Иван Кондарев

Манол молча поедал ягоды, сплевывая косточки в горсть.

— Я все осмотрел и удивляюсь твоей затее, — продолжал Костадин. — Ну ладно, скажем, здание мы возведем заново, но участок? Он мал, двора нет, придется срывать откос со стороны шоссе и подпирать стенкой. Дело это гиблое, доведет нас до банкротства. Кто поедет в такую даль молоть зерно?

Слово «банкротство», которого Джупунка боялась пуще всего на свете, заставило ее вмешаться в разговор:

— Что же ты молчишь, Манол? Мне уже тошно слушать про эту окаянную мельницу!

— Если послушать Костадина, то мы на всю жизнь останемся лавочниками и мужиками.

— Скажи, на что ты рассчитываешь, коли хочешь. чтоб мы жили твоим умом? Мы хотим знать! — воскликнул Костадин, чувствуя, как в нем снова поднимается злоба.

— Коста прав, Манол. И мне сдается, что ни к чему нам эта мельница. Никто еще не разбогател от мельницы, — заявила старуха.

— Пока рано толковать об этом. Когда надо будет, скажу вам, что у меня на уме. — Манол перебрался на миндер и стал разуваться.

— А еще вчера ты так торопился!

— Мало ли что… Есть и другие пути… Подумаем. А как насчет кофе, матушка?

Костадин побагровел и ударил кулаком по столу.

— Вот до чего дожили! Братец командует, как генерал, а я стал батраком в этом доме! Нет, так дело дальше не пойдет. Я говорю — не пойдет!

Старуха вздохнула. Увидев, что Манол углубился в газету, она спустилась по лестнице. Костадин порывался еще многое сказать, но сдержался и пошел следом за матерью.

— Ступай наверх, сейчас принесут кофе, — сказала она.

— Не нужно мне кофе! Глядеть не могу на Манола — рассоримся!

— Тогда ступай ложись. Ничего с тобой не станется, если малость обождешь. Он чего-то задумал — сам знаешь, каков он.

— Знаю хорошо его. Он и тебя за нос водит. Вы оба стакнулись против меня.

— Ступай ложись. Если хочешь знать, я согласна с тобой. И что ему далась эта чертова мельница? Он и мне не говорит, что задумал. Вот видишь, даже о кадке ничего не сказал.

Костадин остановился на пороге кухни. Служанка вытирала хлебом донышко кастрюли, невестка варила кофе. Еле сдерживая гнев, он бесцельно зашагал по двору.

«Тешь больного, пока душа в теле. Такой у матери подход ко мне. Заговаривает мне зубы, чтоб Манолу волю дать».

Кто-то спускался по лестнице. Рай на в новом пальто, в котором она выглядела более высокой, быстро прошла по двору и захлопнула за собой калитку. У Костадина при мысли о том, что еще сегодня он поговорит с ней начистоту, сердце сжалось в тревожной надежде. «Поскорее жениться, отделиться, и пусть себе Манол делает. что хочет», — снова подумал он, остановившись у окошка комнатки работника, и заглянул внутрь. Янаки, закрыв локтем глаза от тусклого света фонаря, лежал на топчане и что-то напевал. Виднелись его большие ступни с потрескавшимися пятками. Под полкой, на трехногой табуретке, стояла пустая миска с деревянной ложкой.

Костадин открыл дверь. Янаки привстал и отер губы рукой. Бельмо на правом глазу сверкнуло перламутровым блеском.

— С чего это ты распелся? — с притворной строгостью спросил Костадин.

— Решил и я, бай Коста, пофантазировать немножко. — Янаки улыбнулся доброй, покорной улыбкой.

— Вот как, значит, и ты можешь фантазировать?

— Отчего бы и нет, бай Коста. Чем же еще заниматься, лежа на спине?

— Я тоже фантазирую вроде тебя. Вставай, присмотри за конем. Засыпал ему?

— Засыпал и напоил, даже свежей подстилки положил на случай.

— Сходи еще раз: посмотри перед сном. Завтра поедем косить люцерну, вот и попасутся лошади.

— Понятно, — весело ответил Янаки и направился к конюшне.

Костадин, увидев, что вход в казино освещен, решил подождать сестру за одним из столиков, вынесенных на тротуар.

6

Ацетиленовый фонарь ярко освещал фасад читалища с карнизами над окнами. Многие фонари не горели, и луна помогала скудному городскому освещению, заливая тусклым светом безлюдные тротуары и пузатые кусты белых акаций. За одним из столиков возле входа в казино, у лампы, вокруг которой кружился рой ночных бабочек, потягивал вермут сегодняшний пассажир почтовой кареты. Там же сидели двое чиновников и незнакомый господин в черном костюме, который, оживленно жестикулируя, что-то рассказывал, поминутно вытягивая белые манжеты из рукавов пиджака. Костадин не раз видел его в городе. Незнакомец был одет очень элегантно: сшитый по последней моде костюм привлекал внимание узкими с отворотами брюками, каких еще никто не носил в К., и непомерно широкими подложенными плечами пиджака.

— Хасковская банда уже обчистила более трехсот человек, но были случаи и курьезнее. Например, какой-то бандит, убив своего товарища, сунул его голову в конскую торбу и притащил околийскому начальнику, — говорил он.

— Нам черт кажется страшнее, чем он есть. Когда солдат расстреливали из пулеметов[9] за то, что они потребовали от правителей отчета, вся пресса писала, что так и должно быть. А теперь, как только обчистят какого-нибудь живоглота, вы поднимаете шум до небес, — сказал один из чиновников.

— Кто поднимает шум, любезный? Режим сам себя скомпрометировал, а бандиты лишь льют воду на мельницу оппозиции, — возразил господин с самодовольным смехом и тоном знатока законов добавил:- Весь вопрос в том, можем мы считать себя конституционным государством или нет.

— Конституционным государством? А как же тогда быть с дамскими комитетами, которые подносят знамена офицерам запаса? А врангелевцы,[10] а македонские националисты,[11] а лига[12][13] — разве это не темные силы? О каком конституционном государстве вы толкуете?

— В эти дела лучше не суйтесь — обожжетесь! — ответил господин.

Второй чиновник прокашлялся, выражая нечто среднее между недоумением и неодобрением, стукнул тростью по плите тротуара и глянул вверх по улице. В корчме заиграла шарманка.

— Еще посмотрим, кто обожжется. Эти попрошайки, которые расползлись по провинции, пусть лучше чистят ботинки в Софии. Я таких профессоров, как этот, что болтает там… — злобно процедил первый, но цоканье подков проезжающей мимо пролетки заглушило его слова.

Над притихшим городом чернильно синело лунное небо. На противоположном холме, где густо белели теснящиеся друг к другу домики квартала Кале, лаяли собаки, женский голос пел что-то монотонное и унылое.

Костадину был противен этот разговор, напоминавший о недавнем происшествии с Добревым, а песня навела на мысль о встрече у мостика и разбудила ревность. Захотелось проверить, не сидит ли Христина вместе с Кондаревым; он вошел в казино и тихонько открыл дверь, ведущую в зал.

Зал был полон. На сцене за узкой высокой кафедрой меланхоличным медоточивым голосом разглагольствовал профессор Роге в. Он поглядывал на балкон, манерно жестикулируя своими маленькими руками. Черная, коротко подстриженная бородка, словно приклеенная к челюсти, придавала его лицу аскетическую мрачность. В первом ряду ему чинно внимали пожилые господа с облысевшими головами. Костадин разглядел массивный, густо заросший затылок К ондарева и немного в стороне Райну в ее новом бежевом пальто. Но Христины он нигде не заметил и, успокоенный, не обращая внимания на сердитые взгляды, вернулся к своему столику.

Чиновники ушли. Элегантный господин остался в одиночестве. Увидев Костадина, он встал, небрежно отодвинул стул и с улыбкой направился к нему.

— Мы с вами не знакомы, но я вас знаю и позволю себе подсесть к вам, — бесхитростно и даже дружески начал он. — Сегодня утром я заходил в лавку к вашему брату, но не застал вас. Моя фамилия Христакиев, я старше вас, надолго уезжал из города, поэтому не удивительно, что вы меня не помните. — Протянув свою белую пухлую руку, он уселся напротив Костадина.

Первое, на что обратил внимание Костадин, были губы, крупные, сочные, пунцовые. Над ними топорщились пушистые усики. На продолговатом холеном лице с тонкими правильными чертами синие глаза смотрели весело, но казались стеклянными — от них веяло холодом. Черная волнистая шевелюра шапкой покрывала безукоризненно правильный череп. Этого человека, к тому же еще статного, плечистого, можно было назвать красавцем, и тем не менее он вызывал такое же ощущение, какое испытываешь, глядя на изящную, но нечистую вещь.

Костадин наконец догадался, что перед ним сын известного в городе адвоката Христакиева.

— Должен сказать вам, что я много лет отсутствовал в К. Но это не столь важно, — продолжал Христакиев. — Важно то, что на вас я всегда смотрел с особым уважением, как на умного и самостоятельного человека. Люди, подобные вам, ныне редко встречаются. Болгария, господин Джупунов, кишит сейчас болтунами вроде тех, что тут сидели. Они ни над чем не задумываются и идут на поводу своего языка, как собака за хозяином.

Костадин с недоумением смотрел на своего собеседника, не понимая, к чему он клонит в своей небрежно веселой и быстрой речи. Христакиев заметил его смущение и поспешил на помощь.

— Я хочу сказать, что люди такого типа учатся в гимназии или заканчивают университет лишь для того. чтобы занять доходное место, и, не будь общественных институтов, они бы не знали, куда девать себя. Вот почему они хватаются за разные социалистические теории. Среди них попадаются жулики и бандиты, которые лобызаются с анархистами, есть и карьеристы, которые готовы за теплое местечко продать отца родного. Самые умные из них, конечно, мошенники. Я судебный следователь и много размышлял о психологии нашего интеллигента.

Костадин молчал. Христакиев пробудил в нем врожденную недоверчивость. Настораживало то, что этот фран?! заговорил с ним так открыто и непринужденно.

— Я уважаю вас более всего за то, что вы работаете вместе с братом и не гнушаетесь земли. Говоря по правде, я завидую вашей здоровой и полной жизни, — продолжал Христакиев, развалясь на стуле. — Я, господин Джупунов, люблю сильных людей, которые не гонятся за модой. Болгария сейчас нуждается в таких людях, потому что мы окончательно запутались, и неважно, кто в этом повинен — Рад ос л а вов или Малинов. Мы, как в басне Эзопа, доверились хвосту, и вот куда он нас завел. За границей смеются над нами: честные люди забились в свои углы и дали волю мужичью топтать нашу культуру. Страну отбросили на сто лет назад, профессоров разогнали, университет закрыт. А наш уважаемый профессор ездит с лекциями и пытается сделать политическую карьеру.

— Я не занимаюсь политикой, — сухо заметил Костадин.

Христакиев поднял бровь и поскреб пальцем по темени.

— Пока не занимаетесь, но вы не сможете остаться равнодушным к судьбе страны и общества, в котором живете. Весной ваш брат, когда основывалась газета «Слово»,[14] пожертвовал изрядную сумму. У вас с ним общее дело, значит, и вы тоже дали. Я считаю вас нашим человеком.

— Этого я не знаю. А если он и дал, то из своих личных средств, — сказал Костадин, удивленный тем, что Манол дал деньги на какую-то газету. «Кто знает, что он еще творит за моей спиной», — подумал он, с еще большим подозрением глядя на Христакиева.

— Брат ваш, господин Джупунов, умный человек. Если он помог нашему делу, то это на пользу вам обоим. Как бы вы ни старались стоять в стороне от политики, рано или поздно вам придется заняться ею. Неужели вы думаете, что закон о трудовой поземельной собственности[15] не затронет вас? А у вас земли не мало. Закон о налоге на недвижимое имущество[16] не даст вам расширить торговлю.

Вы еще не думали об этом. Но в этом мире нет обетованных островов.

Чем неопровержимей становились доказательства адвоката, тем сильнее в К ос та дине росло сопротивление, хотя он сознавал, что Христакиев прав. Его бесила улыбка этого человека, белые зубы под пушистыми усиками, щегольская рубашка с крахмальным воротничком и ощущение какой-то нечистоплотности.

— Уж не собираетесь ли вы втянуть меня в вашу партию?

— Я считаю, что вам нельзя стоять в стороне. Брат ваш сказал мне, что вы избегаете политических вопросов; вот я и решил сагитировать вас.

— В какую же партию вы хотите меня вовлечь?

— Не так важно, господин Джупунов, примкнете вы к Бурову[17] или Малинову. Все партии объединились сейчас в Конституционном блоке. Есть еще одна внепартийная группировка, назвавшаяся «Народным сговором».

— Я не стану записываться ни в какую партию, — заявил Костадин.

Христакиев свесил руки за стул и начал медленно раскачиваться взад и вперед.

— Воля ваша, но мне думается, что долго вам не устоять. Вы человек темпераментный. — Его стеклянные глаза с насмешкой оглядывали Костадина.

В зале стукнули распахнувшиеся двери. Люди хлынули на улицу: одни через казино, другие через двери читалища. Толпа заполнила всю улицу. Группа коммунистов во главе с двоюродным братом Костадина, Петром Янковым, адвокатом Генковым, Иваном Кондаревым, выйдя из казино, отделилась от остальных.

