Так в первый раз в одном ordo объединяются разрозненные элементы, уже встречавшиеся в разных формах. Эти элементы относятся к роли защитника христианского народа и церквей, возлагаемой на короля, и включают новые предписания, уже предлагавшиеся в не-литургических источниках – в частности, долг защиты вдов и сирот. Отметим характерное исчезновение pauperes. По нашему мнению, оно объясняется значением, которое в то время имело слово pauper – как известно, оно обозначало часть населения, неспособную защищаться: клириков, женщин, детей. А ведь все эти три категории упомянуты. Первая – в пунктах 1 и 2, две последних – в пункте 4. Показательна и ментальность эпохи: отсутствие упоминания о крестьянах. Ведь церковники всегда считали общество разделенным надвое: с одной стороны – клирики, с другой – миряне. Клирики сражаются словом, миряне – мечом; король представляет власть, учрежденную Богом для защиты клириков и тех из мирян, кто по возрасту или полу нуждается в поддержке со стороны общества. То есть, нет и следа функциональных или социальных категорий.
Видимо, этот ordo и заложил основу ритуалов коронации английских королей – через посредство ordo Эдгара, позаимствовавшего здесь формулу передачи скипетра, ordines бургундских и провансальских королей, взявших отсюда декларации при передаче короны и скипетра, и ритуала коронации немецких королей, где снова встречаются предписания, связанные с передачей кольца, короны, скипетра и меча, расположенные в ином порядке. Все это можно найти полностью и в ритуале коронации, использовавшемся миланской церковью; он известен по рукописи, датируемой XI веком, но текст ее, несомненно, восходит ко второй половине X века. Он содержит, помимо только что рассмотренных нами семи формул, tria precepta англосаксонских коронаций, что превращает его в одно из самых богатых этическими предписаниями ordines.
В самой Германии ритуал коронации Отгона I в 936 г. германской короной тоже предоставляет нам большое количество этических элементов, но выраженных по-другому. Так, когда архиепископ Хильдеберт опоясывает короля поясом с мечом, он напоминает, что этим мечом тот должен сражаться со всеми врагами Христа: внешними, которых Видукинд называет варварами – этим словом в том же тексте именуются славянские народы, в то время еще языческие[339], и внутренними врагами, то есть дурными христианами. То есть роль короля двояка. Он обеспечивает оружием мир для христиан и также оружием охраняет внутренний порядок, карая тех мнимых христиан, которые своими поступками позорят дело Христа[340]. Другая моральная декларация касается будущей «рыцарской» функции – защиты вдов и сирот. Любопытно, что на этот раз данная декларация сопровождает передачу чисто королевского атрибута, который нельзя связать ни с армией, ни с рыцарством: архиепископ Майнцский произносит ее, передавая королю скипетр и baculus.
Немного позже, в середине X века, в литургическом скриптории Санкт-Альбана в Майнце был составлен знаменитый Романо-Германский служебник (РГС). Он представляет собой наиболее передовую стадию развития того, что мы до сих пор описывали. Ведь в нем содержится много этических формул, как новых, так и позаимствованных из уже упомянутых источников[342]. Краткий анализ этого ordo покажет нам, до какой степени была к тому времени развита королевская этика в немецком ритуале. То же будет относиться, за исключением нескольких вариантов, ко всем позднейшим ordines в Германии.
– Первый моральный элемент повторяет формулу, которая встречалась еще в Frühdeutsche ordo; во второй половине X века она превратилась в диалог между священнослужителем и вступающим на трон[343]. Этот диалог, составленный из трех вопросов епископа, на которые отвечает король, хорошо показывает, какую моральную установку церковь предлагала монарху. Последний в ответ на вопросы берет на себя обязательства в трех сферах, в форме тройного volo (соизволяю).
1. Хранить католическую веру, вверенную ему, и вершить справедливость. Личное обязательство морального и религиозного порядка.
2. Стать опекуном и защитником церквей и их служителей. Функция защиты церквей здесь явно дублируется на уровне имущества и лиц.
3. Оборонять и защищать королевство, врученное ему Богом, «по справедливости своих отцов».[344]
– Второй моральный элемент появляется в рубрике 14 этого служебника[345]. Он дополняет второе и третье предписание, приведенные выше. А именно: к Богу возносится молитва, чтобы король был могущественным защитником родины, чтобы он мог торжествовать над своими врагами, обуздывая мятежные и языческие народы, и чтобы он при этом был утешителем церквей и монастырей. Здесь можно узнать слова молитвы при восхождении короля на престол, записанные в одном из старейших памятников западноевропейской литургии – в Ангулемском молитвеннике VIII века; через посредство РГС они перейдут в западноевропейский ordo императорской коронации.[346]
– Третий моральный элемент, связанный с передачей королю короны, почти идентичен первым двум если не по выражениям, то по содержанию. Эта корона справедливости и благочестия должна напоминать королю, что ему следует «защищать и прославлять христианство». Здесь отмечаются те же выражения, которые уже несколько лет назад вошли в Frühdeutsche ordo.
– Четвертая этическая декларация вставляется во время передачи меча; этим мечом, который ему передает священнослужитель, король должен защищать святую церковь Божью, оборонять верных, истреблять врагов веры и ложных христиан, наконец, защищать вдов и сирот и т. д. Это еще один повтор: ведь этот набор происходит из ordo семи формул, проанализированного выше.[348]
– Пятый этический элемент связан с передачей скипетра и baculus'a. Король должен поддерживать набожных и нечестивых, направлять заблудших, поднимать упавших, принижать гордых и возвышать смиренных, любить справедливость и ненавидеть беззаконие. Это заимствование из Frühdeutsche ordo.
– Шестая этическая декларация произносится епископом, когда он передает королю корону. На короля возлагается сакральная миссия, он становится чем-то вроде епископа вне церкви, выполняющего часть епископской службы. Поэтому ему надлежит быть истинным cultor Бога и могущественным защитником (strenuus defensor) церквей Христовых от всех их противников. Эта функция защиты церквей, подтвержденная в шестой раз, взята с минимальными модификациями, не имеющими значения, из ordo семи формул.[350]
Мы видим, что трудно собрать в одном месте столько моральных предписаний[351]. Ordo королевской коронации РГС почти не вводит ничего нового, но резюмирует почти все прежние ordines, особенно в том, что касается нашего предмета. Можно ли видеть в этом отражение тесного согласия, царившего при Отгонах между троном и церковью? Немецкий король, как известно, опирался на национальную церковь, настоящий «краеугольный камень монархии»[352]. Король даровал ей льготы, земли, фискальные и иммунитетные привилегии, оставляя, впрочем, за собой право назначения епископов. Тем самым он сохранял контроль над немецкой церковью, что составляет одну из характерных черт той эпохи. Разве не справедливо, если эта церковь, покорная и верная, в ответ напоминает при коронациях, что король должен быть ей защитником и великодушной опорой? Нам кажется симптоматичным, что именно здесь и в этот момент в литургии появляются формулы, теснейшим образом связывающие короля и его духовенство. Эти формулы доходят до того, что делают монарха участником сакральной службы епископов.
Отметим, что во всех коронационных литургиях более всего, особенно развит именно аспект защиты, покровительства, материальной помощи церквам и великодушия по отношению к ним. Функция защиты вдов и сирот тоже появляется, но на очень дальнем плане и почти всегда в связи с передачей королю меча. К смыслу этой особенности нам придется вернуться.
III. Другие благословения
В течение X века были выработаны и ритуалы благословения императоров. Все они имеют в своей основе формулы, уже встречавшиеся нам, и для нашего предмета ничего существенно нового не дают. Можно даже сказать, что этические элементы появляются здесь с определенным запаздыванием по сравнению с ordines королевских коронаций. Так, западноевропейский ordo императорской коронации, происходящий, вероятно, из региона Майнца и датируемый Р. Эльце приблизительно 960 годом, в качестве главного морального элемента содержит просьбу к Богу помочь императору стать могущественным защитником родины, восстановителем церквей и монастырей и торжествовать над мятежниками и языческими народами[353]. Эту формулу, взятую из ритуала коронации королей западных франков, существующего с конца IX века, мы уже встречали[354]. Немного позже, к концу X века, в другом оттоновском императорском ordo, тоже происходящем из Майнца, добавляется миссия, сходная с миссией королей, но гораздо более конкретизированная: будущий император обещает перед лицом Бога и святого Петра непременно стать покровителем и защитником святой римской церкви[355]. В это время никаких упоминаний об императорской этике с использованием «рыцарских» терминов нет.
Действительно, мы отмечали, что появление этой этики, включающей защиту духовенства, а также «бедных», сирот и вдов, в литургических формулах часто связано с церемонией передачи меча королям и императорам в момент их возведения на престол. А ведь – что удивительно – в обоих старейших ordines императорской коронации, одно из которых датируется концом XI в., а другое – первой половиной X века, эта передача меча отсутствует. Это тем более странно, что в то же время ordines королевской коронации чаще всего ее включают. Ее игнорируют и Флорентийский молитвенник второй половины X в., и ordo императорской коронации епископа Эгильберта Фрейзингского, датируемый 1030 годом, равно как ordines II Верденского служебника, датируемые соответственно 1039 и 1046 годами. То есть мы уже далеко в XI веке и значительно выходим за хронологические рамки, установленные для этой части нашего исследования. Нам потребуется ждать еще почти век, чтобы встретить на церемонии императорской коронации передачу меча с выражением морального идеала. Речь идет об ordo римской курии Южной Франции, который относится к первой половине XII века. Притом это благословление всего-навсего повторяет формулу, принятую для королей более века назад, да еще и отсекает от нее большую часть этики защиты вдовы и сироты[356]. В полном виде эта этика в отношении к императорам появится лишь во второй половине XII века, в Константинопольском ordo.
С чем связано такое молчание о «рыцарской» функции императоров? И почему усекаются даже упоминающие о ней тексты из ритуалов коронации королей? Может быть, считалось, что император как король Германии уже получил при коронации меч власти, обязующий к соответствующей этике, и не должен получать его заново, приобретая власть над империей? Такое объяснение нас не очень удовлетворяет: то же можно сказать и о других формулировках, а ведь они повторяются. Тем более оно не объясняет внезапного появления передачи меча и соответствующей этики во второй половине XII века: все позднейшие ordines уже ее содержат[358]. Таким образом, мы можем только констатировать этот разрыв более чем на два века, причины которого остаются неизвестными.
Романо-Германский служебник содержит и другие формулы благословения, не связанные с коронациями, но тем не менее интересные для нас, поскольку позже, в XII веке, они войдут в ритуалы посвящения в рыцари.
Мы уже встречали, не анализируя его, benedictio vexilli bellia. Датируется это благословение предположительно серединой X века, между 950 и 964 годами; оно довольно широко распространилось в Германской империи во второй половине десятого и в течение всего одиннадцатого века. Речь идет, по всей вероятности, о благословении, произносимом над воинскими знаменами королевской или императорской армии в момент ее выступления на войну с язычниками. То есть его этика направлена против врагов королевства, рассматриваемых как «мятежные народы». У Бога просят, чтобы он был грозным к врагам христианского народа и даровал победу тем, кто вверяется ему[359]. Эту формулу можно будет встретить в ритуале посвящения рыцарей у Вильгельма Дуранда, в самом конце XIII в. В это время, после установлений «мира Божьего» и крестовых походов, после глубокой трансформации рыцарства, эту декларацию было нетрудно приспособить к новым условиям, сделав рыцаря поборником дела Божьего.
РГС содержит также благословение меча, которое, как мы показали в другом месте[360], несомненно, предназначалось скорее для князей, чем для простых milites. Тем не менее, оно очень интересно, потому что возлагает на тех, кто получает меч, те же обязанности, что и на королей – покровительство церквам, защиту вдов, сирот и всех служителей Бога. Две формулы напоминают королевские благословения. Первая, основанная на псалме 44, объявляет: «accingere gladio super femur tuum, potentissime» (препояшь себя по бедру мечом твоим, сильный). Вторая – это лишь конечная часть пожелания, уже встречавшегося нам во многих местах: «пусть не омрачает его гроза войн». Наличие этих модифицированных формул в благословениях, рассчитанных уже не только на королей, но и на князей, а позже воспринятых рыцарями, кажется нам важным свидетельством определенного сдвига[361]. Перед нами переходная стадия от королевской к воинской этике, и переход этот шел через этику князей. Это благословение, распространенное только в Германской империи и в период, когда рыцарство, конечно, еще не было окружено тем почетом, который выпадет на его долю позже, в XII веке будет модифицировано именно затем, чтобы отнести его к рыцарям: к благословению меча, символа власти, добавили формулы, касающиеся более специфического оружия воинов низшего уровня – копья и щита.
Заключение
Мы видели, что в течение всего IX и X вв. молитвы и благословения для королей, императоров, князей по случаю их восхождения на престол становятся все многочисленнее. На основе этого исследования мы можем вывести некоторые главные тенденции.
1. С VIII в. церковь пытается обеспечить защиту слабых, опираясь на Библию и возлагая этот долг на короля. Однако в молитвах за королей и князей в VIII и IX вв. упоминаний об этом еще нет. Король должен заявлять лишь о защите церковного имущества.
2. Коронационные ordines и благословения королей в VIII и IX вв. отражают стремление церкви укрепить мир перед лицом набегов сарацин и норманнов. То есть подчеркивается воинская функция короля: защита родины, оборона жителей королевства от нападений врагов христианства.
3. В ту же эпоху, в VIII–IX вв., церковь настаивает и на другом аспекте должности короля: он должен обеспечивать внутренний мир, для чего почитать правосудие и осуществлять доброе правление, следуя направляющим принципам церкви. Внутренний мир может быть достигнут только на основе справедливости, верности, умеренности, следования заповедям Господним. Тем самым королевская этика смешивается с христианской. То есть литургические формулы перекликаются с другими источниками, имеющими, как мы видели, те же черты.
4. Однако к ним добавляется и новый элемент: внутренняя нестабильность (смены династий, проблемы наследования и т.д.) побуждает церковь просить нового короля дать обещание не затрагивать полученных привилегий, сохранять нечто вроде социального «статус-кво». Прежде всего, речь идет о церковных привилегиях и почестях.
5. В то же время королю напоминают о его долге великодушия по отношению к церквам и монастырям. Он не просто покровитель церквей, он должен и упрочивать, восстанавливать церковь. То есть его сан почти приравнивается к священническому. Он помогает церкви вести людей к спасению. Он выполняет часть сакральной службы епископов. В этом литургия следует сочинениям епископов, «зерцалам государей».
6. В X веке моральные элементы растут в числе и становятся более общепринятыми. Во Франции, в Англии, в наиболее полном виде в Германии в ordines все чаще встречается по-настоящему королевская этика, связанная в основном с вооруженной властью, властью судить, защищать и принуждать, которую символизирует передача меча. Речь идет о защите церквей и их служителей в первую очередь от внешних врагов, но и от внутренних разрушителей, ложных христиан. Король обязуется их карать. Здесь, вероятно, слышен отголосок внутреннего разброда в обществе. Нелишне напомнить, что большая часть этических формул для королевских коронаций происходит из западной Франции, даже если они включены в ordines коронаций германских королей. Их можно было бы попытаться истолковать как подтверждение глубочайшего упадка государственной власти в этих краях, если бы факт их усвоения в Германской империи и в Великобритании не вынуждал нас к большей сдержанности в интерпретации этих фактов.
7. Отмечается полное отсутствие благословляющих формул, связанных с этикой войны или «воюющих». Тем не менее, эти благословения и молитвы порой подразумевают существование воинов. Вероятно, в ту эпоху единственные воины, для которых сочиняют благословения, – это «potentes», короли или князья, а их войско имплицитно сливается с их личностью так, что королевская этика распространяется на вождей и их подчиненных, только исполняющих их волю. «Рыцарства» как такового еще не существует. Есть лишь князья, располагающие вооруженными отрядами. Именно князьям и только им церковь предлагает этику, связанную с руководством, управлением, отправлением власти.
8. В середине X века появляются более полные этические формулы, предвосхищающие рыцарскую этику. Они всегда связаны с благословением меча, возлагаемого на алтарь, и передачей его королям и князьям. Эта передача меча (символа вооруженной власти, которой располагает государь) еще в большей мере, нежели передача короны, кольца, скипетра или bacillus'а, дает церкви повод напомнить, что властители и их вооруженные отряды имеют обязанности по отношению к остальным: их функция состоит в защите внутреннего и внешнего мира, в частности, для церковников и их имущества – до сих пор здесь нередко упоминались только они. Теперь добавляется еще и защита вдов и сирот. А эта последняя формула, основанная на библейских заповедях, использует выражения из канонов соборов VII, VIII и IX веков, придавая им торжественную огласку. Отметим, что она немного удаляется от этих канонов, исключив защиту «бедных» и пришельцев. Она добавляет к ним также преследование и истребление ересей, делая светскую власть «мирской рукой» церкви.
9. В немецких служебниках второй половины X века отмечаются молитвы о знаменах и оружии, предназначенные, вероятно, для благословения королевских или княжеских армий, идущих сражаться с врагами королевства или христианства. В них мало этических элементов, но некоторые из них будут вновь использованы в XII и XIII вв. для ритуалов посвящения в рыцари.
10. Романо-Германский служебник второй половины X века дает нам единственный известный пример формулы благословения меча, не включенной в ordo королевской коронации. Его этика, полностью совпадающая с той, которую церковь тогда предлагала королям, выражена почти в тех же словах и включает части фраз или формулы, уже использовавшиеся прежде в благословениях королевских коронаций. Мы полагаем, что это набор молитв для благословения меча государя, отправляющегося в поход или вступающего в должность. Будь это не так, перед нами был бы уникальный и чрезвычайно ранний экземпляр ordo посвящения в рыцари. Это было бы единственным свидетельством нового интереса, проявленного церковью к сословию воинов как таковому, интереса, будто бы побудившего ее ввести в формулы благословения меча нового «солдата» те же этические элементы, которые доселе предлагались королям и principes, за исключением только императоров. Мы не считаем возможным подобное толкование, особенно для столь раннего периода, для Германской империи и на основе единственного документа, смысл которого в этом случае резко отличался бы от всех, обнаруженных нами прежде.
Кроме того, мы знаем, что здесь в то время престиж milites не поднялся до такой степени, как у людей, носящих это название во Франции второй половины X века
Глава шестая
Повышение оценки Ordo Pugnatorum в Х веке
Таким образом, церковь через посредство епископов не переставала напоминать князьям и королям, во время церемонии возведения на трон, о возложенных на них обязанностях. Эти предписания, как мы видели, во второй половине X века распространяются во всех регионах и одновременно делаются более объемными и более точными. Они касаются всех аспектов королевской власти. Элементы того, что можно назвать королевской идеологией, отражены, прежде всего, в ритуалах передачи королям предметов, символизирующих разные аспекты их власти: они встречаются не только в торжественном обещании и при помазании, но и при передаче кольца, короны, скипетра, пальмовой ветви, baculus’a и меча. А мы отметили, что во второй половине X века эта королевская этика, входя составной частью и в другие моменты церемонии, все-таки имеет тенденцию концентрироваться именно на передаче меча. Ведь во многих формулах благословения меча соединяются почти все аспекты этой идеологии: оборона родины и церкви от внешних и внутренних врагов, защита духовенства, вдов и сирот.
Это объединение не могло не повлечь за собой более высокую оценку «военного» аспекта королевской власти при сохранении важности морального. Признавая необходимость войны, церковь предписывает для нее некую мораль: меч короля должен служить защите доброго дела. Возложение на алтарь придает ему сакральный характер. То есть использовать его следует во имя правого дела, а не ради личной славы того, кто его носит.
Тогда короли и епископы оказываются двумя опорами общества, состоящего из двух сословий – клириков и мирян. Кстати, некоторые благословения об этом говорят прямо: короли выполняют в христианском обществе высочайшую функцию, несут некую сакральную службу, которая в мирском (внешнем) сословии соответствует службе епископов в церковном сословии[362]. В это время интересы епископов и королей едины, между ними возникает – порой стихийно – союз.
I. Социальная идеология. Общие положения
Вторая половина X века – время подъема монастырей, и, прежде всего, монастыря Клюни. Престиж монахов, издавна называвших себя солдатами Христа (milites Christi), растет. Притом они – во всяком случае, клюнийские монахи – ускользают из-под власти королей и епископов, подчиняясь теперь лишь папе и аббату своего ордена. Борьба монашеских орденов против зависимости от светских властей и епископов напрямую нас не касается. Достаточно напомнить, что, по крайней мере, во Франции, эта борьба в течение X века расширилась, дойдя до настоящего противостояния. Против королей и епископов, старавшихся удержать власть, теперь выступало целое воинство, воинство монахов во главе с папами. Под такой защитой milites Christi сумели избавиться от опеки находящихся в упадке светских властей – королевской и епископской.[363]
Поскольку в то же время процесс феодализации также выводил графов, потом – менее значительных сеньоров, а после и шателенов из-под власти короля, то с тех пор и почти на целое столетие возникло нечто вроде «объективного союза» папства и феодалов – папы пытались поставить феодальный режим на службу сначала христианскому идеалу, а потом апостолическому престолу.[364]
Конфликт между Клюни, поддержанным папой, и белым духовенством, которое король Франции не поддержал, оказался выгодным для монахов. Несмотря на протесты епископов, монастыри объединялись в ордена, подведомственные только святому престолу, а монахи были уже неподсудны епископам и непосредственно подчинялись главе своего ордена и папе. Это стало поражением для королевской власти и епископата: основа каролингского здания, то есть союз королей и епископов, пошатнулась.[365]
Таким образом, говоря словами Ж. Дюби, с конца X века возникла «идеологическая сделка князей и аббатов»[366]. Монахи стали славить основателей княжеских родов, отчасти наделяя их тем самым сакральностью, положенной до сих пор только королю. В то же время монахи, близкие к миру, из которого они вышли, но которого сторонились, принялись воспитывать мирян, утверждая, что путь к спасению состоит в презрении к миру и отказе от «фальшивых мирских ценностей». Отказе для всех, а не только для клириков или монахов[367]. С тех пор различие между clerici и laici,совсем недавно столь резкое, немного стерлось.
Строгость прежней двухсословной схемы, еще зачастую упоминаемой, размывалось. Упор теперь делался более на различие функций, чем на абсолютную раздельность состояний. Это отмечается к 936 г. у Ратерия Веронского.
Ратерий Веронский (или Льежский)
Самая очевидная забота этого епископа – обратить людей в их реальном положении к их христианским обязанностям. Действительно, человека характеризует его положение[368]. Все – дети Божьи, но не все выполняют одну и ту же функцию. Одни – clerici, другие – monachi, третьи, наконец, – milites regni. Ратерий дает нам некий набросок итальянского общества того времени, увиденного глазами епископа, родившегося на Севере, через призму его озабоченности набегами норманнов, сарацин и даже венгров. Он видит, как возводится все больше крепостей, которые помимо своей оборонной функции послужат базой (или предлогом) для создания той новой системы военного господства местных властителей, которую в другом месте называли «шателенией» (chatellenie). Вот почему он напоминает об устройстве общества: на вершине – король. Потом клирики (включая монахов), потом миряне, среди которых тоже устанавливается иерархия, где milites имеют высший ранг по отношению к Plebs'y: ремесленникам, купцам, наемным рабочим и т. д.[370]
В другом месте Ратерий делит общество на три более обширных ячейки, где опять-таки есть место и для milites. Первая ячейка занята клириками и монахами – теперь уже последние выделяются отдельно, что свидетельствует об их новом значении в обществе. Вторая включает laboratores, и это, как показывает автор дальше, не только крестьяне, как в классификации Альфреда Великого или Аймона Осерского, а позже, к концу того же X в., – у Эльфрика в Англии или у Аббона Флерийского во Франции. В Северной Италии, которую знает Ратерий, есть и горожане, входящие в состав плебса. Ратерию известно и то, что люди этой категории различаются по состоянию, поэтому они делятся на liberi и servi.
От laboratores отличаются milites regni, подчиненные королю, в которых можно узнать конных воинов, вассалов, знать – тех, кому доверена защита страны и от которых зависит безопасность и общее процветание как общества, так и церкви[371], тех, кто охраняет замки и кого Ратерий Веронский знает по контактам с феодальным миром[372]
Другие milites, не подчиненные королю и знакомые Ратерию еще лучше, поскольку он сам пользуется их услугами, занимают промежуточное место между людьми скромных, даже презренных профессий и теми, кто, как мелкий сельский судья, принадлежит к низшему слою правящих. Это видно по напоминанию Ратерия знати о ее простонародном происхождении с целью призвать ее к скромности: отцом dux'а может быть tribunus или scodalscio, предок которого – miles, сын прорицателя, художника, птицелова или рыбника[373]. То есть milites находятся на границе того слоя, который он сам называет nobiles, причем не совсем понятно, по какую сторону этой границы их помещать.[374]
Функция, которой он их наделяет, и присущая им идеология тоже не уточняют этого. Это идеология службы, во многих пунктах еще сравнимая с той, какую мы отметили в предыдущем веке. Так, начинает Ратерий с утверждения: miles, согласно заповедям Иоанна Крестителя, должен воздерживаться от вымогательств и довольствоваться жалованием. Далее он развивает эту мысль: miles не должен совершать святотатств. Что это значит? Не нарушать библейских заповедей: не грабить, не обижать вдову и сироту[375]. Здесь в негативной форме выражена часть королевской этики; как отмечает Ж. Батани, «miles не должен наносить ущерб вдове и сироте, но не сказано, что он должен их защищать»[376]. Ему не предлагается никакой позитивной этики: ни защиты христианства, ни защиты слабых. Его функция – служить: князю, королю, епископу. Всё, чего от него ждут, – чтобы он подчинялся и чтобы не извлекал выгоды из носимого им оружия, даже если, превратно поняв слова Писания о наживании друзей неправедно нажитыми богатствами, miles вообразит, что часть награбленной добычи мог бы раздать как милостыню. Такое пожертвование не будет принято Богом.
Впрочем, эти предписания для miles'а имеют чисто профессиональный характер. Ратерий предостерегает miles'а от соблазна, характерного для воинского ремесла, – вымогательств путем насилия над слабыми. Точно так же купца он призывает не поддаваться алчности, ремесленника – посвящать свою работу Богу в виде подношений: они как плод труда, а не грабежей могут быть угодны Богу, и т. д. Попутно отметим, что власть имущие в этой группе не фигурируют. Конечно, начинает Ратерий свою книгу с milites, но следующих три главы посвящены очень скромным «профессиям»: ремесленника, медика, купца…
Что касается короля, то Ратерий и ему как идеал предписывает повиновение – повиновение епископу, которому король должен позволять руководить собой. Ему надлежит также быть щедрым по отношению ко всем.[377]
Таким образом, для Ратерия Веронского, отмечающего в Италии наличие городских структур, исчезнувших в северных регионах, откуда он родом, – каждому уровню, каждой функции соответствует собственная этика. Самой главной остается функция епископов, состоящая в руководстве королями. Что до milites, то их дело – служить, принадлежа к самому низкому уровню из тех, кто располагает какой-то вооруженной властью. Это исполнители воли светских властей. Но при исполнении этой воли некоторым из них удалось подняться на новый социальный уровень, и их удачливые потомки оказались среди nobiles. Однако никакой особой этики, тем не менее, им не предлагается, кроме честной службы без грабежа и вымогательств. Это дисциплина солдата всех времен.
Одон Клюнийский: повышение идеологической роли князей и ее границы
В отношении же местных князей, напротив, в плане идеологии можно отметить некоторые следы социального подъема. Ведь X век был настоящим веком князей, особенно во Франции. Это отмечается почти везде[378]: принцам, герцогам, графам или маркизам удается избавиться от королевской опеки, которая как во Франции, так и в Германии ослабла. В Германии с 900 г. внутренние смуты и вторжения венгров и норманнов сопутствуют упадку центральной власти и ведут к образованию национальных герцогств, которые сохранятся даже после того, как Оттон I станет императором. Во Франции графы выходят из-под королевской власти, основывают собственные «династии», становятся соперниками короля, присваивая его политические прерогативы и атрибуты. Это движение, начавшееся в IX в., в течение X в. ширится, чтобы достичь полного расцвета к концу этого века или началу следующего. Так, около 950 г. в столь близкой к королевским доменам области, как графство Шартр-Блуа, граф Тибо, прозванный «Плутом», становится грозным местным князем[379]. Первые Капетинги, как известно, не могут распространить свою власть за пределы собственного домена, и сфера их влияния сужается[380]. Как во Франции, так и в Италии формируются территориальные княжества[381]. Одна Англия, где Альфред Великий, а потом в 937 г. Ательстан разбили датчан, сохраняет сильную центральную власть до конца правления Эдгара, и датчанам удается утвердиться здесь лишь при Этельреде, в начале XI века.
Этот почти всеобщий подъем значения князей, разумеется, влечет за собой соответственное изменение идеологии. Ж. Дюби, например, отметил, что королевские добродетели – справедливость, щедрость и сохранение мира – постоянно восхвалявшиеся писателями каролингской эпохи, в XI в. славятся уже как достоинства графов или герцогов[382]. Да и мы выше отмечали, что в X веке король словно бы перестает интересоваться раиреr’ами. Эта тенденция, явственная в начале XI века, зародилась уже в середине предыдущего.[383]
Так, именно графа, мирянина, ставит в пример своим монахам, равно как и мирянам аббат Одон Клюнийский, когда к 942 г. пишет историю графа Геральда Орийякского. Вот человек, которого рождение и физическая сила предназначали для супружеской жизни, для богатства, для воинских подвигов; но мудрые наставники с юных лет научили его любить грамоту, что вызвало в нем влечение к Богу, то есть побудило отказаться от форм мирской жизни: не позволив себя развратить злым нравам, свойственным столь великому множеству прочих сеньоров, он, Геральд, не пожелал стать грабителем, поставив свой меч на службу справедливости Христовой, то есть в защиту бедных, безоружных и особенно церквей от угрожающих им беспокойных рыцарей, а, в конце концов, и вовсе отказался от жизни воина, роздал деньги бедным и нищим и отрекся от услад брака. То есть, как часто говорилось, это нечто вроде монашеского идеала, который аббат Одон в такой форме предлагает мирянам[384]. Геральд, как идеальный образец «доброго христианина» того времени, конечно же, изображен взыскующим апостолической жизни, стремящимся в монастырь. Однако, и это новый момент, аббат Клюни не боится показать его исполненным колебаний и сомнений в отношении ухода из мира: ведь достойных монахов так мало. Он решил, что лучше быть добрым мирянином, чем дурным монахом[385]. То есть он остается в своем сословии, в миру. Но он очищается от всяческой скверны: подобно монахам, он ведет жизнь целомудренную и воздержную; как и они, не прибегает к насилию, торжествуя над своими врагами без пролития крови, запрещая солдатам грабеж; как и они, живет в относительной бедности, раздавая свои богатства pauperes и неимущим[386]. То есть положение Геральда представляется двойственным, или, скорее, амбивалентным, потому что он может служить образцом и для монахов, и для мирян. Для монахов, видящих в нем, «простом мирянине», воплощение добродетелей, примеры которых должны бы подавать они. И для тех самых мирян, для которых его жизнь – доказательство, что святую жизнь можно вести и в миру.
Поэтому и его – хоть он и не монах – тоже можно назвать miles Christi,истинным витязем небесного воинства[388]. До сих пор два этих выражения, как известно, обозначали монаха, сражающегося молитвой с силами зла. Одон использует их для характеристики мирянина, ведущего праведный бой. Тем самым он оправдывает существование militia. Но при определенных условиях: она должна не искать суетной славы, а сражаться за дело Божье, защищать, как Геральд, обездоленных, безоружный народ, которому угрожают «волки», безумцы, те, кто грабит, применяет насилие, льет невинную кровь. Таким образом, по Одону Клюнийскому, есть ordo pugnatorum. Выражение не совсем новое, но на этот раз оно относится уже не к королю и не к участникам какой-то случайной схватки, а к совокупности воинов, к тем, кто, как Геральд и его milites, представляют власть и носят оружие, чтобы защищать безопасность. Подобное ordo допустимо, говорит Одон.[389]
То есть обеспечить себе спасение можно и в миру, и даже нося оружие. Для этого нужно сражаться за справедливость. Здесь сделана ссылка на апостола Павла, которую мы не раз встретим на последующих страницах. Чтобы оправдать применение оружия, аббат Клюни цитирует знаменитую фразу апостола Павла, немного изменив ее. Вульгата призывала христиан не бояться principes: тем, кто делает добро, не страшен ни potestas, ни его minister. «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга (minister), отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13: 4).
Одон не использует ни слова potestas, ни minister – возможно, потому, что в то время во многих литургических текстах так называли королей. Он сохраняет vindex и (может быть, по созвучию) заменяет minister на judex. A ведь judices, как мы видели, – это как раз те, кто на региональном уровне осуществляет судебную власть. Во главе ordo pugnatorum стоят proceres, графы и сеньоры; позже мы увидим, что дело дойдет и до milites. Но еще не здесь. Как бы то ни было, оценка функции мирян тем самым повышается: мирянину, входящему в ordo pugnatorum, дозволено носить меч для защиты безоружного населения[390]. Пусть тот, кто желает получить оружие, вдохновляется его примером и ищет не собственной выгоды, но общего блага[391]. Граф представлен здесь образцом добродетели, защитником бедных, вдов, сирот, поборником справедливости и закона. То есть для ordo pugnatorum предписана здесь королевская мораль, как отмечает Ж. Дюби: «На pugnatores возложены обязанности и запреты, которые в той их части, которая предполагает использование меча, должны выполняться и соблюдаться королями».[392]
Ordo pugnatorum, отметим это, а не militia или ordo militaris. Конечно, самого графа называют miles christi, как мы только что видели, но это затем, чтобы сблизить святую жизнь Геральда с жизнью монахов, которых обычно называют такими словами, а вовсе не имея в виду «рыцарскую» функцию militia как целого. Новое в сочинении Одона Клюнийского – это попытка убедить мирян и, прежде всего, аристократию (в защите со стороны которой нуждается теперь церковь в виду все большей слабости королей) в том, что не обязательно покидать мир, чтобы обрести спасение. А именно это до сих пор проповедовали монахи, делая акцент на том, что святая, «апостолическая» жизнь – самый надежный, если не единственный путь заслужить рай. Одон показывает на примере Геральда, что аристократия может вести святую жизнь даже в миру, даже нося оружие. Однако еще нельзя говорить об освящении ни воинской профессии как таковой, ни собственно ordo militum, как прекрасно отметил Э. Деларюэль.[393]
Впрочем, это выражение в труде Одона Клюнийского вообще не появляется. Пока ни о священной войне, ни о рыцарской этике как таковой речи не идет. Одон только подчеркивает, и это факт большого идеологического значения, что принадлежность к мирскому сословию и даже ношение военного меча отнюдь не исключают святой жизни. Но не будем обманываться: идеал, предлагаемый Одоном, остается во многом монашеским, и если Геральд представлен образцом, то в первую очередь за свои добродетели монаха без рясы, а не за рыцарские достоинства! Он вел образцовую жизнь, нося меч… но ведь Одон подчеркивает, что граф не пользовался мечом, поскольку на его стороне сражался Бог, избавляя его от необходимости проливать кровь[394]. Он оставался чистым, живя в миру… но он соблюдал целибат, как монах и лучше, чем клирик. Он был графом и сеньором, но предпочитал смирение, великодушие, аскетизм, самозабвение, никогда не стремился к личной славе. Перед нами почти негативное изображение жизни знатного воина. Жизнь, которую хвалит Одон, – это не жизнь графа или воина, а жизнь монаха в миру. Впрочем, он усиленно подчеркивает, что эти добродетели вызвали у Геральда сильное желание уйти в монастырь и что в миру он остался очень неохотно.[395]
Таким образом, оценка ordo pugnatorum, совокупности тех, кто носит меч и чья функция – обеспечивать справедливость и мир, заметно повышается, но гораздо меньше, чем иногда считали[396]. Князья, принадлежащие к нему и даже, может быть, составляющие его, могут вести благочестивую жизнь, не надевая рясы, но придерживаясь монашеских добродетелей. Настоящей militia остаются монахи и те, кто, как они, живет в воздержании и презрении к миру[397]. По сути именно такой идеал предложил князьям аббат Одон. И тот, кого описал нам Одон, по сути подменяет короля.
Геральд описан как гарант порядка, мира: он покровительствовал слабым, помогал обездоленным, питал сирот, защищал вдов, утешал скорбящих. Какой человек более него достоин хвалы[398]? Он выполнял все, что издавна предлагали королям и что теперь требуют от князей. Потому что, по крайней мере, во Франции, на смену королевскому порядку пришел княжеский и даже иногда – порядок шателенов и их вооруженных отрядов milites. Именно с последними аббат Клюни и хочет бороться, поставив власть князей заслоном их своеволию. Против них же, как мы лучше увидим в следующей главе, церковь пыталась бороться с помощью установлений «мира», идея чего в конце X века понемногу вызревает в умах клириков, встревоженных нестабильным внутренним положением в королевстве Франции и на его окраинах.
Ordo pugnatorum против произвола milites – такое, по сути, решение предлагал Одон Клюнийский в середине X века, отмеченного упадком королевской власти и подъемом значения князей, которых вот-вот «обойдут» их собственные воины.
II. «Milites» в X веке
В X веке слово miles еще не имеет строго определенной социальной окраски. Это показано во многих серьезных работах. Более того, похоже, что социальная коннотация этого слова немного различается по регионам или, во всяком случае, не везде принята одновременно. Каковы же возможные его значения? В начале века, как мы видели, оно означает почти исключительно солдата с явно выраженным оттенком подчиненности. К концу века, например, у Рихера из Сен-Реми, хорошо изученного Й.М. ван Винтер, возникает три главных значения[399]: военное, относящееся к солдатам, без абсолютного деления на кавалеристов и пехотинцев; вассальное, связанное со «служебным» смыслом глагола militare; и, наконец, значение подначальности, в каком это слово применяется к слугам, пользующимся доверием сеньора и выполняющим задачи особые, но не обязательно требующие оружия. Что важно, как у Рихера, так и других писателей X века, – то, что milites воспринимались как часть некоего ordo.Конечно, само это слово неоднозначно, но все более частое его использование в связи с milites говорит и о росте значения князей и их воинов в глазах церковных писателей. Ведь времена неспокойны. Королевская власть ослабла, вторжения, правда, прекратились, но вчерашние защитники порой превращаются в притеснителей и разбойников. Только князья, при желании выступить на стороне добра, могут обеспечить populus'y подобие защиты – князья или даже, в некоторых областях, как Аквитания или Маконне, шателены. Конечно, в том случае, если они не пользуются ослаблением власти, чтобы безнаказанно притеснять.
В некоторых местах власть держится лишь на силе оружия. Повсюду на западе континента небольшие отряды milites, получившие оружие от командующих ими шателенов, стоят гарнизонами в замках, охраняют стратегически важные пункты, сопровождают важных лиц, защищают или нападают, охраняют или похищают ради выкупа. В результате упадка сельского хозяйства после периода тревог и смут жители хуторов и деревень попали в зависимость от местных властителей, охраняющих и эксплуатирующих их при помощи своих отрядов milites.
Отныне военная служба рассматривается лишь как часть феодально-вассальных отношений[401]. В обществе, где каждый кому-то в той или иной форме служит, некоторые начинают считать службу с оружием в руках, militia, очень почетной формой службы. Исполнять ее могут не все. Понятно, что социальный статус milites в глазах наблюдателей в обществе того времени мог повыситься. Так, отмечается, что слово miles в хартиях начинает принимать смысл, уже не полностью совпадающий со словом «солдат».
Такое отмечено около 954 г. в регионе Шартра. Это очень раннее явление, лет на пятнадцать раньше подобного же в Маконне, в свою очередь намного опережающего большую часть других регионов. Но эти упоминания, еще разрозненные, все же не позволяют поместить milites на определенное место в иерархии общества. Технический смысл еще явно преобладает над социальным. Во всяком случае, если большинство milites были, по-видимому, простыми воинами-профессионалами из окружения сеньора, то все-таки к концу X века этот термин иногда применяется и к лицам первого ранга[402]. До этого времени это слово означало простых исполнителей воли аристократической власти, вероятно, вооруженных слуг, о которых мы уже упоминали.
Напротив, в Маконне с 971 г. miles – это представитель особой категории общества, свободных людей из высшего класса, «не знающих принуждения, но лишь вассальные обязательства»[403]. Короче, слово miles накладывается на слово nobilis и скоро (в Маконне) заменит его. Похоже, для этого региона характерна ранняя социальная эволюция как результат ослабления графской власти и подъема шателенов и их приближенных – milites.
В Провансе приблизительно до 900 г. сохранялись старые общественные институты Юга, из чего следует, что на лексическом уровне термины, использовавшиеся здесь до конца X века, имеют иной смысл, чем в северных регионах. Поэтому изучение лексикона сопряжено с серьезными затруднениями[404]. Однако заметно противопоставление clerus – populus, где последний включает в основном графов и других городских магнатов. В X веке в Провансе мы видим становление баналитетной сеньории, а во второй половине века – приватизацию замков: домены милитаризуются. Не для защиты от сарацин, истребленных с 972 г., но ради обеспечения местного порядка, поскольку от «мира по-франкски» осталось одно воспоминание. Новые, захваченные права ассоциируются теперь с замком, резиденцией «властителя». Он становится также средством расширения общественных прав всех свободных людей в домене или его окрестностях. Ослабление центральной власти опять же дало возможность установить баналитетную сеньорию, неизбежным следствием которой в том, что касается нашего предмета, стал подъем социального значения milites, водворяющих на местах угодный шателену порядок. Действительно, бан становится границей, по обе стороны которой происходит социальная кристаллизация: с одной стороны – безоружных, крестьян, с другой – тех, кто, благодаря использованию оружия представляет (пусть даже в малой мере) власть и из кого в ходе позднейшей эволюции, которую мы опишем далее, сформируется militia, новая знать.
К эпохе, которая интересует нас сейчас, это пока не относится. Например, в Понтье слова miles и militia еще означают и будут означать до конца XI в. наемников и домашнюю челядь[405]. В целом то же можно сказать и в отношении Пикардии, где приблизительно до 1100 г. milites – это наемные солдаты, «отодвинутые в конец списка свидетелей».[406]
Не похоже, чтобы положение их было более почетным и в Лангедоке, где термин miles в социально-юридическом смысле появляется ок. 972 г. в акте, которым граф Тулузский Раймонд III дарит монастырю Гайяк территорию, носящую это название, с его milites и другими жителями[407]. То есть milites перечисляются в одном ряду с крестьянами, пусть даже уже требуется упоминать их отдельно. Их социальный подъем начнется только в XI в., несмотря на отсутствие в этом регионе феодализма. Опять-таки, по всей вероятности, по социальному происхождению miles, как и caballarius – его синоним с более узким смыслом – относится к челяди сеньоров.[408]
Та же ситуация и в Каталонии, где до конца X в. слова miles и caballarius означают простых верховых бойцов, неясного происхождения, иногда – всадников гарнизона или maisnie (дружину (старофр.)) замка[409]. Персон высшего ранга для отличия от остальных называют здесь equites, a не milites.[410]
Итак, как мы видим, региональные исследования, проведенные в течение последних лет, доказывают невысокое происхождение milites в самой Франции, чему не противоречат и данные о германских странах. К этому для большинства регионов, с местными вариациями хронологии, добавляется ситуация, описанная, например, для Лотарингии, где М. Парисе отмечает редкость слова miles в хартиях до тысячного года, а также сравнительно постоянный смысл этого термина в повествовательных источниках: чаще всего оно означает «отряд людей при магнате, отряд бойцов»[411]. Обычно это воины-слуги, которых в других местах называют gregarii, но некоторые могут быть и знатными. Таким образом, социальный уровень milites еще неразличим, хотя в целом это слово связано с министериалами или представителями невысоких социальных слоев. Стадия, на которой принадлежность к рыцарству ценится в обществе выше всего, пока не достигнута[412]. Еще в большей мере это позднее внедрение «ценностей» рыцарства характерно для империи, как уже неоднократно подчеркивалось.[413]
Исследование П. Тубера, посвященное Лацию, тоже подтверждает этот факт. Так, выражение militia romanorum в X в. означает, возможно, populus в целом, и придется ждать середины XI в., чтобы между маленькой группой milites и equites (всадников), с одной стороны, и массой populus castri (населения лагеря) и pedites (пехотинцев) – с другой возникла пропасть.[414]
Из этого беглого обзора следует, что слово miles до конца X в., скорее всего, относят к достаточно невысокому социальному слою, и смысл этого слова не очень похвальный. Оно указывает в основном на профессию индивида и мало соотносится с какой-то конкретной социальной средой. Надо дождаться конца X века, чтобы под актами стали множиться подписи milites. В Маконне, как отмечает Ж. Дюби, между 970 и 1000 гг. milites упоминаются почти в 20% актов[415]. Некоторые из этих актов – дарственные, позволяющие нам догадываться о социальном положении этих milites. Многие владеют аллодами и поэтому легко могут их отчуждать, не отдавая никому в этом отчета. Так, в сборнике хартий аббатства Сен-Пер за 954 г. записано, что некий Жирар, miles, и трое его братьев, ни о занятии, ни о положении которых не сообщается, передали в дар аббатству аллод, полученный ими в наследство от родственников[416]. В том же году, на этот раз в Клюни, miles по имени Эброн также дарит один из своих аллодов аббатству[417]. Акт о восстановлении монастыря Сен-Мишель в Тоннере за 980 год скреплен подписями священников, аббатов, дьяконов, иподьяконов и пресвитеров, а также мирян: графа и его miles'a, что, видимо, указывает на определенную степень уважения[418]. Через четыре года, на этот раз в Шартре, miles по имени Тедвен передает аббатству землю посредством акта, подписанного его сеньором, графом, архиепископом и другим miles'ом. Эти дарственные и подписи под ними – в новых работах приведены и другие их примеры – говорят о социальном уровне milites, по крайней мере, во Франции[420]. Можно отметить определенный подъем этого уровня в течение второй половины X века. К тому же известно, что в это время подписи простых milites в грамотах капетингских королей свидетельствуют одновременно о снижении благосклонности короля к князьям и о социальном возвышении milites из королевского окружения[421]. Но мы снова дошли до самого конца изучаемого периода, и, очень похоже, что подъем социального положения milites почти повсюду еще остается очень скромным, даже если после 865 г. можно найти упоминание об одном графе Анжуйском, который назван словом miles.
Заключение
В IX и X веках церковные источники чаще всего избегают слова miles для обозначения воина с почетным общественным положением, приберегая это определение для службы, смиренный характер которой и составляет ее величие – службы Богу, исполняемой монахами. Для них производные от глагола militare принимают похвальную окраску. В глазах церковных писателей служба сеньору с оружием в руках опасна для души и ее спасения, в то время как служба Господу мечом слова Божия – напротив, дело в высшей степени почтенное. То есть miles в эту эпоху и еще долгое время после – прежде всего слуга, и словом militia называют скорее службу, нежели армию, а глагол militare означает, прежде всего, «выполнять функцию, нести нагрузку, занимать должность», словом, «militer»[423] (активно работать в пользу чего-либо (фр)). Таким образом, по всем этим причинам составители текстов часто воздерживались от употребления слова miles как слишком уничижительного для королей и князей, имеющего слишком явный оттенок «службы», предпочитая называть им единственных служителей, считавшихся в то время достойными восхищения, – монахов. Именно так, напомним, излагал в 458 г ситуацию папа Лев Великий, признавая, конечно, гражданскую службу приемлемой и брак – почтенным, но утверждая, что на земле есть много лучшая служба – служба Богу. А значит, отказ от своих обетов – моральный проступок, ибо при этом человек спускается вниз по иерархии ценностей[424]. Так что, желая упомянуть воина с высоким общественным положением, обычно слова miles избегают. При этом предпочитают слова pugnator, vir bellicosus, agonista и особенно bellator. Действительно, все эти термины гораздо реже использовали для обозначения отрядов воинов-профессионалов, чем для их начальников, для тех, кто ими командовал и вел их в бой. Такая картина сохраняется до конца IX в и даже, не столь однозначно, до начала X в, когда начался подъем значения и функции miles'a.[425]
