Помоги проекту - поделись книгой:
«Если бы мне вновь повезло в работе, — подумал он, — как это случилось два года назад, когда я за один месяц отправил в отставку четырех анди. Если бы я мог предвидеть тогда, что Гроучо умрет!.. Но анди попались мне до столбняка, до того, как двухдюймовый кусок проволоки, подобно инъекционной игле, вонзился под кожу овцы».
— А вы купите кота, — предложил Барбур. — Коты стоят недорого, загляните в каталог «Сидни».
— Мне не нужно животное, которое можно держать в квартире, — тихо ответил Рик. — Я хочу крупное животное, такое, какое было у меня раньше. Овцу или, если удастся раздобыть денег, корову. Или молодого вола… Или, как у вас, лошадь.
«Премия за пятерых сбежавших анди стала бы решением проблемы, — подумал он. — По тысяче долларов за штуку, итого пять тысяч сверх основного заработка. И тогда бы я раздобыл все, что мне нужно. Пусть даже в каталоге «Сидни» моя мечта напечатана курсивом. Пять тысяч долларов… Но для этого надо, чтобы анди сбежали с одного из колониальных миров и добрались до Земли. А это от меня не зависит ни в коей мере. Я не могу заставить пятерых анди удрать на Землю. Впрочем, если бы я даже и смог, у нас хватает и других охотников за премиальными. Полицейские департаменты разбросаны по всему миру. Вот если бы сбежавшие анди решили устроить свою резиденцию в Северной Калифорнии, а Дейв Холден, старший охотник за премиальными в нашем регионе, соизволил бы умереть или отправиться в отставку…»
— Купите сверчка, — сострил Барбур. — Или мышонка… Слушайте, за двадцать пять баксов вы вполне можете приобрести взрослую мышь.
— Ваша лошадь может умереть, — сказал Рик. — Неожиданно, как умерла моя Гроучо. Вот вернетесь вы вечером с работы и обнаружите, что она лежит на боку или на спине и сучит ногами, как сверчок. — Он повернулся и пошел прочь, сжав в кулаке ключи от ховера.
— Извините, если я обидел вас! — нервно крикнул Барбур.
Рик молча открыл дверцу ховеркара. Ему нечего было сказать соседу, мысли его уже занимала предстоящая работа.
ГЛАВА 2
В гигантском пустом полуразрушенном здании, где когда-то жили тысячи людей, теперь была одна-единственная комната, где работал телевизор.
До Последней Мировой Войны в этих нынешних руинах царили порядок и чистота. Здесь был пригород Сан-Франциско; на скоростном монорельсе до центра мегаполиса было рукой подать; густонаселенный полуостров очень напоминал облюбованное птицами дерево, и птицы эти копошились, ворковали, объяснялись и жаловались… Теперь хозяева квартир либо умерли, либо эмигрировали в колониальные миры. Большинству людей судьба обеспечила первый вариант развития событий; война досталась им слишком дорогой ценой, несмотря на разудалые речи Пентагона и его самоуверенного научного вассала — «Рэнд Корпорэйшн». Корпорация, кстати, до войны располагалась недалеко от того места, где теперь стояло разоренное здание. Как и хозяева квартир, корпорация исчезла, и скорее всего навсегда. Впрочем, никто этого и не заметил…
Более того, никто уже не помнил, что именно послужило причиной войны и кто стал в ней победителем — если победитель был вообще. Пыль, заразившая почти всю земную поверхность, была порождением неизвестно какой страны, и даже враждовавшие в то время стороны не предвидели ее возникновения.
Первыми жертвами пыли, как это ни удивительно, стали совы. Поначалу сей факт показался почти забавным: толстые пушистые птицы лежали тут и там — в садах и на улицах. В прежние времена совы на глаза людям практически не попадались, поскольку их активная жизнь начиналась лишь с приходом сумерек. Средневековые эпидемии чумы заявляли о своем начале схожим образом — появлением множества дохлых крыс. Разница была только в том, что современная чума опустилась на землю сверху.
