Ушелец

Максим Хорсун

УШЕЛЕЦ

Часть I

КОЛОНИЗАТОР. ЗАБВЕНИЕ

Глава 1

Это был маленький поселок невдалеке от Гуантанамо. Плаза-де-Круз — так, кажется, назывался он. Впрочем, сказать точно могли лишь местные, но с ними Раскин разговоров не заводил. Отчасти, потому что плохо знал испанский, отчасти, потому что был в этих краях чужаком большим, нежели любой другой европейский турист на острове Свободы.

Когда-то в Плаза-де-Круз делали приличные деньги на курортном бизнесе и наверняка даже по ночам на улочках поселка было не протолкнуться. Но все изменилось за каких-то семь-восемь лет. На всей Земле изменилось.

Федор Раскин брел по безлюдному, скудно освещенному бульвару вдоль уютных на вид домиков-бунгало. Он слышал шум моря — деликатный рокот Карибов, и этот гул с каждым шагом становился все более отчетливым. В басовой мелодии прибоя прорезались высокие ноты пенного шипения, галечного перестука и песочного шороха. Значит, Раскин шел куда нужно. Так и есть: он миновал укутанный муаровой тенью поворот и оказался на набережной.

Умиротворение. Вот что царило сейчас в его душе. Идти не спеша, слушать море, дышать морем. Бутылка коньяка, сигара, быть может, женщина на нагретом солнцем за минувший день песке пляжа — таковы были планы Раскина на остаток ночи.

Ветерок лениво гнал по асфальту пустые одноразовые стаканчики, обрывки газет, обертки от мороженого. В редких домах еще горел свет, в основном же за оконными стеклами пряталась темнота. С противоположной стороны поселка доносилось дискотечное «туц-туц-туц». Мир утопии и антиутопии, мир полуночи человеческой.

Над головой мерцали южные звезды. Незнакомые земные звезды. Странно, но Раскин четко помнил рисунок то и дело вспыхивающего полярным сиянием неба Александрии. Он смог бы прямо сейчас, если бы какое-то чудо забросило его на ночное полушарие Бастиона, без компаса определить стороны света того сурового мира лун и колец. Но звезды земного неба теперь, после долгих лет жизни вне Солнечного пространства, казались такими чужими, словно он и в самом деле родился не на этой планете. Словно он и в самом деле не был человеком.

Матово светила луна, находясь в трех четвертях. На ее выпуклом теле отчетливо просматривались металлические заплаты гигантских городов. Баунти, Гагарин, Рейкьявик — Раскин прошептал зазубренные еще в Младшей школе названия космополисов. Их-то он помнил отлично! Когда-то в далеком-предалеком детстве Раскин мечтал, что, став взрослым, будет жить в одном из них: купаться в серебристых лунных морях, добывать из лагун кратеров магические лунные камни…

Из тьмы вырисовался балочный скелет какого-то долгостроя. Быть может, основа для ресторана или развлекательного центра. Уже безразлично. Всю стройку съел бурьян.

Но что-то заставило Раскина приостановиться. Что-то выделилось из ночи, будто световой всплеск сгорающего в стратосфере метеорита, и зацепило его внимание.

На железобетонной плите забора, что окружал стройку, мутно-желтый свет фонаря высветил цветастое граффити. Неумело, зато с чувством был нарисован гротескный человечек с длинным носом, огромными ушами, рожками и гипертрофированными половыми органами. Человечек улыбался во весь полный острых клыков рот. «Wayfarer» — так обзывала создание убогого ума причудливая, кичливая подпись. Раскин хмыкнул и побрел дальше.

Конечно, планы на эту ночь у него были не бог весть какие. Но и они требовали подготовки. На набережной отыскался павильончик круглосуточного магазина. Раскин взглянул на краба с зажатой в клешне сигарой, что был намалеван на вывеске, и потянул за дверную ручку. Над дверью медно звякнул колокольчик, и Раскин оказался в пропахшем табачным дымом помещении. За прилавком у включенного головизора дремала, опустив голову на руки, бельеса из здешних. Из колонок раздавалась темпераментная испанская речь, отсветы построенного лазерами изображения плясали по волосам спящей, Здесь же, на прилавке, стояла полная окурков пепельница, початая бутылка минералки и шеренга косметических кремов в уже порядком смятых тюбиках.

Раскин почувствовал неудобство и попятился к выходу. Но девушка уже встрепенулась. Она подняла голову. Улыбнулась. Разглядела в Раскине европейца и улыбнулась еще раз с удивлением и неподдельным радушием.

