Помоги проекту - поделись книгой:
Интересные вещи выясняются про моего партнера! Вот как, оказывается, он относится ко мне, вот какие чувства прячет в глубине души… Господи, что за ужасная штука — правда!
Ну, по крайней мере я рад, что все выяснилось, подумал я про себя. Неудивительно, что Мори бросился с головой в производство нянек-симулякров. На самом деле он
Теперь я не поддамся на обман, не куплюсь на красивую внешнюю личину. Я постиг суть людей, знаю, что они ценят в жизни выше всего. Им нужно, чтоб ты сдох прямо здесь или, по крайней мере, пообещал это.
Но пусть на это не рассчитывают — я не собираюсь сдаваться! Я люблю Прис и приложу все силы, чтобы отнять ее у Мори, Сэма Барроуза и всего остального мира. Прис моя и должна принадлежать мне. И плевать, что они все про это думают. Мне нет дела до того дьявольского приза, о котором они мечтают. Мне достаточно слышать мой внутренний голос. А он говорит: «Уведи у них Прис Фраунциммер и женись на ней». Это предопределение свыше. Ей суждено быть миссис Луис Розен из Онтарио, штат Орегон.
Таков мой обет.
Я снова снял трубку и набрал знакомый номер.
— «Северо-Западная электроника», доброе утро.
— Соедините меня снова с мистером Барроузом. Это Луис Розен.
Пауза. Новый голос:
— Мисс Уоллес.
— Мне надо поговорить с Сэмом Барроузом.
— Мистера Барроуза нет. А кто говорит?
— Говорит Луис Розен. Скажите мистеру Барроузу, чтоб он взял мисс Фраунциммер…
— Кого?
— Ну, мисс Вуменкайнд. Скажите мистеру Барроузу, чтоб он прислал ее на такси в мой мотель, — и я продиктовал ей адрес, который был на жетончике ключа от комнаты. — Пусть не сажает
ее на самолет в Бойсе. Передайте ему, если он не сделает, как я говорю, я приду и достану его.
Молчание. Затем мисс Уоллес сказала:
— Но я не могу ему ничего передать. Его действительно сейчас нет. Он поехал домой.
— Тогда я перезвоню ему туда, дайте мне номер.
Срывающимся голосом мисс Уоллес продиктовала мне знакомый уже телефон — я звонил по нему прошлой ночью. Набрав его, я услышал голос Прис:
— Алло.
— Это Луис. Луис Розен.
— О, боже, — удивленно произнесла Прис. — Где ты? Слышно так, как будто ты совсем рядом.
Мне показалось, она нервничала.
— Я здесь, в Сиэтле, я прилетел прошлой ночью. Я хочу спасти тебя от Сэма Барроуза.
Господи!
— Слушай, Прис. Оставайся там, где ты сейчас, я подъеду. Хорошо? Ты поняла меня?
— Нет, Луис… — Ее голос стал жестче. — Погоди минуту. Я разговаривала сегодня утром с Хорстовски. Он предостерегал меня относительно тебя. Он сказал, что у тебя приступ катато- нической ярости.
— Пусть Сэм посадит тебя на такси и отправит сюда, ко мне, — потребовал я.
— Думаю, тебе лучше позвонить Сэму.
— Я убью его, если ты не поедешь со мной.
— Не думаю, что ты сможешь. — Теперь она говорила совершенно спокойно. Я понял, что Прис обрела свою обычную непрошибаемую уверенность, — В лучшем случае, попытаешься. Чего еще ждать от мелкого подонка!
Я был сражен.
— Послушай, Прис… — начал я.
— Ты растяпа, мелкая душонка. Если попытаешься вмешаться, тебя скрутят в два счета. Я прекрасно понимаю, для чего тебе все это. Вы, старые придурки, козлы, не можете справиться со своими симулякрами без меня, разве не так? Вот почему вы хотите, чтоб я вернулась! Так вот — идите к черту! И если ты только приблизишься ко мне, я начну кричать, что меня насилуют, убивают, и остаток своей жизни ты проведешь за решеткой. Так что, подумай хорошенько!
Она замолкла, но трубку не клала. Я просто чувствовал, как она с наслаждением ждет моего ответа — если я найду, что ответить.
— Я люблю тебя, — все, что я мог сказать.
— Пошел ты, Луис!.. О, там Сэм пришел, давай заканчивать! И не зови меня Прис, мое имя Пристина. Пристина Вуменкайнд, Возвращайся в Бойсе и возись со своими недоделанными второсортными симулякрами. А меня оставь в покое, понял? — Она еще подождала, но я снова не нашелся с ответом.
— Прощай, ты, никчемное, уродливое ничтожество! — сухо сказала Прис. — И, пожалуйста, в будущем не доставай меня своими телефонными звонками. Прибереги их для какой-нибудь потаскушки, которая согласится, чтоб ты лапал ее. Если такая дура найдется для тебя, недоноска!
На сей раз в трубке раздался щелчок — Прис дала отбой. Я был совершенно раздавлен.
Меня колотило и трясло от этого разговора, который так внезапно закончился. А еще больше — от нее самой, от ее голоса — такого спокойного, язвительного, обвиняющего… и такого знакомого.
Прис, повторял я, ведь я же люблю тебя. За что мне это? В чем я провинился? Какой извращенный инстинкт гонит меня к тебе?
Я опустился на кровать и закрыл глаза.
Глава 14
Мне ничего не оставалось, кроме как, поджав хвост, вернуться в Бойсе.
Я потерпел поражение — и не от могущественного, искушенного Сэма К. Барроуза, не от моего партнера Мори. Меня победила восемнадцатилетняя девчонка, Прис. Не было никакого смысла торчать в Сиэтле.
Что ждало меня впереди? Я мог, наверное, вернуться в «Ар энд Ар Ассоциацию», помириться с Мори и снова оказаться там, откуда попытался бежать. То есть трудиться над нянькой-солдатом Гражданской войны. Работать на грубого, сурового, раздражительного Стэнтона. Терпеть бесконечные литературные чтения Линкольна из «Питера Пэна» и «Винни Пуха». Снова вдыхать вонючий дым «Корины Ларк» и более приятный, но не менее надоевший аромат «Эй энд Си» моего отца. Мир, от которого я уехал, — с «Фабрикой электроорганов и спинетов», с нашим офисом в Онтарио…
А ведь оставалась еще угроза, что Мори сдержит свое слово насчет разрыва партнерства и воспротивится моему возвращению. Тогда даже эта привычная рутина окажется мне недоступна. И нечего будет ждать от будущего.
И я подумал: «А может, сейчас настал как раз тот самый момент?» Время достать «кольт» и снести себе макушку. Все лучше, чем возвращаться в Бойсе.
Жизненные процессы в моем теле то ускорялись, то замедлялись. Я чувствовал себя раздавленным страшной центробежной силой и в то же время судорожно пытался на ощупь разобраться в том, что творилось вокруг. Я принадлежал Прис. Но, владея мной безраздельно, она в то же время отбрасывала меня, с проклятиями изрыгала в приступе отторжения. Это было, как если бы магнит одновременно притягивал и отталкивал беспомощные частицы. Я находился во власти смертоносных колебаний.
А Прис продолжала свою убийственную игру, даже не замечая, что происходит.
Мне, наконец-то, открылся смысл моего существования. Я был обречен любить больше жизни жестокую, холодную и бесплодную тварь — Прис Фраунциммер. Лучше уж ненавидеть весь мир!
Осознав почти полную безысходность моего положения, я решил испробовать еще одно, последнее средство. Прежде, чем сдаться окончательно, мне следует посоветоваться с симулякром Линкольна. Он помогал нам прежде, не исключено, что поможет и сейчас.
— Это снова Луис, — произнес я, когда Мори снял трубку. — Мне надо, чтобы ты прямо сейчас отвез Линкольна в аэропорт и посадил на ракетный рейс в Сиэтл. Хочу позаимствовать его на двадцать четыре часа.
Мори, естественно, бросился возражать, но после получасового яростного спора сдался. В конце концов мне было обещано, что Линкольн прилетит в Сиэтл на «Боинге» еще до наступления темноты.
Я чувствовал себя совершенно измотанным и прилег отдохнуть. Встречать Линкольна я не собирался, рассудив, что если он не сумеет отыскать мой мотель, то грош цена ему как советчику. Буду лежать здесь и отдыхать…
Пикантность ситуации заключалась в том, что именно Прис сконструировала мою последнюю соломинку.
Что ж, подумал я, попробуем хотя бы частично вернуть наши капиталовложения. Мы ведь потратили кучу денег на создание симулякра Линкольна, вернуть хоть что-то при помощи Барроуза не удалось. И в результате все, что делает наше изобретение — это сидит целый день напролет и хихикает над детскими книжками.
Я постарался восстановить историю взаимоотношений Эйба Линкольна с девушками.
Вроде бы, какая-то чересчур разборчивая красотка разбила сердце президента в юности. Но сколько я ни напрягался, не мог припомнить, как же он выпутался тогда. Точно знал, что настрадался он немало.
«Как и я сам», — подумалось мне. И еще: «У нас с Линкольном много общего». Обоим нам женщины доставили неприятности. Тем более он должен сочувствовать моему положению.
А что же мне делать, пока симулякр не прибудет? Оставаться в мотеле было рискованно. Я решил пойти в публичную библиотеку и почитать про любовные истории Линкольна в молодости. Я предупредил управляющего гостиницей, где меня искать, если вдруг некто похожий на Авраама Линкольна будет искать меня, вызвал такси и уехал. Часы показывали десять — у меня была чертова прорва времени.
Надежда еще остается, повторял я себе, пока ехал в библиотеку. Я пока не сдаюсь!
Только не теперь, когда у меня появился такой помощник, как Линкольн. Один из самых замечательных американских президентов, и к тому же превосходный юрист. Чего больше?
Если кто-нибудь и может помочь мне, так это Линкольн.
Однако книга, которую мне выдали в сиэтлской библиотеке, не особенно улучшила мое настроение. Если верить автору, девушка, которую любил Линкольн, отвергла его. Он был настолько подавлен этим, что на многие месяцы впал в меланхолию, сходную с умопомешательством, — даже хотел покончить с собой. Этот случай оставил неизгладимые шрамы в его душе на всю оставшуюся жизнь.
«Отлично!» — мрачно подумал я, закрывая книгу. Это как раз мне и нужно — узнать, что кто-то еще больший неудачник, нежели я сам.
Может, нам обоим свести счеты с жизнью? Еще раз перечесть старые любовные письма, а затем — «бах!» из моего «кольта».
С другой стороны, последующая жизнь Линкольна вселяла надежду— он ведь стал президентом Соединенных Штатов! И вот мои выводы: человек, стоявший на грани самоубийства из-за женщины, вполне может продолжать жить, подняться над своим горем, хоть и вряд ли когда-нибудь забудет его. Наверное, такая травма накладывает отпечаток на характер человека, делая его более глубоким и вдумчивым. Я ведь замечал эту меланхолию в Линкольне. Должно быть, и я к концу своей жизни стану таким же.
Впрочем, стоит ли заглядывать так далеко вперед? Важнее сейчас найти выход из создавшейся ситуации.
Покинув библиотеку, я прогуливался по улицам Сиэтла и набрел на книжный магазинчик, где продавались дешевые книжки в мягких переплетах. Мое внимание привлекло собрание сочинений Карла Сэндберга, посвященное жизни Авраама Линкольна. Я купил книги и вернулся с ними в мотель. Уютно расположившись с чипсами и упаковкой пива, приступил к чтению.
Особо меня интересовали юные годы Линкольна и история с девушкой, которую звали Энн Ратлидж. Однако здесь изложение мистера Сэндберга становилось весьма туманным, казалось, он ходит вокруг да около. Так что я отложил свое пиво и книгу в сторону, снова сел на такси и отправился в библиотеку. Вооружившись справочным изданием, я попытался внести ясность в дело. Время едва перевалило за полдень.
Итак, роман с Энн Ратлидж. Ее смерть от малярии в 1835 году повергла Линкольна в состояние, которое «Британская энциклопедия» характеризовала как «состояние болезненного упадка, явившееся первьм предвестником развивающегося безумия». Очевидно, такая неожиданная черта характера напугала самого Линкольна. И именно этот страх выразился в его совершенно непостижимых переживаниях несколькими годами позже. Имелись в виду события 1841 года.
В 1840 году, когда Линкольну был 31 год, он собирался жениться на очень милой девушке по имени Мэри Тодд. Однако внезапно в 1841 году он разорвал помолвку, причем при очень необычных обстоятельствах. Уже был назначен день свадьбы, невеста ждала в белом платье, все было готово. Но Линкольн не появлялся. Его друзья отправились выяснить, в чем дело, и обнаружили жениха в состоянии безумия. Выздоровление происходило очень медленно. Двадцать третьего января Линкольн отправил письмо своему другу Джону Т. Стюарту. Вот отрывок из него:
«Наверное, сейчас я самый несчастный человек на свете. Если мое нынешнее состояние распространить на весь род человеческий, то вы бы не увидели ни единого веселого лица. И затрудняюсь сказать, станет ли мне когда-нибудь лучше? Боюсь, что нет. Оставаться в таком состоянии невыносимо: я должен или поправиться или умереть. Так мне кажется».
А в предыдущем письме к Стюарту, датированном двадцатым января, Линкольн пишет:
«В последние несколько дней я проявлял себя как самый постыдный ипохондрик. И потому, мне кажется, что доктор Генри необходим для моего существования. Увы, пот он не получит этого места, он уезжает из Спрингфилда. Так что ты понимаешь, насколько я заинтересован в данном деле».
Речь идет о назначении доктора Генри на должность почтмейстера Спрингфилда, так чтобы он имел возможность навещать Линкольна и поддерживать в нем желание жить. Друг ими словами, в этот период Линкольн находился на грани самоубийства. Или безумия.
А может, и того и другого сразу.
И вот, сидя над справочниками в библиотеке Сиэтла, я пришел к заключению, что сейчас Линкольн был бы классифицирован как маниакально-депрессивный психотик.
Самое же любопытное замечание, сделанное по этому поводу «Британской энциклопедией», звучало так:
«На протяжении всей своей жизни Линкольн демонстрировал некую „отстраненность", мешавшую ему быть в полной мере реалистом. Однако сей недостаток столь успешно прикрывался маской напускного реализма, что многие не слишком внимательные люди и вовсе не замечали этой странности его характера. Самого же Линкольна, похоже, вовсе не заботило, разоблачен он или нет. Он с готовностью плыл по жизни, позволяя обстоятельствам играть главенствующую роль в определении курса и постоянно разглагольствовал на тему, являются ли его земные привязанности результатом истинно реального восприятия духовной близости или же проистекают из приближения, более или менее, к фантомам его духа».
Затем «Британская энциклопедия» комментирует факты, касающиеся Энн Ратлидж. А также добавляет следующее:
«Они породили в нем глубокую чувствительность — наряду со склонностью к меланхолии и необузданной эмоциональной реакцией. Эти качества в чередовании с приступами бурного веселья являлись отличительной чертой Линкольна до самой его смерти».
Позже, в своих политических выступлениях он дает волю язвительному сарказму, что является, как я выяснил, характерным для маниакально-депрессивного психоза. В этом же заболевании следует искать корни чередования «бурного веселья» с «меланхолией».
Но больше всего меня убеждало в правильности моего диагноза следующее утверждение:
«Среди симптомов данного заболевания можно назвать скрытность, временами переходящую в замкнутость».
И далее:
«…также заслуживает рассмотрения такая его черта, которую Стивенсон назвал «чистосердечной бездеятельностью»
Самая же зловещая особенность, на мой взгляд, была связана с нерешительностью Линкольна. Данную черту вряд ли можно объяснить маниакально-депресивным психозом. Скорее, это являлось симптомом — если, вообще, могло считаться симптомом — интровертного психоза. Или шизофрении.
Я взглянул на часы: половина шестого — время обедать. Усталость сковала все мое тело, глаза болели. Я вернул все справочники, поблагодарил библиотекаря и вышел на холодную, продуваемую улицу, чтоб где-нибудь перекусить.
Мне было ясно, что человек, на чью помощь я так рассчитывал, являлся чрезвычайно сложной и глубокой личностью. Сидя в ресторане и поглощая обед — весьма неплохой, кстати сказать, я перебирал в уме все факты, почерпнутые из энциклопедии.
Вывод, к которому я пришел, оказался ошеломляющим: Линкольн был в точности, как я. Временами мне казалось, что там, в библиотеке, я перечитывал собственную биографию. С точки зрения психологии мы были похожи, как два боба в стручке. Таким образом, разобравшись в его проблемах, я получал ключ к решению собственных.
Линкольн все принимал близко к сердцу. Может, он и был «отстраненным», но никак не бесчувственным, совсем наоборот. В этом смысле он являлся полной противоположностью Прис, представлявшей собой тип холодного шизоида. Сочувствие, огорчение были просто написаны на лице Линкольна. Я уверен, он в полной мере переживал все беды военного времени, смерть каждого из своих солдат.
Зная все, мне трудно было поверить, что его так называемая «отстраненность» служила признаком шизофрении. Вдобавок, у меня имелся собственный опыт, касающийся Линкольна — его симулякра, если быть точным. В нем не чувствовалось той «чуждости», «инакости», которые так ранили меня в Прис.
Я испытывал искреннее доверие и симпатию к Линкольну, те самые чувства, которые, увы, не мог связывать с Прис. В нем ощущалось что-то очень человечное, теплое и доброе, какая-то врожденная уязвимость. Практика же общения с Прис подсказывала мне, что шизоид вовсе не беззащитен. Напротив, для него характерно стремление к безопасности. Шизоид старается занять такую позицию, откуда он мог бы наблюдать других людей в чисто академической манере, не вмешиваясь и не подвергая себя никакой опасности. Стремление сохранять дистанцию является самой сутью людей, подобных Прис. Необходимость сближения с людьми, как я мог заметить, вызывала у Прис наибольший страх. Причем этот страх часто граничил с подозрительностью, заставляя подчас предполагать у людей мотивы, вовсе им не свойственные. Мы были такие разные с Прис. Мне доводилось видеть, как она время от времени переключается и превращается в параноика. Я связывал это с тем, что Прис не хватало знания истинной человеческой натуры. Она испытывала дефицит ни к чему не обязывающего повседневного общения, то есть именно того, в чем Линкольн поднаторел еще в юности. В конечном итоге, именно здесь крылась разница между ними обоими. Линкольну были известны все парадоксы человеческой души, ее сильные и слабые стороны, ее страсти и ее благородство, а также еще множество более или менее случайных черточек, которые служили в своем многообразии для того, чтобы прикрывать это внутреннее бурление. Старина Эйб достаточно поскитался и повидал на своем веку. Прис же, в отличие от него, усвоила жесткое схематическое представление, некую кальку человека. Абстракцию, внутри которой она жила.
Этим объяснялась ее недосягаемость.
Завершив свой обед, я расплатился по счету, оставил чаевые и вновь вышел в сгущающуюся темноту. Куда теперь? Очевидно, снова в мотель. Я поймал такси и поехал в обратном направлении.
Приблизившись к гостинице, я увидел свет в своих окнах. Управляющий поспешил ко мне, приветствуя на ходу.
— К вам посетитель. И он, о боже, как две капли воды похож на Линкольна. Как вы и говорили. Это не какой-нибудь мошенник или бандит? А то я впустил его в вашу комнату…
Поделиться книгой: