

Лорд Уолсли вскоре нашел работу для энергичного офицера, говорившего по-арабски. В кампании 1882 г. Китчинер принял участие в чине майора. Он поступил на службу в новую армию, созданную после окончания войны, и стал одним из двадцати шести первых ее офицеров. В Нильской экспедиции 1885 г. арабский язык снова помог ему выдвинуться на первый план, отвага и энергия нашли себе применение в отделе разведки. Однако его попытки наладить связь с Гордоном в Хартуме не были удачны, и в Журнале то и дело встречаются настолько едкие замечания по этому поводу, что при его издании редактор даже был вынужден отдельно указать в предисловии, что генерал не имел особых причин так критиковать Китчинера. Деятельность Китчинера, если и не пришлась по душе взыскательному генералу в Хартуме, вполне удовлетворила командование в Каире, и в 1886 г. он был назначен губернатором Суакина. Но этот пост, ответственный и опасный, не удовлетворил самого Китчинера. Готовый к большей ответственности и большим опасностям, он совершал облавы и вторгался на земли, принадлежащие местным племенам; он строго ограничил и практически уничтожил работорговлю, которая снова начала развиваться. В результате всех этих действий окрестности Суакина находились в еще большем волнении, чем обычно. Кульминацией всех этих событий были появление [176] Османа Дигны и его наступление на Суакин. Активность нового губернатора способствовала укреплению обороны города[28]. Осман Дигна отступил. Местные жители, участвовавшие в обороне города, решили начать преследование. Китчинер хотя и имел инструкцию не привлекать к участию в наступательных операциях британских офицеров или солдат египетской регулярной армии, все же решил оказать ополченцам поддержку. Утром 18 января 1888 г. они атаковали лагерь Османа Дигны и добились некоторого успеха. Но, когда ополченцы увлеклись грабежом, противник привел в порядок свои силы и, нанеся тяжелые потери, выбил нападавших из лагеря. Прибыв с подкреплением на поле сражения, Китчинер понял, что верные ему отряды потерпели поражение. Он отважно попытался прикрыть отступление и был серьезно, и, как даже сперва показалось, опасно, ранен в челюсть. Потери среди ополченцев составили 22 человека убитыми и 28 человек ранеными. Погибло два английских офицера. В некоторой растерянности, испытывая страшную боль, губернатор вернулся в Суакин. Несмотря на рану к неудачу, он горел желанием возобновить военные действия, но британское правительство строго запретило ему поступать таким образом. «Наша политическая линия, которой желательно следовать в Восточном Судане, — писал сэр Эвелин Баринг 17 марта, сдерживая упреки, — основывается лишь на оборонительных действиях, направленных против враждебных выступлений арабских племен; мы должны избегать наступательных действий и содействовать развитию торговли всеми доступными нам способами»[29]. Едва ли можно было ожидать, что губернатор станет проводить политику, столь чуждую его взглядам и намерениям. Летом 1888 г. он был переведен на военную должность и стал генерал-адъютантом египетской армии. Следующие четыре года он работал не жалея сил в военном министерстве в Каире, проведя множество полезных реформ и сэкономив множество денег. Также он проявил организаторские способности, не оставшиеся незамеченными. В 1892 г. сэр Ф. Гренфелл ушел в отставку с поста [177] сирдара, и пост главнокомандующего египетской армией оставался незанятым. Двумя основными кандидатами на эту должность были полковник Воудхаус, командовавший действующий армией в Хальфе, и генерал-адъютант. Полковник Воудхаус, без сомнения, имел больше шансов получить назначение. Несколько лет он командовал армией, постоянно ведущей боевые действия. Он успешно руководил гражданской администрацией пограничной провинции и пользовался популярностью в египетской армии. Китчинер мало что мог ему противопоставить. Он проявил себя как смелый и энергичный солдат. Он был хорошим чиновником. Но в делах управления он не всегда был согласен с правительством, а его коллеги-офицеры практически не были с ним знакомы. Но влияние сэра Эвелина Баринга решило исход дела. И, к удивлению египетской армии, Китчинер был назначен сирдаром. Лорд Кромер нашел офицера, которому он смог бы доверить завоевание Судана, когда для этого наступит подходящий момент.

Годы, отведенные на подготовку, когда каждый делал все, что от него требовалось, отдел разведки смог использовать с наибольшей выгодой для себя. Самым большим упущением, доставлявшим много беспокойства лорду Уолсли, было то, что англичане практически ничего не знали о Судане и его населении. Отдел разведки египетской армии под командованием полковника (теперь сэра) Реджинальда Вингейта смог добиться потрясающих результатов. В течение десяти лет история, климат, география и сами жители Судана были предметом тщательного изучения. Граница между цивилизацией и дикостью была проведена в Вади Хальфе; за эту линию, вверх по великой реке, за стены Омдурмана, в арсенал, в казну, в мечеть тайно проникали шпионы и секретные агенты правительства, замаскированные под купцов, солдат или женщин. Шепотом сообщаемая в Хальфе и подробно записываемая в Каире информация, каким бы путем она ни приходила, постепенно накапливалась, и отчеты отделения разведки становились все толще и толще. Работа прекратилась только тогда, когда на каждого эмира было составлено подробное досье, каждый гарнизон подсчитан, а бесконечные скандалы и интриги в Омдурмане тщательно описаны.

Два важных свидетеля подтвердили и дополнили информацию, собранную шпионами и разведчиками. В конце 1891 г. Фазеру [178] Орвальдеру удалось бежать из Омдурмана и добраться до Египта. Он не только сообщил множество полезной для отделения разведки информации, но также опубликовал захватывающее описание своего пребывания в плену, которое произвело ошеломляюще впечатление на англичан. В 1895 г. еще один беглец достиг Ассуана. Утром 16 марта на хромом и истощенном верблюде усталый и видавший виды араб, в изорванной в клочья джиббе, подъехал к дому коменданта. Он был радушно принят, и его проводили в лучшую ванную комнату. Через два часа оттуда вышел маленький австрийский офицер, и телеграф спешно сообщил, что Слатин, бывший губернатор Дарфура, вырвался из лап халифы. Это был человек, который знал все о империи дервишей. Слатин, не только верный слуга халифы, но почти его друг, живший с правителем Судана, присутствовавший на всех его советах, лично знавший всех эмиров, но и военный и администратор, знавший цену своим знаниям, получил титул паши и был введен в штат отделения разведки. Сообщенная им информация еще более утвердила египетские власти в мысли о том, что империя дервишей приходит в упадок, а его книга «Огонь и меч в Судане» заставила содрогнуться от ужаса всех вдумчивых английских читателей. Общественное мнение стало склоняться к мысли о завоевании Судана.

В 1895 г. к власти пришел консервативный юнионистский кабинет. Его поддерживало подавляющее большинство избирателей, и едва ли можно было предполагать, что в течение пяти или шести лет произойдет смена власти. Значительная часть новых министров прежде резко критиковала египетскую политику Гладстоуна. Теперь у них была возможность исправить ошибки своих предшественников. Идея завоевания Судана возникла сама собой, и она пришлась по вкусу как правительству, так и населению Великобритании. Непредвиденные события заставили еще более серьезно отнестись к этой идее.

1 марта 1896 г. произошло сражение при Адове, итальянцы потерпели сокрушительное поражение от абиссинцев. Это имело два важных последствия. Первое: был нанесен серьезный удар по престижу европейцев в Северной Африке. Возможно, что успех абиссинцев заставит дервишей напасть на итальянцев в Кассале, а также на египтян в Суакине или Вади Хальфе. Второе: уменьшилась роль Италии на международной арене. Тот факт, что оружие [179] абиссинцам поставляли Франция и Россия, еще более осложнял ситуацию. Здесь затрагивались интересы тройственного союза — третий его член был ослаблен. Сделав шаг навстречу, Великобритания могла бы разрядить обстановку.

В этих условиях британское правительство решило помочь итальянцам, выдвинув к границе у Вади Хальфы свои войска. Англичане снова вспомнили о Египте. Они понимали, что стремление вернуть потерянные провинции было вполне законным и естественным желанием египтян. «Вызывает некоторые трудности лишь вопрос о том, когда военные и финансовые возможности страны позволят начать наступательные действия»[30]. С точки зрения египтян, наиболее подходящий момент еще не настал. Требовалось еще несколько лет. Египет имел бы больше шансов на успех в войне с Суданом, если бы в стране предварительно были созданы водохранилища. В течение почти двух лет подобные предложения представлялись на рассмотрение его величества хедива, или, если быть точнее, лорда Кромера. С завидной регулярностью сэр Герберт Китчинер и сэр Вильям Гарстин посещали британское представительство (назвать его правительством было бы государственной изменой), первый призывал незамедлительно начать войну, второй — постройку водохранилища. В итоге проект Гарстина был принят. За несколько недель до того, как был отдан приказ о наступлении на Донголу, Гарстин встретил Китчинера, возвращавшегося из представительства. «Я проиграл, — неожиданно сказал Китчинер. — Вы получили свою дамбу!» Радостно улыбаясь, Гарстин продолжил свой путь.

Решение британского правительства оказалось полной неожиданностью для египетских властей. Время года не благоприятствовало началу военных операций. Наступала жара. Уровень воды в Ниле был низким. За исключением нападения на деревню в Вади Хальфе и рейда по дельте Токара, дервиши практически целый год «придерживались оборонительной тактики»[31]. Лорд Кромер понимал, что если постройка водохранилища всегда будет актуальна, то вопрос о завоевании Судана может не получить поддержки либерального правительства. При этом следовало помнить и о том, [180] что французы активизировали свою деятельность у верховий Нила. Политика есть не что иное, как ряд компромиссов и сделок, и если историк может указать наилучший момент для начала того или иного предприятия, то правитель должен довольствоваться лишь хорошим моментом.

Перед тем как мы перейдем к описанию военных операций, представляется необходимым объяснить, откуда были взяты деньги, необходимые для ведения войны. Примерно половина дохода Египта шла на развитие страны и нужды ее управления. Вторая же половина уходила на выплаты процентов по внешним долгам. Лондонская конвенция 1885 г. предписывала, что ежегодные расходы Египта не должны превышать определенной суммы. Если это все же происходит, то на каждый фунт, потраченный на развитие страны или нужды управления, один фунт должен быть выплачен комиссии по долгам. Таким образом, когда достигался означенный предел, на каждый фунт, потраченный в интересах Египта, народ, и так платящий большие налоги, был обязан собрать еще по два фунта. Но этот закон оказался настолько суровым, что, как и все законы, идущие вразрез с понятием справедливости, он был несколько изменен. По соглашению, подписанному в 1888 г., кассе по долгам было дано право перечислять добавочные выплаты в общий резервный, а не амортизационный фонд. Из этого резервного фонда в случае непредвиденных расходов могли выделяться субсидии, которые не облагались дополнительным налогом.

Экспедиция в Донголу началась, как уже говорилось, без учета ситуации в самом Египте. Сразу стало очевидно, что Египет не сможет финансировать ведение военных операций. Министр финансов обратился в кассу по долгам, пытаясь получить кредит из общего резервного фонда. Египту на самом деле предстояли непредвиденные расходы. Египетское правительство просило 500 000 египетских фунтов.

Комиссия по долгам собралась на совещание. Ее члены — представители Англии, Франции, России, Германии, Австрии и Италии — надлежащим образом рассмотрели заявку. Четыре члена комиссии согласились выдать субсидию. Два члена, Россия и Франция, были против. Большинством голосов решение было принято. Деньги были переданы египетскому правительству и направлены на военные расходы. [181]

Будучи независимой державой, Египет униженно просил, чтобы ему позволили тратить часть излишков своих доходов на внутренние цели. Но еще большее унижение было впереди. Франция и Россия, голоса которых не были учтены, настаивали на том, что выдача субсидии находилась за пределами полномочий комиссии; следовательно, египетское правительство должно было вернуть полученные незаконным путем деньги. По наущению Франции представители держателей облигаций заявляли, что при выдаче субсидии были ущемлены их интересы. Для обсуждения сложившейся ситуации в Египте был созван смешанный трибунал, орган, который не подчинялся законам этой страны.

Смешанный трибунал, международный орган, выносил решения исходя из политической ситуации, а его судьи получали указания от правительств тех стран, которые они представляли. На трибунале было торжественно провозглашено, что военные расходы не являются непредвиденными. Очевидно, предполагалось, что Египет постоянно находится в состоянии войны. По такому мудрому решению египетскому правительству следовало вернуть 500 000 фунтов — с процентами и издержками. После некоторых раздумий о том, пришло ли время для обсуждения вопроса о введении финансовых санкций против Египта, было решено подчиниться этому чудовищно несправедливому решению. Необходимо было вернуть деньги. Но они уже были потрачены. И более того, требовались еще большие суммы для продолжения войны. Остановиться было уже невозможно. Кроме того, Египет не мог вернуть 500 000 фунтов, которые он уже получил и которых уже был лишен.

В это время Франция стала предпринимать попытки влиять на египетскую политическую жизнь. Одна египетская партия, слабая и не игравшая никакой заметной роли на политической арене, обратилась к Франции за поддержкой. Известия об успехе французов наполнили сердца членов этой партии радостью. Жители Востока ценят результаты. А результат был таков, что он полностью не устраивал британцев. Для египтян вывод был очевиден. Великобритания не выдержала проверки.

Но тем временем генеральный консул телеграфировал лорду Солсбери, прося разрешения выделить ссуду на условиях, которые [182] будут оговорены позднее. Сдержанный ответ был получен быстро. «Канцлером казначейства, — заявил лорд Солсбери, — вы уполномочены заявить, что, хотя ответственность за выплату 500 000 фунтов лежит на египетском правительстве, правительство Ее величества готово выделить на условиях, которые будут оговорены позднее, требуемую египетским казначейством сумму»[32]. Французы не предполагали такого развития событий, и когда 3 декабря в Каире стало известно, что Великобритания готова выплатить деньги, всех охватило чувство неопределенности и изумления. Но Франция все еще могла влиять на ход событий. Предполагалось, что английское правительство не сможет передать кредит Египту, пока это решение не будет одобрено парламентом. Также считалось, что египтяне не смогут сразу же найти деньги. Но французское правительство ждало полное разочарование. В Египте налоги не собирались постепенно в течение года, как это происходит в большинстве стран. В течение нескольких месяцев в египетскую казну поступает большое количество наличности. Остальную часть года деньги практически не поступают. И именно в то время года, когда был собран урожай хлопка и в казне имелось достаточное количество средств, а гарантии британского правительства оказать финансовую помощь были получены, лорд Кромер решил сразу же выплатить деньги.

5 декабря египетский совет министров, на котором председательствовал сам хедив, решил направить британскому правительству официальное письмо, в котором выражалась благодарность за оказанную финансовую поддержку.

6 декабря 500 000 фунтов и 15 600 фунтов процентов и издержек в золотых слитках были перевезены из египетского казначейства в кассу по долгам. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Французская дипломатия потерпела сокрушительный провал. [183]

Глава V

Начало войны

Незадолго до полуночи 12 марта 1896 г. сир дар получил распоряжение лорда Кромера начать экспедицию в Донголу. Главнокомандующему предписывалось немедленно занять Акашу. На следующий день известия об этом были опубликованы в газете «Тайме» как якобы сообщенные собственным корреспондентом газеты в Каире. Египетский кабинет министров собрался на заседание, чтобы дать формальное согласие на начало войны.

В воскресенье 15 марта, через три дня после того, как сирдар получил приказ Кромера, и еще до того, как первые подкрепления покинули Каир, полковник Хантер, командовавший египетскими частями на границе с Суданом, организовал небольшую колонну, которая должна была занять Акашу. На рассвете 18 марта колонна выступила, и египтяне вступили на территорию, десять лет принадлежавшую дервишам. Путь пролегал по гористой и дикой местности — эти территории были предметом спора двух государств, они были опустошенны войной. Войска вытянулись в длинную процессию, и несколько раз в течение одного часа солдатам приходилось перестраиваться в колонну по одному, чтобы пройти через узкие горные проходы, загроможденные огромными валунами, из-за которых эта часть маршрута и получила название «Каменный желудок». Колонна все время шла рядом с Нилом, и, хотя иногда солдатам приходилось обходить отдельные участки берега, на ночь колонна всегда останавливалась у воды. Кавалерия производила разведку местности в южном и восточном направлениях. Предполагалось, что дервиши могут оказать сопротивление наступавшим. Небольшой отряд, словно кравшийся по берегу Нила, каждую секунду был готов занять оборону у реки. Египтяне подошли к Вади Атира 18 марта, 19 марта они уже были в Танжере, а 20 марта заняли Акашу.

Акаша была превращена в мощный укрепленный лагерь, ставший передовой базой египетских войск. Ее гарнизон составили три батальона, артиллерийская батарея и кавалерийские отряды. Оружие и продовольствие доставлялись в Акашу на верблюдах. Районы к югу и востоку постоянно патрулировались; были укреплены [184] Семна, Вади Атира и Танжер, что позволило обеспечить безопасность всех перевозок. Дружественно настроенные арабские племена — бедуины, кабабиш и фоггара — заняли разбросанные по всей пустыне колодцы. За всем этим дервиши лениво наблюдали из Фиркета, не делая попыток чему-либо помешать.

Тем временем Египет продолжал сосредоточивать свои войска на границе. Линия коммуникаций между Каиром, основной базой, и Акашой, передовой позицией египетских войск, растянулась на 825 миль. Но лишь районы, расположенные к югу от Асуана, могли считаться театром военных действий. Ширококолейная железная дорога шла из Каира до Баллианы, где была построена речная база. Отсюда на пароходах флотилии Кука, буксируемых баржах и лодках местных жителей подкрепления и провизия переправлялись в Асуан. Участок железной дороги протяженностью в семь миль шел в обход первых порогов и соединял Асуан и Шеллал, где стояла вторая флотилия, состоящая из канонерских лодок, пароходов, барж и лодок. Эти корабли курсировали между Шеллалом и Хальфой. Затем из Хальфы в Саррас шла военная железная дорога. Из Сарраса припасы отправлялись на юг на верблюдах. Для того чтобы удовлетворить все возраставшие потребности в транспортных средствах, в Египте было закуплено 4500 верблюдов и на судах переправлено в Асуан, откуда через Короско животных перегнали к линии фронта. Британское правительство одобрило план реконструкции военной железной дороги в Акашу, и в Асуане, откуда в Акашу стали поступать шпалы и другие строительные материалы, был организован специальный железнодорожный батальон. Но о строительстве железной дороги стратегического значения будет рассказано в следующих главах.

К 1 апреля, спустя всего неделю после начала наступления, вся линия коммуникаций уже работала четко и слаженно, хотя и была перегружена все прибывавшими войсками.

Когда 16-й батальон резервистов прибыл в Суакин, IX-й Суданский батальон был переброшен в Коссир, откуда пешим порядком через пустыню двинулся к Кене. Расстояние между двумя поселениями равнялось ста двадцати милям. И то, что, несмотря на две разразившиеся бури — редкое явление в Египте, — солдаты прошли это расстояние за четыре дня, говорит о выносливости [185] чернокожих солдат. Предполагалось, что X-й Суданский батальон последует сразу же за IX-м, но обстоятельства, о которых мы вскоре расскажем читателю, вынудили его задержаться на побережье Красного моря.

Вид Суакина и его история могут дать полезный урок циничному политику. Большая часть домов этого города расположена на маленьком острове с бесплодными почвами. Остров связан с материком небольшой дамбой. Если смотреть на город с большого расстояния, то взор сразу же привлекают высокие белые здания, а возвышающиеся над ними трубы конденсационных установок (в Суакине практически нет пресной воды), казалось, говорят о том, что перед нами — промышленный центр. Но по мере приближения к городу мы понимаем, что он пуст. Жители покинули его. На узких улицах стоят полуразрушенные и брошенные дома. Везде чувствуется запах гниения. Первое, что видит путешественник, высадившийся на острове Карантин, — это разрушенная железная дорога Суакин-Бербер. На берегу ржавеет железо, гниют шпалы. Подвижной состав — пассажирские вагоны, товарные платформы, багажные и балластные вагоны — все это в беспорядке стоит на путях. Определенное разнообразие вносит лишь христианское кладбище, но длинный ряд белых крестов на могилах британских солдат и моряков только усиливает состояние уныния. Многочисленные надгробия греческих купцов говорят о губительности местного климата.

Остров, на котором расположен город, соединен с материком небольшой дамбой, у въезда на которую высятся ворота причудливой архитектуры, называемые «Ворота Судана». На материке расположен имеющий форму полумесяца поселок эль-Кафф. Он состоит из нескольких больших домов из коралла, глинобитных хижин, в которых живут арабы и рыбаки, и солдатских бараков и построек военного назначения. Весь поселок окружен стеной длиной полторы мили, высотой пятнадцать футов и толщиной шесть футов. Стена имеет тыльный траверс и укреплена бастионами, на которых установлены орудия Круппа.

Оборонительные сооружения Суакина дополняются тремя мощными отдельными постами. В десяти милях к северу, там, где Китчинер потерпел неудачу, находится форт Хандуб. Тамбук расположен в двадцати пяти милях вглубь страны, и, несмотря на [186] то, что это стоящее на скале укрепление состоит лишь из склада, укрытия и дозорной башни, его практически невозможно захватить без помощи артиллерии. Хандуб и Тамбук являлись передовыми базами для запланированной на четыре месяца военной операции. Третий форт, Токар, был расположен на побережье, в пятидесяти милях к югу от Суакина. Он прикрывал плодородную дельту реки Токар, не позволяя арабам устроить там свою базу. Это было большое укрепление, в нем имелась артиллерия и был расквартирован целый пехотный батальон.

Но описание Суакина не будет полным, если мы не скажем несколько слов о человеке, которому город обязан своей известностью. Много лет Осман Дигна был одним из самых успешных торговцев живым товаром. Когда египетское правительство попыталось положить конец этой торговле, он начал активное сопротивление. Осман присоединился к восстанию Махди. Пользуясь своим авторитетом, он поднял ходендоа и другие большие племена побережья Красного моря. Год за годом, тратя огромные суммы денег и не щадя человеческих жизней, как волки за кость дрались за Суакин старый работорговец и правительство империи. Коварный араб, часто терпевший поражения, но ни разу не разбитый наголову, может справедливо гордиться тем, что никто другой в армии дервишей не сражался так же много, как он.

Едва ли было возможно, что наступление на Донголу изменит ситуацию у Кассалы, но события развивались таким образом, что британская помощь Италии могла бы оказаться чрезвычайно полезной. В конце марта — как только стало известно о том, что египтяне заняли Акашу, — Осман Дигна отделился от основных сил своей армии и с отрядом, состоявшим из 300 всадников на лошадях, 70 на верблюдах и 2500 пехотинцев, направился к своей старой базе в дельте Токара.

Ситуация в Восточном Судане всегда была неспокойной. Хадендоа и другие племена, жившие у Суакина, сохраняли верность египетскому правительству не потому, что эта власть была чем-то более предпочтительна для них, но лишь для того, чтобы обеспечить себе мирную жизнь. По мере удаления от Суакина все меньше племен считало себя египетскими подданными, и на расстоянии в двадцать миль шейхи колебались между египтянами и Османом Дигной, пытаясь не выказывать открытой враждебности [187] ни к тем, ни к другим. Омар Тита, шейх Эрковита и его окрестностей, жил на краю зоны подобного нейтралитета. Хотя и было известно о контактах Омара с Османом, считалось, что шейх, предоставь ему выбор, принял бы сторону египтян. В начале апреля Омар Тита сообщил, что Осман Дигна подошел к Эрковиту с небольшим отрядом и он, верный союзник египтян, 3-го числа нанес Осману поражение, потеряв при этом четырех верблюдов. Омар также сообщал, что если египетское правительство направит свои войска против Османа, то он, в свою очередь, обязуется сдерживать его до их прибытия.

После нескольких дней сомнений и обмена телеграфными сообщениями с сирдаром полковник Ллойд, губернатор Суакина, тяжело болевший, решил, что в его распоряжении имеется достаточно солдат, чтобы выступить против Османа. В окрестностях Суакина небольшие сражения вспыхивали практически постоянно. В этот раз губернатор решил ограничиться небольшой кампанией. Он разработал план, по которому две колонны, двигавшиеся из Суакина и Токара, должны были объединиться у подножия холмов неподалеку от Хор Винтри. Гарнизон Суакина включал в себя 1-й и половину 5-го Египетского батальона, 16-й батальон египетских резервистов, только что заменивший IX-й Суданский батальон и едва ли являвшийся полноценным военным подразделением, один кавалерийский эскадрон, одну роту верблюжьей кавалерии и несколько артиллерийских расчетов. Гарнизон Токара состоял из X-го Суданского батальона и нескольких артиллеристов. Из этих военных отрядов во вторую неделю апреля была образована суакинская сухопутная армия.