Признание Альбины Кристаль

Людмила Бояджиева

Признание Альбины Кристель

1

Все началось год назад. Нарушить молчание я решила лишь сейчас, когда поняла, что мне не грозит встреча с киллером или группой захвата отрядом омоновцев, звенящих наручниками и бряцающих ужасающими «стволами». Тайна, в которую мне удалось проникнуть, так невероятна, что кричи я даже о ней на каждом перекрестке — дальше привода в Кащенко не докричусь. Но ведь совершенно невозможно таскать информацию в себе и делать вид, что ничего не произошло! Подруга Лера от моих бесконечных пересказов и обсуждений случившегося, тихо звереет. Прерывает на корню и с фальшивой беспечностью восклицает: «Тебе бы отдохнуть, Альбинка! Слушай, а если махнуть нам вдвоем в какой-нибудь Эмират? Говорят, тамошняя обстановка сильно тонизирует и снимает навязчивые идеи». Да не хочу я их «снимать», эти идеи! Хочу жить с ними до конца своих дней. Пусть следуют за мной неотвязно, как верные неразлучные псы.

Но ведь не только за мной же! Не жадина я, не хочу присвоить себе то, что принадлежит всем. Всем, я уверена! Поэтому и пишу, обращаясь к вам: «Люди, друзья! Послушайте! Это важно!»

«Психопатка!» — скажет кто-то чрезвычайно серьезный, с зевком отбрасывая мое писание. Но дрогнет рука и тревожно зачастит преступное сердце злодея — мне довелось пройти по центру проблем архиважных, задеть краеугольный камень и красной нитью провести через все случившееся… Что проводят обычно в докладах и отчетах «красной нитью»? Основную мысль! Вот — ради нее и пишу. Думаете, мое сообщение из ряда оглушительных разоблачений? Еще «краеугольней» и еще «краснее» — Откровение, принятое всей моей плотью, всей моей душой, всей моей кровью. «Не грусти, когда праздник шумит на чужой улице — это всегда и твой праздник». Разочарованы? Да вы ничегошеньки не поняли, не вникли, не уловили глобальный смысл! Вы просто еще не готовы к осознанию простых как огурец и важных, как мир истин. Вы еще не знаете всего, что случилось со мной и вы совершенно не в состоянии воспринимать выше упомянутый «краеугольный камень откровения», как предмет ожесточеннейшей криминальной схватки на самом высшем уровне. Ошибаетесь, друзья. Как же обидно вы ошибаетесь!

Итак, я решила рассказать правду, растрезвонить, прокричать… Уставилась в «чистый лист» компьютерного экрана и холодок пробежал по напрягшемуся позвоночнику, как пальцы по струнам арфы. Пальцы мертвеца — ледяные, липкие, пронизывающие вмиг застывший организм смертельным страхом, извлекая из памяти не журчащую мелодию, а смех, называемый как правило «адским». Нет, нет! Я не старуха, подпитывающая омертвевшие «серые клеточки» «Вимпацетином», и не уродливая психопатка, зараженная плодящимися фобиями (к фобиям отношусь брезгливо, поскольку в детстве путала этот невропатический термин с педикулезом, да и потом зачастую с ужасом принимала скорбные жалобы приятельниц на появление у них неких фобий, как признание в завшивленности. Правда, одно другого стоит)

Если вы помните потрясшую совдеповскую общественность на тайных просмотрах новоявленных видаков эротическую киноэпопею «Эммануэль» и вам не совсем противна внешность Сильвии Кристель, признаюсь — в годы внезаконной популярности этого запретного киношлягера в меня часто тыкали пальцем: «глянь, вылитая Сильвия!». Честно говоря, и замуж я тогда вылетела девчонкой за ничем не примечательного инженера, запав на его фамилию. Какой праздник — сменить ярлык девичьей, насмешливо-сельскохозяйственной фамилии на призывно чувственную Кристель! После, правда, были попытки навязать мне сходство с Ким Бессингер. Вы правильно догадались — на экран вышел фильм «Девять с половиной недель». И верно подсчитали — мне уже за сорок. Не люблю определение «далеко» — так и мерещится шестидесятник. Предпочитаю «едва» — ведь выгляжу я потрясающе. Особенно, когда очень надо или сильно разозлюсь. Короче, внешность Кристель или Бессингер — на ваш выбор. Сколько лет — все мои, а больше 35 мне все равно не дашь. Еще бы — при таком мощном обаянии, бездне вкуса и особой ауре «роскошной» дамы, витающей вокруг стройного тела весте с облачком духов «Опиум гипнотик».

Теперь вообразите: засунув за щеку клубничный леденец «Бон Пари», наматывая на палец светлую прядь вьющихся волос (как неотвязны школьные привычки!) я всматриваюсь в экран ноутбука и начинаю стучать клавишами, обращаясь к воображаемому собеседнику то есть — непосредственно к Вам, дорогой мой читатель…

И тут же прихожу к неизбежности признания: несмотря на мою природную откровенность, в повествовании этой истории мне все же придется подстраховаться — запутать следы, сбиваясь то и дело со скользкой дрожки обстреливаемого криминала в дебри пышно цветущей дамской фантазии. Во-первых, так легче прикинуться шлангом, если все же прижмут, во-вторых, мистического тумана в реальной моей истории было и без выдумок выше крыши, и, наконец, без фантазий все блюда на пиршественном столе жизни кажутся мне совершенно безвкусными. И вам, уверена, тоже.

Не скучноватым ли покажется вам банкет общества «Бодрый диабетик?» С кайфом ли пойдет сигарета под вывеской: «У нас не курят. Штраф 200 $» (если вы, конечно, не любитель экстрима). А пробовали вы организовать свою жизнь в соответствии с рекомендациями брошюры «Ваше здоровье в ваших руках»? Извините если «угадала» ваши пристрастия с точность до наоборот.

Я, во всяком случае, не воспринимаю преснятину. Супом-пюре из шпината меня можно накормить лишь под наркозом, а изучать статистику, допустим, посевных работ в Волго-Вятском районе за последние 50 лет или провести вечер с крутым футбольным фанатом — только по приговору Верховного суда. Наверно родители частенько подсовывали ребенку калейдоскоп и глаз малютки привык к переливу радужных миров, их легкомысленной изменчивости. Такой и осталась моя жизненная «оптика» — все должно бурлить, клокотать и пахнуть…

Признайтесь, вы нюхали южную ночь у моря, когда сквозь опасную сладость магнолии, сквозь вкрадчивую свежесть кипариса и солоноваты морской дух пробивается аромат шашлыка? Вы бережно аранжировали запахи, составляя букет вокруг концептуального стержня — терпкой волны парфюма, исходящую от вашего кавалера. А с нею врывались в вашу обонятельную память дикие мустанги, крутые сафари и все прилагающиеся к романтическому опьянению запахи опасности, зверя, бензина и пороха. В голове карусельное кружение и что-то замирает под ложечкой. Впрочем, при этих симптомах я не тороплюсь глотать успокоительные таблетки — легкое головокружение, настороженное сердце, нетерпеливое покалывание в кончиках пальцев — нормальное состояние авантюристки. Как? Я еще не заявила об этом качестве? Да, авантюристка и вовсе не мелкого пошиба. Это не значит, что за мной числиться ограбление Лувра или Центробанка, но вещицы в супермаркетах я не таскаю.

Если вас смущает в даме наличие описанных наклонностей, прибавьте к ним еще парочку — озарения ясновидения, чередующиеся с приступами редкого здравомыслия. Именно эти качества помогли восстановить случившееся, включая и те звенья, что были скрыты от меня, двигая пружину сюжета с пугающей загадочностью.

Постараюсь быть точной и говорить правду и только правду. Никаких противоречий с признанием в фантазировании! Вы заметили, что существуют сотни способов утаить правду и сотни — рассказать о ней? Одно дело, если вы излагаете случившееся в докладной записке к высшему начальству, другое — если нашептываете за чаем задушевной подруге. А если, не к ночи будет помянут, вас допрашивает не вызывающий доверия следователь? Разные получаются истории.

Моя история предназначена тем, кто умеет смотреть в корень, отличать подлинник от подделки не хуже экспертов программы «Впрок» или аукциона «Кристи», и при всем этом обожает находиться в состоянии пьянящей заинтригованности.

2

Итак — глубокий вздох, как перед прыжком с десятиметровки, вскидывание хищных пальцев над клавиатурой компьютера жестом вдохновленного пианиста — пора начинать.

Очерчиваю место действия: берег Москвы-реки, район Юго-Запада. Жидкий сосняк, переходящие в лесопарк. На высоком косогоре громадина жилого комплекса «Путник в ночи», многократно фигурировавшая в рекламе. Вы наверняка видели на картинках дом-корабль, плывущий над городом в полном оснащении современной техники и строительного дизайна. Этакий «Титаник», город Солнца, мечта, плохо совместимая с психологией нормальной гражданки РФ. Я не отношу себя к слабонервны созданиям, способным падать в обморок при виде мышки или столбенеть от тени летающей тарелки. Но признаюсь, колени задрожали и подкосились, когда я впервые задрала голову к верхушке сверкающего пучеглазыми эркерами гиганта.

Тридцать три этажа, архитектурные навороты на крыше, шесть подъездов, подземные гаражи, рестораны, корты, детсад, поликлиника, фитнес-клуб, бассейн — весьма приблизительный список сервиса, эксклюзивно предлагаемого квартировладельцам.

Заходим в третий подъезд. Видим двух очаровательных мужчин, типа Лучано Поваротти, исполняющего партию Терминатора (в случае перенесения киноверсии на оперную сцену). Рассматриваем своеобразный интерьер облицованного мраморной плиткой холла: колонну — аквариум, зеркальные двери лифтов и копию Сикстинской Мадонны натуральной величины в подсвеченной нише. (Приятно отметить, что многие жильцы до сиз пор уверенны, что в подъезде представлен подлинник) Правее от Мадонны вход в офис охраны, налево — стеклянная дверь в апартаменты дежурной.

На фоне интерьера шикарного офиса нельзя не заметить привлекательную даму, расположившуюся напротив двери, подобно амстердамской путане в своей «витрине». В отличие от амстердамских, дама не занята маникюром или эротичным по форме и диетическим по сути поеданием сочных фруктов. Перед ней пульт с цифрами и мелькающими огоньками. Не упуская из виду аппаратуру, дама печатает на компьютере, высоко и грациозно вздымая кисти с ненавязчивым лаком, будто играет этюд Шопена у распахнутого в сад окна.

Присмотримся к печатающей. Апрельское солнце, проникающее сквозь полуспущенные жалюзи, расчерчивает полосами воздух, обласкивает изящную фигуру женщины, со вкусом смешивает кофе и молоко в тоне ее делового костюма, добавляет сбитых сливок к пышности банта крепдешиновой блузки. Она не позирует объективу, но спина изящно выгнута, а лицо… что сказать о лице? Если вам никак не удается восстановить в памяти образ Сильвии Кристель или Ким Бейсингер, представьте Луйму Вайкуле. Надменный взлет бровей над аквамариновыми глазами, выразительные скулы, рот соблазнительницы. Женщина из мира утонченных ловеласов, имеющих обыкновение будить возлюбленную лавиной прохладных фиалок, титулованных светских львов, застенчиво дарящих лимузины, до обморока сексуальных жиголо, властно обнимающих в танго трепетное тело партнерши, светских раутов, лайнеров, гранд-отелей и прочих атрибутов глянцево-рекламного бытия. На лацкане пиджака карточка: «Альбина Григорьевна Кристель. Домоправительница». Это я…

Думаете, занять этот пост было легче, чем президентское кресло Джорджу Бушу? Ошибаетесь. Лица ответственные и кредитоспособные экзаменовали безработную домохозяйку, словно какую-нибудь аспирантку Сорбонны, прошедшую дополнительное обучение в школе ЦРУ и Академии всяческих искусств. Собеседование с претенденткой на должность Домоправительницы происходило в Конференцзале «Путника», предусмотренного архитектором делового комплекса. Присутствовал (правда, не в полном составе) Совет дома, состоящий, как мне показалось, из самых занудных людей планеты. Жаль, что у нас не приобрел жилплощадь, а следовательно, не смог войти в Совет самый глупый (по ежегодному опросу граждан страны) человек Америки — Майкл Джексон. Но у него, как показали задаваемые мне вопросы, были достойные конкуренты из отечественной среды.

Юного банкира (помесь «братка» с утонченным дипломатом) заинтересовала моя осведомленность в сфере конвертации денежных единиц Парагвая. Не добившись вразумительного ответа, он долго прояснял присутствующим существо проблемы, вникая в специфику финансовых сфер. Понимаю — надо было себя показать и на других посмотреть. Другие предпочитали помалкивать.

Задумчивый, встряхивающий поэтическими кудрями продюсер музыкальной антрепризы, поинтересовался новейшими средствами борьбы с тараканами на мировом рынке. И стоило мне лишь начать перечень торговых марок, выстрелил в упор: «Считаете ли вы перспективным жанр отечественного мюзикла?» Вот тут я могла развернуться, начав с прояснения терминологических критериев и закончив примерами великолепных музыкальных спектаклей от «Свадьбы Кречинского» до «Ханумы». Но продюсер и не думал уступать мне трибуну. Свободно общаясь с присутствующими, явившимися как будто только для того, чтобы разобраться в предложенной проблематике, господин Зарайкин посвятив пол часа промоушену нового спектакля, сенсационную премьеру которого он готовил. «Исповедь» Жан-Жака Руссо в исполнении мастеров отечественного стриптиза и хора мальчиков. Едва не разгорелась дискуссия. Но тут дама с густым серебристым бобриком, гусарскими усиками и в желтых блюдечках-очках, строго призвала собрание вернуться к моей персоне и стала выпытывала мое мнение о признаках постмодернистской эстетки в фильмах Тарантино. Здесь я не сплоховала, но З. П. Робиншутц все время рвалась спорить и задавать дополнительные вопросы. Не сомневаюсь за этим просматривался большой педагогический стаж. Потом посыпались вопросы, как на интервью олигарха с въедливым тележурналистом. Похоже, Совет Домовладельцев, потрясенный моей эрудицией, торопился выяснить на халяву волнующие каждого жизненные вопросы. Что ж, считаю, я с достоинством сформулировала собственную точку зрения относительно формирования национальной идеи, недостатках действия вертикали власти в строительной сфере и совершенствования кулинарного предложения «Макдональдсов».

Надо заметить, что экзаменовалась я не первой. В холле, размазывая несмывающуюся бархатную тушь рыдали две дивные «барбешки», полагаю, из дальнего Подмосковья. Девочкам отказали, почти не мучая. А от меня не могли оторваться, невзирая на ожидавшие каждого дела государственной важности.

Как-то внезапно вопросы иссякли. Шелестя бумагами, «небожители» перешли к изучению моей анкеты. Она-то, по-видимому, окончательно решила вопрос в мою пользу, а так же, полагаю, поразила воображение весьма импозантного Председателя совета Домовладельцев — господина Блинова В. Р. Ну не думать же мне, что в наше время при устройстве на работу играет роль личное поручительство важного покровителя? Которым я, признаюсь, заручилась.

Виталий Робертович Блинов, если хотите — улучшенный вариант Депардье эпохи восхождения на киноолимп, излучающий предчувствие славы и повальной влюбленности. Дерзость, небрежная элегантность, утяжеленные умственными нагрузками формы. Спонтанность поведения, позволяющая думать, что мужчина ответственный и семейный способен загрести даму в охапку и вскружить ей голову до потери самосознания. После экзамена господин Блинов пригласил меня пройтись «на воздухе», вывел на заковыристую крышу «Путника» и обвел окрест крупной сильной рукой:

— Благодать!

Под нами лежала апрельская полуденная Москва, далекая, похожая на рассыпанный детский конструктор. Вокруг, нежась на ярком солнце, готовился зазеленеть разбитый опытными флористами на сложном ландшафте крыши сад. Кусты смородины у кованных изгородей пыжились скромными еще почками, разбрасывали зеркальные блики окна незаселенного пентхауса в колониальном стиле и впечатление было такое, что ветром сорвало участок где-то в пригороде Лас Вегаса и занесло под облака российской столицы. От напора весеннего воздуха и высоты у меня перехватило дух. Блинова же захлестнуло вдохновение завоевателя — он широко жестикулировал, наполеоновски озирал горизонты, говорил горячо, взволнованно:

— Наш дом — город будущего, отдельная планета, а вы — ее Лицо! Лицо одинокой путницы в… В несовершенном мире. Но лица нам мало. Нужны мозги и не совсем обычные мозги. — Он вытащил из кармана мою анкету, где указывалось, что обладательница двух высших образований владеет тремя языками, искусством айкидо, икебаны и удостоверением санитара ветеринарной службы. — Мозги министра иностранных дел, наделенного наблюдательностью Холмса и напором, извините, Доренко. Требуется аналитичность мышления, наблюдательность, находчивость и прежде всего — обаяние, умение располагать к себе людей, вызывать доверие. Вы актриса. (Я скромно опустила ресницы, поскольку проработала после распределения ГИТИСа меньше года), вы опытный редактор (легкая насмешливая улыбка коснулась уголков моих губ — если бы он знал, что приходилось мне править в качестве внештатника, практикующегося на сериях «Леда», «Грехи», «Соблазны») вы из породы совершенствователей (Ага, значит читал мои «воскресные проповеди» в московской газете районного значения) и, наконец — красивая женщина. (Я бросила на него быстрый, удивленный взгляд, означающий «Ах, вы оказывается, замечаете такие пустяки?»)

— Вот список уже заселившихся жильцов, — он отвел задумчивый взор от моих губ натуральной коралловой свежести к стопке листов. — Сами видите — контингент ответственный. Люди искусства, финансисты, политики, ученые — гордость страны… И, так сказать, темные лошадки.

Произнеся последнее определение он в упор заглянул в мои расширившиеся от удивления зрачки,

— Теневики? — очень натурально охнула я, делая вид, что не осведомлена о профессии Блинова и редко задумываюсь о способах формирования крупных капиталов в условиях зачаточного капитализма.

— Зачем уж так категорично, Альбина. Как человек искусства вы понимаете — чем ярче свет, тем гуще тени.

— Чем выше статус, тем разряженней воздух правды, — с двусмысленной улыбкой Джоконды заметила я.

— Атмосфера в верхах, в самом деле, не целебная. Но редко кто жалуется. Любителей работать «на высоте» даже без лонжии — пруд пруди. О, сладостное брея власти… — Виктор опустил голубые хулиганские глаза, возможно собираясь признаться в роде занятий, но я подумала о другом. Я вспомнила, что прошло уже три года с того дня, как гордая Альбина заботливо проводила своего мужа к другой, лучшей видимо, видимо, более интересной женщине и последний раз влюблялась в голос троллейбусного водителя, объявлявшего остановки флорентийским бельканто. А он даже не повернул головы, когда я покидала троллейбус. Подобные мысли о коварстве женской судьбы всегда придавали моему лицу некую трогательность и я видела себя в облике Кабирии, шагающей после гибели лучших иллюзий среди веселящейся молодежи. Эта робко расцветающая сквозь слезы улыбка — маленькая женщина, отважившаяся любить беззаветно, отважившаяся жить, забывая предательство…

Блинов закурил, не предложив мне сигарету.

— Сразу подметил, что вы не курите. Аромат свежести, великолепные зубы… Кх… — Он отошел к газону с какими-то тощими голенькими стволами. — Буду откровенен — я много лет проработал в разведке. Внешней разведке. Впрочем, это давно не секрет. И, полагаю, госпожа Домоправительница, теперь мы отчасти коллеги. Каждая квартира, каждая семья — это самостоятельное государство. Важно, чтобы их объединял мир и покой.

Разумеется, в доме имеется служба безопасности, контроль систем жизнеобеспечения. Вы же — Совет Взаимодействия, пограничная служба, разведка. В ваше распоряжении монитор с телеслежением на лестничных площадках… — Блинов-Депардье придвинулся, заслоняя меня от ветра мощны торсом и продолжил перечень. Он не застегнул кожаную куртку, надувшуюся как парус. Серый пуловер обтягивал широкую грудь и пах так, что уже не Кабирия, а Блистательный Марчелло объявился рядом, чтобы подхватить резвящуюся под струями ночного Треви обольстительницу… Личные ощущения помешали Домоправительнице вникнуть в существо дела насчет кнопок, сигнализирующих инородное проникновение в квартиры, методах связи с коммуникационными службами. Я опустила ресницы, дегустируя вкус охватившего меня волнения: допинг высоты? Радость одержанной победы? Или все же его глаза?

— Простите, я не очень внимательна. Слишком много сегодня впечатлений.

— Понимаю, не все сразу. Я лично буду помогать вам, Дора.

(Он назвал мою школьную кличку, полученную однокашниками путем извращения фамилии!) — Дора Кристель! — звучит.

— Неплохо, — согласилась я. И совершенно очевидно, что фамилия Помидорина на визитке Домоправительницы, могла бы исказить облик не только самой дамы, но и всего архитектурного сооружения в целом. Помидорина — хороший псевдоним для председателя садового кооператива.

— Вы обиделись? — он настороженно заглянул в мои глаза и я поняла: он чуткий и внимательный. А насмешничать любит не меньше меня, делая аппетитную смесь из подчеркнутой галантности и скрытых серьезностью приколов.

— Уж если я вышла замуж за студента-физика, заумного заику ради отречения от сельхозфамилии, то, разумеется, вопрос для меня был болезненный.

— Удачный брак, — улыбнулся Блинов. — Робкий студент оказался далеко не из последнего десятка. Вы благополучная женщина.

— Все вовсе не так, Виталий Робертович. Да, Кристель сделал карьеру. Но он уже не мой муж. В анкете не указано, что мы развелись. Вернее, разошлись. Юридически факт еще не оформлен.

— Понимаю, это совсем нелегко — разрывать семейные узы… — пробормотал Блинов и мне почему-то стало совершенно ясно, что и про мое одиночество и про Кабирию он знает давно. Знает — и все! И еще то, что о трудностях расторжения уз он говорит не понаслышке. Мы обменялись взглядами кошачьего бессловесного уровня. Посидят наши хвостатые братья меньшие друг против дружки минут пять, неотрывно глядя в глаза — и всю информацию считали.

По лицу Блинова пробежала тень, он отшвырнул окурок не глядя и аккурат попал в изящную урну, изготовленную, сразу видно, не дешевым дизайнером по мотивам греческой амфоры. Встряхнулся, как большой пес после купания и уверенными шагами направился к рощице хиленьких посадок.

— Скорей бы, скорей бы лето! — Блинов погладил ствол деревца, — Как славно погреться на солнышке под шум прибоя, в кипарисовой тени.

— А покататься на волнах! Все школьные годы родители возили меня в Крым. Какой-то очень компетентный доктор опасался, что у бледненькой худышки могут появится проблемы с легкими. Но два месяца я все же сидела у бабы Насти в деревне на парном молоке и яблоках… — я замолкла, испугавшись, что сейчас выложу ему про себя все. И не остановлюсь, даже если он уйдет, если повалит снег и я окоченею здесь, на верхотуре. Рассказывать, рассказывать, метать бисер своих драгоценностей перед этим таким понятливым увальнем… И делиться болью… дорогая моя рыженькая мамочка… милый папка — застенчивый бородатый старикан, вам было едва за полтинник. После двадцатилетней разлуки с Крымом потянуло к морю. С осени цвели предвкушения и мечты. «А я последний раз монетки с причала не бросила. Ты так торопил в такси!» — вспомнила мама примету: подарил волнам пятачок — пусть ждут, ты непременно вернешься. «Бросишь теперь, сразу, как приедем», — улыбнулся ученый муж над женским суеверием. Они не вернулись. Никогда больше не вернутся — ни к морю, ни в свой дом. Зря ждет на вешалке мамин любимый мохнатый жакет и папкина, такая уже немодная, скукожившаяся от ненужности дубленка… В глазах потеплело и нос набряк. Я отвернулась.

— Извините, Дора. Гибель ваших родителей — страшная нелепость. Я так неловко задел вашу боль…

— Ничего… Уже десять лет я не летаю самолетами. Не от страха. Из принципа. Не опасайтесь растревожить мои раны — в них достаточно соли. От слез.

— Если раствор перенасыщен, соль образует кристаллики и выпадет в осадок.

— Процесс уже пошел. Спасибо за бережное отношение с хрупкими вещами, — я натянула на голову ангорский шарф и постаралась выглядеть по свойски. Не превращать же приятный разговор с приятным человеком в лирику? Что собственно произошло? Опять фантазии разыгрались? Милое, но совершенно деловое общение. В общих чертах мне предложены дружеские отношения на базе профессиональной заинтересованности. Господин разведчик дал мне понять, что не склонен к формальному общению и что знал больше, чем отмечено анкете, больше, может, даже чем знаю я! Про физика Кристеля, во всяком случае. И намекнул, что с моей стороны требуется полная откровенность. Тихое или не очень обожание, вероятно, входит в постоянный комплект его общения со слабым полом.

— Какие хиленькие клены. Почему все прекрасное так трудно приживается в этом климате? — он резко погрустнел, вспомнив о чем-то личном. — Нет, я не сдамся! Дождусь, когда здесь вырастет парк! У каждого человека должна быть любимая аллея, в которой он может бродить, шурша в сентябре палыми листьями, а в мае — целоваться!

— Рай — это сад на крыше, — лирически подержала я тему вычитанной где-то фразой.

Господин Блинов подавил вздох и отогнал беспокойные мысли.

— Вы озябли. Размечтался, простите, — морщинка между бровей разгладилась, он придержал пятерней разметанные волосы.

— С завтрашнего дня приступаете к исполнению своих обязанностей. У бухгалтера получите аванс. Первого апреля в честь открытия нашего домового ресторана состоится банкет. Я хотел бы представить вас жильцам.

3

…Боже! Контрасты убивают. Но уж если выжил — здорово взбодрился. Почувствуйте разницу: моя «распашонка» в пятиэтажке, хроническое безденежье — и аванс 300 баксов! Вечерний телепросмотр очередной страшилки про маньяка с растерзанными на помойке неграми и — представительный банкет в ресторане! А подмигивавший пьяненький слесарь-сосед и господин Блинов? Так не бывает…

С протокольной лаконичностью отмечу, как провела эту неделю: — работала над собой, подчитывала правила хорошего тона и энциклопедические словари, написала «воскресную проповедь» для милой газеты, отношения с которой не хотела порывать. А главное, перерыла у верной подруги гардероб в поисках достойного туалета, подобающего моему статусу — с одной стороны, и потенциальным возможностям — с другой. Мне требовалось нечто монашески скромное и не менее влекущее, чем наряд танцовщицы фламенко. Этакая всесокрушающая, прущая изнутри манкость.

Волосы предпочитаю носить в свежевымытом, естественном (после окраски в «золотой блондин») состоянии. И еще. Признаюсь в пороке — не одобряю занудный минимализм! Ну с чьего издевательского распоряжения сережки, бусы, брошки, колечки, бабушкины браслеты, нежные кораллы, переливчатый перламутр, таинственный малахит, лакомая, как щербет, бирюза объявлены персонами нон грата на празднике моды и обречены храниться в шкатулке, а мы все вынуждены изображать из себя замордованных бытом «натуральных унисекс-вумен» и смотреть ежедневно на совершенно опресненных отсутствием женственности теледам? Глазу не на чем отдохнуть. Колония строгого режима с повинностью безграничной болтливости. Сейчас не время, я бы раскрыла вам тайну о тех, кто диктует моду. Не вникая в теорию намекну: первое — они не любят себя. Разве человек, хорошо относящийся к себе, даже за очень большие бабки станет добиваться репутации совершенно сдвинутого идиота или мутного извращенца? Во-вторых: их тошнит от того, что они делают. А как не затошнит? Вы видели репортаж с последнего сезона моды? При этом следили за своей мимикой? Приблизительно то же выражение, что при знакомстве с садовым сортиром. Третье — они ненавидят людей. Вся неутомимая деятельность самых одиозных кутюрье вдохновлена завистью к коллегам и ненавистью к людям — человеческому телу, душе, мыслям. Да они над нами издеваются, заставляя делать вид, что мы обожаем идиотов и готовы платить бешенные деньги за отрыжку скудной, истерически нищей фантазии! Глядя на слоняющихся на подиуме вампиресс в полуобнаженке, моя бабуля непроизвольно перекрестилась: «хай бы вы усе сгинули, лахудры бисовы!»

Повседневная мода не многим гуманней. Без набора пыточных услуг, но и без симпатии к тебе, единственной. «Снять широкое, синее, шерстяное, надеть зеленое, узкое, дырчатое… встать, лечь, отползать и складываться в штабеля таких же безмолвных жертв». Или вот крик: «На пике моды минимализм! Все лишнее снять и забыть».. И ведь слушаемся. Который сезон томятся в шкатулках чудные вещицы, хранящие память праздников и добрых дарений. Я люблю свои безделушки. У каждой своя судьба и свой дар, который она передает мне. Брошь из сердолика в кружеве перламутровых лепестков способна привлекать удачу. Такие же сережки, перстень. Их сделали чуткие к ворожбе руки. Первоапрельский банкет эти вещицы посетят вместе со мной. Тем более гладкое платье из медового атласа — в меру облегающее и в меру обнажающее, не претендуя на звание «навороченного туалета», требовало дополнений. Как обрадовались вещицы! Как безупречно прильнула к выемке на под ключицей брошь, как вписались в изгиб пряди сережки — верные друзья и соучастники! С ним я была готова принять вызов судьбы.

…Рабочий день первого апреля подходил к концу. Лил дождь — о, как божественно он лил, смывая грехи прошлогоднего снега! Как чувствовала моя стройная нога в колготках «Леванте» искус высокого разреза узкой ласкающей юбки! Как нежно обнимала стан золотистая ткань, а все тело нежилось в ожидании, опоенное грезами. Еще днем я видела зал ресторана в цокольном этаже, убранный для вечера — по долгу службы проверяла исправность выведенной на мой пульт сигнализации. И хотя меня сопровождали оба близнеца Поворотти — Терминаторы, стало страшновато. Боже! Сколько же стоит вся эта красотища и как неспокойно спиться людям, вскарабкавшимся на такой уровень благ! На гору посередь всполошенного, бедствующего, потерянного, испуганного, алчущего и грешащего человеческого моря. Именно тогда, в ждущем пиршества зале, я ощутила, что опасения Блинова далеко не напрасны.

Если бы мне пришлось декорировать собственный не бедный дом, в нем было бы изобилие цветного стекла (лучше всего, в виде пронизанных светом витражей) темное резное дерево, живой огонь сечей, каминов и — море золота!. Много солнечного, надежного металла. Ну и зеркала. Что за иллюзии без зеркал!

Здесь все было иным — сверкало серебро на мраморной белизне, никакие цветные стекла не нарушали бело-синюю гамму, а камин успешно заменял гордый фонтан из змеистых гнутых трубок и грубо обтесанного мрамора в центре. Но как шикарно! На вечер был приглашен оркестр дополнительная труппа поваров и официантов из «Метрополя». Неужели здесь, на инкрустированных плитах, я буду танцевать с Блиновым, когда вечер перейдет в фазу расслабленного блаженства и зал утонет в полумраке? Сохраню ли я загадочное молчание или расскажу, что все эти дни он был моим героем, центром моей Вселенной? И в доказательство перечислить его костюмы, рубашки, ботинки… Каким-то чудом мне удавалось проследить все его выходы и входы, запоминать не внешний вид, но и почувствовать настроение… В прошлую среду, у меня внезапно заныло колено. Надо спросить его про среду. Не получил ли супер-разведчик травму в схватке с бандитами?

Я вернулась на рабочее место, так и этак расписывая в мечтах сценарий предстоящего вечера и поглядывая на часы. Блинов зайдет за мной сам или кого-то пришлет? С опозданием или чуть раньше? Ведь он обещал представить меня жильцам. Мне удалось удачно обеспечить замену. Зинаида Павлиновна Робиншутц (та самая киноведша, что экзаменовала Домоправительницу по Тарантино) сама проявила инициативу подежурить, ссылаясь на гипсовый воротник до ушей. Несчастная стала жертвой мануальщика, слишком рьяно вцепившегося в ее жилистую шею. Зинаида Павлиновна подойдет к 20 часам, а Блинова, скорее всего, надо ждать в начале девятого.

Я замечу его, выходящим из лифта в вечернем костюме, непременно с «бабочкой» и аккуратно прилизанными волосами, смущенного эти совершенно не украшавшим его антуражем. Но меня уже трудно разочаровать. Ведь его подбородок с ямочкой не способна испортить самая масштабная и нелепая из «бабочек»…

Стеклянную дверь распахнули мощным рывком. Нет, не Виктор Робертович. Тощая брюнетка в растянутой комбинашке, с торчащими вороньим пером залаченными прядями испугала бы неискушенного зрителя. Искушенный же в курсе, что именно в таких лоскутах на бретельках принято посещать голливудские вечеринки ВИП-персонам. Зыркнув по сторонам совиными глазами пани Зоси из старого «Кабачка», дама прищурилась и обратилась ко мне:

— Альбина… — она протянула лапку к моей карточке и постучала черным загнутым коготком по пластику. — …Григорьевна, муж просил вас сегодня вечером быть особенно внимательной к приходящим. Все жильцы будут на банкете, это событие широко рекламировалось. Криминал не дремлет.

Говорила она слегка на распев. Полагаю, эффект, полученный логопедом в процессе ликвидации некоего провинциального говорка.

— Но я тоже приглашена. Здесь остается охрана. Кроме того, у пульта будет дежурить любезно согласившаяся заменить меня Зинаида Павлиновна… — пролепетала я, соображая, что не распознала первоапрельский розыгрыш. Эта крошка элегантно шутит или… Или меня разыграл Блинов?

— Вы останетесь на рабочем месте ровно до 24 часов, — дама сохраняла нешуточную серьезность. — Потом, разумеется, вам надо будет съездить домой, принять ванну, переодеться во что-нибудь более подходящее к утренней смене… Как я понимаю, живете вы не близко и пользуетесь общественным транспортом. Так что, время у вас предостаточно. — Она на прощанье щелкнула табличку:

— Может моему благоверному тоже объявление на груди вывесить: «Собственность Оксаны Блиновой. Близко не подходить. Руками не трогать».

Комната опустела. Стало слышно, как жужжит пульт и стучит за окном дождь. Оксана Блинова! Вот так знакомство! Все это время супруга заслуженного разведчика находилась в Швейцарии на лечебном курорте и я не засекла момент ее прибытия. Наверно, так и взлетела на помеле сразу на свой этаж. Прямиком в жаркие объятия мужа… Вот теперь в самый раз распустить нюни, сорвать магическую брошку и клясться себе, что никогда, никогда больше не позарюсь на чужое добро, не размечтаюсь о невозможном… Что супруга заслуженного разведчика — это одно, а домоправительница — другое, что фильм «Красотка» — сладкая сказка, а Золушка — вечный мираж невезучих одиночек.

Но ничего подобного я не сделала. Достала флакончик «Примавере» и щедро опрыскала ароматом итальянской весны свои владения. Включила запись «Путника в ночи» Френка Синатры, развернула кресло «Босс» лицом к двери и вскинула ногу на ногу. Ведь я знала про жизнь куда больше чем те, кто сумел ухватить счет в банке и сказочные апартаменты.

Мне повезло, сокровенная тайна бытия открылась мне рано.

…Бабушка жила в деревне на Валдае. Тринадцатилетнюю дылду выпроводили к ней на все лето — молоко, ягоды, грибы… Были ягоды

было озеро, розовое по утрам и огненное на закате. Был «цыганенок» Женька — самый ковбойский из всех виданных мною ковбоев. Самый отчаянный сорвиголова из всех книжных и киношных балбесов. Балансируя смуглыми цепкими руками, он переходил по узкому гребню плотину над кипящим водопадом, гонял по оврагам словно «джипп» вонючий трактор, оседлав свирепого быка Зюзю, носился по улочкам, вздымая пыль и распугивая живность. Неожиданно я заметила, что все это он делал ради меня — семнадцатилетний босой дикарь, не решавшийся даже заговорить с городской кралей! Только кивал лохматой головой и буркал интригующе «Чао!».

Все преобразилось, наполнилось волнующим смыслом. Я чего-то ждала, перечитывала Бунина, плескалась русалкой среди лилий в озере, бродила по лугу, распустив косу — воображала себя его избранницей.

Лето кончалось, и ничего не произошло. Наступил последний день перед отъездом. Напрасно я торчала у озера, бегала в сельмаг. Женька пропал. Вечером, заталкивая в чемодан не оправдавшие надежд сарафаны, я услыхала переливы гармони и забористые распевки, доносящиеся от Женькиного дома.

— Цыганенка в техникум провожают. Такие гулянки! С трех сел оболтусов набежало, — бабушка подсунула мне теплую ватрушку.

Давясь любимым лакомством, я выбежала в огорода, продралась к сквозь густой малинник к забору, откуда было видно ходивший ходуном от веселья дом. «На тот большак, на перекресток уже не надо больше мне спешить…» — душевно затянул безногий старикан-гармонист. Потом включили «маг» и туземное веселье «Бонни М» охватило сонную деревню. В доме Женьки веселились и плясали от души — представишь только — и слезы ручьем: он — в белой рубашке, новеньких индийских джинсах, с копной смоляных кудрей — вывел, наверно танцевать ту, которая будет ждать его, чтобы сыграть через год свадьбу. Он и не вспомнил про меня… «Санни…»

— Алька, иди спать. Комары закусают, — бабушка кинула мне через кусты цветастую шаль. — Чего зазря поглядки глядеть. В чужом пиру похмелье.

Я упорно сидела, следя как поднимается над озером колдовская луна. Все стало особенным. В серебре таких теней ходить в обнимку, шептаться, читать стихи… Никому не нужна моя коса до пояса, ноги загорелые и длиннющие как у кузнечика, мое жаждущее счастья, пронзенное болью сердце. Я оплакивала все несостоявшиеся свидания, пропущенные поцелуи, танцы в тесном кружке, тайный свист в сумеречной сирени… Нос разбух, слипались отяжелевшие веки. «И никогда, никогдашеньки не будет у меня всего этого…» — причитала я, подвывая по-деревенски. Что-то прошуршало и бухнулось в траву у ног. Яблоко! Тяжеленная, твердая, ароматная антоновка, какая-то царапанная. Я присмотрелась — вырезанные на глянцевой кожуре буквы успели потемнеть: «Люблю».

Не знаю, мне ли предназначалось послание и кто был его автором. Скорее всего, дурачился сопливый соседский шкет, частенько подглядывавший за мной из-за плетня. Это теперь не имело значения. Вся земля и все на ней — одно слово «любовь»! Нечто вспыхнуло во мне, обжигая вкусом юного счастья. Громко пела гармошка: «С берез неслышим, невесом, слетает желтый лист…» Я поднялась, спустила с плеч цветастую шаль и прошлась павой, совсем как Наташа Ростова под гитару дядюшки. Ах, как вольно дышалось, как ладно двигалось невесомое тело! И луна и озеро и шепот трав и эта единственная в своей прелести ночь, как единственно на земле все живое — принадлежали мне! В груди заныло от невыразимой любви — так хотелось обласкать мир, льнущий ко мне, дарящий мне свою прелесть. Раскружившись, я рухнула среди лопухов, сунула нос в росистую траву и зашептала: — спасибо…

И ночь ответила, осенив мою хмельную голову подсказкой:

«Не печалься, если праздник гуляет на чужой улице. Это всегда и твой праздник…»

Вот что знала образованная прислуга богатого дома, очаровательная женщина, которую не позвали на праздник.

С улыбкой Джоконды я смотрела на сигнальные кнопки квартир. Все спокойно — ни одна из них не подмигивала мне красным глазом. Но откуда беспокойство, копошащееся в желудке, как перед экзаменом? Экзамен! Почему не явилась сменить меня травмированная киноведша? Блинов отменил ее дежурство, уговорив явиться в общество? Значит, Знаида Павлиновна уже в банкетном зале, задрапировав гипс косынкой с изображением пальмовой ветви Каннского фестиваля, рассказывает соседу по столу о съемках новой версии «Азазели». И что ей «Азазель»? Ничто ей «Азазель». Не получается у меня картинка. Госпожа Робиншутц — фигура неординарная. Раскусить ее — зубы сломаешь. Небольшую, но очень дорогую квартиру в этом доме она смогла приобрести, выгодно продав наследственные хоромы на Чистых прудах. А для чего? Для ого, чтобы въехать на новую жилплощадь с двоюродной сестрой — женщиной не молодой не слишком светской. До чего же наивны бывают тонкачи от искусства в столкновении с грубой реальностью. И как сильно въелась старомодная патриархальность даже в таких эпатажных дам, как фанатка Тарантино. В «Путнике» сразу стало известно, что Нина Яковлевна — миниатюрная крашенная блондинка, чем-то смахивающая на композитора Пахмутову, никакая не сестра Павлиновны, а сердечная зазноба. Обе женщины давно поддерживают теплые семейные отношения, не афишируя своей нетрадиционной ориентации. Все демонстрируют, а он скрывают — дивное целомудрие! Уже неделю Нина Яковлевна находится в ЦКБ по поводу гипертонического криза. Именно это печальное обстоятельство и гнало из дома верную Зинаиду Пвлиновну. Она готова была провести праздничный вечер в офис Домоправительницы. «Не веселиться же, как кокотка, когда Ниночка там совсем одна в палате „Аншлаг“ по телевизору будет смотреть!» — сказала она мне утром, мотивируя предложение подменить меня. Причем, в глазах под желтыми очками, от столь ужасной картины сверкнули слезы. Вот вам и «кровавая циничность Квентина». Так что же изменило ее планы?

Я не говорила вам, что обожаю заглядывать в чужие окна, воображая за мелькнувшим краешком чужой жизни целые навороты событий романтического или бытового жанра? Так вот я еще имею слабость к чужим дверям. Нет — не на предмет изучения замков. Опять-таки — с целью унюхивания, улавливания отзвуков чужой жизни, которая всегда притягивала тайной непричастности к ней. Почему, к примеру, я родилась у этих, а не тех? За этой, а не за той дверью? А чтобы было, если бы за той или теми, другими? Я была бы не я? И любила бы чужих родителей и носила другие платья… От ужаса леденело под ложечкой…

Это началось в классе третье — я потеряла ключ от квартиры и замерзнув на качелях под ноябрьским веерком, стала ждать возвращения родителей в теплом подъезде. Какой же интересной жизнью жил подъезд! Шум лифта, хлопанье дверей, чей-то смех. Неуклюжие гаммы, вымученные детской рукой на фортепиано за одной из дверей, запах утки в яблоках, звон посуды — за другой. Там накрывали стол, ждали гостей. А за молчаливыми, смиренно застывшими дверями-стражами кто-то кого-то любил. Тогда я об это, правда, едва догадывалась. Теперь — вижу насквозь. Натренировалась, хоть на спор угадывай. Наверно, этот нюх с первого взгляда и различил во мне Блинов.

Я стояла у двери квартиры с латунной старомодной табличкой на солидной дубовой облицовке. «Зинаида Пвлиновна и Надежда Яковлевна Робиншутц». Табличку забрали с двери старой квартиры на Чистых прудах и Надежду Яковлевну приписал вместо затертых слов. Что там было — «Профессор» или чье-то другое имя?

Приглядываясь, я слегка надавила на ручку и дверь мягко подалась!

— Простите, Зинаида Павлиновна, у вас не отвечает телефон. Я зашла сказать, что ваше дежурство отменяется…. - проговорила я заготовленную фразу, чувствуя, что говорю в пустоту. Ведь все уже было ясно. Вы сами знаете, что обычно находят за открытыми дверями молчаливых престижных квартир. Разумеется, разумеется. А что делать, представляете? Вызывать Братьев Поваротти? Звонить в милицию? Тихонько выманить из банкетного зала Блинова? А вдруг я ошибаюсь? Ничего страшного не произошло, смешно поднимать нелепую панику. Сейчас она выйдет из своего кабинета, надевая очки и зевая. «- Извините, я думала, вас убили», — фальшиво улыбнусь я. Или, лучше в духе Тарантино: «Где труп? Чистильщик прибыл!»

«Нет, прежде чем поднимать панику, надо все же сначала слегка взглянуть самой…» — Так думают все, кто толкает чужую незапертую дверь. Черт! Это атласное платье все же узко! А каблуки!.. Да что они тут набросали! О… Споткнувшись, я растянулась… Нет, не на полу. Ощущения свидетельствовали о том, что подо мной труп. Замерла, окаменела. Ни дыхания, ни шороха. Темень, пахнет валерьянкой здорово сквозит. Нечто костлявое врезается под самые ребра… Кажется, гипс… Осторожно отползаю, стараясь не касаться трупа. Нащупываю у двери кнопку выключателя, нажимаю, зажмуриваюсь. Считаю до двадцати, мысленно проводя сеанс самогипноза: «Ничего, ничего, Помидорина, она была не очень молодой… и вообще — смерть — удел каждого…» Осторожно открываю глаза — посреди холла, прямо у двери стоит длинная сумка, набитая книгами. Сверху брошен пуховик, разметавший пухлые «руки».

Двойная стеклянная дверь в центральную комнату театрально распахнулась. В раме стояла Нина Яковлевна, одетая в парчовое платье, принятое в прошлом для концертных выступлений. Гордо вскинув голову, она объявила с интонациями ведущей камерного концерта: (Композитор Алябьев. «Соловей»)