Рассказы и повести

Я глянул в окно. У подъезда прокуратуры стоял «фольксваген-пассат». Муж Топорковой, в светлосером костюме, деловито осматривал задние скаты автомобиля.

– Передайте ей,– сказал я Зое Васильевне,– пусть немного подождет.

– Она настаивает, чтобы вы приняли срочно. Говорит, через три часа у нее самолет на Москву.

Я посмотрел на Смирнову.

– Пусть войдет,– сказала Ирина Александровна.– Хочу посмотреть на нее.– Смирнова недобро усмехнулась и добавила: – И задать пару вопросов…

Я дал знак секретарю пригласить посетительницу, удивляясь Смирновой: обычно она умела скрывать свои чувства. Сколько пришлось ей повидать на своем веку разных людей, решать их судьбы. А тут…

Топоркова вошла в кабинет своей легкой пружинистой походкой. На ней изящно сидело элегантное крепдешиновое платье. На ногах – золотистые босоножки на высоком каблуке. Волосы теперь были забраны наверх, обнажив маленькие аккуратные уши, в которых поблескивали искорками бриллиантовые серьги.

Я предложил ей сесть. Спросил, как отдыхалось.

– Море, погода, теплоход – все прекрасно,– сказала Топоркова.– Но сервис… Этого мы, увы, еще не умеем. И неплохо бы поучиться у них, на Западе… Извините, Захар Петрович, я бы хотела поскорее узнать результат. Понимаете, через три часа мы с Игорьком и Сонечкой должны уже сидеть в аэробусе. Топорков поедет в Москву своим ходом… Надеюсь, вы уже разобрались с моей жалобой?

– Этим занимается товарищ Смирнова,– кивнул я на Ирину Александровну,– помощник прокурора по гражданским делам.

– Но я же просила вас лично,– несколько обиженно произнесла посетительница.

– Не волнуйтесь, Нинель Савельевна,– сказал я.– В любом случае решение принимаю я… Ирина Александровна,– обратился я к Смирновой,– кажется, вы хотели что-то уточнить у товарища Топорковой?

– Да. Нина Савельевна,– спросила помпрокурора,– вы не виделись со своей сестрой, когда вернулись из круиза?

– В этом нет необходимости,– сухо ответила Топоркова.– Уверена, что решение суда ее удовлетворяет. Еще бы, отхватила лучшую комнату! Она ни за что не уступит ее, я знаю! Действительно,– все больше распаляясь, продолжала посетительница,– откуда ей понять сестру, если совести совершенно нет? Небось и мать полностью обратила в свою веру. Она спекулировала на том, что не родная… Так что ж, если я родная, должна все терпеть? Наверное, отдыхает сейчас в доме отца, в комнате, которая по праву должна принадлежать мне…

– Вера Савельевна в санатории,– спокойно перебила ее Ирина Александровна, но я почувствовал, что она еле сдерживает себя.– Но я виделась с ней.

– Интересно,– ехидно заметила Топоркова,– что она наговорила вам про меня?

– Представьте себе, ничего. Ей теперь не до этого. У нее болен сын.

– Павлик? – недоверчиво посмотрела на моего помощника Топоркова.

– Павлик,– кивнула Смирнова.– Очень болен.

– Ну а наша мать? – ушла от обсуждения здоровья племянника Нинель Савельевна.– С ней-то вы хоть беседовали?

– Нет, не беседовала. Да и не смогла бы,– резко ответила Ирина Александровна.

Она хотела продолжать, но Топоркова перебила ее:

– И это называется проверка?! Что же вы тогда проверяли?

– Прежде всего ознакомилась с делом…

– С делом,– презрительно фыркнула посетительница.– Обыкновенный бюрократизм! Не зря в газетах пишут! Для вас главное – бумажка!

Я видел, что беседа становится излишне горячей, и решил взять инициативу в свои руки.

– Послушайте, Нинель Савельевна, у вас имеется дача под Москвой? – спросил я.

Реакция оказалась противоположной той, какую я ждал.

– При чем здесь дача?! – взвилась Топоркова.– К моей даче ни Вера, ни мать не имеют никакого отношения! Это все Топорков и я! Только! От копейки до копейки! И пусть мамаша и сестрица не зарятся на нее!…

Я переглянулся с Ириной Александровной. Та, еле сдерживая возмущение, покачала головой.

– Хорошо,– примирительно произнес я.– Вы можете попытаться объясниться с матерью и решить полюбовно спор насчет той комнаты с верандой?

Смирнова хотела что-то вставить, но я остановил ее жестом.

– Лишняя трата времени и нервов,– решительно ответила Топоркова.– Как только мать сказала, что комната с верандой должна быть Вериной, я поняла: мы никогда не договоримся. Она еще в Москву написала мне. Не надо, мол, подавать в суд, позориться…

– Разумно,– негромко произнесла Смирнова.

Но Топоркова пропустила это мимо ушей.

– Между прочим, не преминула в том письме упомянуть о своих болячках. На психику давила. Но меня этими штучками не проведешь…

– И все же на вашем месте я попытался бы,– повтоhил я.

Ирина Александровна снова хотела что-то сказать, но ее опередила Топоркова.

– Хорошо, вызовите ее сюда! – воскликнула она.– Вызовите!

– Боже ты мой! – не выдержала наконец Смирнова, вскочив со стула.– Что вы говорите?! Да не вызовем мы ее! Не можем! – выкрикнула она в лицо Топорковой.

Я буквально опешил, потому что никогда не видел Ирину Александровну такой несдержанной.

– Это почему же?– зло прищурилась на Смирнову Топоркова.

– Нет вашей матери… Нет…– сказала с болью Ирина Александровна. И уже тише добавила: – Умерла Мария Филипповна…

В комнате воцарилось молчание.

– Как?… Когда? – наконец вымолвила Топоркова, приходя в себя от неожиданности.

Признаться, я тоже был поражен.

– Три месяца как похоронили,– сказала Ирина Александровна.

– Но почему… Почему я не знаю? – спросила Топоркова, растерянно переводя взгляд с меня на Смирнову.

– А куда вам было сообщать? – в свою очередь, задала вопрос моя помощница.– Вы даже не соизволили оставить сестре свой заграничный адрес…

– Ну да,– усмехнулась Топоркова,– дала бы она мне знать, держи карман шире… Небось рада была, что я ничего не знаю. И пока мы за рубежом, постаралась бы отхватить кусок пожирнее. Лучшие комнаты…

– Какие комнаты, о чем вы? – вздохнула Смирнова.– Ничего она не отхватит…

– Вы не знаете Верку…

– Вера здесь ни при чем,– сказала Ирина Александровна.– Дом сносят. Самое большое – через два месяца. Строят новое шоссе…

Посетительница так и застыла на стуле.

– Соседям вашей покойной матери уже выдали ордера в новые квартиры,– пояснила Смирнова.

– Значит, я ничего не получу? – только и вымолвила Топоркова.

– Получите, получите,– устало махнула рукой Ирина Александровна.– Причитающуюся вам часть суммы в виде компенсации за снесенное строение…

Топоркова задумчиво поднялась. Что ее заботило – смерть ли матери, потеря ли желанной комнаты с верандой,– я не знал. И, признаться, не хотел знать.

Когда она, процедив сквозь зубы что-то на прощанье, вышла из комнаты, мне показалось, что в кабинете стало легче и свободней дышать…

Некоторое время мы с Ириной Александровной сидели молча.

Я видел в окно, как Топоркова вышла из подъезда, села в их автомобиль. Машина медленно выехала со стоянки, свернула на дорогу и скоро исчезла из вида.

– Как это можно…– нарушила молчание Ирина Александровна.– Даже не спросила, от чего умерла мать, как… Где похоронена… Не пожелала отдать последнюю дань – поклониться холмику, под которым она лежит…– Смирнова грустно покачала головой.– А может, это и к лучшему. Нечего ей там делать… Да и зачем оскорблять память матери?…

ЖЕРТВА

Зорянск позади. Вот уже два года я в новой должности – прокурор Южноморска, города большого, курортного.

Стояло жаркое лето. Много отдыхающих. На пляжах – не пройти. А скорые поезда, воздушные и морские лайнеры доставляли все новых и новых курортников.

По вечерам набережная и бульвары походили на праздничный карнавал. Фланировали толпы разодетых людей, в парках играла музыка. Перед кафе и ресторанами выстраивались длинные очереди. Казалось, что город все время бодрствует: его улицы засыпали ночью лишь на три-четыре часа, чтобы с рассветом снова проснуться и начать новую бурную жизнь.

Санатории, дома отдыха, пансионаты, гостиницы, а также квартиры многих граждан, времянки, сараи и даже дворы частников переполнены организованными и «дикими» курортниками. Для многих было недосягаемой мечтой попасть в гостиницу «Прибой». Старинное здание с портиками, колоннами и кариатидами. Просторные номера в любую жару хранили успокоительную прохладу; глаз радовали мрамор и медь лестниц, лепные украшения и хрусталь люстр. Ко всему прочему, она располагалась на Капитанском бульваре, славящемся каштановыми аллеями. А до набережной с ее великолепными пляжами было три минуты ходу. Поэтому в «Прибое» останавливались ответственные командированные, известные артисты, прибывшие на гастроли, или маститые режиссеры, приехавшие снимать фильм, хотя в Южноморске было немало современных гостиниц, построенных по последнему слову архитектуры – бетон, стекло, алюминий.

В один из последних дней июля в номере люкс «Прибоя» поселился гость из Москвы, Сергей Николаевич Виленский. Ему было лет пятьдесят. Высокий, подтянутый, с волевым, но несколько утомленным лицом, с сединой в каштановых волосах, Виленский появлялся на людях всегда тщательно одетый, чисто выбритый и благоухающий дорогим одеколоном. Облик его довершали защитные очки в тонкой золотой оправе, сработанные явно где-нибудь во Франции или Италии.

Виленский занимал, по-видимому, немалый пост, о чем говорило наличие сопровождающего его не то секретаря, не то референта по фамилии Зайцев. Роберт Иванович, молодой человек лет двадцати пяти, поселился тоже в «Прибое», но в скромном номере. Каждое утро с портфелем-дипломатом он появлялся на этаже Сергея Николаевича и, справившись у дежурной, у себя ли патрон (так он называл Виленского), скромно стучал в его дверь. Зайцев же и распоряжался насчет завтрака, который доставляли Сергею Николаевичу в номер, сам приносил ему свежие газеты и минеральную воду, сопровождал на прогулку, держась с начальником почтительно и предельно внимательно.

Обедал и ужинал Виленский в ресторане гостиницы. При этом неизменно присутствовал и Роберт Иванович.

Поужинав, Сергей Николаевич в зале не задерживался, и Зайцев оставался один,– видимо, парню было некуда себя деть. На второй или третий вечер он познакомился с солистом инструментального ансамбля «Альбатрос», развлекающего посетителей ресторана.

Антон Ремизов – так звали певца – сразу обратил внимание на Виленского и его референта, потому что метрдотель проявлял к ним особое внимание и даже сам директор ресторана почтительно появлялся возле их столика.

Зайцев, проходя мимо оркестра, бросил какую-то одобрительную реплику. Ремизов, отдыхая после очередной песни, подсел к Роберту Ивановичу. Перекинулись несколькими фразами. На следующий день они случайно встретились на Капитанском бульваре, подошли освежиться к павильончику «Пепси-кола». И сразу нашлась общая тема – джаз. Зайцев оказался большим знатоком современной эстрадной музыки. Через час оба чувствовали себя как старые знакомые.

– В Южноморске впервые? – поинтересовался Антон.

– Впервые,– кивнул Зайцев.– Правда, в прошлом году был с патроном в соседней области. Все думал, заглянем сюда на недельку. Куда там! Не до отдыха было… Да ты, наверное, слышал…

Они уже перешли на «ты».

– Так это твой шуровал? – вскинул брови Ремизов.

Референт Виленского молча кивнул в ответ. Солист «Альбатроса» посмотрел на своего нового приятеля с уважением.

Дело в том, что в прошлом году в соседней области работала комиссия из Москвы, проверяя местные гостиницы. В результате кое-кто лишился теплого местечка, а на некоторых были заведены уголовные дела. В «Прибое» это событие обсуждали все – от уборщиц до директора. Одни громко, вслух, другие – трагическим шепотом. Потому что и в этой привилегированной гостинице роскошные номера нередко предоставлялись, если в паспорт была вложена всесильная полсотенная…

«Вот почему руководство ресторана так внимательно к гостю из Москвы»,– подумал Ремизов, вспоминая, как директор обхаживал Виленского.

Ну, а если Зайцев его доверенное лицо…

Недаром говорят, что такие люди, как референты или личные секретари, могут порой сделать даже больше, чем их начальники.

Антон был молод, родился в Южноморске, пел каждый вечер в «Прибое», где успел перевидеть столько знаменитостей, что самому хотелось стать когда-нибудь очень известным. А без связей…

Короче, по его мнению, Зайцева неплохо было бы чем-нибудь привадить.

– Значит, ты тут без лоцмана, старик? – весело спросил Ремизов.

– В каком смысле? – не понял Роберт Иванович.

– Ну, чтобы провести по нужному руслу,– туманно пояснил Ремизов.– Просидеть все время в гостинице и не увидеть Южноморска! Конец света!…

– Патрон…– покачал головой Зайцев.– Дела…

Но Антон уловил в его глазах жадные огоньки.

– Один мэн имеет яхту,– сказал Ремизов.– И этот мэн – мой фрэнд… Сегодня вечером моя свободна.– Антон вдруг перешел на «иностранный» акцент.– С фрэнд и герлз моя едет пикник… Ихь тебя умаляйн…

Молодые люди понимали друг друга. И впрямь было преступно обрекать себя на затворничество в стенах пускай самой респектабельной гостиницы, когда вокруг бурлил, сверкал город-курорт, под сенью каштанов гуляли обворожительные загорелые девушки и в воздухе носился дух безмятежного отдыха…

– Сегодня, говоришь? – задумался Зайцев.– Попробую отпроситься у патрона. У него банкет на даче «Розовые камни»… Позвони часиков в шесть…

При словах «Розовые камни» Ремизов почтительно покачал головой – там отдыхали самые почетные гости города…

Когда вечером Антон заехал с приятелем на его «Жигулях» за Робертом, от гостиницы как раз отъезжала «Чайка». На заднем сиденье в строгом черном костюме восседал Виленский.

Яхта оказалась прогулочным катером. Отплыв от Южноморска километров на двадцать, пристали в живописном месте. Мужчин и девушек было «фифти-фифти», как выразился Антон. То есть поровну…

Роберт – его теперь все называли по имени, без отчества – оказался компанейским человеком. Словно расковался вдали от патрона. Рассказывал анекдоты, лихо ухаживал за предназначенной ему подружкой, но пил очень умеренно. Разговоров же о Виленском и по какому они делу в Южноморске искусно избегал.

Антон был в ударе. Пел под гитару, сыпал шутками. И когда исполнил песню Элтона Джона на английском языке, Зайцев отпустил ему витиеватый комплимент. Тоже по-английски.

– Лучше по-русски, старик,– хлопнул его по плечу приятель Ремизова.– Мы все но спик инглиш…

Под общий смех он объяснил, что Антон заучивает слова песен, часто не зная точного смысла.

Девицы стали интересоваться, бывал ли Зайцев за границей.