— Буэнос ночес, синьор! Ола!

— Ола! Вы говорите по-английски?

— Немного.

Раскин заметил, что кожа на ее лице пестрит воспалившимися порами. Странно, но отметины этого «бича юношества» только добавляют ей миловидности — бывает же? Девушка торопливо спрятала свои кремы под прилавок. Раскин, насвистывая, принялся изучать застекленные витрины.

Цены, указанные в песо, в рублях и в евро, все еще сохраняли налет коммунистического волюнтаризма, заразившего Кубу в смутные годы Реставрации СССР. Однако в них же находила отражение и та парадоксальность, что так и не дала колоссу снова подняться на ноги и в конце концов погубила его окончательно и бесповоротно. Например, в песо и рублях продукты стоили дешевле, чем в евро. И это не могло не вызывать улыбки.

Так, отличный выбор кальвадоса, текилы, рома, но где же, черт тебя кусай, то, ради чего он пришел?

Коньяка в павильончике не нашлось. Раскин выбрал пузатую бутылку шотландского виски (не глушить же шестидесятиградусный ром на пустой желудок?) и сигару в пластмассовом цилиндре-футляре.

— Я возьму это и это.

— Как будете платить, синьор?

— Наличными, — ответил Раскин и вынул бумажник. Наличных у него было не так много, как хотелось бы. Между купюрами лежала аккуратно сложенная справка, подтверждающая, что он — ушелец. Такая, очень несовременная справка на зеленоватом бланке из синтетической бумаги. Вообще-то ушельцам полагалась скидка до двадцати процентов во всех магазинах на Земле, но показывать ее каждому встречному-поперечному Раскин не торопился. Теперь предъявлять ее стало особенно опасно. Тем более — в глуши. Раскин вспомнил граффити — wayfarer-а — с забора долгостроя. Оно красноречиво говорило о том, что и здесь к ушельцам относятся с некоторым предубеждением.

Но денег в бумажнике оставалось так мало, и, как назло, — всё евро да евро, а юная продавщица выглядела подкупающе и мило. И он решил рискнуть.

— Вот, — Раскин покраснел и развернул справку. Бельеса сощурила карие глазки, пробежалась взглядом по строкам, написанным казенными фиолетовыми чернилами, внимательно оглядела все три витиеватых штампа…

— Рикардо! — крикнула она и стукнула каблучком в дверь за своей спиной. Добавила по-испански: — Проснись же, кретин черный, клиент дожидается!

Раскин торопливо спрятал справку. «Опять!» — подумал он без энтузиазма.

— Я, наверное, пойду, — вежливо сказал, попятившись.

Тут же дверь за спиной продавщицы распахнулась, и из полумрака подсобки показался лобастый негр баскетбольного роста. Он был одет в одни помятые шорты — красные, словно советский флаг. Именно они сначала бросились в глаза Раскину, а затем уже — помповое ружье, которое держал в руках Рикардо.

— Что стряслось, чика? — хриплым со сна голосом спросил он у своей подружки.

— Здесь еще один хочет получить у нас скидку, — ответила бельеса, при этом проведя большим пальнем поперек горла. Последнюю фразу Раскин понял, правда, для этого ему пришлось запустить автоматический переводчик, вживленный во внутреннее ухо. Под черепной коробкой неприятно щелкнуло; во рту появился металлический привкус, а в словах плаза-де-крузовцев — смысл.

Рикардо улыбнулся, щедро продемонстрировав желтые лопаты зубов. Сон с него сняло как рукой. Он почесал зад и оценивающе поглядел на Раскина. Ночной посетитель был кряжистым, сутулым и радикально лысым типом весьма немолодого возраста. Словно вурдалак из древнего черно-белого фильма ужасов. Он не выглядел ни человеком сильным, ни — здоровым. А серый внепогодник, покрывающий его несуразную фигуру, — комбинированный костюм путешественника, — говорил еще и о несостоятельности ушельца. Абсолютно безопасный тип. Абсолютный простофан.

— Так это ты попал куда надо, — зевнул Рикардо и демонстративно положил ружье на прилавок.

Раскин и шага не успел сделать, как на его локте сомкнулись пальцы Рикардо.

Ушелец взял под контроль обильно брызжущие адреналином надпочечники и усилием воли подавил начавшуюся боевую метаморфозу. Этот рефлекс ему привили с первых лет работы в Большом Космосе, еще в «веселые» времена попытки освоить один очень неприятный мир под названием Забвение. Теперь на любую угрозу тело реагировало само.

Всего лишь наивный, самоуверенный деревенский парень. Он даже не заметил, что плоть ночного посетителя под его пальцами не мягче металла. «И еще девчонка глядит в оба своих бесстыжих глаза… — уговаривал себя Раскин. — Агрессивность внешней среды в пределах допустимого, старик, расслабь гузку! Нечего этим провинциалам показывать кино про то, как осваивалось ближнее и дальнее пространство».

Костяные шипы, показавшиеся было из наручных пазух, нехотя втянулись обратно, серповидные шпоры вернулись в голеностопные карманы, мышцы расслабились. Осталась только дрожь — подстегнутая нервная система не хотела возвращаться к исходному состоянию умиротворения. Но эту дрожь можно было принять и за проявление обыкновенного страха.

— Пойдем, амиго, подышим воздухом, — сказал Рикардо и подтолкнул Раскина к дверям. Раскин напоследок с укором взглянул на прыщавенькую предательницу, — всю жизнь тебе так цвести, милая! — и та отвела глаза.

Они вышли из магазина. Тут же окатил свежестью порыв морского ветра, — пряный, йодистый… Рикардо поежился и довольно крякнул. Раскин сплюнул (мерзкий вкус оголенных проводов под и языком не исчез) и быстро огляделся. Недалеко, набережной у парапета, стояла стайка «разноцветных» подростков. Они курили, пили пиво и громко смеялись. Обычные дети окраины. «Нет, не здесь», — снова осадил себя Раскин. И, как назло, — ни одного полицейского поблизости. Он сглотнул, ощущая, что шейные мышцы вот-вот сцепятся в «рыцарский ворот». Наручные пазухи, где скрывались шипы, все еще сочились лимфой и саднили.

И все-таки, несмотря на боль, несмотря на неудобство и дурацкую ситуацию, он усмехнулся. Мысленно, конечно. Говорили же ему, убеждали: ты единица отработанная, рефлексы уже не те, ресурсы организма исчерпаны, Большой Космос тебя пережует и выплюнет. Пора, мол, на пенсию, на дачу, греться на солнышке, потягивать коньячок, строчить мемуары. А вот и ошиблись все, хе-хе! Рефлексы до сих пор работают как часы. Кажется, после полугодового периода покоя чувства только обострились. Поставь сейчас перед ним задачу и брось на какую-нибудь планету у черта на куличках, он, старый ящер по прозвищу Ти-Рекс, выживет и своей колонизаторской категории А0 не посрамит…

Слишком давно Раскин не пользовался возможностями своих модификаций. Да и нельзя было их применять на Земле. Запрещено статутом Треугольника и законом Солнечной Федерации. Попробуй блесни боевой трансформой перед жвачными налогоплательщиками — и окажешься в такой дыре, что ледниковый период Бастиона покажется эдемским садом. Эти законочудотворцы лучше бы придумали, как заглушить рефлексы, не прибегая к трепанации или к тяжелым наркотикам…

Вот так оно и происходит, думал Раскин, полгода чревоугодия в отеле для ушельцев в Ганновере. Потом ты едешь в последнее путешествие и заваливаешься на том, что захотел сэкономить на виски и сигаре пятерку евро.

Противостояние с собственными рефлексами не прошло даром: расплавленным свинцом налилась поясница, болезненная пульсация пробовала на прочность височные кости. Все это можно было легко уладить: правильно перераспределить гормоны, подчинить соматику… Но энергию не стоило тратить на то, чтобы просто обеспечить себе комфорт. Интуиция подсказывала, что этой ночью ему придется тряхнуть жирком.

— Ты что здесь забыл? — пихнул его в бок Рикардо.

— Я путешествую, — ответил Раскин. По-испански и почти без акцента.

Чертова штука кудесников из штурмовой хирургии — автоматический переводчик — уже залезла усиками в его речевой центр.

— Чего? — сверкнул белками Рикардо.

— Я был на Камчатке, потом в Камбодже, на Мадагаскаре… и вот решил побывать на кубинском пляже. Мне говорили, что здесь здорово. И гостеприимно. Наврали.

— Да? И давно ты путешествуешь?

Раскин вздохнул.

— С рассвета. Я следовал за солнцем. Но оно меня все-таки обогнало.

— Чего?

— Я и не надеялся, что до тебя дойдет.

— Шагай вперед, животное! — Рикардо пихнул Раскина между лопаток.

Они прошли вдоль набережной, затем Рикардо заставил Раскина свернуть на старую асфальтную дорогу. Этот путь уводил прочь из поселка. Всего минута пути, и за сопкой исчезли огни Плаза-де-Круз, заглохли вдали звуки ночной дискотеки. Вокруг простиралась благоухающая морской солью полупустыня. Сухая пожухлая трава едва прикрывала светлую, изобилующую песчаником почву. Справа вдоль дороги шелестели заросли мумифицированного тростника, еще дальше серебрилось в лунном свете море.

— Это моя последняя ночь на Земле. — Раскин все еще надеялся, как говорят, «разрешить ситуацию полюбовно». — Утром я отправляюсь на Бастион. Навсегда. Я хотел попрощаться с нашей планетой. Побывать там, где никогда не был. Такова традиция у тех кого вы называете «ушельцы».

— Я сейчас заплачу, — шутовски всхлипнул Рикардо. — Дело в том, что это больше не твоя планета, приятель. Как только ты получил зеленую справку, отдав взамен свою душу, ты перестал быть человеком. Ты — тварь ненасытная, — продолжил он жестко, — ты — ублюдок Треугольника. Ты — зараза, которую нужно выжигать каленым железом. Каждый ушелец, мать твою, хуже чумы. Неделю назад группа твоих друзей вырезала рыбацкую деревню в восьми милях на восток от Плаза-де-Круз. У нас там было много родни. Вот ваша традиция.

— Я не имею к этому происшествию никакого отношения, — ответил Раскин, чувствуя, как внутри холодеет все, что может похолодеть…

«… — Федор, дружище, пройдет ночь и день, и бай-бай, Дороти, Канзас окажется далеко позади…

Раскин с трудом оторвал взгляд от залитой пивом лакированной поверхности стола. Виктор, красный, как вареный рак, смачно рыгнул и почесал подмышку. Рубашка разошлась на его объемистом животе, выпуклый пупок задорно выглядывал из курчавой поросли. Затем засквозил ветерок с холодным запахом лосьона после бритья, и рядом, на свободный табурет, приземлился белоснежно-седой и голубоглазый Аксель. Тут же среди объедков и пустой тары появились три наполненные янтарным смыслом пенящиеся кружки. Виктор с четвертой или пятой попытки смог прикурить сигарету. Аксель глубокомысленно хмыкнул и одернул рукава пиджака, купленного со скидкой в каком-то берлинском бутике.

— Что ты… предлагаешь? — едва ворочая языком, спросил Раскин. Пиво — это чудо. Мозг ясен, как день божий, мысль стремительна и четка… но язык! Дьявол побери этот язык! Что студень в тесной миске ротовой полости.

— Гульнуть хорошо напоследок, — ответил Аксель и, причмокнув, затянулся. — Оторваться, — выдохнул он вместе с дымом, — поиметь кого-нибудь. И, может, не один раз…

— К-кого поиметь? — Раскин поморщился. К его горлу подступила нежданная тошнота. Он сглотнул.

Виктор и Аксель засмеялись. Вернее, заржали.

— Эти сволочи нас ненавидят, — ответил Виктор. — „Бей ушельца! Держи ушельца!“ Покажем им, кто мы есть на самом деле. Покажем, чтоб эти засранцы запомнили…

— Не ссы, старик, — развязано проговорил Раскину Аксель. Его тон разительно отличался от внешнего вида. О таких, как он, чаще всего говорят: „Вот никого бы не подумал!“ — Ты же — боевой мутант, штурмовой колонизатор, — талдычил Аксель, в доушельцевской бытности — проштрафившийся карточный шулер, — чего тебе бояться? Выберем захолустье какое-нибудь и оттянемся по полной. По законам Земли, нас не су-щест-ву-ет. Так-то, дядька. А завтра-послезавтра мы все равно будем на какой-нибудь… э… как ее? Александрии, да? Или этой, бль…

— Доступно говорю, — подхватил Виктор, — у нас все схвачено. Пацаны пойдут, человек семь, молодежь подтянется, весело будет. Иметь, конечно, никого не станем, — мы ведь не звери, — но красного петуха пустим. Давай с нами? Не бросай компанию, а?

Раскин закрыл глаза.

„Все, в номер, немедленно в номер! Промыть желудок и спать!“»

Раскин споткнулся. Рикардо выругался и приложил его кулачищем по спине. Скрипнули стиснутые зубы.

Конечно, эти придурки: Виктор, Аксель и остальные могли набедокурить. Но убить, а тем более вырезать — если этот темнокожий не врет, — целую деревню, определенно, кишка у них была тонка. Он знал, он чувствовал это. Наверняка здесь побывала другая группа. Еще более озлобленных и подорванных ушельцев.

— Ничего-о, — тянул свое Рикардо. — Хоть вы уже и не находитесь в правовом поле Земли, и законы для вас не писаны, но и они же вас не защищают.

Раскин промолчал. Он покорно шел впереди Рикардо, словно теленок — на убой.

— Сколько, ублюдок, скажи мне, сколько Треугольник платит за кусок нашей планеты?

— В ход пошла агитационная литература. Верно? — говорить стало нестерпимо трудно. Словно держать в себе рвущуюся наружу тошноту. Метафорическая «пружина» внутри сжалась почти что до предела. Вот-вот, и она выпрямится, стремительно, со взрывом; выстрелит потоком энергии по органам и тканям. — Слишком мало за то, что я больше не увижу таких кретинов, как ты, амиго.

Рикардо сначала хохотнул, а затем насупился.

— Ты знаешь, что после каждого отбытия на Земле появляются от трех до восьми новых обигуровских спор?

Паршивый был из парня оратор. Минимальное знание и без того дурно попахивающего материала пропагандистских брошюр. Минимум веры в говоримое. Зато в наличии преогромная жажда приключений и развлечений. «Земля — развеселая планетка, — думал Раскин. — Деградация и вырождение. Одни — существа вне закона, рыщут по всему земному шару, выискивая возможность „оторваться по полной“. Другие их ловят и, прикрываясь разговорами о высоких целях… Интересно, что же они все-таки делают с ушельцами? Не убивают же? Чушь какая-то… Во всем — ненависть. Ненависть друг к другу и неутомимый поиск ответа на сакраментальное: „Кто же во всем этом виноват?“ Не удивительно, что Треугольнику не понадобилась война, чтобы покорить нас с потрохами».

— После одного «ухода» на Земле появляется не менее пяти спор. И не более того, — спокойно ответил Раскин.

— Вот-вот. Откуда такая точность? Правду говорят, что вы, ушельцы, с грибницей — вась-вась!

— Грибницу, молодой человек, это вы, земляне, проспали. Меня же в то время даже в Солнечной истоме не было.

— Ля-ля-ля. Знаешь, как для меня звучат твои оправдания? Ля-ля-ля! — усмехнулся Рикардо и ускорил шаг.

— Куда ты меня ведешь?

— Будь спокоен! Ты говорил о кубинской гостеприимности? Тебе будут рады.

Они поднялись на вершину пологого холма, и Раскин увидел, что впереди на пляже мерцает огонек костра. Он остановился. Ветер донес до него обрывки фраз и взрывы хохота; кто-то пытался играть на расстроенной гитаре неизменное фламенко. Раскин перестроил глаза в ночной режим. Так и есть. У самой кромки воды — три палатки, медленно остывают угли в мангале, компания человек из десяти веселится у костра. Возле них на песке валяются пустые бутылки. Едва ли в них было безалкогольное пиво или «Спрайт».

— Шагай-шагай, здоровяк, — снова подтолкнул Раскина Рикардо. — Те ублюдки успели улизнуть через портал, а вот ты — остался. И придется тебе, старичок, ответить и за трупы наших, и за Грибницу, и за Обигуровские споры, и за то, что ты — такой урод.

— Я не пойду. — Раскин остановился и повернулся к Рикардо.

— Еще как пойдешь! — хохотнул парень.

— Не пойду. Я давно мог закончить этот цирк, но мне стало интересно, какой грибницей поросли твои мозги, приятель. Да и портить тебе здоровье не хотелось, — девушку, твою чику, пожалел…

— Чего? — напрягся Рикардо.

— Я говорю, что не имею отношения к резне, о которой ты говоришь! — четко, как на уроке, проговаривая испанские слова, сказал Раскин. — Если какая-то кучка отбросов натворила бед, то это не означает, что вся наша братия… Черт, да ты посмотри на себя, парень!

Рикардо нахмурился, соображая. Раскин с досадой махнул рукой.

— Не понимаешь! Не понимаешь! — повторил он дважды.

— Не пудри мне мозги, урод. Какой цирк ты собрался прекращать… — он замолк на полуслове. Затем быстро проговорил, опасаясь собственного предположения: — Ты что, модифицированный, что ли?

— Модифицированный! — с облегчением признался Раскин. Ну вот и все. Сейчас они пожмут друг другу руки, — с героями Большого Космоса было принято считаться, — и разойдутся в разные стороны. Быть может, молодой человек даже извинится.

Но Рикардо продолжал упрямо сомневаться.