— Только теперь вспомнили о конституции! Французская буржуазия требовала свободы личности, чтобы торговать, а наша — чтобы устраивать перевороты! — слышался густой баритон Янкова.

Костадин не удостоил его взглядом, но с ненавистью посмотрел на Кондарева.

— Вы кого-то ждете? — спросил Христакиев и после ответа Костадина добавил:- Этот человек в самом деле ваш двоюродный брат?

— Да, но у нас с ним нет ничего общего, — сказал Костадин, тут же разозлившись на свою откровенность.

— Именно благодаря таким они создали партию, благодаря интеллигенции из нашей среды. Вы, наверно, не заметили, что ваша сестра, возможно, уже ушла. А милейший профессор, похоже, опять оскандалился. — Христакиев рассмеялся и протянул руку Костадину. — Мы еще поговорим с вами, господин Джупунов, но при других обстоятельствах. Спокойной ночи. — И Христакиев пошел, прокладывая себе путь в толпе, не интересуясь оживленными разговорами вокруг.

7

Райна уже вернулась домой. Когда Костадин зашел в комнату, она сидела на постели, над которой висел коврик с бедуинами. В руках у нее была гитара; пальцы скользили по струнам, словно вспоминая забытый аккорд. Светлый круг от лампы желтил побеленные стены. В комнате пахло гвоздикой — ее духами и пудрой.

Она с досадой взглянула на вошедшего Костадина.

— Ты что-то хотел мне сказать. Опять о ваших делах?

— Ты чего нахохлилась?

— Что значит нахохлилась? Не можешь обойтись без грубостей, — сказала она, начиная сердиться.

— Прошу прощения, Райна. Надо было сказать: почему ты в плохом настроении, а я отвык так выражаться.

— Устала я, мне не до ваших распрей… Ты знаешь, профессора освистали! Начали задавать ему вопросы, а он не захотел отвечать. Тогда с балкона стали свистеть и топать. Бедняга! Кондарев с нашим двоюродным братом осрамили его.

— Освистали, нет ли — мне все равно. Давеча подсел ко мне сын адвоката Христакиева. Подбивал меня записаться в их партию. Собирает, чудак, жар в погасшей печке. Говорит, будто брат дал деньги на газету «Слово». Дал, а нам ни гу-гу! Вертит всеми делами, как хозяин. А мне там делать нечего, я пустозвонством не занимаюсь.

— Ты антисоциальный тип. У таких, как ты, эгоистов нет общественных интересов. Ты куда больший эгоист, чем Манол.

— Брось ты все это… Я пришел не философствовать, а совсем по другому делу…

— Тогда говори, да поскорей, потому что мне спать охота. А если разговор о ваших делах, то давай отложим до завтра. — Райна показала ему на стул у столика.

Костадин любил сестру, но ему претили ее равнодушие и полная незаинтересованность в торговых и денежных делах. Ему хотелось настроить ее против самочинства Манола, привлечь на свою сторону, но она упрямо избегала таких разговоров. Он был уверен, что, когда дело подойдет к замужеству, сестра потребует свое, а до тех пор будет изображать наивность. На этот раз он решил не злить ее; сел на стул и уперся локтями в колени.

— Буду говорить не о Маноле, а совсем о другом. Хочу, чтоб ты мне ответила на один вопрос.

— На какой именно?

Костадину хотелось говорить деловым тоном, но он терялся, хмурился.

— Можешь ты мне сказать, есть ли что-нибудь такое между твоей подружкой Христиной Влаевой и этим учителем, ну, Кондаревым?

— Что это тебя заинтересовали их отношения?

Не глядя на сестру, Костадин тихо сказал:

— Неужели не догадываешься? Может быть, у меня есть свои интересы.

— Что? Уж не приглянулась ли тебе Христина? Ну и ну!

Костадин кивнул с глупым видом.

Улыбка сожаления скользнула по губам Райны.

— Но она почти невеста Кондарева. Перед рождеством собирались обручиться.

У Костадина сразу обмякли широкие плечи. Он подозревал такой исход, но не думал, что ответ будет столь категоричным и убийственно простым.

— А ты уверена? Мне не верится, что она любит его, — проговорил он, собравшись с духом. — Разве такая женщина полюбит голодранца, да к тому же и коммуниста?

— А кого же ей любить? Чем Кондарев не жених? Это для тебя умственно развитые и интеллигентные люди не мужчины. По-твоему, мужчина лишь тот, кто ездит верхом и носит домотканые штаны? Так, что ли?

— Оставь мои штаны в покое. Скажи, ты уверена, что она его невеста?