Невозвращение Короля

Эти трое сидели сбоку от очага, облюбовав себе самый темный и самый теплый угол. И было в них что-то… странное. Не пойми что. Один сидел, не снимая плаща, и капюшон бросал тень на его и так не видное лицо.

Впрочем, лицо этого Верзилы совершенно не интересовало почтеннейшего господина Мышекоря. Этот человек вытянул к огню ноги, так что пламя ярко освещало его сапоги.

Сапоги! Лицо мужчине дает судьба, а вот сапоги он выбирает сам. Мужчина может пренебречь одеждой, но обувью – ни за что!

Так вот, этот, который прятал лицо, был обут в сапоги для верховой езды. "Не привык, стал-быть, ходить пешком!". Кожа была… господин Мышекорь присмотрелся, оценил стоимость такой выделки… даже по довоенным ценам…

Сапог двух других Верзил он не видел, но это было уже неважно. В добавок – на их столе лежала трубка. Кого из троих – тоже неважно.

Господин Мышекорь был готов подбежать к ним – но он героически подошел неторопливым шагом.

– Прощения прошу, благородные господа. Не сочтите за обиду, позвольте табачком вас угостить.

При приближении хоббита те двое, что были без капюшонов, встали. И вряд ли от почтения.

Под плащами блеснули рукояти мечей.

Мышекорь тихо охнул.

– Успокойтесь, друзья мои, – тихо проговорил человек в капюшоне, и его голос был доброжелательным и ласковым. – Добрый хоббит всего лишь хочет угостить нас табаком. И, возможно, рассчитывает, что мы табак у него купим. Так, друг мой? – обратился он к Мышекорю.

– Ну… – замялся тот.

– Присядьте, прошу вас. Или, если хотите, позовите сюда ваших спутников. Они, как я вижу, любители полуночных разговоров. Мы – тоже.

Мышекорь обернулся, посмотрел на своих мальчишек: они жадно впились глазами в таинственных людей. Он пошел позвать ребят.

Пока хоббита не было, один из двух, шрамолицый, едва слышно спросил человека в капюшоне:

– Зачем вам это нужно?

– Я люблю этот народ, – так же тихо отвечал тот. – Он добр нравом и стоек духом. Разреши, прошу, мне поговорить с ними часок-другой.

– Но не позже полуночи…

Хоббиты уже подошли, и человек в капюшоне перебил спутника коротким кивком.

– Садитесь, друзья мои, – приветливо сказал он хоббитам. Трубку он уже успел набить, и второй спутник, русоволосый, поднес ему уголек.

Хоббиты уселись, робея. Человек в капюшоне сделал несколько затяжек, блаженно сощурился, откинулся на спинку высокого стула.

– Чудный табак! Последний раз я курил такой годы тому назад. Еще до войны… Нголмег, попробуй – и после этого ты непременно найдешь свободную суму, чтобы набить ее этим табаком под завязку.

Шрамолицый достал трубку, закурил.

– Как тебя зовут, почтенный хоббит? – голос человека в капюшоне был удивительно располагающим.

– Дрого Мышекорь, к вашим услугам. А это мой сын Перри и Улти Хренкель, сын моего… э-э… товарища.

– Перри? Странное имя.

– С вашего позволения, сударь, – заговорил Перри, которому ужасно хотелось побеседовать с этим человеком самому, а не слушать разговор отца, – меня зовут Передур. Отец говорит, что вычитал это имя в какой-то старой книге…

– Верно, – кивнул человек в капюшоне. – Это был герой одного из сказаний людей1.

– Ох, сударь, – вступил в разговор Мышекорь-старший, – вот вы, по всему видать, человек образованный, смеяться над моим парнем не станете. А я уж и не рад, что так его назвал. Задразнили его в свое время…

– Жаль, – голос незнакомца был полон искренним участием. – "Дур" на языке эльфов означает "верный", и не стоило бы смеяться над таким корнем в слове.

– Только в имени Пелендура означает он именно дурь! – сгоряча сказал русоволосый.

– Уймись! – шрамолицый, до того спокойно куривший, гневно сверкнул глазами. – Хватит это вспоминать.

– Анардил, – обернулся человек в капюшоне к русоволому, – Пелендур был по-своему прав. Он ведь был не один. Он говорил от имени многих.

– Но вы не должны были подчиняться им! – хоббиты вдруг поняли, что Анардил едва ли ни доросток по их счету. Просто война поторопилась превратить юношу в мужа.

– Анардил, прав я был или нет, – мягко ответил незнакомец, – это уже неважно. Уже поздно думать об этом.

– Сударь, – встрял в разговор Улти, робеющий от собственной дерзости, – да неужто этот Пелендур посмел обидеть вас?!

– Обидеть! – зло хмыкнул Анардил. – Мягко сказано. Он посмел отнять…

– Анардил! – голос шрамолицего был негромок, но он словно плетью хлестнул. – Прекрати. Не время и не место.

Человек в капюшоне отвернулся к огню. Недавно расправленные плечи обреченно ссутулились. Хоббитам вдруг стало жаль его – почему? за что?

– Сударь, – воскликнул Улти, – кто такой этот Пелендур, что за беду он вам принес?

Незнакомец отложил трубку, сцепил руки (перчаток он не снимал), провел большими пальцами по лбу, помолчал. Потом ответил:

– Пелендур был прав хотя бы тем, что говорил не от самого себя, а от многих. Я мог тогда поставить на своем… – хоббитам показалось, что он отвечает не им, а – себе? судьбе? – Я мог собрать своих… друзей и решить дело силой. Но я бы тогда перестал быть собой. Впрочем, – он обвел хоббитов взглядом (они почувствовали это, даром что его лицо оставалось в тени), – вам всё это мало интересно.

– Кто вы, сударь? – участливо спросил Дрого Мышекорь.

– Ну… – не сразу ответил тот, – называй меня Бродягой. Никакого другого имени мне уже не осталось.

Что-то пронзительно-щемящее было в этом тихом усталом голосе, в этом отказе от имени. Дрого почувствовал, что к его глазам подступили слезы.

– Вот мы с вами, сударь Бродяга… – он запнулся на таком странном сочетании слов и перебил сам себя, извиняясь: – Непривычно звучит, ну да вы сами сказали вас так называть… Так вот, мы с вами вроде за одним столом сидим, одно пиво пьем, а, как посмотреть, так и не здесь вы. А где-то совсем в другом мире, где и солнце с луной другие. Ежели вы понимаете, про что я толкую.

– Другие? – Бродяга снова откинулся на спинку стула, взял трубку, раскурил, выпустил кольцо дыма. – Ты говоришь – Солнце и Луна. У нас говорят – Анар и Исиль. Для эльдар это – майэ Ариэн и майа Тилион. А есть те, кто видит на небе последний лист Тельпериона и последний плод Лаурелина. Пожалуй, все мы и впрямь живем в разных мирах…

И – словно окно распахнулось. Окно в незнакомый, неведомый и такой желанный мир, где звучит древняя речь, где пол небу в чудесных ладьях, сверкающих ярче любых самоцветов, вечно плывут…

– Вы, сударь, должно быть, и эльфов видели? – не утерпел Улти.

– Видел… – по голосу Бродяги было слышно, что он улыбается.

– А… какие они? – прошептал юный хоббит.

– Они? Их время уходит. Они всё больше отдаляются от людей. Времена, Эпохи идут мимо – а они остаются в прошлом. Шаг к ним – это шаг назад.

– А вы… вы знаете дорогу к ним? – прошептал потрясенный Улти.

– Знаю, – просто ответил Бродяга.

– Расскажите…

– Видишь ли… Я не могу тебе расказать, мой юный друг. Я могу назвать места, я могу подробно описать тропинки – но всего этого мало. Чтобы эльдары впустили тебя, ты должен точно знать, зачем ты к ним идешь. Одно любопытство не откроет дверей перед тобой…

Этот человек вдруг понял, что почти дословно повторяет слова одного из эльфийских владык. Вот ведь – шутка судьбы!

Опечаленный Улти замолк, но тут в разговор ринулся Перри:

– А скажите, сударь, раз вы так хорошо эльфов знаете: почему они вас, людей, не любят? Почему они сплошь и рядом не хотели вам помочь? Ведь могли!

Бродяга вздохнул.

– Ну представь, мой юный друг. Вот ты живешь в своей норке. И вдруг к тебе вламываюсь, например, я. Сегодняшний, а точнее – завтрашний. Голодный и усталый. И я начинаю требовать (именно требовать!), чтобы ты немедленно выложил передо мною всё, что ни есть у тебя в кладовке. И кричу при этом, что ты – сыт, а я – голоден. Ну? Что ты сделаешь?

– Я… – Перри замялся.

– Вот, друг мой хоббит. Не знаешь ты, что делать. Надо бы прогнать нахала, а жалко. И я тебе скажу, что сделали эльфы. Они закрылись от незванных гостей. Те их просто не находят.

– Понятно…

Дрого молчал. Ему мало было дела до эльфов, его по сердцу резанули слова Бродяги: "Я завтрашний, голодный и усталый". Спокойные, лишенные эмоций слова. Будничные.

– Сударь! – решительно сказал почтеннейший господин Мышекорь. – Вы… вот что… вы берите у меня табаку столько, сколько вам надобно. А денег я с вас не возьму!

В ответе Бродяги звучала ласковая улыбка:

– Не проторгуешься ли так, добрый хоббит? Если всякому отдавать…

– Вы не "всякий"! – господин Мышекорь аж вскочил. – И вы это знаете лучше моего! И не стоит учить меня торговать: я в этих делах кручусь столько, сколько вы на свете живете!

Анардил кусал губы, чтобы не расхохотаться, невозмутимый шрамолицый улыбнулся, и Бродяга, безуспешно стараясь сдержаться, всё же залился звонким, чистым смехом.

– Однако, господин Мышекорь, – сказал Бродяга, успокоившись, – сейчас не то время, чтобы быть щедрым. Так что отдать табак даром я вам не позволю. Правда, я не умею торговаться, особенно с теми, кто сбавляет цену, а не поднимает ее; но всё же я предложу вам выход.

Хоббит молчал, не смея перебить. Хотя возразить хотелось.

– Итак, – тихий голос Бродяги звучал настойчивостью, – мы вам заплатим. Поверьте, денег у нас достаточно, и я бы предпочел, чтобы вместо этих золотых у нас было побольше того, что на них не купишь… – он вздохнул. – Мы заплатим, но – по довоенным ценам. Это, надеюсь, вас устроит?

– С вами невозможно спорить, сударь, – развел руками Мышекорь.

– И еще вот что, – Бродяга нахмурился. – Я знаю: купцы не любят ночных сделок…

– Сударь, да мне при вас любая ночь днем покажется! По рукам, сударь! – Дрого протянул Бродяге свою ладонь.

Тот встал, вздохнул, посмотрел на руку хоббита, на свои руки – и медленно снял перчатки. Они ударили по рукам, хоббит – с шиком, а человек – неумело; и тут господин Мышекорь увидел то, что Бродяга совершенно правильно прятал.

На его мизинце блистал перстень. Торговец табаком не слишком разбирался в драгоценностях, но тут было видно любому: множество маленьких камней, из которых был набран рисунок, словно жили своей жизнью; в них было что-то такое, что бывает… вот именно – только в живом.

Проследив взгляд хоббита, Бродяга медленно кивнул: дескать, всё ты понимаешь правльно – и про камни, и про то, почему я прячу перстень.

– Хозяин! – позвал Бродяга Подсолнуха. – А налей-ка нам всем пива. Угощу я добрых хоббитов напоследок.

– Сей миг, господин мой, – отвечал трактирщик и быстро побежал сам наполнять всем кружки пивом. Ставя на стол очередные две пинты, он спрсил у Бродяги: – Ежели позволите, то и я с вами посижу.

– Конечно, друг мой Подсолнух. Я буду рад.

– Угу! – кивнул счастливый трактирщик и умчался за новой парой пинт.

– Если вы хотите второй раз поужинать, – чуть усмехнувшись, сказал Бродяга хоббитам, – я угощу вас.

Те дружно покачали головами: им было не до еды.

Оглядев общую залу (к которой он во время разговора сидел спиной), Дрого Мышекорь отметил, что сам Подсолнух и пара его слуг ненавязчиво отправили всех гостей спать – кого тут же, в трактире, кого по домам. И проделано это было так тихо, незаметно…

Сейчас, кроме их семерых, включая Подсолнуха, здесь никого не было. "Стал-быть, Подсолнух не первый раз принимает Бродягу со товарищи. Интересно…".

Водрузив на стол пинту для себя, Подсолнух обратился к Бродяге:

– Может, сударь, вы всё-таки заночуете? Тихо вроде всё, а вам отдых будет ой как нелишним. Сынок, вон, ваш – совсем умаялся. А вы на чем держитесь? Да на гордости одной!

– Нет, друг мой Подсолнух, – тихо и печально ответил Бродяга. – Мы уведем в полночь. Как намеревались.

– Ну так хоть поужинайте нормально. Я, ей-ей, всё мигом разогрею!

– И снова: нет. Нас ждет скачка. Ты предлагаешь мчаться галопом на сытый желудок?

– Ох… – махнул рукой трактирщик.

Все семеро, словно по команде, уткнулись в кружки с пивом. Пиво здесь всегда было восхитительным – темное, душистое, забористое. Недавняя война заставила Подсолнуха опуститься до того, чтобы пиво разбавлять, – но то, что он налил сейчас, было не хуже довоенного.

Поразмыслив над кружкой, Подсолнух решился опять переубедить Бродягу:

– А с чего вы так спешите? Ведь вы сами, сударь, говорили: нет за вами погони!

– Когда она будет, – неожиданно вступил в разговор шрамолицый, – бежать от нее будет поздно. Поверь.

– Если бы за мной была погоня, я бы ни за что нет остановился в твоем трактире, Подсолнух, – очень серьезно сказал Бродяга. – Ты понимаешь, что будет с тобой, если меня застанут здесь?

Трактирщик судорожно сглотнул.

– Вот поэтому мы не задержимся до утра. Рисковать тобой, мой добрый друг, я не имею права. А господин Мышекорь с ребятами будут молчать об этой встрече, ведь так?