Битва за Клык

— Ничего важного для текущей кампании. Свет авторов был изъят из вселенной. Думаю, Ангроном. Один из многочисленных примеров его терпимости.

Афаэль пожал плечами. — Он такой же варвар, как и Псы, но сосредоточься на важном.

— Я сосредоточен, уверяю тебя.

— Ты верно поступишь, заверив меня. Ты стал отдаленным.

— Если и так, то только в твоем воображении.

Афаэль невесело улыбнулся. — И ты должен знать все об этом.

Пиррид покачал головой. Когда кожа задела разъемы интерфейса горжета его доспеха, Темех увидел сморщивание, незначительную рефлексивность. Был ли это ранний признак, предательский симптом?

О, нет. И ты тоже.

— В любом случае планы штурма отработаны, — сказал Афаэль. — Ты должен присоединиться к командной группе, или твое отсутствие вызовет еще больше замечаний среди конклава.

Тем не менее, Темех позволил своему разуму ненадолго покинуть тело и выйти в имматериум. Со своего выгодного положения он увидел флот вокруг них, летящий через варп. Ощетинившиеся оружием ударные крейсера, готовые к грядущей орбитальной войне. Позади них, огромные транспортные корабли, переполненные тысячами тысяч смертных, носивших на нагрудниках эмблему глаза.

А в трюмах огромных линкоров находились десантники-рубрикаторы, создания Аримана. Они безмолвно ждали, оживленные ничем иным как волей тех, кто вел их. Убивая Псов, они не будут чувствовать ненависти к ним, тем, кто привел их к нынешнему состоянию вечного, безмолвного ужаса. Для них годы со времен Предательства были ничем. Даже для Темеха и других, сохранивших свои души, прошли всего лишь десятилетия с момента разграбления Просперо, что бы еще ни случилось во вселенной смертных. Для детей Магнуса раны по-прежнему были свежими и кровоточащими.

Он расслабился, и его душа вернулась в свои физические рамки.

— Флот в хорошем состоянии, — сказал он. — Поздравляю.

— Мне не нужно твое одобрение. Ты нужен мне на мостике.

Темех склонил голову.

— Тогда я приду. И мы вместе уточним орудия нашей мести.

Афаэль нахмурился утомленному тону Темеха.

— Ты не хочешь увидеть их сожженными, брат? Ты не наслаждаешься болью, которую мы причиним им?

Темех едва не ответил словами, которые прочитал несколькими минутами ранее.

В мести существует симметрия боли. Если человек не может отбросить чувства к тем, кого он хочет уничтожить, то даже побеждая, он уничтожает лишь часть самого себя.

— Причинение им боли не вернет Тизки, — сказал он, рассеяно глядя на цихлид, которые метались среди растений аквариума. — Но если мы настолько пали, что единственная оставшаяся у нас радость заключается в их уничтожении, тогда это должно быть сделано.

Его фиолетовые глаза сверкнули, глядя на товарища.

— Значит, они сгорят, брат, — сказал он безрадостно. — Он сгорят так, что даже не успеют понять.

Только самому себе, безмолвно и в глубине своего психически защищенного разума, он закончил предложение.

И мы тоже.

Фрейя Морекборн держала Кровавого Когтя за глотку, и не отпускала.

— Чтоб тебя! — выругалась она, прежде чем опустить костяшки пальцев на его широкое, глупое лицо, ломая зубы и разрывая кожу. Небесный Воин смотрел на нее затуманенным взором, опустив руки. — Прояви. Немного. Уважения.

— Дочка!

Фрейя услышала далекий голос, прервавший ее сон. Где-то глубоко в ее подсознании зашевелилось раздражение. Она получала от него удовольствие.

— Дочка!

В этот раз ее плечо сжали. Неохотно встряхнули. Последним образом из сна был избитый космодесантник, опустившийся на пол, побитый в бою, покорный и униженный, чего никогда бы не случилось наяву.

Она открыла глаза и увидела своего отца, наклонившегося к ней. В ее спальне по-прежнему было темно, светилась только колеблющаяся сальная свеча, установленная высоко в скальной стене.

— В чем дело? — пробормотала она, сбрасывая его шероховатые руки. Она могла различить знакомую линию его плеч, почувствовать его мозолистую кожу на своей.

— Вставай, — сказал он, отвернувшись в поисках большего освещения.

Фрейя поднялась с разбросанных на койке шкур. Ее песочные волосы превратились в непослушные заросли, обрамляющие лицо. В крошечной комнате стоял ледяной холод, но она не обращала на него внимание. На Фенрисе повсюду был ледяной холод.

— Что происходит?

Морек Карекборн нашел работающую светосферу и подкинул ее, придав вращение, в воздух. Тусклый серый свет залил беспорядок в комнате. Его грубоватое честное лицо полностью осветилось, и тревожные линии вокруг глаз выглядели более глубокими, чем обычно.

— Изменение плана, — сказал старый воин, проведя уставшей рукой по короткостриженной голове. — Одиннадцатая вызвана за пределы планеты. Мы возвращаемся на дежурство.

— Скитья, — выругалась Фрейя, протерев глаза и пытаясь прогнать тяжелое бремя сна. — Снова?

— Не спрашивай. Просто одевай униформу.

Фрейя с беспокойством посмотрела на отца. Морек был ривенмастером, командиром пяти сотен кэрлов Эттгарда. Его обязанности изматывали его, а он изматывал себя еще больше. На его лице были тени от длительной усталости.

Они убивают его, — подумала она. — И даже не знают об этом.

— Мы только сменились, — запротестовала она, свесив ноги с жесткой койки, и пошатываясь, пошла за серым мундиром, брошенным на пол. — Есть другие подразделения, которые могут это сделать.

Морек прислонился к стене.

— Уже нет. Остается только Двенадцатая. Привыкай — это продлится не одну неделю.

Фрейя все еще плохо соображала из-за сна, когда натягивала тунику через голову и пыталась выдернуть из волос самые запутанные клубки. Недели изнурительных оборонительных тренировок под присмотром Небесных Воинов, и приказы от улюлюкающих Кровавых Когтей, которые забыли, что значит иметь смертное тело и смертные слабости.

— Отлично, — холодно сказала она. — Чертовски отлично.

— Фрейя, дочь моя, — сказал Морек. Он подошел к ней и решительно положил руки ей на плечи. — В этот раз будь осторожна. Думай о том, что ты делаешь, о том, что говоришь. Они снисходительны к тебе из-за меня, но это не будет продолжаться вечно.

Она почти стряхнула его руки. Она ненавидела его поучения, также как и ненавидела его слепую веру в хозяев. Он поклонялся им, хотя знал, что все они когда-то были смертными. Небесные Воины едва осознавали, что существуют такие смертные, как он и она, хотя без их верной службы в Эттгарде они не смогли бы поддерживать в действии даже половину огромного лабиринта помещений Клыка.

— Не беспокойся за меня, — сказала она, отбросив свое зародившееся неповиновение. — Я могу сражаться. Это все, что их волнует.

Морек пристально посмотрел на нее. Она знала, что он чувствует. Как и многие отцы, он хотел все время защищать ее. Она была всем, что у него осталось. Часть нее хотела дать ему немного утешения, немного уверенности, что она последует по его стопам, усердно выполняя свой долг перед Руссом и бессмертными. Иногда это действительно было все, чего она хотела, но они так чертовски усложняли это.

— Ты слишком сильно демонстрируешь свои чувства, — пожаловался он, качая головой.

— И что ты хочешь, чтобы я делала? — выпалила она, сбросив его руки и наклонившись за ботинками. — Если они хотят покорных, съежившихся слуг, они получили не ту планету. Фекке, я — дочь Фенриса, и у меня горячая кровь. Смертная кровь, к тому же. Они могут утонуть в ней.

Затем она посмотрела на него, внезапно забеспокоившись, что переступила черту, но только увидела, как ее отец смотрит на нее со странным выражением лица.

— Да, ты, несомненно, дочь Фенриса, — сказал он и его карие глаза засияли. — Я горжусь тобой, Фрейя. И боюсь за тебя.

Он оттолкнулся от стены и собрался уходить.

— Быстро надень броню, и возьми с собой свое отделение. У нас есть час, чтобы принять пост от Одиннадцатой. Я не хочу паршиво выглядеть перед этим ублюдком Локкборном.

— Так что происходит?

Морек пожал плечами.

— Не имею понятия. Ни малейшего.

Высоко на вершине Вальгарда с пусковых платформ стартовали корабли, подобно воронам, покидающим насест. Десантно-штурмовые «Громовые ястребы» перемешались с немногими оставшимися в ордене «Грозовыми птицами», образуя бесконечный поток зазубренных теней на фоне пасленово-голубого неба. Среди них были более крупные по размерам эскортные корабли типа «хлаупа» — тяжеловооруженные варианты эсминцев Имперского флота «Кобра». Суда такого размера обычно не могли стыковаться в пределах планетарной атмосферы, но исключительная высота посадочных платформ Вальгарда делала возможной посадку на Фенрис. Двенадцать из них уже отбыли, и ангары быстро пустели. Прошло всего семь дней с открытия Къярлскара на Гангаве, а сбор флота уже почти завершился.

Высоко над процессией атмосферных кораблей завис космический флот. Каждый боевой корабль гудел активностью на всех палубах, это трэллы готовили плазменные двигатели для выдвижения к точкам прыжка. Некоторые корабли прибыли на сбор недавно, вызванные Железным Шлемом всего несколько дней назад с дальних патрулей. Другие оставались в готовности над Фенрисом многие месяцы, ожидая призыва к оружию Великого Волка. Зазубренные очертания ударных крейсеров скользили среди стай меньших кораблей, каждый из них был отмечен символом Великой Роты и черной волчьей головой Ордена.

В центре скопления, окруженный ровными колоннами штурмовых кораблей, ожидающих входа в похожие на пещеры пусковые отсеки, находилась гордость Орден — колоссальный «Руссвангум». Построенное по проекту, утерянному в катаклизме Ереси, огромное судно неподвижно висело в вакууме. Ударные крейсеры, тоже крупные боевые корабли, проходя под ним, полностью накрывались его тенью. Он господствовал в местном пространстве, как альфа-самцы равнин господствовали в своих стаях. Как и все подобные суда космодесантников он был спроектирован только для одного: выпуска огромной, подавляющей боевой дух и сжигающей нервы ярости на поверхность непокорного мира с высокой орбиты. Он выполнял подобную работу много раз, и его комплекты посадочных капсул и торпед почернели от интенсивного использования. Вся Влка Фенрика состояла из хищников, но «Руссвангум» был, возможно, наиболее сильным выражением их ужасающего размаха и мощи. Только легендарный «Храфнкель» обладал большей силой, но теперь был просто воспоминанием в сагах.

Из своей башни высоко на склонах Ярлхейма Железный Шлем наблюдал за последними приготовлениями к сбору. Он видел тонкие и изящные следы «Громовых ястребов», когда те пронзали атмосферу и направлялись к точкам сбора. Вокруг него тактические дисплеи показывали позиции кораблей, медленно движущихся в эскортном строю. Скоро он тоже займет свое место на флагмане.

Как их много. Сколько мощи. Все в одном месте, все направлены в одну точку.

Знакомый трепет оживил его генетически выкованные конечности. Пройдут дни, даже недели, прежде чем он сможет направить свой пыл целиком в боевую ярость, и к тому времени вся его сущность будет в крайней степени готовности. Когда он думал о побоище, которое устроит, холодное выражение рассыпалось на его грубом лице.

Они совсем забыли, на что мы способны. Напомнить им доставит мне много удовольствия.

Все враги Всеотца вызывали ненависть в сыне Фенриса, но Магнус находился в отдельной категории. Так было всегда с Тысячей Сынов. Саги по-прежнему рассказывали в пещерах Этта о предательстве колдунов, их высокомерии и, что хуже всего, их бегстве. Легион не был уничтожен на Просперо, только разбит. Этот позор нависал над Волками более тысячу лет, пятная все деяния, совершенные ими с тех пор и отмечая их неудачу как следы зверя на снегу.

Возможно, если бы предатель Магнус исчез в Оке Ужаса и никогда не возвращался, этот позор мог быть терпимым. Но он вернулся. Он вернулся спустя века, оставляя разрушение на своем неуловимом пути. Меткие удары по имперским мирам продолжались, каждый нацеленный на поиск какой-то ценной частицы знаний и тайн. Несмотря на невосполнимые потери, нанесенные им Руссом, у Тысячи Сынов все еще был потенциал устраивать рейды в защищенный космос, и осознание этого горело в Железном шлеме. Оно горело в нем десятилетия, пока все остальное перестало казаться важным.

Несмотря на все силы, которые он отдавал преследованию Магнуса, погоня всегда заканчивалась неудачей. После них всегда оставались следы, насмешливые подсказки, вызовы поймать творца разрушения и наказать его. На Правии, на Даггэггане, на Вреоле, на Хроморе. Предатель всегда оставлял позади визитные карточки, насмехаясь над Волками, которые всегда оставались ни с чем.

Мы были терпеливыми. Мы ждали. И вот ловушка захлопнулась.

Краем глаза он заметил, как вспыхнула руна над дверью.

— Входи, — сказал он, отвернувшись от вида флота.

В комнату шагнул Штурмъярт. Глаза рунического жреца сверкали яростью.

— Почему? — спросил он.

Железный Шлем широко развел руки.

— Одаин, — начал он. — Это…

— Скажи мне почему.

Великий Волк вздохнул, и закрыл дверь щелчком пальца.

— Ты знаешь о работе Вирмблейда. За ним надо следить.

Штурмъярт зарычал, растянув губы.

— Как за ребенком? Это для тебя более важно?

— Только ты можешь обуздать его. Он играет с силами, которые могут уничтожить всех нас.

— Ты позволил ему.

— Потому что он может преуспеть.

— Прикажи ему подождать. Прикажи остановиться, пока Стая не вернется с Гангавы. Я не откажусь от этой чести!

Железный Шлем покачал головой.

— Это переломное время. Щенок — его протеже, и мне нужна мудрая голова, чтобы держать Этт под контролем. Ты не пойдешь с нами.

Штурмъярт зарычал, и вспышка желтой энергии проскользнула по его груди. Железный Шлем почувствовал как в теле рунического жреца бьется огонь разочарования,.

— Не делай этого, — настаивал он, его кулак крепко сжал посох.

Брови Железного Шлема поднялись. Штурмъярт никогда не оспаривал приказ.

— Ты угрожаешь мне, Одаин? — сказал он, позволив нотке вызова войти в его слова.

Минуту Штурмъярт стоял молча, глядя на него искаженным от гнева лицом. В конце концов, он неохотно опустил взгляд, недовольно сплюнув на пол.

— Ты не понимаешь, — пробормотал он. — Колдуны. Они берут стихии и портят их. Они — мои враги.

Железный Шлем внимательно посмотрел на рунического жреца. Штурмъярт был воином в своем сердце, неуступчивым и бесстрашным резчиком нитей, но он должен знать, кто контролирует стаю.

— Нет. Они — добыча для всех нас. Фрей будет там, и другие рунические жрецы, но ты мне нужен здесь.

Штурмъярт сжал кулаки, и новые полосы изначальной энергии пробежались по перчаткам. Он подавил свой гнев, но это причинило ему боль.

— В качестве няньки Вирмблейда, — горько произнес он.