Помоги проекту - поделись книгой:
— В чем она? — спросил, хмурясь, адмирал.
— Беззаконно наказан пятьюдесятью ударами розог по приказанию капитана, не бывши в разряде штрафованных, — говорил молодой, совсем побледневший матрос, глядя прямо в лицо адмирала.
— А теперь ты штрафованный?
— Точно так, ваше превосходительство.
— Как твоя фамилия?
— Чижов, ваше превосходительство.
— Хорошо. Я разберу твое дело. Ступай.
— Дозвольте перевестись на другое судно, ваше превосходительство!
— Посмотрю… Больше ни у кого нет претензий, ребята?
Никто больше не выходил.
— Что, пришел за мной катер? — спросил адмирал, возвращаясь назад, у вахтенного офицера.
— У борта, ваше превосходительство.
— Попросите капитана и господ офицеров.
— Есть!
Снова вызвали караул и фалгребных. Только что разошедшиеся матросы опять были поставлены во фронт, и офицеры выстроились на шканцах.
Адмирал отвел капитана в сторону и тихо проговорил:
— К крайнему моему сожалению, на вас, Аркадий Дмитрич, заявлена претензия, и я, по долгу службы, должен дать ей законный ход и сообщить высшему начальству.
— Какая претензия, ваше превосходительство?
— Матрос Чижов заявил, что вы его приказали наказать розгами, не имея на то по закону права. Он не был тогда штрафованным. Это правда?
— Совершенная правда, ваше превосходительство… Но этот Чижов такая каналья…
Адмирал двинулся и, направляясь к офицерам и снова останавливаясь, продолжал:
— О сегодняшнем смотре я отдам подробный приказ по эскадре. Крейсер вообще в должном порядке, за что считаю приятной обязанностью благодарить вас и старшего офицера, — обратился адмирал к Андрею Петровичу. — Но парусное обучение слабо и многое требует настойчивого внимания. Надеюсь также, что собственноручная расправа, которую позволил себе мичман Иртеньев, единичное явление и впредь ничего подобного не повторится… Надеюсь, господа! обратился адмирал к офицерам и сделал общий поклон. — До свидания.
Адмирал прошел по фронту и благодарил команду за усердную работу.
— Рады стараться, ваше превосходительство! — гаркнули в ответ матросы.
Адмирал пожал руку капитану и старшему офицеру и спустился в катер, приказав немедленно отослать матроса Чижова на «Гремящий».
Почти все офицеры облегченно вздохнули, когда адмирал уехал.
— Ну, и пила этот адмирал! Тоже новые порядки заводит… А капитану-то как попало!. — говорили в кают-компании сконфуженные мичмана.
— И под суд попадет!. — заметил весело Скворцов.
— Это за Чижова-то? Дудки! И не такие претензии бывали и — ничего себе… Сделают разве замечание — вот и всего! — проговорил ревизор. — И, наконец, у нашего капитана связи… А Тырков — педант и формалист… Это тоже все знают.
К вечеру половина офицеров уехала в Афины. А капитан долго сидел у себя в каюте и писал в Петербург письма, которые, он надеялся, парализуют сообщение адмирала.
Не обратят же в самом деле серьезного внимания на то, что он выпорол мерзавца-матроса, не догадавшись прежде перевести его в разряд штрафованных.
— Шалишь, адмирал. Как бы тебя самого не убрали! — злобно прошептал капитан…
В это воскресенье, за день до ухода эскадры из Кронштадта в Транзунд, Иван Иванович уехал к себе на корабль в первом часу, тотчас после завтрака, хотя раньше и предполагал, по случаю воскресенья, провести весь день на даче. Но ему казалось, что его присутствие должно стеснять Ниночку и что ей лучше в такие минуты оставаться одной. Все эти дни бедный Иван Иванович находился в тревожном и угнетенном состоянии, болея душой за любимое существо и тщательно скрывая свою тревогу. Он, разумеется, и вида не подавал, что знает об ее любви к Скворцову и знает, зачем ей вчера понадобилось съездить в Петербург. Все это время он с особенной бережностью относился к жене и говорил с ней с той осторожной, даже боязливой ласковостью, с какой говорят с дорогими больными, которых боятся раздражить каким-нибудь неуместным словом. И только незаметно, украдкой взглядывал на жену своими добрыми и грустными маленькими глазками.
Но в присутствии мужа Нина Марковна была, казалось, спокойна. Ничто не выдавало ее горя. По-прежнему она приветливо улыбалась мужу и даже раз чему-то засмеялась. Только глаза ее как будто были красны и несколько ввалились, что придавало ее хорошенькому личику вид томности.
«Бедняжка! Она притворяется спокойной, чтобы не выдать себя. Ей не хочется огорчить меня. Скрывать горе еще тяжелей!» — думал старик и решил, что лучше ему уехать, оставив ее одну.
«По крайней мере, вволю наплачется, голубушка!»
И за завтраком, любуясь своей хорошенькой Ниночкой («Вот-то безумец Скворцов!»), он объявил ей, что должен ехать на эскадру.
— Зачем? Ты ведь хотел остаться до вечера! — проговорила Нина Марковна.
— То-то забыл, Ниночка, что дело есть… Совсем забыл, родная. Уж ты извини. Очень хотелось бы мне побыть с тобой, а нельзя.
— Когда же ты приедешь?
— Завтра вечером в последний раз перед уходом. Во вторник мы снимемся с якоря и идем в Транзунд.
— Так скоро? И я не увижу тебя целых два месяца? — проронила адмиральша грустным голосом, даря адмирала нежным взглядом.
— Что делать, Ниночка! — проговорил адмирал и, глубоко вздохнув, смущенно отвел свои глаза, точно боясь выдать свою скорбь и признаться, как тяжела будет для него эта двухмесячная разлука.
Ел Иван Иванович сегодня без обычного своего аппетита и вид имел какой-то расстроенный и смущенный. Нина Марковна это заметила и спросила:
— Ты ничего не ешь? Не нравится ростбиф? Не хороша цветная капуста?
— И ростбиф отличный, и цветная капуста превосходная, Ниночка…
— Так кушай…
— Что-то не хочется…
Нина Марковна остановила взгляд на муже. Глаза ее быстро и холодно оглядели это некрасивое, красное, широкое лицо, эту толстую, короткую, в складках шею, эту тучную фигуру, точно с трудом дышавшую, эти короткие, крупные, покрытые волосами пальцы, и она вспомнила о своем красавце Нике. Ей казалось, что несчастнее ее женщины нет в мире. И внезапно в голове ее пронеслась дикая, испугавшая ее мысль, заставившая ее вздрогнуть, точно от холода.
Она подумала: «Если бы умер Иван Иванович (при его тучности легко умереть от удара), она вышла бы замуж за Нику и была бы счастлива, а теперь»…
Но в следующее же мгновение молодая женщина ужаснулась этой мысли. Желать смерти, и кому? Доброму, безгранично любящему «Ванечке», который балует и лелеет ее и всегда так ласков, деликатен и доверчив? Господи! Какие ужасные мысли могут приходить в голову!
Охваченная чувством стыда, раскаяния и жалости, она с особенною нежною заботливостью спросила мужа:
— Ты, верно, нездоров, Ванечка?
Маленькие, заплывшие глазки адмирала светились выражением бесконечной любви и нежности, когда он их поднял на Нину Марковну и встретил ее тревожный взгляд.
«Жалеет меня. Заботится о моем здоровье вместо того, чтобы ненавидеть. Добрая, голубушка!» — благодарно подумал умилившийся старик и, стараясь казаться спокойным, промолвил:
— Я здоров, Ниночка. Совсем здоров, родная, — что мне делается! Ты только не захворай на даче…
И Иван Иванович, уже несколько дней занятый мыслями о том, как бы рассеять свою Ниночку, чтобы смягчить остроту горя первого времени разлуки с любимым человеком, и решивший, что лучше всего ей куда-нибудь уехать, — издалека повел речь о подлейшем петербургском лете («Сегодня вот жарко, а завтра собачий холод!») и об этих «легкомысленных» дачах, в которых легко схватить ревматизм, и после долгого предисловия, наконец, сказал:
— Знаешь ли, Ниночка, что я придумал?
— Что? — спросила Нина Марковна, не понимавшая, к чему это Ванечка, разразился против петербургского лета и дач.
— Не хочешь ли куда-нибудь прокатиться, а?
— Куда прокатиться? — воскликнула адмиральша, удивленная этим неожиданным предложением.
— Мало ли мест, где лето хорошее. Куда хочешь, Ниночка… В Крым или на Кавказ, а то к сестре в Малороссию.
— С чего это тебе пришло в голову меня посылать? — спросила, пожимая плечами, Нина Марковна.
— Да так, пришло в голову, и шабаш! — с обычным своим простодушием отвечал Иван Иванович. — Здесь разве лето?. Так, дрянь какая-то… И, наконец, ты, пожалуй, одна соскучишься…
— Отчего ты думаешь, что я непременно должна скучать? — с пытливой настойчивостью и скрытой тревогой допрашивала адмиральша и пристально посмотрела в глаза мужа.
Но Иван Иванович храбро выдержал взгляд и, усмехнувшись, заметил:
— Отчего люди скучают?. Ты одна, никого близких… Я в море… Здесь однообразие… И вообще.
Он не знал, что дальше сказать, и прибавил:
— И вообще путешествие вещь приятная, Ниночка… Не правда ли?
— Не спорю, что приятная, но разве не безумие бросать дачу, за которую заплачено четыреста рублей, и тратить деньги на поездку?. Положим, без тебя мне будет скучнее, но не в первый же раз мы расстаемся.
И адмиральша, поблагодарив мужа за предложение, решительно отказалась, по крайней мере теперь, куда-нибудь ехать. Она совершенно здорова и постарается не скучать без Ванечки. Она приедет на несколько дней повидаться с ним в Ревель, когда туда придет эскадра. Ведь он даст ей телеграмму? И в Транзунд приедет раз, если можно. И почему ему кажется, что дача сырая? Дача отличная. Не первый же год они живут на этой даче. И знакомые здесь есть: мадам Свербицкая, баронесса Курц… Она будет купаться, гулять, читать, варить варенье.
— Нет, в самом деле, объясни мне, Ванечка, отчего это ты вдруг вообразил, что я непременно должна скучать здесь и что мне надо куда-нибудь ехать?. Это любопытно! — прибавила Нина Марковна с каким-то нервным ненатуральным смехом.
С языка ее готов был сорваться вызывающий вопрос:
— Уж не думаешь ли ты, что отъезд Скворцова меня так огорчил?
И вслед за тем она расхохоталась в глаза Ванечке. Как он мог предположить такой вздор. Она была дружна со Скворцовым, но чтобы…
Что-то однако удержало адмиральшу от этой комедии.
А Иван Иванович уже испугался, что, пожалуй, раздражил «бедную Ниночку», и виновато проговорил, пощипывая свою бороду.
— А ты не сердись, Ниночка. Ну, пришла, знаешь ли, глупая идея, что ты и захвораешь, и соскучишься, я и того… сказал тебе. И, в самом деле, зачем тебе ехать в Крым или на Кавказ… Признаться, я рад, что ты не поедешь. По крайней мере, увижу тебя летом… Надеюсь, хоть изредка и весточки о себе будешь давать…
— Еще бы, я буду тебе писать раз в неделю аккуратно.
— Вот и отлично!
— А если надоест быть одной, я приглашу к себе погостить Ваву.
— Вместе и на эскадру соберитесь. А уж как мы вас встретим, двух красавиц! — шутил адмирал.
Эта «Вава» была кузина адмиральши, цветущая, полная, миловидная и кокетливая вдовушка лет тридцати, с которой Нина Марковна была прежде очень дружна и часто с ней виделась. Но в последнее время между ними пробежала кошка. Адмиральша ревновала к ней Нику и перестала звать ее к себе.
— Однако, пора! — проговорил адмирал, поднимаясь из-за стола и взглядывая на часы.
Пришли доложить, что лошадь готова.
— Ну, прощай, Ниночка.
И адмирал почтительно и нежно поцеловал женину ручку, потом, по обыкновению, перекрестил жену три раза и уехал, хотя ему так хотелось провести день около Ниночки.
Адмиральша тотчас же ушла в кабинет и стала писать Скворцову.
Это первое, после разлуки, письмо на нескольких листках изящной почтовой бумаги, от которой шел тонкий запах духов, написанное порывисто и страстно за один присест, с многочисленными восклицательными знаками и орфографическими ошибками, говорило в несколько приподнятом тоне о любви, о тоске, о первой бессонной ночи (хотя адмиральша и спала эту ночь), во время которой дорогой образ Ники не покидал ее ни на минуту. Может ли он любить ее так сильно и ценит ли он ее любовь? Она вспоминала последнее их свидание наедине, заочно целовала его «милые глаза» и опять спрашивала, любит ли он свою Нину. «О, Ника, не забывай, что я для тебя всем пожертвовала и в первую минуту отчаяния готова была умереть», — писала, между прочим, Нина Марковна, почти уверенная в эту минуту, что валерьян мог лишить ее жизни. Письмо было смочено слезами.
Окончив свое послание, Нина Марковна вложила его в красивый из толстой бумаги конверт и задумалась, печально склонив свою хорошенькую головку.
Она думала о своем положении, о Нике, о Ванечке. Целый год одиночества и тоски. Целый длинный год не видать милого Ники и скрывать свою тоску, ради мужа. Трагическое положение! И ей казалось, что судьба к ней безжалостна и что она бесконечно несчастна. Она жалела себя, воображая, что она героиня-старадалица, жертвующая собой ради долга, и слезы снова текли по ее щекам.
Из открытого окна веяло ароматом цветов на террасе.
Кругом была тишина. «Как бы счастливо провели они лето с Никой вдвоем!»
И в воображении Нины Марковны проносились воспоминания о недавнем счастии, об этих свиданиях, об этих безумных, горячих ласках красавца Ники. И глаза ее загорались блеском, и пышные губы полураскрывались, точно для поцелуя…
Нет, она не может жить без Ники!.
В голове ее блеснула радостная мысль, и на лице появилась улыбка… Она воспользуется предложением Ванечки, конечно, не теперь — это было бы совсем неприлично — а осенью или зимой… Она поедет за границу. То-то обрадуется Ника, если она неожиданно, сюрпризом, приедет в Ниццу и вызовет его телеграммой… А, может быть, их крейсер будет где-нибудь долго стоять, она поселится вблизи, и они будут часто видеться.
Адмиральша замечталась об этом… Она не напишет ни слова о своем намерении Нике… ни за что. Пусть радость его будет неожиданная.
Повеселевшая, она сама пошла бросить письмо в ящик и, вернувшись, уселась на террасе с романом Поля Бурже в руках.
— Лейтенант Неглинный! — доложил вестовой из матросов Егор, одетый в черную пару.
Поделиться книгой: