Принцип каратэ

Свидетельница на мгновение умолкла, выжидающе глянула пустенькими блестящими глазками, ожидая удивления: «Адмирал! Правда? Да что вы говорите! Как интересно!» Но я молча ждал, и она обескураженно хлопнула кукольными ресничками раз и другой.

— Да, адмирал... И дача чудесная, знаете, такое уютное место, кругом лес, в общем — красота! Мы приезжали на день-два, человек по шесть, отдыхали. Музыка классная, вина хорошего выпьем, там запас марочного, импортного... Танцуем, в баньке паримся... Да, там и финская баня есть!

— Почему финская? — не выдержал я.

— А какая же? — Глазки удивленно раскрылись. Ей бы очки — в модной оправе с дымчатыми стеклами... Со временем додумается, не сама — так подскажут...

— Финская баня, хоть у Валерия спросите...

— Ну хорошо, продолжайте.

— Всегда все нормально, ни драк, ни скандалов. Валерка в этом отношении культурный... Да и остальное. Свой круг все же... Если бы Машка этого морячка не притащила, ничего бы и не было!

— Давайте по порядку.

Свидетельница поерзала на жестком протертом стуле, но вряд ли ей стало удобней.

— Одна пара поехать не смогла — у него какие-то дела, я с Валерой, да Машка Вершикова привела этого... морячка. И зачем он ей сдался! Только что плавает... Подумаешь, радость! Шмотки и так можно достать... Поужинали, музыку послушали, потанцевали. Все нормально. Я пошла наверх спать, а разбудила меня уже милиция. Оказывается — такое дело...

— Скажите, Марочникова, вы были сильно пьяны в тот вечер?

— Кто, я?! — Она посмотрела такими изумленными чистыми глазами, что мне должно было стать стыдно за допущенную бестактность. И, может, стало бы, если бы я не читал справку дежурного следователя, в которой черным по белому написано:

«Опросить Марочникову не представилось возможным ввиду того, что она находится в сильной степени опьянения».

— Кто, я?! — повторила она. — Да я вообще больше трех рюмок никогда не пью!

— Значит, это были вместительные рюмки, — я показал свидетельнице справку, и она мгновенно перестроилась:

— В этот вечер и правда немного перебрала. Знаете, коньяк на шампанское...

— А остальные?

— Да как вам сказать... Валерка выпил прилично, Машка тоже свою норму выбрала. А морячок — тот сачковал, пропускал часто и коньяка почти не пил. Говорил, ему с утра идти куда-то надо...

— О чем вы разговаривали?

— Сейчас разве вспомнишь? Обычный треп. Анекдоты, побасенки всякие...

— Не ссорились?

— Нет, что вы! Какие там ссоры! Все чинно-благородно.

— Чинно-благородно! Прямо тишь да гладь! Как же в столь благочинной компании могло произойти убийство?

— Ну уж убийство! Несчастный случай вышел... Может, баловались по пьянке, он и напоролся случайно?

— Вы Вершикову хорошо знаете?

— Да вроде... Подружками были! Развлекались вместе, то да се... Она баба компанейская, веселая. Но с вывертами. Никогда не знаешь, что выкинет. Бывает, сядет ни с того ни с сего в угол — все танцуют, а у нее глаза на мокром месте. Что у человека внутри — разве ж узнаешь? Чужая душа — потемки...

— А Золотова?

— Валерку знаю неплохо.

— Какие у вас с ним отношения?

— Ну ясно какие! Неужели не понятно?

Мне было понятно, но допрос тем и отличается от обычного разговора, что в протокол вносятся не догадки, умозаключения и намеки, а слова, прямо и недвусмысленно высказанные собеседником. Хотя бывает, что добиваться этих прямых слов несколько неудобно. Но ничего не поделаешь.

— Признаться, не понятно, — я выжидающе смотрел на Марочникову.

Она досадливо поморщилась и передернула плечами.

— Ну, живу я с ним. Что такого — мне не шестнадцать лет. Надеюсь, в протокол вы этого записывать не будете?

— Придется записать. Как и все, о чем мы говорим. Так что собой представляет Золотов?

— Нормальный парень. Пофорсить, правда, любит, как же — адмиральский внук! А так — ничего...

— Ничего? И это все, что вы можете сказать о близком человеке?

— Я же не тост за него поднимаю! Хватит и этого. Чем меньше говоришь следователю — тем лучше.

— Вот как? Интересная мысль. Кто вам ее подсказал?

— Сама не маленькая.

Марочникова неторопливо прочитала протокол.

— Правильно записано?

— Правильно. Только вот стиль, — она неодобрительно покачала головой.

— Сделайте скидку на то, что это все-таки не роман, — я не нашелся, чтобы ответить более хлестко и сразу поставить ее на место, да и немудрено: впервые свидетель обращает внимание на стиль протокола.

— Да, это явно не роман, — Марочникова расписалась, стрельнула глазками, странновато улыбнулась. — А жаль.

Она вышла так стремительно, что я не успел спросить, чего ей, собственно, жаль, и это неуместное сейчас слово осталось висеть в воздухе.

Дверь снова раскрылась. Оказывается, практиканты терпеливо ждали в коридоре.

— Почему не зашли?

— Чего соваться, — пробурчал Валек. — Мало ли о чем у вас разговор. Сунешься — настрой собьешь!

Молодец, понимает! Валек нравился мне все больше. Учились они одинаково хорошо, но, в отличие от Петра, он много читал, участвовал в рейдах комсомольского оперотряда, схватывался с хулиганами. И ум у него более живой и гибкий.

Петр выложил на стол несколько бумаг.

— В общей сложности эти гаврики украли на три с половиной тысячи, обчистили восемь квартир. А вот характеристики: Акимов — сущий ангел, Гоценко тоже, но с приводами за хулиганство! Как же так?

Я улыбнулся.

— Обычное дело. Жадность, жестокость, подлость проявляются в преступлениях, в повседневной жизни их скрывают или по крайней мере не афишируют. Вот и читаешь о злостном хулигане: нарушений трудовой дисциплины не допускал, сменные задания выполнял, активно участвовал в общественной жизни. А начинаешь проверять — вранье! Опаздывал, пьяным заявлялся, какая там общественная жизнь — разве что взносы платил с боем! Почему врут? Иначе вопрос: а где вы раньше были, почему не перевоспитывали?

— Ну хулиган весь на виду, — вмешался Валек. — Он и дома такой, и на работе не особенно маскируется. Птицу видно по полету. А вот вы про директора молкомбината рассказывали. Он-то не пьянствует, не дебоширит, на работу вовремя приходит, в инстанции ездит, прием по личным вопросам ведет. И ворует потихоньку! Что про него в характеристике напишут?

— Могу показать.

Я отпер сейф, достал дело Васильцова, нашел характеристику.

— Ознакомься.

Валек прочел, скривил губы.

— Как представление к награде. Псевдос первой ступени...

— Кто-кто?

— Еще не прочли мою книжку?

Я покачал головой.

— Ну ладно. Но здесь-то характеристика правильная? Без вранья?

— Пока не знаю, следствие не закончено. Случается, расхититель и взяточник маскируются — комар носа не подточит! Но чаще по-другому бывает: проявляет человечек свою червоточинку. Ведь если он дурак, то как сможет под умного сработать? Если демагог, приспособленец, трус — этого тоже не скроешь, видят и подчиненные, и те, кто вокруг, и кто повыше... Но как-то не принято в характеристиках писать — дурак, бесчестный, лгун. Нет явного криминала или аморалки, значит, хороший!

Ребята слушали внимательно, я поймал себя на том, что «завелся».

— Вот и получается, по характеристикам обвиняемый — один человек, по содеянному — совсем другой. Как судить — по словам или делам? То-то!

Я просмотрел принесенные практикантами документы.

Справки о размере ущерба, характеристики, все с подписями, печатями, полный ажур. Можно заканчивать дело.

— Знаете, ребята, у нас много лет выдвигают предложение — ввести технических помощников следователя. Когда приходят практиканты, я чувствую, что это необходимо сделать чем скорее, тем лучше. Вы экономите уйму времени!

Валек улыбнулся, Петр настороженно ждал продолжения.

— Сейчас прочтете один документ и переключитесь на новое дело.

Я дал им план расследования дела Вершиковой и, когда прочитали, спросил:

— Ясны ваши задачи?

— Яснее некуда. Отнести запросы, принести характеристики, получить справки, сходить, спросить... Работенка для курьера. — Петр не скрывал разочарования. Вот так всегда.

— А ты как представлял? — Впрочем, я знаю, как он представлял работу следователя. Обыски, засады, задержания... Романтика!

— Да уж по-другому. Разве это следствие? Что тут расследовать? Все и так ясно! Допросил свидетелей, предъявил обвинение — и в суд. ЭВМ с такой работой легко справится. Разве не так?

Это он загнул. ЭВМ, наверное, можно было бы применять по очевидным делам, где нужно только придать уже имеющимся материалам процессуальную форму, оценить и проанализировать доказательства, подобрать соответствующую статью кодекса. Все это машина может. Но как быть с житейским опытом, интуитивными предположениями, внутренним убеждением и другими, не поддающимися программированию категориями?

Иногда непроизвольная улыбка, нервный прищур, подрагивание пальцев, настороженный взгляд и еще десятки незначительных примет, которые не зафиксируешь в протоколе и уж тем более не перенесешь на перфоленту, меняли направление расследования. А неожиданные догадки, необъяснимое озарение, выводящее на верный путь...

Заканчивая университет, я писал диплом о построении следственных версий, в одном из параграфов как раз и приводились доводы против теории, что следствие может вести соответствующе запрограммированная машина. Но только поработав, пропуская через свой мозг массу информации, из которой едва ли десятая часть попадет на листы дела, а остальная лишь помогает выбрать правильную тактику и определить нужную позицию, выработать то самое внутреннее убеждение, без которого просто не сможешь продраться сквозь чащу препятствий на пути к истине, я понял это до конца. Петр тоже поймет, но поймет, как говорится, «испытав на своей шкуре», словами тут ничего не объяснишь.

— Не совсем так, Петруша. К тому же ЭВМ пока еще очень дорогие. Так что придется тебе за них отдуваться!

И я вручил ребятам пачку запросов.

Золотов Валерий Федорович, 29 лет, образование высшее педагогическое, работает в горкоммунхозе, инженер по озеленению, холост, не судим... Среднего роста, полный, лицо обрюзгшее, морщинистый лоб — выглядит он гораздо старше своих лет. В облике что-то бульдожье: нижняя челюсть выдается вперед, оттопыривая толстую губу; большие уши, мягкие, будто отвисшие; круглые коричневые глаза.

Модная белая сорочка, из-под пристегнутых перламутровыми пуговицами уголков воротничка сбегает бордовый галстук с золотой монограммой — безупречный наряд респектабельного джентльмена, если не знать, что на скрытой столом части тела — джинсы, клетчатые красно-синие носки и ужасно шикарные красные босоножки. Будто верхняя и нижняя части костюма принадлежат разным людям.

— Вы же сами прекрасно понимаете, что для меня это полная неожиданность!

Он старается держаться солидно, но не совсем удается — нервничает, а оттого делает много ненужных движений: поминутно вытирает лоб большим клетчатым платком, обмахивается им, смотрит на часы, достает и прячет обратно в пачку сигарету.

Мы беседуем уже почти час. Он очень внимательно выслушивает вопросы, понимающе кивает головой, с готовностью отвечает, но чрезмерно многословен, часто сбивается с мысли, отвлекается на мелочи, второстепенные детали и выжидающе смотрит на меня, ожидая знака или жеста, поощряющего его к дальнейшему повествованию.

Несколько раз он, как бы к слову, вспомнил своего дедушку-адмирала, между делом небрежно назвал по имени нескольких известных в городе людей, давая понять, что он с ними на короткой ноге. Через каждые три-четыре фразы совершенно не к месту упоминал горисполком и другие городские организации, подчеркивая, что вхож туда запросто.

И то, что Золотов таким примитивным способом пытается произвести впечатление на столь искушенного собеседника, как следователь прокуратуры, выдавало в нем человека недалекого. По существу дела он фактически ничего не сообщил.

— Все шло нормально, послушали музыку — я записал последние диски, еще ни у кого нет... Выпили, у меня хороший бар — «Камю», «Бордо»... Гале стало нехорошо, не надо было коньяк с шампанским мешать, я отвел ее наверх, слышу — Маринка кричит. Сбегаю в «кают-компанию», — Золотов испуганно выпучил глаза, — она в истерике, а Федор — на полу! Вначале думал, это он спьяну, гляжу — в сердце кортик...

Золотов перевел дух и снова вытер вспотевший лоб.

— Это же надо... В моем доме... Ну скажите, мне это надо? — Он заискивающе посмотрел на меня, ожидая сочувствия и ободрения, мол, конечно, вам это не надо, но не волнуйтесь, вы же не виноваты...

Сочувствия не последовало, и он, сокрушенно вздохнув, продолжил:

— Тогда я позвонил в «Скорую помощь», они вызвали милицию — завертелось. Конечно, неприятно: допросы, осмотры, понятые, одним словом, скандал...

— Почему вы заявили, что произошел несчастный случай и Петренко сам напоролся на кортик?

— Так я ж, когда звонил, так и думал. А потом Маринка рассказала, что это она его...

— За что же?

— Да разве ее поймешь? Ревела все время, толком ничего не добился. Полез он к ней, что ли... А вам она разве не объяснила?

В этот момент мне не понравился его взгляд, настороженный и цепкий, не соответствующий растерянной позе и недоумевающему лицу.

— Что вы можете сказать о своих гостях? — Я сделал вид, что не обратил внимания на вопрос, и Золотов не переспросил.