Помоги проекту - поделись книгой:
Увёл у вас Арлекин под названием «капитализм» Коломбину под названием «Россия»? Так она будет в его стойле подыхать, а вы смотреть на это будете — и то за оружие, то за бутылку хвататься.
Несовместны эти две функции. И Россия это знает.
Поэтому, по большому счёту, в метафизическом, экзистенциальном, историческом плане она это развитие капитализма пародирует. Юродствует попросту. Гуляет напоследок. Умирает в этих объятиях — не без внутренней сладости. Потому что есть своя сладость в подобном умирании. Не потому, что все хорошо живут, а потому что вот так — гулять, оказаться без узды…
Когда люди не лишние — они должны работать. И их часто к этому побуждают весьма невежливыми способами, как в эпоху Сталина. А тут можно не работать. Если сто с лишним миллионов людей лишние… «Да не работай ты, да подыхай, да спейся ты… Чем быстрее, тем лучше. Да колись ты, как хочешь! Да стреляйте друг в друга. Гуляй, Вася! Ты же не нужен!»
Это способ ликвидировать население. Ну, и ликвидируют…
Демографическая катастрофа, культурная катастрофа, катастрофа образования, катастрофа науки и так далее. Ну, просто видно так, что не хочется говорить, противно уже говорить, настолько всё очевидно…
Что дальше? А дальше мировой процесс. Если всё-таки все встали на рельсы капитализма и во всём мире будет развиваться капитализм, то что делать?
Если это не так, то есть хоть малейший, но шанс, что она в объятиях этих постонет-постонет, поразлагается-поразлагается, а потом — глядишь! — как-нибудь, чего-нибудь и состоится…
Но если это так — что упорствовать одним, когда весь мировой процесс движется в определённом направлении? До каких пор можно упорствовать? Сколько можно упорствовать и как? Всё равно это хрустнет в лапах капитализма.
Итак, если капитализм «в шоколаде», то делать нечего — надо сливать воду… Но в том-то и дело, что он не в шоколаде. И для объяснения этого обстоятельства (почему он не в шоколаде) недостаточно марксистской классической теории. Тут нужно прибегнуть к другим теоретическим инструментам, потому что главная проблема современного капитализма — не разрыв производительных сил, производственных отношений; не кризис экономики, финансов и культуры… Всё это есть.
Главное — нелегитимность. Он потерял такую «мелочь», как легитимность. Он вышел за рамки собственной легитимности.
Что это за легитимность? Это проект «Модерн». Нет у него другой легитимности! Есть вот этот проект.
Россия никогда в пределах Модерна существовать не могла. Ей в капитализме-то больше всего претило то, что если капитализм в виде материальной основы, то модерн — в виде духовной основы. Она этот модерн не принимала, отторгала всячески. И сейчас отторгает.
Модернизация и Россия — две вещи несовместные. Всё.
Не сказали этого — никогда не поймём, куда Арлекин увёл Коломбину, почему была страна своя, а стала чужая, и почему она разлагается. Никогда этого не поймём. Не поймём — хоть бутылка, хоть «сайга»… Ничего не будет. Ничего.
Значит, нужно глубоко, сосредоточенно исследовать проблему современного капитализма вообще и проблему его легитимности в частности. А это нельзя сделать без того круга вопросов, который мы обсуждали. Нельзя. Не потому, что мы хотим умствовать, — нет другого аппарата. Не выдумал его никто. Это единственный теоретический аппарат, позволяющий ответить на ключевой вопрос: кто увёл «бабу»? Куда? В какое стойло? Почему она там разлагается? И что делать? Вот и всё.
Ответить на этот вопрос людям, которые специально не тренировались в каких-то изощрённых гуманитарных знаниях, очень трудно. Понимаю и сочувствую. Чудовищно трудно, но нужно. Нужно ответить, нужно! Без этого ответа — хана. Полная. Хоть «сайгу» схвати, хоть АКМ, хоть пушкой обзаведись, хоть атомной бомбой — всё равно хана! Нужен этот гуманитарный ответ.
И вообще ситуация вот какая… Находитесь вы где-то, стоите на полу в комнате, а тут открывается труба, и вас начинает заливать водой. И вы понимаете, что если этой водой вас зальёт до конца… Я помню такую фразу: «Объяли меня воды до души моей…» Вот когда эти страшные гнилые воды зальют до конца, то хоть вы на школу в Хвалынске высшим классом едете, хоть в раздрызганном «Москвиче» — всё равно вам хана, вы в слизь превратитесь.
Нужно каким-то образом уцепиться и вытянуть себя наверх — туда, где этой воды нет. И вот здесь, вцепившись в этот крюк, приподнявшись над ситуацией, начать искать выход. Не приподнялся (назовите это трансцендентацией или как угодно) — всё. А приподниматься чудовищно трудно. И нормальный человек в нормальной стране и в нормальной ситуации не должен этим заниматься. Не должен. Надо жить и работать в пределах существующего разделения труда, получая свою долю счастья от этой жизни.
Теперь всё — нет счастья. Как говорил герой Чехова:
Всё. Это время кончилось. Шанса на это нет. Вертеться в этом беличьем колесе достаточно бессмысленно, потому что это хорошо в стабильных обществах. А если общество так нестабильно — что вертеться-то? Вертись — не вертись…
Значит, надо вот так вот себя вытаскивать. И не сетовать на тех, кто умничает (никто не умничает, слышите? никто, все делом заняты), а вытаскивать себя и понимать, в чём суть проблемы — суть времени.
За это время люди обвешали себя (особенно люди любимого мною старшего поколения) всеми веригами элементарных форм непринятия происходящего. Это хорошо, что они его не принимают. Это замечательно, что они его не принимают! Низкий поклон им за то, что они его не принимают, что у них есть эта стойкость! Но это обветшавшие формы неприятия. Это не то интеллектуальное, теоретическое, а значит и политическое оружие, с помощью которого можно выходить из ситуации.
Капитализм кончается у нас на глазах. Он бурно, инерционно будет развиваться в Юго-Восточной Азии. Его место займёт ухудшенный феодализм — и у нас есть любители звать Россию туда (и тут дело не только в лаптях и крепостном праве, тут дело в вещах похуже). И какое-то время на Западе будет бултыхаться полутехнократическая диктатура, прикрывающая свою полную нелегитимность словом «постмодерн», то есть полным произволом, релятивизмом таким.
Вот и всё, что существует на сегодня. Других вариантов у мира нет. Нет возможности вернуть капитализм на Запад. Нет никаких форм легитимации капитализма. Капитализм за рамками легитимности — это фашизм. То, что мы видим в Ливии, — это и есть. Это только первые ласточки. Будет хуже, намного хуже.
Никаких возможностей хоть каким-то образом вцепиться в этот Юго-Восточный (тоже агонизирующий, но не так быстро) регион у нас нет. Мы оказываемся между молотом и наковальней.
Ни одну из живых проблем страны капитализм решить не может. Находится он в так называемой стадии первоначального накопления, из которой не хочет выходить. Эту ситуацию я тоже много раз описывал — когда есть криминальное тело, и на нём полип, его надо отрезать (см. рис. 1). Но никто из представителей этого капитализма не хочет его отрезать и обеспечить выход из первоначального накопления.
Первоначальное накопление — это способ грабежа. Местные грабители сталкиваются с международными. Международные хотят это ограбить в свою пользу, а местные — в свою. Страна умирает. Можно сесть в машину и выехать за сотый километр, чтобы это понять.
Возникает вопрос о некапиталистических путях развития России.
Есть некапиталистический потенциал — есть шанс на жизнь. Страшный, мучительный, но шанс.
Нет некапиталистического варианта развития — нет никакого шанса.
И отвечать на этот вопрос надо честно. В чём этот шанс, каков он, что он означает…
Очень много вопросов возникает в связи с термином «когнитариат», который вошёл в Манифест. Мне это немного странно, но я постараюсь с этого и начать первую телевизионную передачу последнего — четвёртого — цикла «Суть времени»…
Понимаете, каждый термин сегодня трактуется по-разному. Нет единой канонической традиции использования слова «когнитариат». В принципе, это метафорическое обозначение пролетариата умственного труда.
Когни-тариат — проле-тариат.
Примерно так его и использовали все ключевые философы, которые этим термином занимались: Дэниел Белл, Элвин Тоффлер и другие.
Итальянские профессора, которые были пионерами в этом деле, сначала шли в этой же струе. Потом они начали двигаться в сторону постмодернистов — Гваттари и других — и говорить, что это такой пролетариат информационного общества, заражённый всеми болезнями шизокапитализма, и так далее. То есть они ушли в сторону.
Для нас в рамках того, что мы рассматриваем, важно следующее. (И здесь как раз марксистская традиция очень важна, тем более, что этот термин введён к людьми не только не чуждыми марксизму, но всячески желавшими его развивать).
Есть индустриальная эпоха. Она же — эта самая эпоха Модерна. Есть производительные силы, отвечающие этой индустриальной эпохе. И в пределах этой эпохи есть труд и капитал. То есть те, кто эти производительные силы приводит в действие, и те, кто отчуждает результат, полученный приведёнными в действие производительными силами. Пролетарий приводит в действие производительные силы, а буржуа отчуждает результат.
Но производительными силами в эту эпоху являются руки рабочих и машины, с помощью которых рабочие производят вещи.
При всей важности умственного труда в эту эпоху, умственный труд ещё находится на подхвате, — что и делает возможным определение той части общества, которая занята умственным трудом (в том числе, столь важных для производства людей, как инженеры, техники, все вкупе), словом «прослойка». Называется ли эта прослойка, как у нас, интеллигенцией или как-то иначе, но это прослойка, это не класс. И об этом в Советском Союзе достаточно много говорилось.
А вот потом у нас без всякого вывода из данного утверждения было сказано, что наука стала непосредственной производительной силой. И никто до конца не понял, сколь масштабными должны быть проистекающие из этого выводы.
Если наука, умственный труд в целом становятся непосредственной производительной силой (не силой, обслуживающей основную производительную силу, сопровождающей её, а непосредственной производительной силой), то тот, кто уже не руками, а мозгами приводит в действие эту производительную силу, является не прослойкой, а классом. И это фундаментальное общественное изменение! У него абсолютно другая роль в обществе. Этот пролетариат умственного труда, коль скоро умственный труд стал производительной силой, является полноценным пролетариатом, то есть когнитариатом.
Теперь он является тем, кто приводит в действие эту производительную силу, и у кого отчуждают процесс труда. Он эксплуатируемый в условиях, когда основная производительная сила — наука. Это не снимает с повестки дня значения машин как средства производства вещей, но это постепенно выдвигает на первую роль новый класс, который называют когнитариатом.
Только в том случае, если наука является непосредственной производительной силой, в производственные отношения входит некий субъект, называемый «когнитариат», то есть полноценный эсплуатируемый класс.
Что происходит в России? В СССР на последнем этапе как раз и было сказано, что наука стала непосредственной производительной силой. Но никаких выводов по этому поводу сделано не было. Потому что это означало, что классическая бюрократия должна делиться с интеллигенцией, которая превращается в полноценный новый класс, не благами, которыми бюрократия готова была делиться (под бюрократией я имею в виду политическую номенклатуру), а властью. Но властью номенклатура, то бишь, бюрократия наша, абсолютно не готова была делиться ни с кем. И уж тем более — с этим новым классом. Который, в свою очередь, себя новым классом не ощущал.
Всё, над чем я бился со второй половины 70-х годов вплоть до того, как это рухнуло, — это попытка создать внутри данной среды прослойки, пропитанной мировоззрением. Новым мировоззрением, классовым.
Этому мешало всё: концепция бесклассового государства, классическая концепция диктатуры пролетариата, всё остальное.
В итоге, став классом по сути в системе производительных сил и оставшись прослойкой по мировоззрению и по всему остальному, интеллигенция и грохнула как себя, так и народ. Она историческую функцию не выполнила. А выполнила, наоборот, функцию антиисторическую. И отвечает, прежде всего, за совершённые ею преступления. Как потому, что именно она (наряду с обыдленным мещанством и преступностью) поволокла «Коломбину» в стойло этого «Арлекина», так и потому, что она не осознала себя в новом качестве, чему в существенной степени помешали её герои — и либеральные (типа академика Сахарова), и консервативные (типа Солженицына). Они все увели данную прослойку от осознания того, что она уже становится классом, а это мучительный переход из одного состояния в другое.
Номенклатура же не хотела делиться властью с новым классом, не хотела преобразовывать прослойку в этот новый класс, боялась до смерти этого нового класса и имела к этому определённые основания. В итоге она его грохнула вместе со страной. И решила, что лучше она превратится в буржуазию на обломках страны — в паразитарную, криминальную буржуазию, — чем начнёт с кем-то делиться властью в обновлённом Советском Союзе.
Слабейшим звеном во всей этой системе оказалась именно прослойка интеллигенции, которая должна была преобразовываться в этот новый класс, потому что её-то и грохнули беспощадно, системно. Она в ту сторону поволокла процесс. Она этот процесс обслужила. По большому счёту, она и обслужила ту же номенклатуру, которую привыкла обслуживать, только обслужила самую её грязную и подлую криминальную часть. Получила свои «30 серебряников» — и после этого, в качестве массового слоя или прослойки, начала загибаться. И превратилась в самую потерпевшую, самую социально-игнорируемую группу в стране. Никто не потерял столько, сколько она, в грубейшем социальном смысле.
Как я много раз говорил, если раньше средний рабочий, водитель машин, жил в несколько раз хуже профессора, то теперь он живёт в несколько раз лучше профессора, — не потому, что профессор живёт так замечательно, а потому, что профессор просто загибается. И эта самая прослойка — весь этот интеллектуальный субстрат — будет первым уничтожен, если продолжится псевдокапиталистическая оргия. Он не нужен. Ликвидкому он не нужен. Ликвидком всячески намекает этому классу, что надо либо валить, либо самоликвидироваться. И всё.
Небольшая часть встроилась в эти отношения и играет роль некой обслуги, кто-то уехал, все остальные загибаются.
Теперь задача состоит в том, чтобы привнести в эту группу классовое полноценное сознание, что в принципе в условиях регресса невозможно, и в условиях такой разгромленности этой группы — тоже невозможно.
В России XXIвека нет когнитариата, равно как не было полноценного пролетариата в России XIXвека.
Соответственно, Маркс мучительно думал о том, что будет делать Россия. А Ленин разрубил этот гордиев узел очень просто и абсолютно антимарксистским путём. Он сказал: «Да, полноценного пролетариата в России нет, что поделаешь! Я понимаю. („Развитие капитализма в России“ называется — очень интересная книга. Такая современная, что дальше некуда! — С.К.) Но если даже этого класса нет, а за ним будущее, то надо создать партию этого класса — и тогда создастся класс».
Если бы Маркс что-нибудь такое услышал, он бы пришёл в неописуемый ужас. Но Ленин не только это произнёс — он это сделал. Была создана партия пролетариата, фактически отсутствующего (или крайне слабого и наиболее эксплуатируемого в России — более, чем в любой другой стране мира). Была создана его партия. Эта партия действительно создала полноценный пролетариат — полноценный рабочий класс. Вот это-то мы создали с чудовищным трудом. И это сейчас уничтожено.
Если говорить о подобного рода социокультурных технологиях или о подобного рода конструированиях, то сейчас этап такого конструирования возможен. Существует раздавленный субстрат, который в этом раздавленном виде даже проще превращать в класс, чем в идиотски самодовольном, в котором он пребывал в конце советского периода.
Необходима партия когнитариата при полном понимании, что когнитариата нет. И тогда когнитариат будет, и страну удастся вывести за капиталистические рамки, потому что когнитариат и есть локомотив истории в послекапиталистическом варианте развития. Тогда как буржуа есть локомотив истории в капиталистическом варианте развития.
Если для капиталистической фазы легитимацией, оправданием, идеологией, смыслом или «надстройкой» (так говорили марксисты, недооценивая, как я считаю, масштаб проблемы) являлся модерн, то для послекапиталистического варианта найдено должно быть нечто другое. Другой проект.
Ибо ни проект «Модерн», который остаётся в Юго-Восточной Азии, как я уже много раз говорил, ни проект «Контрмодерн», ни проект «Постмодерн» нам не светит…
Значит, нужен четвёртый проект. Наш когнитариат — это субъект. А четвёртый проект — Сверхмодерн.
Вот такая пара — субъект — проект — способна (я не знаю, с какой вероятностью — в 1 %?) действительно куда-то, к фантастическим новым рубежам выволочь Россию. И это будет и новая империя (под которой я имею в виду государство, реализующее некий великий проект, вот этот четвёртый проект), и действительная перспектива для человечества, и великое будущее для тех, кто в этом живёт. Всё это будет.
Шансов на это безумно мало. Поэтому если бы можно было исправить буржуазию и вписаться в какой-то (пусть ублюдочный) вариант капитализма, чтобы выжить, то затеваться под такую судорогу было бы не нужно. Но вся беда заключается в том, что это а) фактически неисправимо и б) не может быть исправимо извне, оно должно быть исправимо изнутри. А я не чувствую ни малейших импульсов, говорящих о том, что кто-то тут чего-то хочет, что какая-то часть класса всерьёз думает об этом, при том, что, простите, ей придётся думать о такой смешной вещи, как построение капитализма в отдельно взятой стране. За что боролись, на то и напоролись.
Но и об этом речи не идёт. Речь идёт просто о том, чтобы этот капитализм, не выходя из стадии первоначального накопления, дожрал страну. И после этого умер вместе с ней. Но в той мере, в какой мы хотим, чтобы страна жила, мы не можем допустить этого.
И здесь возникает ещё один вопрос к Пьеро или даже целая серия вопросов… Этот Пьеро так и будет «пьерить», хватаясь то за оружие, то за бутылку? Или он способен себя вытянуть на эти новые горизонты, превратиться во что-то другое? Это первое.
И второе. После того, как Арлекин увёл у Пьеро Коломбину и сделал с ней, как говорил герой Алексея Толстого, «то, что Содом не делал со своей Гоморрой», — этот Пьеро Коломбину любит? Он способен её любить по-настоящему? Потому что только если он способен её любить по-настоящему, он и может вытянуть себя куда-то наверх. И только вытянув себя наверх, он может спасти Коломбину.
Но поскольку Коломбина заколдована этой мантрой «капитализм», то расколдовать её можно, только сказав о некапиталистических перспективах. И не просто проквакав по этому поводу что-то, а достаточно подробно описав, что это такое, начиная с понятия «когнитариат», и далее со всеми остановками.
Вот этим мы сейчас и начинаем заниматься в последнем, четвёртом цикле передач «Суть времени».
Выпуск 32
Когда обсуждаешь только злобу дня, то превращаешься в политического прагматика. Возможно, это и не самое худшее в ситуации, когда страна развивается худо-бедно, хоть как-то, и когда в стране не происходит совсем уж несовместимых с жизнью процессов. Когда же такие процессы происходят, то политическая прагматика абсолютно недостаточна.
Вот приведённая мной в одной из телевизионных передач еврейская притча про то, что еврей приходит к раввину и говорит:
— Рабби, у меня куры дохнут.
Тот говорит:
— Ну, а как ты сыпешь корм?
— Просто так как-то сыплю…
— Ну, а ты сыпь его треугольником. Потом ко мне приходи.
Ну, он приходит опять, говорит:
— Опять дохнут.
— Тогда квадратом.
Приходит опять:
— Опять дохнут.
— Ну, тогда кругом.
Приходит опять:
— Все сдохли.
Раввин говорит:
— Жаль. У меня было ещё столько геометрических комбинаций!
Так вот, в определённых случаях, в определённых странах и в определённых ситуациях прагматика становится способом обсуждения этих геометрических комбинаций. Называется это: «что мёртвому припарки».
Припарок может быть много. Они могут носить совершенно прагматический характер, но больному от этого лучше не будет. Тут всё зависит от болезни.
Мы находимся в обществе настолько больном, что обсуждать его с прагматических позиций бессмысленно. Его нельзя обсуждать только с прагматических позиций.
Необходима теория. Необходимо глубокое понимание сути тех процессов, которые происходят в мире. Необходим анализ тех немногих возможностей, которые существуют для того, чтобы мы вышли из той чудовищной ситуации, в которой мы находимся. И необходимо задействование этих возможностей для того, чтобы больной не умер.
Но если мы занимаемся только теорией и игнорируем то, что происходит в окружающей нас жизни, то мы не спасением страны занимаемся, опять же. А мы находимся в башне из слоновой кости и рассуждаем о спасении страны. И это тоже недопустимо.
Ровно в той степени, в какой я не могу превратить данную передачу в площадку для обсуждения прагматических проблем (потому что лично я считаю, что большинство этих прагматических проблем есть обсуждение того, как нужно сыпать корм дохнущим курам: кругом или квадратом?), — ровно в этой же степени я не могу игнорировать практические проблемы совсем, превращая то, что я говорю, в сплошную теорию. Какое-то время уделять политической практике мы должны.
Политической практикой для меня в данном случае является не только и не столько выступление президента Дмитрия Медведева на пленарном заседании мирового политологического форума в Ярославле, как реакция на это выступление в средствах массовой информации. И, в частности, в одном из наиболее откровенных изданий — называется оно «РБК», — в котором отклик о выступлении Медведева в Ярославле идёт под следующим заголовком: «Д. Медведев назвал учение Маркса экстремистским».
Серьёзное, согласитесь, заявление. Президент России называет учение Маркса экстремистским. Якобы называет. Это же имеет все последствия. Мы сейчас обсуждаем здесь соотнесение Маркса и Вебера, кому-то кажется, что это возможно, а кому-то — нет. А тут, параллельно с этим, Маркса называют создателем экстремистского учения. Якобы.
Я внимательно посмотрел, что именно сказал Медведев. Ничего подобного он на самом деле, конечно же, не сказал. Сказал он, что есть экстремистскИЕ учениЯ о классовой борьбе. И дальше сразу перешёл к терроризму, беспорядкам и ко всему прочему.
Есть такие учения. Есть левые экстремисты, которые говорят, что только массовый террор может быть средством классовой борьбы и так далее. Есть левый радикализм, по отношению к которому Маркс очень умеренный учёный.
Я не знаю, что именно имел в виду президент Дмитрий Медведев. Я только хочу разочаровать представителей таких изданий, как «РБК», и сказать им, что президент Дмитрий Медведев не может по определению называть учение Маркса экстремистским. Ну, просто не может. Я понимаю, что каким-нибудь изданиям с определённой направленностью очень хочется, чтобы это было так. Но он, Медведев, этого сделать не может по ряду причин, которые я попытаюсь объяснить «коллегам» (беру данное слово в кавычки).
Первая из этих причин состоит в том, что Медведев неоднократно заявлял, что он политик, который ведёт Россию на Запад. Он западник. Он принадлежит к тем российским политикам, которые, с одной стороны, верят в западный выбор, в буржуазный выбор, в демократический выбор России, с другой стороны — отстаивают целостность России. В тексте выступления Медведева в Ярославле на одно данное слово, которое так привлекло внимание «коллег», есть десятки высказываний Медведева по поводу того, что мы должны сохранить целостность, мы должны защитить единую и неделимую Россию. И т. д., и т. п.
Медведев много раз декларировал именно эту комбинированную позицию: путь на Запад с сохранением целостности, неделимости и всего прочего. И об одном, и о другом Медведев говорит с очень большой страстью.
Поделиться книгой: