Следы в пыли. Развитие судебной химии и биологии

В последующие десять дней Рибуле собрал еще много подобных показаний среди мелких коммерсантов, ремесленников и пенсионеров в кварталах, где Буле бывал по служебным делам. Многие знали его как „Папашу Луи". Они пользовались его советами и доверяли ему свои ставки. Они не знали подлинного имени старика, но знали, что лошади были страстью „Папаши Луи" и что тот всегда своевременно и точно выплачивал выигрыши. О том, куда он относил заявочные листы с их именами и деньги, никто не думал. Все они верили в его честность и доверяли ему. По разговорам, о лошадях Буле знал от некоего барона д'Альмеда, герб которого на своих часах, подарке барона, старик часто показывал. Но это была единственная подробность, услышанная от него. Хотя все и удивлялись, что „Папаша Луи" не появлялся с 30 мая, но никому не пришло в голову, что он мог оказаться жуликом. Подумали, что болен. Так у Рибуле стала складываться первая версия преступления. Может быть, одна из темных личностей на задворках конного спорта, знавшая о тайных пристрастиях Буле, подкараулила его, когда при нем были деньги его клиентов? Может быть, его заманили в какую-нибудь засаду, убили, ограбили и спрятали в темном сарае или подвале, пока не появилась возможность подбросить труп в лес? Подозрение Рибуле усилилось, когда он узнал, что обе лошади „Вольный пират" и „Сапфировая звезда", имена которых Буле отметил красным карандашом в выигрышной таблице от 27 мая, оказались победительницами 28 мая и поставившие на них получили 130 франков за каждые 5 франков ставки. Может быть, Буле сам ставил на этих лошадей и 30 мая имел при себе значительный выигрыш, что и могло привлечь убийцу?

При поддержке Мартена шеф-инспектор предпринял новую серию поисков. Имелось множество мелких букмекеров, с которыми мог иметь дело Буле. Рибуле и его люди ходили из одного бюро в другое. Ни один из опрошенных не знал „Папашу Луи" или, по крайней мере, не признавался, что видел его или имел с ним дело. Но были сотни подпольных подозрительных посредников, многие из которых уже имели судимости и поэтому были известны бригаде по надзору за игроками. Рибуле не мог надеяться, что кто-нибудь из них добровольно сознается, что обслуживал потерпевшего. И все же он не видел другой возможности раскрыть тайну убийства Буле, иначе как проверить всех ранее судимых, находящихся под подозрением и наблюдением, и в первую очередь тех, кто зарегистрирован в районах, где работал Буле. Вполне возможно, что Буле доверился одному из таких букмекеров и 30 мая получил от него выигрыш за „Вольного пирата" и „Сапфировую звезду". Если найти посредника, то можно было бы, по крайней мере, проследить последний путь Буле. Но шеф-инспектор переживал одно разочарование за другим. Даже подпольные букмекеры, откупившиеся от полиции тем, что согласились работать на нее, по всей очевидности, не могли добыть нужной информации.

В середине июля, в момент полного отчаяния, о результатах своих тщательных исследований сообщил Бэль. К более точному анализу обнаруженных им частиц (угольных крошек, песка, осколков камня, опилок, кусочка картона, засохших насекомых, зеленых волокон и частиц красной краски) он приступил 10 июня. Чтобы определить вид угля, он опирался помимо всего прочего на тот факт, что виды угля различаются своей плотностью, т. е. соотношением веса и объема. Плотность неизвестного вещества определяется так: вещество помещают в пробирку, содержащую жидкости известной плотности. Из-за различной плотности они не смешиваются, и испытуемое вещество опускается до тех пор, пока не достигнет слоя, который соответствует ему по плотности. Так Бэль установил, что плотность найденного угля в частицах равна 1, 5. Это был антрацит.

Что касается песка, который под микроскопом выглядел кремнием, то он оказался неоднородным. Бэль обнаружил смесь кварца с кремнием. Ему удалось также объяснить происхождение маленьких осколков камня. Это был точильный камень. Трудней было определить вид древесины по найденным опилкам.

До 1924 года в криминалистике имелся опыт определения видалревесины по мельчайшим ее частицам размером в доли миллиметра — позднее появился новый метод. Если раньше при установлении вида древесины требовались для рассмотрения под микроскопом более крупные куски древесины в их продольном и поперечном разрезе, то теперь можно было довольствоваться частичками в виде порошка и пыли. Более грубое различие между дубом и сосной можно было определить по цвету (темно-коричневый и желто-светло-коричневый). Бэль поместил древесные частички в парафин и с помощью микротома изготовил срезы, которые можно рассматривать при большом увеличении. Он увидел, что одни частички имеют клетки, типичные для дуба, а другие — для сосны. Бэль установил, что перед ним смесь опилок дуба и сосны.

Больше времени пришлось потратить на двухмиллиметровый кусочек желтого картона. Под микроскопом Бэль размельчил его и увидел длинные тонкие волокна, среди которых находились характерной формы клетки. Это означало, что сырьем для целлюлозы, из которой состоял картон, была солома. Бэль проделал еще ряд микрохимических анализов, которые указали на низкое качество исследуемого материала.

Бесцветные насекомые при ближайшем рассмотрении оказались жучками, не имевшими органов зрения — признак их обитания в темноте. Оба зеленых волокна оказались овечьей шерстью с типичной структурой кутикулы. И наконец, Бэль попытался установить природу и происхождение двух странных красных частиц, обнаруженных на брюках Буле. Когда их подвергли облучению ультрафиолетовыми лучами, они ярко засветились. Последовало измерение спектрофотометром, и стало ясно, что речь идет о частицах краски — родамина.

Как бы подробны ни были отдельные заключения, сделанные Бэлем, все же по ним нельзя было установить место пребывания трупа до того, как он попал в Булонский лес. Бэль мог только предположить, что это совершенно темное помещение, видимо подвал, где можно встретить дубовые и сосновые опилки, антрацит и антрацитную пыль, кварцевый песок и осколки точильного камня, различных насекомых, какую-нибудь зеленую шерсть и, возможно, что-то деревянное, покрашенное родаминовой краской. Встал вопрос, нельзя ли установить еще какие- нибудь подробности, которые дополнили бы картину преступления? Бэль решил вырезать из каждого предмета одежды по куску, замочить их в стерильной воде, поместить в центрифугу и таким образом добыть микроорганизмы, которые, может быть, окажутся в одежде. При исследовании осадка, оставшегося в центрифуге, он обнаружил на пиджаке, жилете и соломенной шляпе микрофлору, состоявшую в основном из грибков. На рубашке, брюках и галстуке тоже были микроорганизмы, но не те, что находились на остальных предметах верхней одежды. Для точного определения микробов Бэль поместил культуры на питательную почву и поставил в специальный шкаф. Затем он снова их исследовал и пришел к следующему выводу: микроорганизмы с пиджака, жилета и шляпы являются грибками, которые встречаются прежде всего в местах брожения или хранения вина. Микроорганизмы с рубашки, брюк и галстука принадлежат к диплококкам, обитающим обычно в сырых подвалах. Теперь Бэль был уверен, что убийство произошло в подвале или, по крайней мере, там хранили труп. Кроме того, в нем должны быть различные помещения, так как пиджак, жилет и шляпа находились не в той части подвала, где был спрятан сам труп.

Когда этот отчет попал в руки Рибуле, то он смотрел на него разочарованно и в первый момент не знал, чем данные Бэля могут помочь ему в расследовании дела. Может быть, ему облазить все подвалы города? Но потом он понял, что у него в руках средство для проверки легальных или нелегальных букмекеров и их посредников, опросом которых он занимается вот уже несколько недель. Может быть, среди них кто-нибудь проводит свои нелегальные операции в подвале, имеет квартиру в подвальном этаже или хотя бы посещает подвалы? Так началась вторая фаза расследования, которая, впрочем, несколько месяцев не приносила никакого успеха. И вот, когда Рибуле уже почти потерял всякую надежду, в середине ноября к нему неожиданно явился служащий фирмы, Бернер и Нильсен" по имени Берже и заявил, что вспомнил об одном событии, случившемся в мае. В то время на улице Милан, 24, над бюро фирмы, Бернер и Нильсен" жил некий Пьер Булэ, т. е. человек, имя которого походило на имя убитого. В один из майских дней Булэ обнаружил в своем почтовом ящике письмо, адресованное Буле. Вскрыв письмо, Булэ прочитал: „Приходи ко мне. Жокей кое-что скажет". Когда Булэ передал письмо Буле, тот сказал: „Ах, это письмо от… " Но Берже уже не помнил точно названное имя, кажется, Тэссье. Вспомнив об этом случае, Берже поговорил с доверенным Иланом, который, в свою очередь, вспомнил о разговоре с Буле. Как-то, по-приятельски болтая, Буле сказал, что делал раньше ставки на бегах через Тэссье или что-то в этом роде с улицы Могадор, но теперь у него другой адрес…

Рибуле поспешил на улицу Милан, поговорил с Иланом, и тот подтвердил сказанное Берже. Желая узнать что-нибудь еще о неожиданно всплывшей личности месье Тэссье, Рибуле упомянул, что убийство, видимо, произошло в подвале. И тут Илан вдруг вспомнил еще об одном обстоятельстве. Буле сказал, что оставил месье Тэссье, потому что на улице Могадор обслуживают в подвале, а ему это не нравится… И добавил, что будет делать свои ставки на улице Шоссе д'Антен.

Спустя час, вечером 19 ноября, Рибуле уже знал, что консьерж Лазар Тэссье с Могадор, 30, является подпольным букмекером, которого еще задолго до этого спрашивали относительно Буле. В ноябре 1923 года Тэссье поймали на месте преступления, его карманы были набиты листами со ставками и инспектор Мартен арестовал его. Когда в начале июля с Тэссье беседовали сотрудники Рибуле, то он заявил, что раньше встречал „Папашу Луи", но давно не видел его, так как после ареста не занимался больше букмекерством. Он направил Буле к другому букмекеру и консьержу по имени Дезибур с улицы Шоссе д'Антен. Ему поверили и отправились к Дезибуру, но тот решительно заявил, что никогда не занимался скачками. Хотя он давно уже находился под подозрением, однако уличить его на этот раз не удалось,

Рибуле подождал до утра 20 ноября. Затем приказал доставить к себе Дезибура и его жену, а во время их отсутствия обыскать подвальные помещения дома № 56 на Шоссе д'Антен. Он припугнул Дезибура, будто есть свидетели, которые могли бы поклясться, что убитый Буле 30 мая посетил Дезибура и последний взял у него выигрышные листы со ставками. Не желая быть подозреваемым в убийстве, Дезибур предпочел признаться в своей нелегальной деятельности. Он показал, что много раз брал у старого Буле листы со ставками, потому что у старика с Тэссье, который долгое время был его букмекером, появились трудности при расчетах. Да, Буле посетил его 30 мая, в день своего исчезновения, и передал ему в четверть одиннадцатого несколько листов со ставками, но тотчас ушел, не сказав куда. Дезибур клялся, что больше ничего не знает. Это была последняя встреча с убитым, но к убийству он отношения не имеет. Узнав во время допроса, что в подвальных помещениях под квартирой Дезибура ничего не обнаружено, Рибуле отпустил его и занялся Лазаром Тэссье.

Он стал тщательно изучать акты бригады по наблюдению за игроками и установил наблюдение за консьержем на улице Могадор. Главный инспектор верил, что осведомители дадут больше сведений, если поставить перед ними конкретную цель. И не ошибся. К 28 ноября он уже знал о Тэссье такие подробности, которые позволяли судить о нем как о весьма подозрительной личности. Ему было 52 года, и уже 20 лет он проживал со своей женой на улице Могадор, работая консьержем. За это время Тэссье перепробовал множество профессий: был служащим, билетером в театре, официантом. Причину такого усердия нетрудно разгадать. Из-за пристрастия к скачкам он проигрывал много денег и не вылезал из долгов. В своей деятельности букмекера он неоднократно прибегал к жульническим приемам: подделывал выигрышные листы, оставлял у себя выигрыши, обманывал своих клиентов. Много раз утверждал, что у него украли портмоне со всеми выигрышами. В конце мая кредиторы так насели на него, что пришлось просить взаймы денег даже у служанок. Обманутые им клиенты сообщили, что Тэссье принимал у них ставки в подвале на улице Могадор. Но, несмотря на все это, людям Рибуле не удалось найти ни одного свидетеля, знавшего об отношениях между Тэссье и Буле. Никто никогда не видел потерпевшего в квартире Тэссье. Никто не видел его 30 мая или несколькими днями раньше или позже не только у Тэссье, но даже вблизи дома последнего.

Подозрения Рибуле не стали от этого меньше. Если Буле ставил на лошадей „Вольный пират" и „Сапфировая звезда", то 28 мая он имел большие выигрыши. И если предположить далее, что ставки делались через Тэссье, то 30 мая Тэссье должен был Буле значительную сумму денег. Может быть, под нажимом кредиторов Тэссье использовал эту сумму на покрытие своих долгов? Или же Тэссье и старик поспорили, и Буле требовал свои деньги, пригрозив Тэссье заявить в полицию, а последний заставил его замолчать навсегда?

Все это были вопросы без ответа, и Рибуле понимал, что хоть какой-нибудь шанс получить ответ содержится в данных Бэля и в тщательном осмотре подвала на улице Могадор. 28 ноября Рибуле представил отчет начальнику своей бригады Фаралику и следователю Жусселену и предложил официально допросить Тэссье, произвести обыск его квартиры и подвальных помещений дома, а научную сторону проведения обыска поручить Бэлю. Утром 29 ноября Бэль получил санкцию на допрос и обыск.

Когда Жусселен, Рибуле, Фаралик и Бэль около часа дня встретились в комнате консьержа на улице Могадор, 30, следователь уже закончил длившийся несколько часов допрос Тэссье. У следователя осталось двойственное впечатление: он имеет дело либо с невинным человеком, либо с самым коварным и хитрым из убийц, каких ему доводилось встречать.

Тэссье признался, что знал Буле и считал старика почти своим другом. До ноября 1923 года оказывал ему кое-какие услуги. Относительно подвала не исключено, что он раз, другой болтал там с Буле, попутно исправляя что-нибудь в отопительной системе дома. Но с ноября, т. е. с тех пор как он прекратил играть на скачках, „Папаша Луи" больше не появлялся в его доме.

Теперь Лазар Тэссье стоял перед пришедшими полицейскими. Не считая легкого румянца на его лице, ничто не свидетельствовало о его внутреннем волнении. На нем была белоснежная рубашка и безупречно завязанный галстук. На носу — благородное пенсне. И лишь непомерно большие красные уши несколько портили портрет „порядочного" человека. На вопросы он отвечал с приветливой улыбкой. Спокойно, без суеты проводил пришедших сотрудников полиции в подвальное помещение. Вход в подвалы находился около двери его квартиры, ключи от подвалов № 15 и 30, куда он мог входить, висели в небольшой нише в стене.

Подвал № 15, который, по словам Тэссье, принадлежал лично ему, показался Бэлю, когда он в него вошел, слишком светлым, чтобы там могли водиться насекомые, обнаруженные на рубашке убитого. Во двор выходило вентиляционное окошечко, которое, правда, было прикрыто задвижкой. Но в задвижке имелось много дыр, пропускавших в подвал достаточное количество света. Вряд ли в этом помещении могли находиться жучки. Пол был покрыт смесью опилок, угля и пыли. Там находились пустые ящики, но один был пирамидальной формы высотой почти в 150 см. Внутренние стенки ящика были черны от угольной пыли, на дне лежали остатки угля. Бэль сумел скрыть разочарование, охватившее его при осмотре этого помещения. Прямо противоположные чувства появились у него, едва он вошел во второе помещение, в подвал № 30. Здесь помещался котел центрального отопления. Тэссье объяснил, что в его обязанности входит обслуживать котел и поэтому у него имеется ключ от этого подвала. Бэль с первого взгляда обнаружил множество следов, которые напомнили ему о его многодневных исследованиях. Пол, очевидно, не убирали уже много лет. Он был покрыт грязью в несколько слоев: кусочки угля, песок и опилки. В подвале лежало большое бревно, часть которого была отпилена и наколота, видимо, для растопки. Бревно покрашено красной краской, напоминавшей ту, частицы которой Бэль нашел при осмотре трупа Буле. Отслойки этой же краски были видны и в опилках.

У входной двери стоял ящик, в котором лежали обрывки картона. Часть их валялась в пыли. Картон имел такой же желтоватый цвет, что и клочок картона с одежды Буле. В это время Рибуле сделал еще одну находку. За пустым ящиком среди старых газет он обнаружил листы бумаги, которые оказались выигрышными листами, заполненными после ноября 1923 года и опровергавшими утверждение Тэссье, будто после своего ареста он не занимался скачками. Приветливо улыбаясь, Тэссье заявил, что эту бумагу он получил для растопки котла. А так как листы были заполнены не Тэссье, то трудно было опровергнуть его объяснение, сколь странно оно ни звучало.

Этот инцидент не остановил Бэля. Он собрал пробы в пакетики, упаковал покрашенный краской кусок дерева, другие частицы красной краски и желтого картона, а затем стал обследовать лестницу, ведущую в подвал. Так как было уже поздно, следователь велел опечатать оба подвала и доставить Тэссье в свое бюро для дальнейшего допроса. Бэля он попросил поторопиться с исследованием собранных проб и доложить ему о результатах.

Работа Бэля продолжалась несколько дней, но уже вечером 29 ноября он сообщил Жусселену, что обнаруженные на одежде Буле частицы красной краски идентичны частицам краски, найденным на полу подвала и на бревне, находящемся там же. Он установил и идентичность песка из подвала, который также состоит из кварца, кремния и пыли антрацита, песку с брюк и волос трупа. Желтые клочки картона тоже совпали с картоном из ящика подвала.

Тэссье арестовали и поместили в тюрьму предварительного заключения. К 2 декабря Бэль закончил все анализы. Они показали, что и опилки из подвала № 30 представляли собой смесь опилок дуба и сосны. Бэль попросил разрешения продолжить обследование подвала.

В эти же дни, с 24 ноября по 2 декабря, Рибуле предпринял все возможное, чтобы добыть доказательства виновности Тэссье, на которого не производили впечатления ни арест, ни ежедневные допросы, проводившиеся Жусселеном. Рибуле наводил справки о Тэссье у жильцов дома, у соседей, у родственников, у его жены. Но оказалось, что никто близко не общался с Тэссье и не знал о его закулисной деятельности. Лишь от его шурина, владельца кафе Тиссье, Рибуле услышал, что консьерж обратился к нему в конце мая или в начале июня с просьбой о ссуде в 12 500 франков и грозил в случае отказа броситься в Сену. Это сообщение подтверждало уже имевшиеся данные о том, что Тэссье испытывал нужду в деньгах. Более интересным показался тот факт, что второй шурин Тэссье работал шофером и так волновался во время допроса, что возникло подозрение, не он ли помог Тэссье в ночь с 7 на 8 июня перевезти труп. Некоторые свидетели утверждали, что Тэссье часто околачивался летом на площади Будапешта, где стоит много такси, хозяева которых часами просиживают в баре, так что их машину можно угнать на некоторое время незаметно и воспользоваться ею для транспортировки груза. Странным было также упорное молчание жены Тэссье. Будто она боялась проговориться. Она утверждала, что Тэссье никогда не уходит из дому после 21 часа и в ночь с 7 на 8 крепко спал в своей постели.

На утро 3 декабря следователь назначил вторичное обследование подвальных помещений, о котором просил Бэль. Все утро до обеда Бэль и два его ассистента обследовали подвалы. На этот раз лестницу осветили мощной ацетиленовой лампой и вскоре обнаружили на боковой стене на высоте' около восьмидесяти сантиметров большое пятно, которое пытались закрасить серой краской. Но сделали это так неловко, что можно было различить и пятно и брызги. Бенцидиновая проба дала основания предполагать кровь. Рассматривая каждую ступеньку через лупу при ярком освещении, Бэль обнаружил внизу лестницы пятно крови с прилипшим к ней волоском. Закончив осмотр лестницы, Бэль приступил к поискам жучков и микроорганизмов. В подвал проникал свет, следовательно, здесь бесполезно было искать обнаруженных на одежде Буле насекомых, и это не давало покоя Бэлю. Сначала он находил только одно объяснение противоречию: угольный ящик в подвале № 15. Но все его усилия и попытки найти насекомых не увенчались успехом. Лишь влажное дно ящика казалось подходящей почвой для грибков, подобных тем, какие обнаружили на одежде Буле. Бэль подумал, не мог ли ящик служить местом, где прятали труп. Может быть, во время спора в подвале № 30 Буле сбили с ног, и при этом он испачкался в пыли на полу, но, найдя в себе силы, поднялся и попытался убежать по лестнице? Может быть, на лестнице его убили и поместили в угольный ящик в личном подвале Тэссье? Чтобы тщательней обследовать ящик и попытаться обнаружить в нем следы крови и грибковых культур, Бэль вызвал машину, велел разобрать этот большой ящик и доставить его в лабораторию судебной идентификации.

Как только следователь получил сообщение Бэля об обнаружении крови на лестнице, он возобновил допрос. Но Тэссье без заминки объяснил, что, во-первых, на лестнице недавно окотилась кошка, а, во-вторых, прачки носят в корзинах грязное белье и могут при этом испачкать стены кровью. Бэль возразил ему, что речь идет о крови человека и что брызги не могут возникнуть в ситуации, которую описал Тэссье. След крови внизу лестницы мог образоваться от того, что кровь капала из раны, а прилипший к крови волосок идентичен волосам Буле. Но как ни важны были обнаруженные следы крови, Бэль все же не мог отделаться от мысли, что основные улики надо искать в другом месте. Поэтому вечером 3 декабря Жусселен решил провести третий обыск в подвалах. Работу продолжали, осветив подвалы лампами и прожекторами. Бэль и два помогавших ему инспектора искали в слоях грязи насекомых, которые могли попасть сюда, в заброшенный подвал, из какого- нибудь другого места, может быть, даже мертвыми. Бэль на этот раз захватил с собой сито, и грязь просеивалась, но поиски опять не увенчались успехом. Нашли только кусочек от билета метрополитена и не обратили бы на эту находку внимания, если бы на клочке бумаги не значилось: „Георг V", т. е. название станции, где Буле каждое утро садился на поезд метро, чтобы ехать на работу. До глубокой ночи продолжались поиски остальных частей билета в надежде обнаружить на них дату его приобретения, но безуспешно.

Все утро 4 декабря Бэль посвятил тщательному обследованию угольного ящика, загромоздившего теперь его лабораторию. Но все попытки обнаружить на его черных стенках следы крови или насекомых оказались безуспешными. В конце исследований Бэль поместил часть влажного слоя пыли со дна ящика на питательную почву и поставил в шкаф, чтобы посмотреть, вырастут ли грибковые культуры, и если да, то какие. Как раз в тот момент, когда он закрывал дверцу шкафа, ему сообщили совершенно потрясающую новость. Оказывается, на улице Могадор обнаружили еще один подвал, ключи от которого находились у Тэссье, но о существовании которого он до сих пор молчал. Утром 4 декабря из командировки вернулся жилец дома по имени Фидлер. Узнав об аресте Тэссье, он сообщил Рибуле, что консьерж занял у него в апреле 2000 франков и обещал вернуть их до 31 мая. И действительно, долг был погашен с небольшим опозданием 4 июня. Это сообщение лишь только подтверждало, что у Тэссье были финансовые трудности.

Однако Фидлер сделал еще одно сообщение. Он вспомнил, что в начале июня пожаловался Тэссье на сладковатый запах, который исходил из подвала № 13. Этот подвал принадлежал Фидлеру, но он им никогда не пользовался. Ключи были у Тэссье, и он ответил Фидлеру, что запах исходит от поврежденной трубы туалета.

Услышав это, Бэль поспешил на улицу Могадор. Там он застал Жусселена и нескольких инспекторов, которые спускались по винтовой лестнице в подвал. Впервые Бэль не смог скрыть своего волнения, когда очутился перед дверью подвала, потолок которого образовывала лестница. Когда открыли дверь, он понял, что нашел то, что искал: абсолютно темное, покрытое угольной пылью помещение, в котором спокойно можно было спрятать человека. При первом же луче света на стене все увидели трех бесцветных маленьких насекомых. Бэль сам забрался в кладовку и собрал насекомых, а также пробы угольной пыли и слоя грязи с пола. Обследуя каморку сантиметр за сантиметром, Бэль обнаружил много зеленых волокон и осколки камня. Хотя работа была очень утомительной, он ни разу не передохнул, пока не собрал все, что вызывало сомнения, и тотчас отправился во Дворец Правосудия, чтобы приняться за исследования. Он делал одно открытие за другим: обнаружил кровь человека, угольная пыль оказалась антрацитом, осколки камня — частицами шлифовального диска, идентичными частицам, обнаруженным в волосах потерпевшего. Зеленые волокна оказались шерстью и, за одним исключением, были идентичны волокнам, собранным с рубашки Буле. Маленькие насекомые — слепые жучки, а микроорганизмы — которые были найдены на рубашке и брюках Буле.

Разве оставались еще сомнения, что убитого спрятали в том темном таинственном закутке, ключ от которого Тэссье скрывал не без причины? Был только один невыясненный вопрос: откуда на пиджак и шляпу Буле попали дрожжевые грибки? Но к 6 декабря все стало ясно. На питательной почве собранные Бэлем пробы из угольного ящика дали грибковые культуры. Речь шла о таких же грибках, как на пиджаке, жилете и шляпе. Теперь Бэль был уверен, что пиджак, жилет и шляпа хранились в угольном ящике подвала № 15, а труп — в каморке под лестницей.

Получив доклад Бэля, Жусселен, дивизионный комиссар Бартелеми, Рибуле и несколько других сотрудников полиции поехали на улицу Могадор. Там к ним присоединился Бэль. Теперь они произвели тщательный обыск в квартире Тэссье и возобновили поиски недостающих кусочков билета метро. В квартире они нашли только зеленое шерстяное трико, волокна которого совпадали с зелеными волокнами, обнаруженными на одежде Буле. Работа в подвале № 30 привела к полному успеху. Инспекторы Леруа и Кост, просеивая много часов подряд пыль с пола подвала и сотрясаясь от кашля, нашли, наконец, недостающие обрывки билета. На верхней половине разорванного билета стояла надпись: 15124–05. Это означало: 151-й день 1924 года,5 часов утра, т. е. 30 мая 1924 г., день, когда исчез Буле, и время, в которое он ежедневно садился в поезд метро.

Когда год спустя, 13 декабря 1925 г., суд присяжных в Париже приговорил Лазара Тэссье за убийство к десяти годам тюрьмы, то произошло это без признания консьержа, сохранявшего спокойствие на протяжении всего процесса. Рибуле за год не смог найти дополнительных свидетелей преступления и доставки Луи Буле в Булонский лес. Поэтому естественнонаучная работа Бэля и его анализ пыли оказались на переднем плане расследования и процесса. Это привело к ожесточенным и бесплодным спорам с представителями старой криминалистической школы, которые пытались доказать, что Тэссье можно было найти и доказать его виновность и без помощи науки. Бэль в своем личном отчете о деле дал единственно возможный ответ: „Наша работа доказала, что потерпевший был убит в подвале и что его тело хранилось там некоторое время… Она ничего не сказала об отдельных обстоятельствах его смерти. Запланированное ли это убийство или результат мгновенной эмоции? Наносились ли удары с целью убить его? Имелся ли в подвале сообщник и какую играл он роль? Ответы на эти вопросы могли дать только свидетели… Истина всегда лежит между новыми теориями, которые слишком быстро сменяются, и рутиной, которая слишком упорна и неподвижна. Как бы ни был велик научный прогресс в будущем, лаборатория одна никогда не сможет решать проблемы, связанные с преступлением, да это и не может быть целью. Но многое останется невыясненным, если не прибегнуть к помощи лаборатории… Я убежден, что лаборатория сможет решать большие задачи, значение которых трудно сегодня предвидеть… "

Так дело Буле — Тэссье стало историческим,, нашумевшим делом" в развитии исследований пыли во всех аспектах. Правда, Бэлю довелось следить за этим развитием не более пяти лет, на протяжении которых успех сопутствовал его работе, росло признание. Можно сказать, что это был триумф. Но в конце концов Бэль не избежал не только высокомерия, которое приходит обычно вместе с легким успехом, но и ошибок, излишне доверившись научным достижениям и поспешно используя их. Вероятно, парижская газета „Эксельсиор" правильно охарактеризовала Бэля, когда писала: „Он… не говорил ни о чем другом, кроме как о своих реакциях, пробах, реагентах, историях с отпечатками пальцев и случаях исследования пыли. Он вращался в мире мельчайших частиц… Для него не было ни грязи, ни чистоты. Для него существовало только одно: материал исследования и непредвзятый анализ… Однажды в суде защитник пытался его уличить: „Итак, этот человек убийца!? " Бэль возразил: „Я этого не знаю. Утверждать — это не моя обязанность. Но ботинки, которые фигурируют в качестве вещественного доказательства под номером 930 МО, покрыты грязью из сада участка по улице № 17". Адвокат Кампенши однажды возмутился: „Ах, господин Бэль, вы все знаете. Вас можно сравнить со спустившимся на землю богом, который воплощает в себе нашу безгрешную науку. Вы никогда еще не ошибались… " Бэль ответил, и этот ответ наилучшим образом характеризует его: „Наверняка я ошибался, но только не сегодня".

Таким был Бэль в конце двадцатых годов, незадолго до своей трагической гибели. 15 сентября 1929 г. к нему в лабораторию приезжал Эдмон Локар из Лиона. Несколько десятилетий спустя в своих воспоминаниях Локар писал: „В тот вечер к Бэлю пробрался сумасшедший, один из тех, кто часто обременяет полицию своими предложениями и проектами, и стал морочить ему голову. Бэль потерял терпение и закричал: „Сударь, вы сошли с ума. Я не могу тратить свое время на сумасшедших. Ваше место в доме умалишенных… " Посетитель удалился, мягко говоря, с удивленным выражением лица. Я подумал, а если бы на месте добродушного умалишенного оказался злобный, агрессивный, и сказал ему: „Бэль, вас убьют…". Бэль самоуверенно рассмеялся".

А на следующий день, 16 сентября, в 10 часов утра в парижском Дворце Правосудия прозвучали три револьверных выстрела. Инспекторы Герэн и Ристори, которые дежурили в здании суда, выбежали и увидели на лестнице, ведущей в лабораторию Службы судебной идентификации, лежащего на ступеньках человека. Один глаз и рана в груди кровоточили. Приблизившись, они увидели мертвого Бэля. Дворник указал им направление, в котором убийца пытался скрыться. Когда его догнали, тот без сопротивления сдался и, будучи доставлен к следователю Бенуа, заявил: „Да, это я убил господина Бэля. Я не умалишенный. Я пришел, чтобы убить нечестного человека, который нанес мне ущерб своим неверным экспертным заключением. Меня зовут Жозеф Эмиль Филиппонэ. Я родился 19 августа 1886 г. в Лионе… "

Пока это невероятное сообщение распространялось по Парижу, Бенуа установил подоплеку преступления. С января 1926 года Филиппонэ судился с владельцем дома по имени Дишам. Последний, ссылаясь на заключенный с Филиппонэ договор о сдаче внаем квартиры, требовал от него уплатить 30 000 франков, а Филиппонэ утверждал, что договор подделан и что его долг составляет только 3 500 франков. Во время конфликта частный эксперт- графолог Виньерон дал заключение, что действительно имеет место подделка с помощью средства для удаления чернил. В более высокой инстанции экспертизу поручили Бэлю, и он на основании химического анализа пришел к выводу, что документ подлинный и ни о каком средстве для выведения чернил не может быть и речи.

Бэль не встречался с Филиппонэ и, подписав заключение экспертизы, подписал тем самым собственный смертный приговор. Убийца изложил Бенуа историю своего преступления в словах, характеризующих его натуру лучше, чем все расследование дела: „Вопреки истине и справедливости господин Бэль дал нанесшее мне вред заключение. Я решил отомстить ему. Я поджидал виновника моего несчастья около его бюро. Он уже был на середине лестницы, когда я заговорил с ним. Он обернулся, и я выстрелил. Отвратительный поступок господина Бэля заставил меня стрелять, и я стрелял бы, даже если бы знал, что он, как вы утверждаете, отец пятерых детей".

Филиппонэ убил человека, без которого просто немыслима история судебной химии и биологии. Бэль оставил Парижу лишь фундамент для самой значительной естественнонаучной криминалистической лаборатории Франции, создание которой легло на плечи его последователей — Саннье и Секкальди.

6.

Через два с половиной года после смерти Бэля, в декабре 1931 года, Лондон узнал об одном из тех преступлений, которые заставляют сомневаться в правильности своих взглядов даже ярых сторонников гуманных реформ. Наверняка никто не возражал суперинтенденту Скотланд-Ярда Г. В. Корнишу, писавшему в своих мемуарах: „Одним из отвратительнейших преступлений, с каким мне пришлось иметь дело, было убийство маленькой Веры Пэйдж, и я очень сожалею, что мы не смогли найти убийцу. Если кто-нибудь и заслужил смертный приговор через повешение, так именно тот мерзкий убийца".

Место преступления — многоликий лондонский район Шефердс Буш и Холленд-парк. Ветхие крестьянские домишки соседствовали здесь с трущобами, и вдоль Ноттинг Дейл патрулировали обычно два полисмена. Заселенные бедняками улицы упирались в элегантные площади и проспекты. На Эллисон-роуд, в той части района, где проживают более состоятельные люди, рано утром 16 декабря по садовой дорожке дома № 89, ведущей к входу для прислуги, ничего не подозревая, шел разносчик молока и вдруг споткнулся о тело маленькой девочки, распростертое на траве. Разносчик молока вспомнил сообщения в газетах, где говорилось о розыске Веры Пэйдж, одиннадцатилетней девочки из Нот- тиннгхилла, Бленим Креснт, 22. Вера Пэйдж исчезла вечером 14 декабря после посещения тети, которая проживала рядом с семьей Пэйдж. На портретах в газетах был изображен необыкновенно привлекательный ребенок, вид которого не мог оставить никого равнодушным. Хотя лицо девочки, лежащей в саду дома по Эллисон-роуд, было запачкано угольной пылью, разносчику молока показалось, что он узнал Веру Пэйдж. Он вызвал кухарку, и оба отправились на поиски констебля.

Суперинтендент Корниш случайно находился этим утром в полицейском участке Паддингтона. Вместе с инспектором уголовной полиции Мэллетом и полицейским врачом доктором Келвеллом он поехал на Эллисон-роуд. Протиснувшись сквозь толпу любопытных, они убедились в том, что найден труп Веры Пэйдж. Его могли положить сюда только рано утром, так как в течение всей ночи шел дождь. Однако волосы и одежда девочки были сухими, а спина — мокрой. На пальто и на лице были угольная пыль и воск свечи. Доктор Келвелл обнаружил следы удушения, а расстегнув пальто, увидел, что девочка садистски изнасилована. Когда доктор Келвелл разжал кулачок левой руки трупа ребенка, то из него выпала повязка, сильно пахнущая аммиаком. Бернард Спилсбери, произведший вслед за этим вскрытие, пришел к заключению, что ребенок убит 14 декабря, в начале восьмого вечера. По его мнению, тело пролежало некоторое время в теплом помещении, прежде чем было доставлено к дому на Эллисон-роуд.

С самого начала расследования Корниш занимался повязкой. Он подозревал, что ее мог потерять убийца, у которого был поврежден палец. Пока Мэллет производил обычное в таких случаях расследование, Корниш попросил полицейского лаборанта- химика Линча исследовать повязку, и тот определил, что повязка состоит из слоя марли и слоя полотняного бинта. Марля долгое время находилась в контакте с аммиаком и водой. На внутренней стороне повязки имеется кровь, бактерии и белые кровяные тельца. Это свидетельствовало о том, что, когда на рану накладывали повязку, та кровоточила и имела нагноения.

Корниш послал на расследование этого дела всех имевшихся в его распоряжении сотрудников. В первый же день удалось установить свидетелей, последними видевших Веру Пэйдж живой. После того как около пяти часов вечера девочка ушла от тетки, она, видимо, не пошла сразу домой, а, влекомая детским любопытством, стала рассматривать освещенные витрины. Ее видели перед витриной парфюмерного магазина недалеко от дома ее родителей между 17. 30 и 18 часами. По всей вероятности, переходя от одной сверкающей витрины к другой, она забрела на Монпелье-роуд. Один знакомый ее отца, проходя по Монпелье-роуд, видел ребенка на противоположной стороне улицы. Не только родители, но и все, знавшие Веру Пэйдж, утверждали, что девочка никогда не пошла бы с незнакомым ей человеком. Следовательно, убийцей мог оказаться только человек, которому она доверяла. И вот Корниш всех своих сотрудников бросает на поиски человека, который мог быть знаком Вере Пэйдж и у которого 14 или 15 декабря нарывал и был перевязан палец.

Люди Корниша, среди них сержант уголовной полиции Чарлз Трейси, ходили из дома в дом, с одной улицы на другую. В феврале 1932 года расследование подходило к концу, позади были тысячи опросов и бесед с отдельными людьми, изучение многих тысяч писем ясновидцев, гадалок и фантазеров. Но удалось установить только одного мужчину, которого знала Вера Пэйдж и у которого в это время на мизинце левой руки была рана. Это Перси Орландо Руш, рабочий прачечной Уитли. Его обнаружил Трейси в самом начале расследования и 18 декабря привел для допроса в полицейский участок Ноттинг- хилла.

Перси Орландо Руш был невысоким полным человеком сорока одного года с чрезвычайно густыми бровями и пышными усами. Он носил темные очки в большой роговой оправе, из-за которых глаз его не было видно. На мизинце левой руки имелась зажившая ранка. Последние десять лет он и его жена жили на верхнем этаже дома № 128 по Тэлбот-роуд, неподалеку от того места, где видели Веру Пэйдж в последний раз. Примечательным было и то, что родители Руша проживали в одном доме с семьей Пэйдж на Бленим Криснт, а Руш несколько раз в неделю бывал у своих родителей, имея ключ от их квартиры. Когда 18 декабря Трейси и Мэллет неожиданно спросили его о Вере Пэйдж, то он сказал, что знает ее. „Она была чудесной, милой маленькой девочкой. Она нравилась мне. Я всегда считал ее очень хорошенькой, — и вслед за этим, будто он сказал лишнее, добавил: — Я ей никогда не дарил ни сладостей, ни денег, ни игрушек. Я видел ее только на улице, когда она играла вне дома. Последний раз я видел ее три недели назад". Когда Мэллет спросил Руша, где тот провел вторую половину дня 14 декабря, то выяснилось, что Руш обычно уходит из прачечной Уитли в 18 часов 15 минут, едет на автобусе в Ноттинг Хиллгейт и вскоре оказывается дома. А вот 14 декабря он вернулся только в 20 часов. Руш сказал, что в тот вечер его жена пошла навестить свою мать, дома никого не было, и он, решив не спешить, пошел пешком. Сначала шел по Кеннигтон- роуд, останавливался у Вулворта, затем прогулялся по Черч-стрит, Ноттинг Хилл- гейт и Портобелло-роуд. Свидетелей, которые могли бы подтвердить это, конечно, не было. Его неопрятную одежду покрывала угольная пыль, как и одежду потерпевшей. Когда Трейси пришел за Рушем к нему в квартиру, то увидел на ковре восковое пятно от свечи. (Подозреваемый пользовался свечами, когда спускался в темный подвал, ключи от которого всегда находились у него.) Может быть, он встретил Веру Пэйдж на Монпелье-роуд, заманил ее в дом, удовлетворил свою страсть и убил ее, а труп спрятал в подвале, где он и пролежал до той ночи с 15 на 16 декабря, когда был подложен на Эллисон-роуд?

Было много причин подозревать Руша. Но их стало еще больше в результате расследования, проведенного Трейси, в отношении повязки с пальца. Рабочие прачечной Уитли показали, что Руш поранил мизинец левой руки 9 декабря и пришел на следующий день с самодельной повязкой, которая должна была защитить рану от нашатырного спирта, используемого в работе. 18 декабря во время беседы Мэллет и Трейси предъявили Рушу обнаруженную повязку и спросили, знакома ли она ему. Руш захотел рассмотреть повязку детальней. Видимо, ему нужно было какое-то время, чтобы взять себя в руки. Затем он заявил, что повязка действительно похожа на те, что жена делала ему несколько дней, начиная с 9 декабря, но последнюю повязку он носил 13 декабря и потерял ее на улице.

„Итак, — сказал Мэллет, — 14 декабря вы уже не пользовались повязкой? А не знакомы ли вы с неким Чарлзом Джоном Майлсом? " — „Да, знаком. Мы работаем вместе у Уитли". — „Так вот, Чарлз Джон Майлс готов подтвердить свои показания, что 14 и 15 декабря он видел на вашем пальце повязку и вы объяснили, что вынуждены носить ее, потому что нашатырный спирт вызывает жжение в ране".

Руш настаивал на том, что Майлс лжет, так как он оберегал рану от нашатырного спирта только в первые дни, когда она еще не зажила. Мэллет же настаивал на своем и показал Рушу заключение врача прачечной Уитли, где говорилось об осмотре пальца Руша во вторник, 15 декабря, и рекомендации носить повязку. Но Руш ответил, что вопреки предписанию врача он не носил повязки. Мэллет и Трейси были уверены, что это ложь. Но он настаивал на своем.

19 декабря Корниш снова обратился к Линчу. Он хотел знать, нельзя ли химическим путем доказать, что обнаруженная повязка была на пальце Руша. Линч ответил, что на континенте уже некоторое время делают попытки определить совпадение текстильных материалов, исследуя волокна и их сплетения в ткани. Но этим занимаются не химики, а биологи, потому что исходным материалом для тканей являются шерсть, хлопок, лен или конопля. Но если Корниш может принести ему из квартиры Руша перевязочный материал, который жена Руша использовала, перевязывая пораненный палец мужа, то он попробует установить совпадение с помощью микроскопа.

Корниш отрядил на Тэлбот-роуд Трейси. Руш и его жена чрезвычайно приветливо встретили пришедшего. Ему вручили марлевый и полотняный бинты, часть которых была использована. И все же Трейси заподозрил, что это не те бинты, которыми пользовались Руши. Ухмылочка Руша не внушала доверия. У Трейси было ощущение, что они с Мэллетом поспешили предъявить Рушу обнаруженную повязку и тем самым навели его на мысль уничтожить перевязочный материал, которым он пользовался. С другой стороны, хотя Роч Линч и являлся толковым химиком и серологом, но область исследования текстильных материалов была для него новой, и он не смог прийти к определенному выводу. Линч не нашел характерных особенностей, свидетельствовавших об идентичности ле- ревязочного материала, а ширина представленных бинтов не совпадала с шириной бинтов обнаруженной повязки.

Однако Корниш не оставил мысли разоблачить Руша с помощью повязки. Он тоже подозревал, что Руш дал им другой перевязочный материал, и с конца декабря 1931 по начало февраля 1932 года производились опросы в многочисленных магазинах с целью установить, не приобретали ли Руш или его жена какой-нибудь другой перевязочный материал. Опросили также персонал всех общественных медицинских пунктов, в которых можно сделать перевязку. Но вопреки всем усилиям не удалось установить ни одного свидетеля (продавца, медсестру, санитара), который в потоке покупателей и пациентов с уверенностью мог бы вспомнить Руша или его жену.

Когда 12 февраля Перси Орландо Руш предстал перед коронером Лондона Инглеби Одди, его по-прежнему подозревали в этом преступлении. Подозрение было написано на лицах присяжных и присутствовавших, которые выражали свое возмущение возгласами: „Этот человек лжет". О подозрении свидетельствовал каждый вопрос Одди, который являлся исключением среди малоквалифицированных коронеров Англии тех лет. Снова и снова его вопросы выдвигали на передний план проблемы, связанные с повязкой. Одди пытался подойти к этой проблеме с разных сторон в надежде загнать Руша в тупик, поймать его на противоречии. В протоколе допроса Руша коронером можно было потом прочитать: „Вы знаете, что в руке Веры Пэйдж обнаружили повязку? " — „Да". — „И, когда ее показали Вам, Вы сказали, что она похожа на Вашу? " — „Да, сэр". Коронер наклонился вперед и резко спросил: „Это была ваша повязка? " Руш, нервно постукивая пальцами о деревянный барьер, ответил: „Нет, сэр". — „Вам известно, что она имела запах нашатырного спирта? " По лицу Руша скользнула затаенная усмешка, и коронер призвал его к порядку: „Не смейтесь. Здесь нет ничего смешного… Вы утверждаете, что повязка не ваша". — „Это так". — „И вы утверждаете, что палец перевязывали только дома? " — „Да". — „Разве у Уитли нет медпункта? " — „Есть". — „Почему же вы не пошли в понедельник в медпункт? Когда- нибудь раньше вы ходили туда? " — „Нет, сэр". — „Почему нет? " — „Не хотел". — „Разве вы не знаете, что там лучше делают перевязки, чем ваша жена? " — „Знаю, сэр". — „Итак, почему же вы не делали там перевязку? " Руш помедлил и затем ответил: „Этого я не знаю". Коронер снова нагнулся вперед и резко воскликнул: „Кто- нибудь, кроме вашей жены, делал вам перевязку? " Руш снова помедлил. Затем сказал: „Нет, сэр". — „Вы не очень-то уверенно отвечаете. Вы же могли пойти в любую аптеку". — „Да". — „Так вы и сделали? " — „Нет, сэр".

Все чувствовали, что питаемое Одди подозрение заставляет его вновь и вновь возвращаться к решающему вопросу: где тот перевязочный материал, которым пользовались Руш и его жена? Однако Руш был непреклонен. И Одди осталась лишь одна попытка: заставить Руша поклясться на библии. „Вы можете поклясться, что не встретили Веру Пэйдж вечером в понедельник? " Руш поклялся. „Вы можете поклясться, что 14 декабря на вашем пальце не было повязки? " — „Клянусь".

После пятиминутного совещания присяжные с мрачными лицами вернулись в зал и заявили, что из-за отсутствия веских доказательств против Руша предъявить ему обвинение нельзя. И Руш вернулся на Тэлбот- роуд свободным человеком.

Возмущение Корниша решением по делу Веры Пэйдж, которое чувствовалось и три года спустя, когда он писал свои мемуары, было созвучно возмущению многих людей, вызванному признанием невиновности Руша. „Тайме" писала, что Руш, наверняка, был бы арестован, если бы смогли доказать идентичность материала повязки с пальца и остатков перевязочного материала, который использовали Руш, его жена или кто-то еще из оказывавших Рушу медицинскую помощь. Это мнение привлекло такое внимание общественности к проблеме криминалистического исследования текстиля, что дело Веры Пэйдж можно рассматривать как важный исходный пункт в развитии данной области криминалистики.

Если оглянуться и поискать в истории имя зачинателя криминалистического сравнения текстиля, то снова встретим Ганса Гросса. В 1893 году он включил в свое „Руководство для судебных следователей" главу „Изучение особенностей тканей", где писал: „Сравнение тканей может иметь значение, когда речь идет об идентификации сукна, полотна, ниток… Если же речь идет о скрупулезном анализе, то нельзя ограничиваться заключением товароведа по тканям, нужно обратиться к специалисту по микроскопическим исследованиям, который выносит свои суждения, изучив число нитей, приходящихся на один квадратный сантиметр, их толщину, вид кручения, затем у отдельных нитей — их составные части: хлопок, лен, овечью шерсть, шелк и т. д., и наконец, с учетом прочих второстепенных моментов сможет сказать, оторван ли обнаруженный клочок ткани от данного платья или нет, взят ли сомнительный носовой платок из определенной дюжины носовых платков, идентичны ли нитки, которыми прошито вещественное доказательство, ниткам, которыми выполнен шов на платье подозреваемого… Дела, нуждающиеся в подобных исследованиях, более многочисленны, чем предполагают. Только необходимо при установлении идентичности тканей, ниток и так далее не ограничиваться внешним их сходством, а обращаться к специалисту".

Первыми последователями Гросса были Пауль Езерих, дюссельдорфский химик Лок и затем Эдмон Бэль. Езериху и Локу много раз приходилось решать эту проблему, сравнивая веревки, которые использовали при ограблении для связывания жертв, с веревками, обнаруженными у подозреваемых. Бэль разоблачил взломщиков, которые использовали веревку, перелезая через каменный забор. В их квартире обнаружили другой кусок веревки, от которого, очевидно, и была отрезана часть, использованная при ограблении. Бэль доказал полное их совпадение.

Езерих, Лок и Бэль изучали в прядильнях и на ткацких фабриках методы и технологию изготовления ниток, пряжи, шпагатов, бечевок, лент, шнурков, канатов, виды сырья — от льна до сизаля, познакомились с лево- и правосторонним прядением ниток и их видами. Затем они изучили способ получения ниток из соединения нескольких пряж, а Бэль даже собрал большую коллекцию пряжи, ниток и веревок. От исследования пряжи и ниток они перешли к исследованию тканей, когда понадобилось определить происхождение украденных материалов. Увеличенные изображения рисунков текстиля, которые можно увидеть в дюссельдорфской лаборатории Лока, знакомят с рисунками как простых тканей типа сукна и полотна, так и сложных типа кипера, саржи, диагонали и атласа. Ткань, как они выяснили, изготавливалась, в основном, следующим способом: на ткацких станках натягивались вертикально сверху вниз нити основы, которые в процессе ткачества соединялись уточными нитями с помощью движущегося взад и вперед челнока. При простом переплетении сукна и полотна уток шел над первой ниткой основы, затем под второй, дальше над третьей, потом под четвертой и т. д. Киперное переплетение сложнее, так как каждый раз две нити основы перекрещивались сверху или снизу. Перекрещивания сверху от одной нити утка к другой так смещались, что появлялся рисунок в виде лесенки. Комбинирование различных основных переплетений давало „составные переплетения", которые образовывали от самых простых до сложнейших форм. Бэль понял, что знание вариаций переплетений является предпосылкой для установления совпадения или несовпадения тканей. Однако он своевременно понял и то, что этот вид сравнения имеет свои границы и может служить лишь отправной точкой при настоящем криминалистическом сравнении текстиля.

Бэль также сделал вывод, который имел значение для всего развития методов криминалистического сравнения текстиля. Совпадение материала и переплетения у двух разных кусков тканей не исключает возможности их принадлежности к одному и тому же предмету одежды. Доказательство их идентичности возможно лишь при наличии определенных индивидуальных признаков. Это могут быть признаки различного рода — штопка и изменение ткани в результате выгорания, износа, старения, дефекты ткачества, возникающие в процессе производства при разрыве нитей основы. Бэль сумел разработать метод использования криминалистической экспертизой обнаруженных дефектов ткачества.

Примером может служить дело парижского банковского курьера Депре, который исчез при исполнении поручения. Подозрение пало на каменщика по имени Нуррик. Но доказательств против него собрать не удавалось, пока спустя неделю в Марне не обнаружили труп Депре. Его руки были связаны за спиной дешевым хлопчатобумажным носовым платком с красными полосками. Сначала попытки обнаружить какие-либо особенности, доказывающие его принадлежность Нуррику, казались бесперспективными. Но тут Бэль заметил нарушение закономерности рисунка. В одной из красных полосок было на шесть нитей больше, чем в остальных, т. е. обнаружился дефект ткачества, возникший из-за временной неисправности подъемника нитей основы. Обследование носовых платков Нуррика ничего не дало, но Бэль нашел ткацкую фабрику, а затем и фабрику носовых платков, которая приобрела эту бракованную партию товара и изготовила восемь дюжин носовых платков. Расследование привело к торговцам. Один из них, как оказалось, продал матери Нуррика шесть таких платков. Пять находились еще у нее, один она подарила Нуррику. Итак, круг замкнулся.

Дело Депре мало известно, а внезапная смерть Бэля помешала дальнейшей разработке методов исследования текстиля. После его смерти малоисследованной областью занимались лишь несколько химиков и биологов, и в частности доктор Зигфрид Тюркель, адвокат из Вены, который, восторгаясь возможностями криминалистики, основал в 1921 году частную криминалистическую лабораторию в австрийской столице и в 1922 году возглавил руководство Криминалистической лабораторией полицейской дирекции Вены. Неустанный энтузиаст, доктор Тюркель предпринял, между прочим, большое исследование следов, оставляемых курящими людьми, и тем самым реализовал мечту литературного криминалиста Шерлока Холмса. Он занялся и исследованиями текстиля, особенно проблемами производства искусственного шелка и синтетических волокон, начатого со времени первой мировой войны. Но так или иначе, а криминалистическое исследование текстиля находилось все еще в стадии становления, когда дело Веры Пэйдж в 1932 году лишний раз доказало необходимость расширения работ в этой области.

Но прошло восемь лет, прежде чем произошло аналогичное во многих отношениях событие, которое привело к неоспоримому успеху криминалистики в области исследования текстиля и способствовало ее дальнейшему развитию. Ветреной ночью 3 ноября 1940 г., когда потоки дождя с шумом обрушились на Престон, в квартире Джеймса Ферса, директора Северо-западной криминалистической лаборатории, зазвонил телефон. Ферс снял трубку и узнал, что в одном из бункеров Сифорта на берегу моря обнаружен труп девушки. Ланкаширской полиции в Сифорте необходима его помощь, и к нему уже послали полицейскую машину.

Ферс, худощавый мужчина сорока с лишним лет, с узким морщинистым лицом, был химиком. Ровно двадцать пять лет проработал он в университетском колледже Ноттингема как специалист по охране чистоты рек. Так как ему часто приходилось выступать экспертом в суде, то еще в двадцатых годах он стал поддерживать связь с полицией Ноттингема. Когда же британское министерство внутренних дел в 1938 году стало создавать естественнонаучные полицейские лаборатории и после основания Центральной полицейской лаборатории при Скотланд-Ярде открыло еще шесть лабораторий: в Бирмингеме, Уэйкфилде (позднее Харрогете), Бристоле, Ноттингеме, Кардиффе и Престоне, то Ферс был назначен директором лаборатории в Престоне. Название „Полицейская криминалистическая лаборатория" для двух маленьких комнат в старом доме на Джордан- стрит, где Ферс работал вместе с одним констеблем, звучало как преувеличение. За два года работы Ферс зарекомендовал себя трудолюбивым и энергичным человеком. Его знали во многих полицейских участках, и ни одно крупное преступление, ни одно большое ограбление, ни один большой пожар не расследовались без его помощи.

Та ноябрьская ночь была не только ветреной и дождливой. Она была неописуемо мрачной. Из-за немецких воздушных налетов приходилось выключать уличные фонари и маскировать окна домов. Хотя сопровождавший Ферса констебль хорошо знал дорогу, все же они достигли моста Бруквейл, который соединяет Ватерлоо и Си- форт, лишь к половине второго ночи. Ветер вздувал пальто стоявших у бункера полицейских и хлестал Ферса по лицу. Он приблизился к сооружению, освещенному внутри факелами, и вошел. С тех пор как миновала угроза немецкого вторжения в Англию, бункер превратился в своего рода свалку, на его полу скопились отбросы. В этой грязи лежало неподвижное тело девушки. Ее глаза, нос и губы были в кровоподтеках и грязи. На обеих сторонах шеи были видны следы удушения. Сержант уголовной полиции Флойд кратко сообщил Ферсу предысторию события.

Убитой оказалась Мэри Хэган, пятнадцатилетняя школьница из Ватерлоо. В 18 часов 45 минут она вышла из дома и побежала через мост в Сифорт, чтобы купить для отца вечернюю газету и папиросную бумагу. Около 19 часов ее видели в двух магазинах на Лоусон-роуд, где она купила на 2 пенни бумаги и за 1, 5 пенни вечернюю газету. Затем Мэри должна была возвратиться домой той же дорогой. Разыскивая девочку, ее отец и несколько соседей около 23 часов наткнулись на труп девочки в бункере.

Доктор Брэдли, полицейский врач Сифорта, осмотрел тело приблизительно час тому назад. Вероятно, незадолго до 19 часов, когда она уже возвращалась домой, Мэри затащили в бункер и задушили. Оставшиеся после покупок деньги — один шиллинг и восемьдесят с половиной пенсов — исчезли. Может быть, убийца видел, как девушка делала покупки, выследил и напал на нее, чтобы ограбить. Доктор Брэдли обнаружил также следы изнасилования. Заподозрить кого-либо еще было нельзя.

Ферс взял факел, еще раз обследовал потерпевшую и дал разрешение доставить ее в морг Сифорта, но условился, что сам снимет с нее одежду. Затем он еще почти час осматривал пол бункера, особенно то место, где лежал труп Мэри Хэган. Человек, ползающий по грязному полу, еще несколько лет тому назад мог бы вызвать удивление и насмешку полицейских, но они уже были знакомы с таким методом работы, и Флойд помогал упаковывать различные находки и пробы. Это были газета „Ливерпульское эхо" от 2 ноября, которая была расстелена непосредственно под телом Мэри Хэган, носовой платок, одна дамская перчатка, а также пробы почвы из бункера и с места перед входом в бункер. И наконец, Ферс обнаружил кусок грязной ткани — по всей видимости, повязку с пальца, внутри которой были кровь и какая-то мазь.

К трем часам ночи, промерзнув до костей, Ферс закончил работу в бункере и отправился в морг. Дождь лил как из ведра. В морге был сквозняк и холод, как и во всех моргах Англии. Но несмотря на такие отвратительные условия работы, Ферс аккуратно раздел труп Мэри Хэган и упаковал каждый предмет одежды отдельно. При этом он еще раз осмотрел следы удушения и заметил на правой стороне шеи кровавый отпечаток большого пальца. Для дактилоскопирования отпечаток был непригоден. Но так как на теле потерпевшей не имелось кровоточащих повреждений, то Ферс, вспомнив о повязке с пальца, подумал, не принадлежит ли она убийце, у которого на большом пальце кровоточащая рана, и не потерял ли преступник повязку с пальца во время борьбы с Мэри Хэган, а запачканный кровью палец он, видимо, прижал к ее шее. Эти мысли мелькали в голове Ферса, когда он покинул морг и направился обратно в Престон.

С 3 по 10 ноября Ферс поочередно исследовал все собранное на месте преступления — от промокших насквозь туфель Мэри Хэган до странной повязки с пальца. Все свои выводы он записывал. О повязке говорилось: „Ткань покрыта слоем грязи. После удаления грязи подтвердилось предположение, что речь идет о повязке с пальца, вероятно с большого". Коричневатый, водоотталкивающий материал образовывал верхнюю часть повязки. Внутренние слои состояли из хлопчатобумажного муслина, пропитанного дезинфицирующей жидкостью и какой-то мазью. Химический анализ показал, что дезинфицирующим средством был акрифлавин, который используется исключительно для изготовления военных перевязочных пакетов. Мазь содержала цинк. Край повязки был сильней всего пропитан кровью. Значит, ранка находилась на самом кончике пальца. Одним словом, Ферс сделал вывод, что речь идет о материале из полевого перевязочного пакета, который использовали для перевязки сильно кровоточившей раны на большом пальце, и что следует подумать о военнослужащем как о возможном убийце. Эта гипотеза имела определенное значение, так как неподалеку располагались Сифортские казармы. Подобные протоколы Ферс составил о каждом предмете исследования. Но только повязка с пальца наводила на какой-то след, если, конечно, она действительно принадлежала преступнику, а не случайно попала в бункер.

10 ноября Ферс сообщил в полицию о своих первых выводах в тот момент, когда после многих безуспешных усилий Флойд, казалось, напал на след. Среди данных о подозрительных лицах, которых видели вечером 2 ноября в районе моста Бруквейл, обращало на себя внимание вторичное упоминание о двадцатипяти-тридцатилетнем парне. Его видели 30 октября и 1 ноября. Некоему господину Хиндли он повстречался на том же месте 2 ноября около 17 часов 35 минут, и тот полагал, что узнал в парне Сэмюэля Моргана, родители которого живут в Беркли-драйв в Сифорте. Описание его полностью совпадало с описанием внешности человека, который 4 октября напал на женщину, Энн Маквитти, и ограбил ее. Хиндли сказал, что Морган с 1936 года служит в Ирландской гвардии и должен был бы находиться в казармах. Как он мог слоняться на мосту, казалось загадочным. Но загадки не стало, как только навели справки в казармах. Сэмюэля Моргана в сентябре перевели с отрядом в Сифорт. 22 сентября он ушел без увольнительной из казармы и с тех пор исчез. Его характеризовали как примитивного, необразованного и недисциплинированного человека. Родители Моргана сообщили, что он появился в сентябре и заявил, что останется дома на неделю. В действительности же он пробыл дома до конца октября, пока отец не заподозрил неладное и не выгнал его. Родители утверждали, что не знают, где он с тех пор находится. Так обстояли дела, когда пришло сообщение Ферса. Предположение, что преступником мог оказаться военнослужащий, настолько совпадало с результатами расследования, что Флойд просил шеф-констебля Хордерна объявить розыск Моргана. Уже 13 ноября из Скотланд-Ярда пришло сообщение, что Морган обнаружен в Лондоне и арестован. 14 ноября Флойд поехал в Лондон. Сэмюэля Моргана, высокого, худого, неопрятного парня, ему представили в полицейском участке Стритхэма. На большом пальце его правой руки Флойд заметил незажившую рану. Так как у сержанта уголовной полиции еще не было доказательств причастности Моргана к убийству Мэри Хэган, то он предъявил ему обвинение только в нападении на Энн Маквитти и ограблении ее 4 октября, доставил его в Сифорт и представил для опознания Энн Маквитти. Она сразу же опознала грабителя, и магистрат в Ислингтоне дал указание арестовать Моргана. В тюрьме его осмотрел доктор Брэдли, особое внимание обратив на ранку большого пальца правой руки. Брэдли считал, что ранение произошло одну-две недели тому назад и, видимо, нанесено колючей проволокой.

Сам Морган упорно молчал, и Флойд с сержантом Грегсоном отправились снова к родителям арестованного. Мать Моргана и на этот раз утверждала, что ничего не знает о делах сына после 30 октября. Наона была старой, немощной женщиной, не умевшей притворяться. Флойд был уверен, что она относилась к тем матерям, которые очень привязаны к своим неудавшимся сыновьям и готовы солгать ради них. Старик Морган помалкивал, видимо, потому, что боялся своей жены, однако посоветовал Флойду, когда провожал его к выходу, чтобы тот побывал у их старшего сына Эдварда в Ватерлоо. Там Флойд и Грегсон, не застав Эдварда Моргана, встретились с его женой Милдред, которая еще не знала об аресте Сэмюэля и о предъявленных ему обвинениях.

Не колеблясь, она рассказала, что Сэм появился у них 30 октября, сказав, что поругался с отцом. Она приняла его при условии, что в ближайшее время Сэм явится в казарму, чего он, правда, не хотел, но пообещал выполнить. 31 октября Сэмюэль ушел из дома якобы в казарму. Но спустя два часа он вернулся с сильно кровоточившей раной на большом пальце. Он сказал, что поранился о колючую проволоку, достал полевой перевязочный пакет и попросил Милдред перевязать палец. Остаток перевязочного материала сохранился у нее.

1 ноября он снова отправился в казарму, но опять вернулся в плохом-настроении и нервничал. Из оставшегося перевязочного материала она сделала ему новую повязку, смазав палец цинковой мазью. Сэмюэль оставался дома до четырех вечера 2 ноября. Тут он заговорил о том, что попытается занять денег у шурина Джеймса Шоу. С тех пор она больше не видела Сэмюэля. И, собственно говоря, радовалась этому. Флойду стоило большого труда, слушая этот рассказ, скрыть внутреннее волнение. Он спросил адрес Шоу и узнал, что тот живет в Беркли-драйв и бывает дома во второй половине дня.

Шоу был менее разговорчив, чем его сестра. Он прочитал об аресте Сэмюэля в газете и обдумывал каждое слово. И все же он подтвердил, что Сэмюэль Морган договорился встретиться с ним 2 ноября. Шоу велел ему прийти в „Ройял-отель" между семью и восьмью часами вечера. Он пригласил туда также младшего брата Сэмюэля, восемнадцатилетнего Фрэнсиса Моргана, служившего в казармах Сифорта. Шоу приехал в „Ройял-отель" около половины восьмого, Фрэнсис немного позже, а Сэмюэль через пять минут после него. Сэмюэль просил у них денег, потому что хотел уехать из Сифорта. Шоу уговаривал парня вернуться в казармы, но он ни за что не хотел оставаться в этом городе. В конце концов они дали ему деньги, которые имели при себе, и расстались.

Во время этого невеселого разговора Флойд подсчитывал время, необходимое для того, чтобы добраться от моста Бруквейла до „Ройял-отеля". Если Сэмюэль Морган напал на Мэри Хэган около семи вечера, то у него хватило времени дойти или добежать до „Ройял-отеля".Флойд спросил, не бросилось ли ему в глаза что-нибудь необычное в Сэмюэле Моргане. Шоу ответил: „Нет". „Не был ли Морган взволнован или поранен? " Шоу уклонился от ответа. Этого он не может сказать. Он не обратил на это внимания. „Действительно ли он ничего не заметил? Может быть, он видел на большом пальце правой руки Моргана повязку? Или, может быть, кровоточащую рану? " Шоу снова уклонился: „Он при всем желании ничего не может вспомнить".

Флойд и Грегсон откланялись и прямиком поехали в казарму, чтобы допросить Фрэнсиса Моргана раньше, чем у Шоу будет возможность связаться с ним. Однако в казарме их ошарашили известием, что Фрэнсис Морган тоже не вернулся из увольнения. Он, как и Сэмюэль Морган, отличается недисциплинированностью и вообще очень привязан к брату.

Флойд не долго думая объявил новый розыск, на этот раз — Фрэнсиса Моргана. На поиски потребовалось всего несколько часов. К 17 часам Грегсон доставил парня в полицейский участок. Фрэнсис был бледен от страха, так как думал, что его задержали из-за просрочки увольнения. Когда Флойд спросил его о встрече с Сэмюэлем Морганом вечером 2 ноября, парень так был озабочен своей судьбой, что сообщил о вещах, о которых при других обстоятельствах умолчал бы. 2 ноября в 19 часов 37 минут он пришел в „Ройял-отель", через пять минут появился его брат Сэмюэль. Он часто дышал, как будто после быстрого бега. Из пальца у него шла кровь. За два дня до этого он поранил палец и потерял повязку. Фрэнсис вышел с братом из отеля, чтобы заново перевязать большой палец. При этом он заметил кровь на шапке Сэмюэля, но не стал задавать ему вопросов. Позднее Сэмюэль проводил брата до дома родителей в Беркли-драйв и исчез. Видимо, он в Уоррингтоне или Лондоне. С тех пор Фрэнсис о Сэмюэле ничего не слышал.

Флойд знал по опыту, что Фрэнсис откажется от своих показаний, как только придет в себя. Поэтому он дал Фрэнсису столько времени, сколько ему было нужно, чтобы внимательно прочитать протокол, и потребовал поставить подпись на каждой странице.

Флойд позвонил в Престон, сообщил Ферсу о событиях дня, и особенно о роли, которую сыграло указание Ферса относительно повязки с пальца, и спросил, что делать дальше. Ферс сразу же поинтересовался, не сказала ли Милдред Морган, что она использовала только часть перевязочного материала. Где остаток? Он все еще у нее или Флойд забрал его? Ведь кто- нибудь из Морганов может догадаться уничтожить перевязочный материал. Забрал ли он цинковую мазь?

На какое-то мгновение Флойд обомлел от мысли, что совершил грубую ошибку и Милдред Морган, может быть, уже поняла опасность своих показаний. Он срочно послал Грегсона на Молине-роуд и облегченно вздохнул, когда сержант возвратился с остатками перевязочного материала и мази. Узнав, что все в порядке, Ферс просил побыстрей привезти в Престон перевязочный материал и, кроме того, доставить ему также одежду, которую Сэмюэль Морган носил 2 ноября.

Осматривая одежду, Ферс обнаружил в нескольких местах следы почвы, а в левом верхнем кармане — вскрытый перевязочный пакет. Ферс запросил целый перевязочный пакет из казарм Сифорта, из тех, что выдаются военнослужащим. 18 ноября он приступил к установлению идентичности между найденной в бункере у моста Бруквейл повязкой с пальца и перевязочным материалом из пакета, которым пользовалась Милдред Морган и остаток которого лежал теперь на его лабораторном столе. Если это удастся, то против такого веского доказательства трудно будет что- либо возразить. Ферс помнил очень хорошо дело Веры Пэйдж и трудности криминалистического исследования текстиля. С другой стороны, у него было больше опыта в этой области, чем у Роча Линча.

Микроскопическое исследование сразу же обнаружило полное совпадение как внешнего слоя повязки, так и внутренних частей из муслина. Состав пропитки акрифлавином был один и тот же. Остатки мази на повязке совпали с цинковой мазью из дома Милдред Морган. Но учитывая большое количество перевязочных пакетов одинакового типа, которое выпускалось с начала войны, и распространенность цинковой мази, такое совпадение почти ничего не доказывало.

В поисках специфических особенностей Ферс наткнулся на одно явление, которое счел достойным внимания. Внутренние муслиновые слои повязки с пальца имели кант, т. е. это был край муслиновой марли, из которой нарезались бинты для перевязочных пакетов. Кант был необычно узок и имел другое число нитей основы и утка, по сравнению с кантами бинтов из пакетов, взятых Ферсом для сравнения в казармах Сифорта. В то же время он полностью совпадал с кантом перевязочного материала из квартиры с Молине-роуд. Ферс проконсультировался в фирме, выпускавшей перевязочный материал, и инженер-текстильщик Роналд Крэбтри подтвердил, что для кантов тканей нет стандартов и каждая фирма делает их по-своему. Это отразилось на перевязочном материале в индивидуальных пакетах, так как для их изготовления марлю поставляют различные ткацкие фабрики. Совпадение канта в данном случае означало, таким образом, косвенную улику, но не могло иметь силы доказательства, потому что при проверке большого числа перевязочных пакетов можно обнаружить в них бинты с такими же узкими кантами, так как они были нарезаны из марли той же ткацкой фабрики. Следовательно, такой признак может быть характерен не только для повязки Моргана.

Тем временем Ферсу сообщили о ходе расследований в Сифорте. Сэмюэль Морган повел себя странно. 16 ноября, еще до предъявления ему обвинения в убийстве, он вдруг попросил позвать в камеру сержанта уголовной полиции Флойда и сделал странное признание. Очевидно, он переживал кризис, подозревая, что арест из-за случая с Энн Маквитти является лишь поводом и что вокруг него плетут сети. Признание Моргана прозвучало так:, Со дня моего ареста я очень нервничаю и хочу рассказать, что произошло. В субботу, 2 ноября, на мосту Бруквейл я столкнулся с девушкой, которая упала. Я отнес ее в бункер и положил на пол. У нее были 1 шиллинг 60 или 70 пенсов в руке. Деньги я взял и пошел в „Ройял-отель" в Сифорте, где встретился со своим братом Фрэнсисом и шурином Джэймсом Шоу. У меня не было намерения причинить девушке вред". Флойд не сомневался, что признание, как это часто бывает, порождено внезапным страхом перед угрозой разоблачения и представляет собой попытку примитивного изображения смягчающих обстоятельств происшествия. Основываясь на горьком опыте, он и в этом случае предвидел, что при первой же возможности Сэмюэль откажется от признания и адвокат объяснит это полицейским нажимом. На таких признаниях нельзя строить обвинение. И он просил Ферса сделать все возможное, чтобы дать обвинению более веские доказательства.

Ферс имел обыкновение откладывать в сторону исследуемый материал и возвращаться к нему через некоторое время. При таком методе работы часто удается обнаружить признаки предметов, которые вначале ускользнули от взгляда исследователя. Так было и на этот раз, и Ферс после некоторого перерыва вновь сравнил следы почвы на одежде Моргана с пробами почвы из бункера, взятыми в ночь на 3 ноября. Микроскопическое исследование минерального состава показало полное совпадение проб по содержанию песка, кварца и частиц угля. Со времени первых исследований следов почвы Поппом многие химики все чаще и чаще стали применять при исследовании следов почвы спектральный анализ для обнаружения таких элементов, которые невозможно определить ни с помощью микроскопа, ни с помощью минералогии, ботаники и бактериологии. Это относится прежде всего к пробам почв из городов и индустриальных районов, где едва ли можно найти характерные ботанические или микробиологические составные части, но достаточно много промышленных отложений в виде металла и химических соединений. Спектральный анализ в состоянии обнаружить очень небольшие количества элементов. Проделанное Ферсом исследование следов и проб почвы показало полное совпадение элементов, прежде всего меди, свинца и марганца. Ферс' считал идентичность следов почвы на одежде Моргана и проб почвы из бункера доказанной и тем самым доказанным пребывание Моргана в бункере. Затем он вернулся к перевязочному материалу.

Уже во время первой части исследований Ферс заметил следы шва как на повязке с пальца, так и на перевязочном материале из дома Милдред Морган. Марля была сложена вдвое, прострочена по краям и одновременно пришита к коричневому верхнему слою повязки. Если, распоров этот шов, развернуть марлю, то во всех перевязочных пакетах из казарм Сифорта можно было бы увидеть один ряд отверстий от шва. А на марлевом бинте повязки с пальца и на перевязочном материале, сохранившемся у Милдред Морган, были два ряда отверстий от швов. Ферс потребовал доставить ему еще партию перевязочных пакетов из казарм Сифорта. Все бинты из этих пакетов имели только один шов. Может быть, это и есть особый признак? Снова он обратился к Роналду Крэбтри, и тот сразу нашел объяснение для странного явления, обнаруженного Ферсом. Швеи, сшивая марлю, допускали небрежность, в данном случае это была особо грубая ошибка швеи. Складывая марлю, швея из-за невнимательности сделала лишнюю маленькую складку, которая и была прошита. Когда Ферс развернул бинт, то вместо одного следа от шва обнаружил два.

Крэбтри и Ферс исследовали многие сотни различных бинтов. Ни в одном из них не удалось найти двойного ряда следов шва. Для полной уверенности Ферс поручил перепроверку своих исследований лаборатории торговой палаты в Манчестере. Лишь получив подтверждение из лаборатории, Ферс передал вещественные доказательства обвинению с выводом, что „повязка с пальца, обнаруженная в бункере, где лежало тело Мэри Хэган, сделана из перевязочного материала, который находился в доме Милдред Морган и которым она неоднократно перевязывала пораненный палец Сэмюэля Моргана. Совпадение полное и неопровержимое".

Через полтора месяца, 10 февраля 1941 г., Сэмюэль Морган стоял перед судьей Стейблем в ливерпульском суде присяжных. Случилось то, что предвидел Флойд. Морган утверждал, что никогда в жизни не видел Мэри Хэган. Он заявил, что его признание от 16 ноября написано под нажимом и диктовку Флойда. Фрэнсис Морган отказался от своих показаний с тем же объяснением. Флойд и Грегсон использовали, мол, его испуг по поводу дезертирства и заставили подписать протокол. Теперь он утверждал, что был в „Ройял-отеле" не в 19 часов 37 минут, а на десять минут раньше. Таким образом, у Сэмюэль Моргана оставалось слишком мало времени, чтобы совершить убийство и прийти в „Ройял-отель", и он не мог быть убийцей. Фрэнсис Морган продолжал: его брат был совершенно спокоен и на его пальце была неповрежденная повязка. Фрэнсис так откровенно лгал, что судья разрешил обвинению считать Фрэнсиса необъективным свидетелем. Но и без этого вся ложь была разоблачена двумя обстоятельствами: во-первых, Милдред не изменила свои показания относительно повязки, которую она наложила обвиняемому, и опознала ее и остаток перевязочного материала; во-вторых, доказательство идентичности перевязочных материалов, осуществленное Ферсом, никакие усилия защитников Вула и Эдварда поколебать не смогли.

17 февраля присяжные слушали речь обвинителя, который описал личность Сэмюэля Моргана и его преступление. Сэмюэль Морган — дезертир, который из-за отсутствия денег грабил прохожих, ограбил, убил и изнасиловал школьницу. 4 апреля 1941 г. после отклонения кассационной жалобы Моргана повесили.

Вторая мировая война парализовала дальнейшее развитие судебной химии и биологии. И все же дело Мэри Хэган относится к таким образцам, которые учат, в чем заключается криминалистическое исследование текстиля: в неустанном и тщательном поиске индивидуальных особенностей, для чего необходимо знание технологии изготовления текстиля. И не случайно полицейская криминалистическая лаборатория в Престоне после окончания войны стала играть ведущую роль в области исследования текстиля. В ней работали биологи, которые посвятили себя анализу тканей, основав свою школу. Примеру этой лаборатории следовали многие появившиеся после войны полицейские лаборатории, а старые создавали отделы по исследованиям текстиля. Но повсюду, где после 1945 года занимались криминалистическим исследованием текстиля, экс- лериментировали и разрабатывали различные методы, столкнулись вскоре с новой проблемой, которую предвидел Зигфрид Тюркель еще в 1933 году, с производством синтетических волокон. Искусственные волокна чрезвычайно затруднили и без того сложную идентификацию текстильных материалов, потому что не имели различий, свойственных натуральным волокнам. Преодоление этих трудностей требовало новых исследований, новых методов. Технология индустриального века, которая изменила и стандартизировала мир во всех сферах жизни, стала для криминалистики большой бедой, нависшей как черная туча.

6.

Именно техника послевоенных лет, семимильными шагами продвигающаяся вперед, сделала в 1949 году возможным одно преступление, расследование которого выдвинуло на передний план область судебной химии, проделавшую долгий путь развития и только теперь, в послевоенном мире, имеющую огромное значение и приобретающую большое распространение.

Патрик Симар, рыбак из канадского местечка Соль-о-Кошон на северном берегу реки Св. Лаврентия, в полдень 9 сентября 1949 года возвращался домой. Был прохладный день с почти безоблачным небом. Слышался шум мотора самолета, и Симар, которому приятно было любое нарушение его одиночества, следил за двухмоторной машиной, летевшей над лесистыми склонами гор в направлении северо-востока. Это был Дуглас ДС-3 Квебекской авиакомпании, курсировавший три раза в неделю от Монреаля через Квебек до Бе-Комо и оттуда дальше на север до Сет-Иль и обратно. Каждый раз самолет пролетал здесь в 11 часов 45 минут. Симар посмотрел на часы и заметил, что в этот раз самолет опаздывал на пять минут. В ту же минуту он услышал грохот взрыва и ему показалось, что из фюзеляжа самолета что-то вылетело. Затем машина резко накренилась влево и стала вертикально падать на вершину горы Кап-Турмант.

Преодолев испуг, Симар побежал к месту падения самолета, продираясь сквозь густые заросли на склоне горы. Ему понадобился почти час, чтобы с несколькими лесорубами добраться до обломков самолета. Среди кусков металла и дюраля, частей чемоданов и прочих предметов лежали неподвижные тела людей. Пренебрегая угрожающим видом выливающегося горючего, мужчины бросились к самолету. Передняя часть самолета представляла собой массу сплющенного металла. Крылья обломились. Задняя часть фюзеляжа стояла вертикально. Безуспешно искали прибежавшие признаки жизни у двадцати трех человек.

Симар первым отправился за помощью. Добравшись до железнодорожной линии, соединяющей Кап-Турмант с рекой Св. Лаврентия, он нашел несколько железнодорожников. Один из них ехал на дрезине в Св. Иоахим, расположенный в пятнадцати километрах от этого места. Оттуда начальник станции сообщил о катастрофе в Квебек. Затем это сообщение было передано в аэропорт Ансьен Лорет в дирекцию авиакомпании Квебека и в „Канадиан Пасифик Эрлайнз".

Это была первая крупная авиакатастрофа с 1942 года, и президент компании Грант Макконейнчи был потрясен. Дуглас ДС-3 считался надежным самолетом, а капитан Лорен — опытным пилотом.

В срочном порядке была создана комиссия для расследования происшествия. В качестве высококвалифицированного технического специалиста в комиссию вошел Франк М. Франси. Следственный департамент канадской полиции, обязанностью которого является расследование уголовных дел, выделил инспекторов Жана Беланже, Гастона Делорма и Жюля Перро. В известность поставили коронера Поля В. Мар- со. Министерство транспорта, которое обычно расследует причины крупных катастроф на транспорте, сообщило о случившемся государственной полиции Канады. Она послала на Кап-Турмант полицейских для охраны места происшествия. Уже было 17 часов, когда квебекская оперативная группа собралась и выехала в Св. Иоахим, где пересела на ручную дрезину. Лишь около 19 часов она прибыла к подножию горы Кап-Турмант. В темноте с факелами в руках группа поднялась наверх. Прошел час, пока добрались до места катастрофы.

Так как пожара не произошло, то идентификация двадцати трех трупов не представила большой трудности. Но весьма загадочной казалась причина неожиданного падения самолета. Рано утром опросили свидетелей из Солью-Кошон. Все слышали грохот взрыва. И действительно, переднее багажное отделение, расположенное вдоль левого борта, имело такой вид, что можно было предположить: здесь находился эпицентр взрыва. Взрыв вывел из строя систему управления самолетом, и он камнем упал вниз. Моторы же работали вплоть до удара о землю. Пропеллеры ввинтились в землю. Франси и его люди пытались установить, могли ли обычно находящиеся на борту самолета материалы вызвать взрыв. Для этого необходимо было, чтобы:

1. Взорвался огнетушитель за креслом второго пилота. Его стальная колба содержала угольную кислоту под давлением в 1000 атмосфер. Но в упавшем самолете колба огнетушителя осталась неповрежденной.