Помоги проекту - поделись книгой:
— От двадцать третьего июня тысяча девятьсот седьмого года.
— Сегодня ноябрь, а циркуляр до сих пор не исполнен.
— И нельзя допустить, чтобы он был исполнен, — заметила Надежда Константиновна.
— Совершенно верно. Значит, мне надо дописать аграрную программу и подготовиться к тому, — он чуть помедлил, — чтобы выбраться в зону недосягаемости. Давай-ка подумаем, кому ты можешь передать свои дела в Питере и что еще надо сделать.
Они занялись обсуждением неотложных дел, и замороженное окно в домике на гранитной скале искрилось и мерцало до самого рассвета.
НЕПРАВИЛЬНЫЙ ГЛАГОЛ
С тяжелой корзиной, нагруженной провизией, фрекен Анна подошла к газетному киоску на Сенатской площади. Дважды в неделю приезжает она за продуктами в Гельсингфорс; сегодня надо еще купить газеты инженеру Петрову.
Афиши с заголовками газет наклеены по обеим сторонам киоска на огромных щитах. «Восшествие на престол шведского короля Густава-Адольфа». Анна перекрестилась, она была набожной шведкой. «Во Владивостоке двадцать матросов приговорены к смертной казни и двадцать четыре к каторге. В Варшаве к смертной казни приговорено четыре мятежника». Она перевела взгляд на другую афишу. «В Киеве исключено из университета 700 студентов и 1500 курсисток с женских курсов». «В Кутаиси закрыты все учебные заведения». «В Москве за невзнос платы за обучение исключено 1398 студентов». «В Московский университет введена полиция»…
Наскоро отобрав пачку газет на русском, шведском и немецком языках, она кивнула проезжавшему мимо извозчику. Хотелось поскорее оставить эту площадь с бронзовым русским царем на пьедестале, выбраться из города, не видеть этих сообщений о казнях, отгородиться от всех ужасов. Страшно подумать, что творится в России…
Когда фрекен Анна вернулась домой, ее квартирант уже дожидался в гостиной. Он тут же взял газеты и начал быстро их просматривать. В «Петербургской газете» отчеркнул карандашом сообщение: 23 ноября в Питере бастовало 11 тысяч рабочих в знак протеста против суда над социал-демократической фракцией Государственной думы. Какая нужна беззаветная вера в свою партию, чтобы в обстановке такого жесточайшего террора поднять голос в защиту партийных представителей! Рабочие верят своей партии. Просматривая кадетскую «Речь», Владимир Ильич усмехнулся. Любопытно! На станции Келломяки агенты охранного отделения произвели обыск на даче какого-то Ульянова. «Решили, наверное, что я в Финляндии снимаю дачу на свое имя».
Он бросил «Речь» на стол, но взгляд его задержался на объявлении в широкой рамке. Кадетская газета приглашала покупать сочинения Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Владимир Ильич рассмеялся. Вот что значит коммерция! Газета выступает против большевиков, предает анафеме марксистов и в то же время призывает покупать марксистскую литературу. Не мудрено — за объявления платят деньги, и немалые.
Анна выкладывала из корзины покупки и с недоумением смотрела на квартиранта.
— Что вас так развеселило, господин Петров?
— Прочитал забавное объявление. Любители наживы дешево продают свои принципы, фрекен Анна.
— О господин Петров, напротив, все ужасно подорожало, особенно молоко. Городские газеты призывают покупателей устроить бойкот и не покупать молока, пока на него не снизят цены.
— Боюсь, что это не поможет. Покупатели разрозненны, а молоком торгует объединение…
В гостиную вбежала Сонни: на ней был фартук, в руках большая деревянная ложка.
— К нам идет констебль и с ним русский полицейский, — сообщила она срывающимся голосом.
«Карл, Свен, Юхан, — сюда!» — взволнованно кричал попугай.
Владимир Ильич быстро встал со стула, подошел к Сонни и притронулся к ее руке:
— Пожалуйста, будьте спокойны. Примите их как следует и поговорите…
— Но я должна пригласить их в эту комнату! — с отчаянием воскликнула Сонни.
— Конечно, — подтвердил Владимир Ильич.
— А вы?
— Обо мне не беспокойтесь, я останусь под защитой фрекен Анны, — ободряюще улыбнулся инженер Петров.
Сонни набросила на продолжавшего кричать попугая темный платок и, ничего не понимая, вышла в переднюю, чтобы встретить непрошеных гостей.
Когда она ввела констебля и полицейского в гостиную, она увидела, что квартирант сидит за ученическим столом, лицом к окну, и, подперев щеку левой рукой, что-то старательно пишет. Анна сидела по другую сторону стола с раскрытой книгой в руках.
— Это хозяйка пансиона фрекен Винстен. — Констебль отрекомендовал Анну русскому полицейскому. — Она учительница немецкого языка, всеми уважаемая барышня. Мы не помешаем вам, фрекен Анна?
— Надеюсь, что нет, — спокойно ответила Анна. — У меня урок. Все необходимые справки вам даст сестра.
Сонни тем временем ждала, пока констебль договорится с полицейским — они объяснялись по-русски, — и посматривала на Анну.
— Назовите мне неправильные глаголы первого спряжения второго класса, — сказала Анна по-немецки своему ученику.
Инженер Петров ответил:
— Неправильный глагол ершрекен.[1] Ершрекен, ершрак, ершрокен. Но я, фрекен Анна, предпочитаю употреблять этот глагол с отрицанием. Алзо, вир хабен унс нихт ершрокен.[2]
— Совершенно верно, — подтвердила учительница. Она вполне овладела собой и придирчиво спрашивала ученика, искренне удивляясь его великолепному знанию немецкой грамматики.
Русский полицейский записал фамилии двух студентов, которых назвала Сонни, и оглянулся, чтобы получше разглядеть ученика фрекен Анны.
Тот сидел вполоборота, не отнимая руки от лица, и читал по-немецки. Полицейский заметил только лысеющую голову студента.
— Что это за человек? — спросил он у констебля.
— Финский студент, — ответил тот.
Полицейский осведомился у Сонни, не приходил ли к ним русский, по фамилии Ульянов, или Ильин, а может быть, Ленин, возможно даже, — полицейский полистал тетрадь, — Карпов, мужчина огромной силы и с громовым голосом.
— Нет, нет, — убежденно ответила Сонни, — такой человек к нам не являлся.
Анна отметила, как весело смеялись глаза инженера Петрова.
Русский полицейский строгим тоном через констебля передал Сонни, что, если такой человек у них появится, они должны немедленно заявить в полицию.
Собравшись уходить, он еще раз исподлобья бросил взгляд на ученика фрекен Анны. Студент что-то с увлечением читал, словно был в комнате только вдвоем с учительницей. Анна кивала в такт чтению головой и, забыв о полицейских, повторяла вслед за инженером Петровым:
— Крамольная картинка, — буркнул полицейский констеблю, указывая на изображение белокурой девушки с книгой в руках, — власти в Петербурге за распространение этой картинки весьма строго карают. Да-с! Обратите внимание, — приказал он констеблю.
Проводив непрошеных гостей, Сонни, обессиленная, опустилась на стул. Она чуть не плакала от пережитого волнения.
— Что будет? Что будет? Он так пристально смотрел на вас, господин Петров. Констебль тоже был чем-то смущен.
— Все прошло отлично, уверяю вас, — успокаивал встревоженных хозяек Владимир Ильич. — А вы действительно мужественные женщины.
— Алзо, вир хабен унс нихт ершрокен! — повеселевшим голосом ответила Анна.
Под вечер пришел Владимир Мартынович. Он был взволнован и заикался больше обычного.
— Я привез плохие вести, Владимир Ильич. У меня только что была барышня из сената — та, что перепечатывает ваши рукописи. Сегодня она печатала решение императорского финляндского сената о выдаче царскому правительству всех русских революционеров.
— Что ж, от финляндской буржуазии иного и ждать было нечего. Вы предупредили товарищей?
— Да, да. Кроме того, приезжал товарищ из Питера и просил вам передать, что петербургская судебная палата вынесла приговор об уничтожении книги «Две тактики». Вынесено решение о конфискации вашего сборника «За 12 лет», и возбуждено дело о привлечении автора книги к суду.
— И, как мне кажется, охранке стало известно мое местопребывание… Давайте-ка подумаем, дорогой Владимир Мартынович, как поступить дальше. — Владимир Ильич прошелся по комнате. — Очень прошу вас помочь Надежде Константиновне выбраться в Стокгольм. Ей понадобится несколько дней на организацию дел в Петербурге. Я же выеду в Швецию немедленно. Мне нужен паспорт, лучше всего немецкий. Уйду отсюда просто следом за вами. Хозяйкам скажу, что поехал в Гельсингфорс по делам и скоро вернусь. Вам же нужно будет приехать сюда завтра и расплатиться, забрать книги. Сейчас не следует создавать впечатления моего бегства. Это обеспокоит хозяек — они и так сегодня поволновались.
— Опять в Швейцарию? — спросил Владимир Мартынович.
— Да-да, в сонную, затхлую Женеву, в растреклятую эмиграцию.
ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА
Пассажиры почтового поезда Гельсингфорс — Або дремали под равномерное постукивание колес, удобно устроившись в креслах. Был одиннадцатый час ночи. В купе вместе с Владимиром Ильичем ехали пожилые люди — муж и жена. Муж спал, прикрыв лицо носовым платком, и звучно храпел. Его жена, чопорная шведка, слегка толкала мужа в бок и озабоченно поглядывала на многочисленные саквояжи и баулы. Глаза ее стали все чаще и чаще закрываться, и, привалившись к плечу мужа, она тоже заснула.
Владимир Ильич, сидя в кресле, казалось, дремал. Иногда он открывал один глаз и посматривал на фотографию какого-то собора, висевшую в рамке под стеклом на противоположной стене купе. Не поворачивая головы к двери, он словно в зеркале видел на блестящей поверхности фотографии отражение прогуливающегося по коридору мужчины. Движения мужчины были неторопливы, одет он был в хороший костюм, высокий белый воротничок плотно облегал его жилистую шею. Внимание Владимира Ильича привлек нарочито равнодушный вид этого странного пассажира. Перед каждой остановкой поезда и во время остановок он проходил мимо застекленной двери купе и скользил по фигуре Владимира Ильича оловянным, равнодушным взглядом. «Шпик, — определил Владимир Ильич, — и, несомненно, из питерских, натренированный. Недремлющий. Я его даже где-то видел».
Когда поезд остановился, Владимир Ильич надел пальто, шапку и направился к выходу. «Недремлющий» шагал по коридору.
Увидев своего поднадзорного в пальто, шпик растерялся, но затем опрометью бросился в свое купе, схватил пальто и, никак не попадая в рукава, опять выскочил в коридор. На площадке он чуть не сбил с ног задержавшегося Владимира Ильича.
Предположение Владимира Ильича оправдалось. За ним следили.
На следующей остановке Владимир Ильич снова вышел прогуляться и больше уже не снимал пальто, тем более что в вагоне заметно похолодало.
На одной из остановок он заметил вторую пару оловянных глаз.
«Прислали подкрепление», — про себя отметил Владимир Ильич.
Теперь сыщики выходили на остановках по очереди.
Поезд прибыл на станцию Литтойнен. Это была последняя остановка, а там уже Або — западный пограничный пункт княжества Финляндского, тупик Российской империи. Там кончался железнодорожный путь. У города Або река Аура сливалась с водами Ботнического залива. Дальше была только одна дорога — по морю.
На станции Литтойнен Владимир Ильич вышел на перрон и стал прогуливаться — точно так же, как он это делал раньше, на предыдущих станциях. Теперь, пожалуй, он шагал чуть медленнее и был более задумчив.
Оба шпика ходили за ним по пятам. Еще бы! Не хватало, чтобы на последней остановке перед Або поднадзорный ушел из их рук.
Раздался второй звонок. Владимир Ильич не торопясь поднялся в вагон и прошел на свое место.
Третий звонок, свисток — и поезд тронулся.
«Недремлющий» заглянул в купе, уже не таясь и не стесняясь. Его поднадзорный сидел в своем кресле и изучал пароходное расписание, разложенное на столике.
Филер тихонько хихикнул и зашел в купе к напарнику. В Або все должно быть подготовлено: пока подойдут агенты охранного отделения, он с напарником схватит поднадзорного за руки, а у вокзала за углом их ожидает полицейская карета.
Поезд набирал ход.
Вскоре в окне вагона замелькали портовые огни Або.
— Я пройду в конец вагона и буду идти сзади него, а ты выходи вперед, — распорядился «недремлющий». — Да смотри в оба: прозеваешь, голову оторвут.
«Недремлющий» прошелся по коридору и бросил взгляд в знакомое купе. Пожилой швед снимал с полки корзины, баулы, саквояжи. Его жена водрузила себе на голову шляпу и прикалывала ее огромной булавкой к волосам. Супруги загородили все купе, и шпик не сразу смог разглядеть своего поднадзорного. Он прошел дальше по коридору и, возвращаясь обратно, вновь заглянул в купе и тут обнаружил, что его не видно. Что за оказия? Предчувствуя что-то неладное, шпик рванул дверь в купе, грубо отстранил супругов и почти ткнулся носом в пустое кресло у окна. К ужасу своему, он понял, что его в купе нет…
На столе лежало раскрытое пароходное расписание Або — Стокгольм. «Недремлющий» тронул пальцами оконное стекло — стекло было на месте.
Филер метнулся к себе в купе.
— Его там нет, — только и мог он произнести.
Оба шпика ринулись в тамбур.
Проход в другой вагон был закрыт, об этом они позаботились раньше, чтобы поднадзорный не мог пройти в другие вагоны на ходу поезда.
«Недремлющий» выглянул с площадки наружу.
Мимо проносились деревья, телеграфные столбы. Ледяной ветер со снегом хлестал в лицо.
«Матерь пресвятая богородица, куда же он девался?»
Расталкивая пассажиров, «недремлющий» ворвался в злополучное купе.
— Где русский? — крикнул он в лицо оторопевшему шведу. — Вы с ним заодно?
Он готов был избить этого толстого шведа, не желавшего понимать по-русски.
— Мин готт! Что случилось? — восклицала перепуганная дама.
— Успокойся, дорогая, это, наверное, русский сыщик принимает нас за революционеров.
— Возмутительно! — ответила жена.
Филеры вошли к себе в купе, и «недремлющий» посмотрел на напарника ненавидящими глазами…
Курносый паровоз, распушив пары, пыхтя и отдуваясь, подходил к станции Або.
ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА
В этот день сестры Винстен сели обедать, как всегда, в два часа. Стол был сервирован по-преж-нему, меню было обычное для пятницы: гороховый суп, красная рыба с картофельным пюре. Размеренная жизнь в пансионе текла своим чередом, но сестрам было необыкновенно грустно.
Вот уже несколько дней, как инженер Петров уехал, а каждый день разговор за обедом почему-то возникает только о нем.
— Помнишь, Анна, как он старательно заучивал шведские слова и никак не мог правильно произнести шю[4] и как смеялся сам над своим произношением?
— Смеялся звонко и очень весело. Так могут смеяться только хорошие люди, — отозвалась Анна. — А как тонко он понимал музыку! Я уверена, что он и сам неплохо музицирует. Помнишь неправильные глаголы? Когда я увидела русского полицейского, у меня от страха похолодели руки и замерло сердце, а он говорит: «Неправильный глагол — ершрекен». Сказал таким тоном, мол, бояться нечего, и глаза стали хитрыми-хитрыми. У меня и страх прошел.
— Очень милая у инженера Петрова жена, наверно, они теперьвместе, — задумчиво произнесла Сонни. — Помнишь, мы не хотели ее впускать?
Поделиться книгой: