Осторожно, Питбуль-Терье!

— Согласен, — кивнул Рогер.

Они с Куртом подумывают устроить праздник. Мне, видимо, достанется покупать сигареты и пиво. Поскольку я хожу в магазин за всем подряд, то Курт обычно пишет мне фальшивую записку — как будто от мамы — с просьбой продать сигарет как будто для нее. Продавщица не знает, что мама не курит, и все проходит хорошо. Так что теперь Курт собирается написать такую же записку про пиво.

— Он, конечно, здоровый, — говорит Курт. — Но если мы налетим на него вдвоем, то завалим, как нечего делать.

— Тем более, если я помогу, — говорю я.

Думаю, они меня не слышат. Поэтому, наверно, продолжают разрабатывать план, не принимая меня в расчет.

— Я б и один его отметелил, — говорит Курт и лупит рукой в воздух так, что с сигареты сыплется пепел, — если б только захотел. Но слишком много чести. Не хватало еще тратить лишние силы, чтоб бить этого засранца в одиночку. Щас.

Рогер забирает у него сигарету.

— Да он психбольной, — говорит Рогер, затягиваясь, — он тебя чуть не убил.

У Рогера изо рта ползет дым. Глаза у Курта округляются.

— Что ты там трындишь? — вдруг спрашивает Курт.

— У тебя морда была ужас какая красная, — говорит Рогер тонким голосом. Он уже понял, что ошибся и сказал лишнее.

— Это не потому, что мне было больно! — кричит Курт. Рогер опускает глаза.

— Я покраснел от гнева! Рогер кивает.

— Придумаешь тоже: больно, — фыркает Курт и отнимает у Рогера сигарету.

Курт выходит победителем из всех споров. За это я его и люблю.

Незваный гость

Домой из школы я иду с Рогером и Куртом. Но тут есть одна тонкость. Очень важно, чтобы они не узнали про мамины проблемы. Поэтому по тропинке от дороги до нашей двери я тащусь, едва переставляя ноги, так что Курт с Рогером успевают скрыться за поворотом раньше, чем я дохожу до порога.

Я стучу три раза. Мама отпирает замок и приоткрывает дверь. Цепочка натягивается, но мамы в щель не видно. Она прячется за дверью.

— Это я. Один, — говорю я.

Мама впускает меня.

От двери мама прямиком идет к себе и ложится. Свет горит, дверь заперта на цепочку. Обеда мама не приготовила. Это значит, что сегодня она очень тревожная.

Я варю вермишель, стараясь не производить никаких звуков. Тем не менее мама спрашивает, что это за шум.

— Это просто я, — говорю я.

— Дверь запер? — спрашивает мама испуганным голосом.

Естественно, я запер дверь.

— И цепочку накинул?

Я начинаю медленно раздражаться.

— Да!

Пока я обедаю, смотрю телевизор. Но без звука. Маму ужасно утомляют всякие звуки.

Вдруг что-то ударяет в окно. Я сжимаюсь, и тут же мама начинает плаксиво причитать:

— Что такое? Что стряслось?

Я отдергиваю занавеску — по стеклу стекает расплющенный снежок. Стайка малышни улепетывает со двора прочь. Но маму уже заклинило. Сколько я ни говорю, что это всего-навсего шалости соседских ребят, толку чуть. Мама дышит тяжело и часто. Мне приходится идти к ней, садиться и держать ее за руку.

— Я чувствую, что-то случится, — шепчет мама.

Она все сильнее стискивает мою руку, мне больно.

— Что будет? — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит она. — Беда.

Чувство, что обязательно случится что-нибудь ужасное, возникает у мамы довольно часто.

Мы сходимся на том, что лучше всего мне уйти в бункер.

На парковке я обнаруживаю, что удлинитель вставлен в розетку. Странно, я никогда не забываю его вынимать. Я достаю фонарик и спускаюсь к бункеру.

Дверь приоткрыта, хотя я хорошо помню, как закрывал ее вчера.

Я крадучись подхожу к двери, заглядываю в щелку.

И столбенею.

В бункере сидит Питбуль-Терье и играет, елки зелёные, в мои игрушки!

Бункер

Этот Питбуль-Терье по-настоящему опасный зверь. Курт слышал, что он избил взрослого мужика там, где они жили раньше. Поэтому им и пришлось переезжать сюда к нам.

Не теряя времени, я бегу домой. В ящике со всем подряд нахожу старый навесной замок. Прячусь в леске за бункером и жду, пока Питбуль-Терье наконец не выходит. Он грузно поднимается в горку, озираясь по сторонам. Едва он скрывается из виду, я кидаюсь к бункеру и вешаю на дверь замок. Руки прочь от моего бункера!

Назавтра мой замок оказывается взломан. Обломки его раскиданы в снегу на горке. Питбуль-Терье повесил новый замок. Раза в два больше моего. Вот поганец. И еще прилепил на дверь рисунок питбуля. И написал под ним большими буквами:

«БЕРЕГИСЬ ПИТБУЛЯ!»

Трусливый трус!

Прижимаюсь ухом к двери, но нет, ничего не слышно.

Вид у питбультерьеров жуткий, это правда.

Но вдруг они такие страшные только с виду?!

Чтобы разобраться в этом вопросе, иду в зоомагазин. За прилавком стоит лысый детина. На толстенных, как бревна, руках татуировки. Глядит неласково.

— Я хотел бы кое-что узнать.

Верзила смотрит на меня исподлобья.

— О питбультерьерах, — объясняю я.

Ноль внимания. Просто не верится, что человек работает в сфере обслуживания.

Но затем он медленно наклоняется к прилавку. И шепчет:

— Тебе нужная очень страшная история о питбультерьерах, так?

Я осторожно киваю.

Он наклоняется еще ближе.

— Ты слишком мал для этого.

Из зоомагазина я вышел с гадким чувством. Шутить с питбулями не стоит, это ясно. Но мне хотелось подробностей. Поэтому я пошел в библиотеку и взял энциклопедию. Там было написано:

Питбультерьер — порода бойцовых собак, селекция которых велась преимущественно для закрепления агрессии. В Норвегии разведение запрещено.

Я забеспокоился, честно говоря. Будь это даже сторожевая собака, надежда бы оставалась. Соблюдая должное благоразумие, со сторожевым псом можно договориться без проблем. Но с бойцовым никакая осмотрительность не поможет. Особенно если речь идет о питбуле. В котором специально взращивали агрессивность. Он, похоже, действительно не игрушка. А настоящая на-части-раздирушка.

Я включил комп и полез в Интернет. С тех пор как была написана энциклопедия, ученые могли узнать о питбулях много нового. Например, что причина их агрессивности в неправильном питании. Что на самом деле их надо кормить одной морковкой.

В Интернете было написано:

Питбуль убил шестилетнего ребенка

Трагедия в Северной Германии. Сегодня на глазах всей школы две бойцовые собаки, несмотря на усилия учеников и учителей помешать им, загрызли насмерть шестилетнего ребенка. Два человека, пытавшиеся усмирить животных, а также владелец собак, получили увечья. Полицейские застрелили собак у порога школы.

Если подумать, зачем мне этот бункер? Пусть достаётся Питбулю-Терье. Я чувствую, что уже перерос игры.

Гадкое чувство

Мама лежит в постели. Лицо совершенно белое. Губы такие потрескавшиеся, что напоминают ссадину. Я сижу на краешке и держу ее за руку. Мама с трудом дышит. Говорит еле-еле.

— Похоже, не праздновать нам в этом году Рождество, — шепчет мама. — Это слишком сложно для меня. Я впадаю в депрессию.

Я чувствую, что еще немного, и у меня лопнет терпение. Всему есть предел. Мамы так себя не ведут. Я бы и руку ее отпихнул. Только она расстроится очень.

Я говорю:

— Похоже, не ходить мне больше в школу.

— Джим, не глупи.

— Это слишком сложно для меня. Я впадаю в депрессию.

— Дети должны ходить в школу.

— Дети должны праздновать Рождество, — говорю я.

Мама грустно улыбается.

— Прости, — говорит она. — Я не хотела. Конечно, у нас будет Рождество. Просто это так тяжело…

У нас всего одна спальня. Ее занимает мама. А я живу в гостиной, у меня свой угол. Кровать-чердак со столом на первом этаже. Места не то чтобы очень много. Хотя суть проблемы не в этом. А в том, что нельзя закрывать дверь к маме. Из-за чего я все время слышу, как ей плохо.

Она непрестанно вздыхает. Громко. Иногда так громко, что это уже стоны. И у нее дрожит голос. Можно подумать, ее там режут. Иногда она бормочет: «О, господи!» или «Нет, так дело не пойдет!»

Когда мама стонет, ее страхи перекидываются на меня. Внутри все колет и щемит — сердце, наверно. А по спине вверх что-то ползет. Мурашки. И лезут мысли, что с мамой случится беда. Если ее тревога разрастется сильно-пресильно, то маму отправят в больницу. А вдруг она там умрет?

Я понимаю, что это мне только кажется. Но чувство гадкое.

Когда у мамы страхи, в доме должно быть тихо. Любой звук выводит ее из себя. Нельзя ни фильм поставить, ни телик включить, чтобы хоть заглушить ее стоны.

В этом и была прелесть бункера. Там я мог спокойно играть, не слыша маминых стенаний и не боясь ненароком уронить что-нибудь или скрипнуть половицей.