За совами, конечно же, пришла очередь остальных птиц, но к тому моменту тайну их гибели уже разгадали.
Скудные средства на программу колонизации начали поступать еще до войны, но теперь, когда поверхность Земли почти лишилась солнечного света, колонизация вступила в новую фазу. В результате было модифицировано главное оружие войны — Синтетический Борец За Свободу. Способный функционировать в иных мирах человекоподобный робот — строго говоря, органический андроид — превратился едва ли не в главный двигатель программы колонизации. На основании закона, принятого ООН, каждый эмигрант автоматически получал в пользование андроида, модель которого выбирал по собственному желанию, и к 1990 году разнообразие моделей, марок и типов превзошло всякий мыслимый уровень. Нечто схожее произошло в 1960-е годы в американской автомобилестроительной промышленности.
Эмиграцию осуществляли с помощью в веках испытанного метода кнута и пряника: пряником служил бесплатный андроид, а кнутом — радиоактивные осадки. ООН не забывала и о законотворчестве: эмигрировать становилось все легче, а оставаться на Земле — все сложнее, причем вектор сложности стремился к показателю «невозможно»… К тому же каждый из остающихся мог в один прекрасный день оказаться биологически нежелательным индивидуумом, угрожающим чистоте древней расы. Если человека признавали «специалом», то даже будучи стерилизованным, он переставал быть частичкой человечества. И тем не менее люди, отказывающиеся от эмиграции, не исчезали. Иррациональность такого поведения ставила в тупик даже экспертов ООН, занимавшихся изучением данной проблемы. Если следовать законам логики, все нормалы давно уже должны были эмигрировать. Но, видимо, Земля, пусть и обезображенная войной, все равно оставалась для некоторых родным домом, в котором они собирались оставаться до последнего. Скорее всего, эти отказники верили, что пылевой занавес, закрывший поверхность планеты, рано или поздно потеряет свою заразу. Так или иначе, на Земле оставались жить тысячи людей. Они тяготели друг к другу, создавая в городах этакие «звездные скопления», где они могли видеть друг друга, поддерживать соседа морально и даже рассчитывать на взаимопомощь. Все они считались относительно нормальными.
Однако, помимо них, в качестве этакой острой приправы к блюду под названием «народонаселение», жили тут и другие люди, странные, чудные, селившиеся в основном на окраинах.
Одним из таких был Джон Изидор, гостиную которого и наполнял сейчас отчаянными воплями редкий в этих местах телевизор. Сам Джон тем временем брился в ванной.
Он приблудился к этим местам в самые первые дни после войны, случайно забрел в этот дом. В ту жестокую пору не всякий понимал, что он делает и по какой причине. Потревоженные войной, отправлялись странствовать по миру целые народы, обустраивались на незанятых территориях, но потом вдруг срывались с места в поисках новых обиталищ. Пыль тогда выпадала спорадически. Территория полуострова, расположенная к югу от Сан-Франциско, была свободной от пыли, и многие обосновались здесь. Когда пыль появилась, многие умерли, большинство ушло.
Дж. Р. Изидор остался…
Телевизор продолжал надрываться:
— …сродни безмятежности Юга перед Гражданской войной! Хотите, он станет личной прислугой, хотите — неутомимым работником в поле! Этот собранный по индивидуальному заказу человекоподобный робот спроектирован специально под ВАШИ УНИКАЛЬНЫЕ ЗАПРОСЫ! Он создан ДЛЯ ВАС И ТОЛЬКО ДЛЯ ВАС! Он передается вам по прибытии совершенно бесплатно, полностью оснащен в соответствии с вашей спецификацией, которую вы заполнили перед отлетом с Земли. Преданный и безотказный компаньон разделит с вами трудности самого удивительного приключения, в котором только может принять участие человек, впервые в истории намеревающийся…
И далее и тому подобное.
«Не опаздываю ли я на работу?» — подумал Джон Изидор, заканчивая бритье.
У него не было собственных часов; он ориентировался на телевизор, который обычно передавал точное время, но сегодня, очевидно, День космических горизонтов. Во всяком случае, ТВ объявило, что сегодня пятая (или шестая?) годовщина основания Нью-Америки, главного американского поселения на Марсе. Из-за поломки телевизор Изидора принимал один-единственный канал, который правительство во время войны национализировало, да так и оставило в собственных руках. Правительство в Вашингтоне, с его программой колонизации, было единственным заказчиком рекламы, которую был вынужден смотреть Изидор.
— Давайте послушаем Мэгги Клагман, — предложил телеведущий, хотя Джон Изидор хотел «послушать» сейчас лишь одно: точное время. — Она совсем недавно эмигрировала на Марс и дала это интервью в Новом Нью-Йорке… Миссис Клагман, чем отличается жизнь на зараженной радиоактивной пылью Земле от жизни на Марсе, где для вас открылись самые фантастические перспективы?
Последовала пауза, а затем до Изидора донесся сухой усталый голос, принадлежащий женщине средних лет:
— Думаю, что все члены нашей семьи прежде всего отметили чувство собственного достоинства.
— Достоинства, миссис Клагман? — переспросил комментатор.
— Да, — произнесла миссис Клагман, отныне жительница Нового Нью-Йорка, Марс. — Это непросто объяснить. Иметь слугу, на которого можно положиться в наше нелегкое время… Я обрела уверенность…
— А на Земле, миссис Клагман, в прежние времена, вы не боялись, что вас классифицируют… э-э… как специала?
— Ой, мы с мужем буквально тряслись! Но стоило нам эмигрировать, и все наши страхи исчезли. Надеюсь, навсегда.
Джон Изидор с раздражением подумал, что его страхи тоже исчезли, однако для этого ему вовсе не пришлось эмигрировать. Его классифицировали как специала чуть больше года назад, и не только из-за генетических изменений в организме. Хуже было другое: он не смог справиться с IQ-тестом даже на минимальные умственные способности, и теперь его, попросту говоря, называли безмозгликом. Жители сразу трех обитаемых планет презирали его.
Тем не менее он продолжал жить. И продолжал работать — водил грузовичок, на котором вылетал на вызовы и доставлял сломавшихся псевдоживотных в ремонтную мастерскую. Служащие клиники Ван Несса («Ваши питомцы — наши питомцы»), включая и Ганнибала Слоута, угрюмого грубоватого человека, непосредственного босса Изидора, относились к нему как к человеку, и Джон это ценил. «Mors certa, vita incerta»[2],— как время от времени повторял мистер Слоут. Изидор, хоть и слышал выражение много раз, имел о его смысле лишь самое смутное представление. С другой стороны, если безмозглик начнет разбираться в латыни, он уже не будет безмозгликом. Мистер Слоут, услышав от Изидора такой вывод, тут же с ним согласился. Действительно, существовали в мире безмозглики и почище Изидора; бни вообще не могли претендовать на рабочие места, и их содержали в охраняемых заведениях с двусмысленными на званиями типа «Американский институт специальных трудовых навыков».[3]
— …ваш муж не чувствовал себя в безопасности, — говорил телеведущий, — даже когда приобрел и постоянно носил дорогой и неудобный свинцовый гульфик, якобы защищающий от радиации. Не так ли, миссис Клагман?
— Мой муж… — начала отвечать миссис Клагман, но в этот момент покончивший с бритьем Изидор вернулся в гостиную и выключил телевизор.
Тишина обрушилась на него с мебели и со стен; она навалилась всей своей ужасной мощью, будто он оказался на заводе, производящем безмолвие. Она поднималась с пола, закрытого от стены до стены серой ковровой дорожкой. Тишина изливалась из поломанных кухонных агрегатов, заснувших вечным сном задолго до того, как тут появился Изидор. Она сочилась из бесполезного торшера и падала с засиженного мухами потолка гостиной. Тишина царила повсюду, как будто все материальные предметы состояли из нее и только из нее. Она яростно лезла не только в уши, но и в глаза. Стоя перед погасшим экраном телевизора, Изидор ощущал тишину как видимое и в своем роде живое существо. Живое! Он и прежде чувствовал ее появление; она вторгалась неожиданно и стремительно, будто ей не терпелось. Тишина мира не могла удержать в узде собственную ненасытность. Ни на одно мгновение. Даже если фактически победила.
И Джон задавал себе вопрос — есть ли среди оставшихся на Земле те, кто чувствует пустоту мира так же, как он? Или это присуще только ему, своего рода биологическая печать, вызванная перерождением сенсорного аппарата?
«Это интересный вопрос», — подумал Изидор. Жаль вот, не с кем обменяться мнениями. Он был один среди этих руин, в которые постепенно — час за часом, день за днем, неделю за неделей — превращалось безмолвное здание, состоящее из тысячи незаселенных квартир. В конце концов все внутренние помещения сольются друг с другом, превратятся в однородную безликую массу, отдаленно напоминающую пудинг. А потом и само здание станет аморфной кучей, которую похоронит под собой всепроникающая пыль. Впрочем, он, Изидор, к этому времени уже умрет, и его не будет интересовать судьба комнаты, наполненной удушающей, вездесущей, деспотичной хозяйкой мира — тишиной.
Лучше, наверное, снова включить телевизор. Но Изидора пугали бесчисленные рекламные ролики, предназначенные оставшимся на Земле нормалам. Они сообщали — самыми хитроумными способами — о том, что ему, специалу, не требовалось и никогда не потребуется. Вся эта информация ему без надобности. Он не мог эмигрировать, даже если бы очень сильно захотел. Так зачем ему слушать все это? Чтоб их разодрало, вместе с их программой колонизации! Вот бы и в новых мирах они начали войну — теоретически это возможно, — и все бы закончилось, как на Земле! И пусть все эти эмигранты превратятся в специалов!..
«Это было бы хорошо, — подумал он. — Однако пора и на работу».
Он шагнул к двери, ведущей в неосвещенный холл, потянул за ручку и… отшатнулся, уткнувшись взглядом в пустоту здания. Пустота лежала, поджидая его, там, снаружи; она тут же деловито потекла в его квартиру. «О Боже!» — подумал он, захлопывая дверь. Боже, он еще не готов подняться по лязгающей лестнице, ведущей на пустую крышу, где у него нет своего животного. Тут же родилось эхо, понеслось в пустоте, разрастаясь и захватывая этажи. «Самое время взяться за рукоятки», — сказал себе Изидор, пересек гостиную и склонился над черным ящиком эмпатоприемника.
Включив его, он тут же почувствовал слабый запах озона, исходящий от блока питания, нетерпеливо и судорожно вздохнул и ощутил мгновенный прилив бодрости. Катодно-лучевая трубка засветилась, имитируя телевизионное изображение. Вскоре сформировался коллаж, составленный из случайных сочетаний цвета и размытой формы предметов. Картинка будет неизменна, пока Изидор не коснется рукояток… Поэтому, снова глубоко вздохнув, чтобы окончательно успокоиться, он взялся за рукоятки-близнецы.
Изображение тут же обрело четкость. Джон увидел хорошо знакомый ландшафт — древний коричневый бесплодный склон с пучками высохших стеблей, похожих на кости, упирался в серое бессолнечное небо. Вверх по склону с трудом брел одинокий человек. Это был пожилой мужчина, почти старик, в выцветшей одежде, которую как будто сшили из куска серого неба. Звали его Уилбур Мерсер. Он едва переставлял ноги. Касающийся рукояток Джон Изидор, наблюдая за ним, словно исчезал из гостиной. Обветшалая мебель и тронутые разрушением стены уходили прочь; вскоре он совсем перестал их замечать. Вместе с тем, как обычно, появилось ощущение, что он проникает внутрь изображения, перестает быть сторонним наблюдателем. Это он поднимается по бесконечно длинному склону; это его ноги запинаются об острые камни; это он с трудом вдыхает едкий туман неба, неба чужого, неземного, далекого, которое эмпатоприемник делает своим, знакомым, невероятно близким.
Он преодолел рубеж реальности и оказался в этом мире стандартным, но озадачивающим способом. Вновь осуществилось физическое слияние — ментальное и духовное отождествление — с Уилбуром Мерсером. И у Джона Изидора, и у всех остальных, кто одновременно с ним сжимал рукоятки, здесь, на Земле, или в одном из колониальных миров.
Джон слышал их всех, впитывал в себя лепет их мыслей, звучащих в его собственном мозгу, ощущал многочисленные сущности. Их, как и его, волновало одно: объединенные интеллекты обращали внимание только на холм, на необходимость взбираться все выше и выше. Шаг за шагом цель приближалась, но очень медленно, подъем осуществлялся почти незаметно. «Вперед!» — подгонял себя Джон, слыша, как грохочут осыпающиеся камни. Сегодня подняться выше, чем вчера, а завтра… Часть Уилбура Мерсера, Джон поднял вместе со всеми голову, пытаясь разглядеть вершину. Ее не видно, но она где-то там. Она слишком далеко, но придет день, и они увидят ее.
Брошенный камень попал ему в руку. Он почувствовал боль и обернулся. Следующий камень пролетел мимо. Врезавшись в землю, он издал скрежещущий звук, от которого побежали мурашки по спине. «Кто там опять?» — подумал Джон, пытаясь разглядеть мучителя. Давнишний противник находился за пределами видимости; он — или оно? — следовал за Джоном в течение всего подъема по склону и отступит лишь тогда, когда Джон достигнет вершины…
Он вспомнил вершину, когда склон вывел его на ровную площадку, но едва ли не сразу начался новый склон. Сколько раз уже это происходило? Не один точно, но все они стерлись из памяти, слились воедино, как слились будущее и прошлое… И то, что он уже испытал, и то, что еще предстоит испытать, — все смешалось, и в памяти не было ничего, и не будет уже; но тут наступил момент, когда можно было остановиться и отдохнуть, и даже потрогать рану на руке, оставленную брошенным камнем.
«Боже! — устало подумал он. — Где справедливость? Почему я поднимаюсь вверх один? И почему меня мучает то, чего я даже не вижу?»
И тут же общий лепет слившихся внутри него многочисленных чужих сущностей сломал иллюзию одиночества.
«Вы тоже почувствовали это», — подумал он.
«Да, — ответили голоса. — Камень попал нам в левую руку, это дьявольски больно».
«О'кей, — сказал он. — Будет лучше, если мы снова отправимся в путь».
Он продолжил медленное восхождение, и все немедленно двинулись следом.
Когда-то, помнил он, все было совсем по-другому. До того, как явилось проклятие, существовала счастливая часть жизни. Его приемные родители, Фрэнк и Кора Мерсер, обнаружили его на спасательном надувном плоту, возле побережья Новой Англии… Или это была Мексика, в районе порта Тампико? Сейчас он уже не мог восстановить в памяти все обстоятельства. Детство было прекрасным. Он любил все живое, в особенности зверей, он был способен возвращать к жизни умерших животных. Вокруг всегда были кролики и насекомые, но где это происходило, на Земле или в колониальном мире… Теперь он не помнил даже этого. Зато хорошо помнил убийц, потому что они арестовали его как ненормального, как специала из специалов… И жизнь изменилась.
Местный закон запрещал возвращать умерших к жизни. Ему обстоятельно разъяснили это на шестнадцатом году жизни. Целый год он продолжал использовать свою способность тайно, в еще не исчезнувшем тогда лесу, но его выдала старуха, которую он никогда не видел и ничего о ней не слышал. Без согласия родителей они, убийцы, использовав радиоактивный кобальт, облучили уникальное утолщение в его мозгу, и он погрузился в странный мир, о существовании которого раньше и не подозревал. Это была яма, наполненная трупами и мертвыми костями, и многие-многие годы он пытался выбраться из нее. Осел и жаба, наиболее симпатичные ему создания, исчезли, вымерли; остались лишь гниющие фрагменты — безглазая голова здесь, обрубок руки там… Наконец птица, явившаяся в этот мир, чтобы умереть, рассказала ему, где он оказался. Оказывается, он попал в загробный мир и не сможет выбраться отсюда до тех пор, пока кости, наваленные вокруг, не станут вновь живыми существами; он сделался частью метаболизма чужих жизней и восстать из праха мог только вместе с ними.
Как долго будет продолжаться этот процесс, он не знал: ничего существенного не происходило, и время было попросту неизмеримо. Однако в конце концов кости начали обрастать плотью, пустые глазницы заполняться, а новые глаза видеть. Одновременно восстанавливались клювы и рты, они принимались кудахтать, лаять и устраивать кошачьи концерты. Возможно, это он воскресил их, возможно, в его мозгу вновь образовалось экстрасенсорное утолщение. А может быть, он был и ни при чем, может быть, произошел естественный процесс. Как бы то ни было, его долгое умирание завершилось, и вместе с другими существами он начал
Изидор стоял, вцепившись в обе рукоятки и чувствуя, как неохотно отпускают его существа, с которыми он слился. Все должно было закончиться как всегда. Во всяком случае, рука в том месте, куда угодил камень, болела и кровоточила.
Отлепив пальцы от рукояток, он осмотрел руку и, слегка пошатываясь, отправился в ванную, чтобы промыть ссадину. Это была не первая рана, которую он получил при слиянии с Мерсером, и наверняка не последняя. Люди преклонного возраста даже умирали во время подъема — особенно вблизи вершины, где мучения начинались всерьез.
«Буду удивлен, если сумею повторить эту часть пути, — сказал он себе, обрабатывая рану. — Может и сердце остановиться… Нет, лучше жить в городе, где есть доктора с их электроразрядными аппаратами. Оставаться здесь, в одиночестве, слишком рискованно».
Впрочем, Изидор всегда знал, что рискует. Рисковал он и прежде. Так же как большинство людей, а особенно немощные старики.
Он промокнул руку мягкой салфеткой «Клинекс».
И услышал приглушенный и далекий звук телевизора.
«В здании есть еще кто-то, — в страхе подумал Джон, не веря собственному предположению. — Это не мой телевизор, мой выключен. Я даже чувствую, как дрожит пол под ногами. Точно, телевизор работает внизу».
Он медленно смял салфетку и бросил ее в урну.
Он понятия не имел, как поступить — прежде здесь с ним ничего подобного не случалось. Кто-то просто выезжал, кто-то эмигрировал, но вселялись в дом впервые.
«Надо просто им что-нибудь отнести, — решил он. — Стакан воды или, скорее, молока… Да, точно, молоко или крупу, или, возможно, яйцо… Или хотя бы их эрзац-заменители».
Заглянув в холодильник (компрессор которого давно уже сдох), Изидор обнаружил только сомнительного вида кусок маргарина. Вытащив его, он бесшумно закрыл дверцу холодильника. Сердце стучало как ненормальное.
«Надо, чтобы новый жилец не догадался, что я безмозглик, — напомнил себе Изидор. — Если жилец поймет, что я безмозглик, он не станет со мной разговаривать. Так было всегда. Интересно — почему?»
И он поспешил на лестничную площадку.
ГЛАВА 3
По пути на работу Рик Декард, как и бог знает сколько других людей, остановился перед витриной одного из крупнейших зоомагазинов Сан-Франциско. В центре большого, смахивающего на дисплей окна, в прозрачной пластиковой клетке с искусственным обогревом, стоял страус и косил глазом в сторону прохожих. Судя по информационной табличке на клетке, птицу только что привезли из кливлендского зоопарка. И это был единственный страус на всем Западном побережье. Попялившись на птицу, Рик еще несколько минут мрачно изучал ценник. Потом он взглянул на часы, обнаружил, что опаздывает на работу как минимум на четверть часа, и поехал дальше, к Дворцу правосудия на Ломбард-стрит.
Едва Рик успел открыть дверь офиса, как его окликнул начальник, полицейский инспектор Гарри Брайант, небрежно одетый рыжеволосый мужчина с оттопыренными ушами, но с мудрым внимательным взглядом, замечавшим вокруг себя все хоть чуть-чуть стоящее внимания.
— Встречаемся в девять тридцать в моем кабинете. — Инспектор Брайант быстро просматривал досье, отпечатанное на тонкой гладкой бумаге. — Холден угодил в госпиталь «Гора Сион» с дыркой в хребтине. Лазерный луч… Дейв проваляется на больничной койке по крайней мере месяц. До тех пор, пока эскулапы не убедятся, что один из этих новых органопластиковых протезов прижился.
— Что случилось? — спросил Рик, чувствуя холодок в груди.
Еще вчера главный охотник департамента был в абсолютном порядке. В конце рабочего дня он, как обычно, со свистом унесся в собственном ховеркаре в сторону плотно населенного престижного района Ноб Хилл, где у него была квартира.
Брайант снова промямлил что-то насчет девяти тридцати и исчез.
Подойдя к своему кабинету, Рик услышал за спиной голос секретарши, Энн Марстен:
— Мистер Декард, вы уже знаете, что случилось с мистером Холденом? В него стреляли. — Она вошла следом за Риком в тесный душный кабинет и сразу включила кондиционер.
— Да, — рассеянно отвечал Рик.
— Не иначе как один из этих супербашковитых анди, которых выпускает «Роузен Ассошиейшн», — продолжала мисс Марстен. — Вы не читали рекламный проспект компании? Они теперь используют «Нексус-6», новый мозг, который состоит из двух триллионов ячеек и имеет десять миллионов отдельных нервных связей. — Она понизила голос. — Вы пропустили видеозвонок утром. Мисс Уайлд сказала, что он шел через коммутатор. Ровно в девять.
— Входящий? — спросил Рик.
— Ответный на запрос. Мистер Брайант обращался к руководству Русского сектора ВПУ.[4] Он выяснял, не согласятся ли они поддержать официальную жалобу против заводов «Роузен Ассошиейшн», расположенных на Востоке.
— Гарри все еще надеется очистить рынок от мозга «Нексус-6»? — Рик даже не удивился.
С момента первого опубликования в августе 1991 года спецификации и графика выполнения работ большинство полицейских агентств и департаментов, имевших дело с беглыми анди, тут же подали протесты. «Советская полиция может не больше нашего», — сказал тогда Рик. Юридически изготовители мозга «Нексус-6» пользовались колониальным законодательством: их крупнейшие автоматические фабрики располагались на Марсе.
«Будет лучше, если мы воспримем появление нового мозга как неизбежность, — добавил тогда Рик. — При внедрении новых типов мозга всегда происходит одно и то же. Я помню поднявшийся вой, когда в 89-м ребята из команды Садермана представляли старую модель Т-14. Все до единого полицейские департаменты Западного полушария тут же выразили бурный протест, заявляя, что, в случае нелегального проникновения андроида Т-14 на Землю, у них нет ни единого теста для идентификации искусственного мозга».
Надо заметить, что какое-то время это заявление оставалось справедливым. Насколько помнил Рик, более пятидесяти андроидов с мозгом Т-14 пробрались тем или иным путем на Землю, и некоторых из них не удавалось обнаружить в течение года. Но вскоре институтом имени Павлова в Советском Союзе был разработал тест Войта на эмпатию. И ни одному андроиду с мозгом Т-14, как впоследствии стало известно, так и не удалось пройти этот спецтест…
— Хотите знать, что ответила русская полиция? — спросила мисс Марстен. — Я успела все выяснить. — Ее круглое, как апельсин, покрытое веснушками лицо просияло.
— Я узнаю ответ от Гарри Брайанта! — Рик почувствовал легкое раздражение.
Кабинетные сплетни всегда выводили его из себя, потому что чаще всего оказывались далеки от истины и неизменно приукрашивали ситуацию. Усевшись за стол, он принялся увлеченно рыться в ящиках. Наконец мисс Марстен, поняв намек, выкатилась из кабинета.
Когда дверь за нею захлопнулась, Рик выудил из ящика потрепанный конверт. Откинувшись на спинку кресла, он изучал содержимое конверта, пока не наткнулся на то, что искал, — спецификацию, составляющую перечень основных характеристик мозга «Нексус-6».
Быстро просмотрев текст, Рик убедился, что мисс Марстен выложила ему абсолютно верную информацию. «Нексус-6» действительно состоит из двух триллионов ячеек и имеет возможность выбора из десяти миллионов комбинаций активных церебральных связей. За 0,45 секунды андроид с таким мозгом способен принимать адекватное решение по любому из четырнадцати базовых реакций-состояний. Таким образом, никакими тестами по проверке интеллектуальных способностей этого анди в ловушку не заманишь. Впрочем, анди не попадали в ловушки IQ-тестов уже многие годы, с тех самых 70-х, когда прекратилось производство примитивных моделей.
Более того, отметил для себя Рик, модели типа «Нексус-6» по интеллектуальным показателям превосходят специалов. Иными словами, андроиды, оборудованные новым мозгом «Нексус-6», с прагматичной и сугубо деловой точки зрения стали превосходить большую — но наименее развитую — часть человечества. Слуга во многих случаях оказывался более ловок, чем его владелец.
Однако критерием для оценки становились новые достижения — и в частности тест на эмпатию Войта-Кампфа. Ведь андроид, независимо от того, насколько он интеллектуально одарен, не видел ни малейшего смысла в слиянии, которое возникало обычно между последователями мерсеризма, а в это сопереживание удавалось погрузиться любому человеку безо всяких затруднений, даже специалу-безмозглику.
Как и большинство людей, Рик временами просто поражался, почему андроиды так беспомощны перед тестом на эмпатию. Сочувствие, очевидно, существует только внутри людского сообщества, тогда как определенного уровня интеллект можно обнаружить почти в каждом типе и классе живых существ, включая паукообразных. Способность к эмпатии требовала неослабного группового инстинкта, в то время как для организма-единоличника (к примеру, паука) групповой инстинкт бесполезен. Более того, фактически, такой инстинкт стремился бы снизить паучью жизнестойкость, поскольку заставлял бы его чувствовать у своей добычи желание жить. А значит, все хищники, даже высокоразвитые млекопитающие семейства кошачьих, умерли бы от голода.
Рик когда-то решил для себя, что эмпатия должна быть присуща только травоядным или, по крайней мере, всеядным существам, способным отказаться от мясной диеты. В конечном счете дар сопереживания сотрет границы, отделяющие охотника от жертвы, победителя от побежденного. Как при слиянии с Мерсером, все вместе — и каждый в отдельности — совершали восхождение или, когда жизненный цикл завершался, одновременно погружались в пучину загробного мира. Это было что-то типа биологического страхования, правда, обоюдоострого. Когда какое-либо существо испытывало радость, состояние всех остальных существ тоже включало в себя фрагменты радости. И наоборот, если какое-либо живое существо страдало, тень этого страдания падала на всех остальных. В результате групповые животные — такие, как человек, — получали дополнительный фактор выживания. А совы или кобры погибали.
Очевидно, человекоподобный робот представлял собой хищника-одиночку.
Рику нравилось думать об андроидах именно таким образом: это делало его работу приятной. Отправляя в отставку (то есть убивая) анди, он не нарушал закона жизни, установленного Мерсером.
«Убивайте только убийц», — сказал им Мерсер в тот год, когда «ящики сочувствия» впервые появились на Земле. И по мере развития мерсеризма в полновесную теологическую систему концепция «Убийцы» незаметно стала преобладающей. В мерсеризме абсолютное зло цеплялось за изношенный плащ
Поделиться книгой: