Помоги проекту - поделись книгой:
Витька с силой ударил острием кола с прибитой дощечкой, чтобы поглубже вогнать его в землю. Кол вошел без всякого сопротивления. Из пробитого отверстия пошел горячий пар. А вокруг росла трава, поодаль даже березки, и ничто не говорило о том, что под тонкой коркой земли притаилась опасная жидкая глина.
Витька отступил назад, осторожно делая каждый шаг. Перед глазами стояло кипящее месиво в пробоине. Стоит угодить в него ногами — и тогда не выбраться из долины.
Витька внимательно смотрел под ноги и заметил необычный серый комок. Шагнул поближе, но комок подпрыгнул и, мелькая лапками, припустился вверх по тропинке. Это был молодой заяц. Он удирал точно по тропке: боялся в стороне обжечь лапки. Земля, где лежал зайчонок, была нагрета подземным теплом, как хорошо натопленная печка.
В воздухе сильно пахло серой. Парили гейзеры, шипели выходящими из‑под земли газами фумаролы[3], а неподалеку куковала обыкновенная кукушка. Не глухая, которых очень много на Камчатке, а обыкновенная, как будто из подмосковного леса. По горячей земле бегала желтая трясогузка, в кустарнике кричала чечевица. Эту необыкновенную долину населяли самые обыкновенные птицы.
Возле тропинки опять увидел только одно озерцо. Второе оказалось рядом, но метра на три выше, на бугре. С тропинки его не было заметно. Оно чудом держалось в тонких берегах на плоской вершине, похожей на маленький вулкан.
Витька рассматривал похожий на коралл красный гейзерит, когда из черной пещеры в скале ударила метровой толщины струя кипятка, ударила не вверх, а по–над землей, прошумела перед самым лицом, обдавая паром! Не разбирая дороги, Витька бросился бежать. Сзади почти горизонтально над землей бил гейзер. Потом Витька узнал, что напугал его один из самых опасных гейзеров, названный Печкой за грифон, похожий на чело русской печи.
Отбежав подальше, Витька забрался на бугор, сел на траву передохнуть, случайно стукнул ногой по земле. Раздался гул. Оказывается, Витька забрался на необычный, как почти все в этой долине, земляной купол, под которым, наверное, тоже кипела жидкая глина или вода. Приложил ухо — внизу булькало, как в зияющих вокруг ямах, будто в адских котлах. Осторожно, боясь обвалить купол, Витька сполз с него и заторопился к проторенной надежной тропинке…
Выходя из долины, еще раз остановился у цветного, похожего на блюдце озера. Вроде бы их тут все‑таки было два. Помнится, еще разного цвета. Витька пожал плечами и пошел вверх по тропинке… Перед тем как выйти из долины, еще раз обернулся. Гейзер Фонтан торжественно поднял вверх и расправил красивые водяные перья. И вдруг Витька оторопел — озер возле тропинки было все‑таки два! Совсем рядом друг с другом! И оба разноцветные. Почему же внизу видел только одно? Он сбежал в долину, чтобы разобраться в этой загадке.
Витька вышел к площадке, куда садился вертолет. Долина гейзеров осталась внизу. На той стороне ее загремел обвал. Может, задетый снежным бараном камень увлек за собой другие, и целая лавина камней скатилась вниз.
Время от времени доносилось шипение крупных гейзеров, и на солнце ослепительно белели столбы выброшенного ими пара. Гейзеры сверкали, как самоцветы. Витька восторженно смотрел на долину и с сожалением думал, что большую часть года никто из людей не видит этой фантастической красоты.
По времени уже должен был прилететь вертолет. Но его все не было, и Витька пошел посмотреть соседний с долиной распадок. Подошел к краю и обмер: внизу, тяжело дыша, стоял крупный медведь. На боках, на морде краснели небольшие раны. Неподалеку сидела медведица. Стало понятно — раны медведь получил в драке с другими самцами: было как раз время медвежьих свадеб. Встреча в эту пору с ожесточенным медведем опасна. Витька спрятался за кустом стланика.
Медведица была почти вдвое меньше медведя. Наверное, это их следы видел Витька в долине. Медведь направился к медведице, она — от него, начались гонки. По кедровому стланику звери бежали так же свободно, как по открытому месту: там были пробиты тропы.
Когда медведь догонял, медведица оборачивалась, и здоровенный зверина пятился назад, боясь получить затрещину за назойливость. Устав, он спустился к ручью, зашел в воду, постоял там, вышел к снежному островку и лег на него. Почти черный на белом снегу, он распластался, как ковер, растопырил все лапы и положил на снег голову. Медведица в это время лениво, по выбору щипала травку. Это ее медвежонка видели с вертолета. Она ушла от него на время гона. Медведь пролежал недолго. Стал подниматься, а медведица уже побежала вверх по распадку.
Интересно было наблюдать за ними, но близость к ним была опасна. «Хватит, хватит… — уговаривал себя Витька. — Все должно быть в меру. Как пришел, так потихонечку и уйди. Ни ружья, ни одного подходящего дерева поблизости». Но он не уходил и спорил с собой: «Ты же решил не бояться, чего паникуешь? Уйти от медвежьего гона — да многим ли удавалось видеть его!»
Медведь вдруг побежал прямо к Витьке — и услышал, как он переступил с ноги на ногу. Витька побледнел, но стоял на месте — бежать было некуда. Заподозрив соперника, зверь пошел на него решительно, но потом остановился, задрал нос, как будто нюхал небо, привстал на задние лапы. Витька замер, боялся дышать, а в ноги будто вставили пружины, готовые отбросить его и помчать. Начисто вылетела из головы здравая мысль: «От зверя не убежишь». И в это время затарахтел вертолет… Ближе!.. Ближе!.. Летел прямо на Витьку. Медведь прыжками кинулся к стланику. Медведица тоже резво (а не так, как бегала от медведя) припустилась в заросли.
— Ты что, пасешь их тут, что ли? — засмеялся летчик.
Но Витьке было не до смеха. Он забрался в вертолет, сел в уголок и притих… Подумав, решил: «А все‑таки он не вертолета испугался, а человеческого запаха».
Внизу долина выпустила своего сказочного джинна. Из‑под земли поднялась волна воды. Вначале — метра на два. Потом струя толщиной с грузовик начала стремительно расти, и над долиной до облаков поднялся столб воды и пара. Это вздыбился Великан.
Глава четырнадцатая
Уже несколько дней с высоких скалистых мысов, вдающихся в океан, можно было видеть идущие вдоль берега косяки лососей. Рыба пробивалась через нерпичьи заслоны в устьях рек и шла в пресную воду, чтобы дать жизнь многочисленному потомству, а самой погибнуть тут же, в местах нереста. В урожайные на рыбу годы в некоторых ручьях заповедника вода становилась непригодной для питья из‑за обилия остатков разлагающейся рыбы. Без этих остатков родившиеся из икринок мальки погибли бы от голода в безжизненной, почти дистиллированной воде, бегущей из‑под горных снежников.
Река, по берегу которой шел Витька, была метров пятидесяти шириной, не очень глубокой, но такой быстрой, что над грядами камней длинными валами беспрерывно клокотали буруны. По всему руслу чернели плавники и спины зашедшей на нерест рыбы. В бурунах трудно было как следует рассмотреть ее, и Витька нашел небольшой затончик, где за корягами вода была поспокойнее.
Оказалось, серовато–синие крупные рыбы не двигались навстречу течению, а стояли на одном месте. Время от времени они поднимались к поверхности и менялись местами. Полуметровые, крупные, они почти касались ДРУГ друга. Спины стоящих глубже казались зелеными.
Вода шумно неслась по руслу, курчавилась над камнями и пенилась. Удивительно было, как вся эта рыба могла стоять почти неподвижно в такой стремительной воде. Сплошным косяком стояла она вдоль всей реки — гуще в глубоких местах и чуть свободнее на перекатах.
Под самым берегом прятались за коряги хищные гольцы. Они зашли в реку кормиться кетовой икрой. На их темных спинах ярко горели красные крапинки.
Витька прошел вдоль реки несколько километров — и всюду стояла кета. И вся эта масса рыбы скоро должна погибнуть. Она зашла в реку, чтобы единственный раз в жизни отметать икру и умереть, дав тем самым пищу множеству своих мальков.
Глядя на эту реку, нетрудно было поверить академику Комарову, который объяснил в своей книге о Камчатке, почему на берегах нерестовых рек такая высоченная — по три, по четыре метра — трава: «Часть рыбы после нереста оказывается на берегу и удобряет собой землю». А рыба, видимо, хорошее удобрение. Говорят, что на Курильских или Командорских островах в лунки под картошку вместо навоза кладут по небольшой камбале. И картошка растет лучше, чем на материке.
Ручей, по которому нужно было идти к избушке, казалось, стал другим. Трехметровые заросли шеломайника, которые подступали раньше к самой воде, теперь начинались в нескольких метрах от ручья. По берегам их вытоптали медведи. Их тропы прорезали заросли высоких камчатских трав во всех направлениях. На время нереста медведи нарушили границы своих участков и собрались к рыбным ручьям и рекам.
За поворотом раздался сильный всплеск. Витька крадучись пошел вдоль берега… Но плескался не медведь, а рыба. Однако стоило подойти ближе, она разбежалась по бочажкам, проскочила вперед, отошла назад.
У широкого и совсем мелкого переката, в котором не было ни одной бороздки, где бы рыба могла целиком скрыться в воде, сгрудилась кета. Она, как тусклыми зеркалами, пускала своими боками туманные зайчики. Вдруг одна рыбина стремительно выскочила на перекат и, всплескивая воду, промчалась по нему словно под водяным парусом. Тут же через перекат кинулось еще несколько рыбин. Они так быстро работали в мелкой воде хвостами, что над ними сверкали на солнце водяные веера. У крупных рыбин только брюхо было в воде, а черные спины и бока — поверх нее. Но кета легко преодолевала мель.
Преградой потруднее был водопад. Перед ним в глубине темнело множество кетовых спин. Время от времени то одна, то друга рыбина в молниеносных прыжках взлетала вверх, и далеко не каждой удавалось взять эту преграду сразу. А порогов и небольших водопадов на ручье было множество. Ученые говорят, что зарегистрированы прыжки кеты в высоту на три метра шестьдесят пять сантиметров.
На траве лежала надкусанная медведем рыбина и шевелила хвостом. Ее только что бросил медведь: наверное, услышал шаги.
Ветерок дул в лицо. И это было плохо — при таком направлении ветра можно столкнуться с медведем носом к носу. И в то же время хорошо — к зверю можно подойти незаметно.
Пробираться вечером вдоль рыбного ручья, где пируют медведи, было страшновато. Но Витька помнил о своем зароке — не бояться — и даже не взял, как делал раньше, ружье на изготовку.
Всюду на песчаных отмелях пестрели отпечатки медвежьих лап. Между ними исстрочили песок соболиные и лисьи лапки. На той стороне ручья сорока клевала остатки рыбины. К ней бочком подскакивала другая. Сороки были такими же, как на материке, только перья блестели ярче зеленым оттенком. На бугорке, у самой воды, сидела лисица и щурилась от низкого солнца. По ее толстым бокам и сонному виду было понятно — лисица уже сыта и сидит у ручья только из любопытства.
Большая, с крупную утку, чайка неуклюже побежала впереди Витьки, спугнула лисицу, а сама ткнулась в кочку и растопырила крылья. Витька пошел к ней. Чайка сгорбилась, широко раскрыла клюв и уткнулась им в землю. Витька протянул руку — чайка задергала крыльями и с трудом поднялась в воздух. На земле осталась целая горка красной икры. Чайка отрыгнула ее — до того объелась, что не могла даже взлететь.
Витьке хотелось увидеть воронки, которые рыбы делают хвостами. Чавычи, например, выкапывают в дне реки воронкообразные ямы около семидесяти сантиметров глубиной и откладывают в них икру… Но галечное дно всюду было ровным. Рыбам, которые зашли в ручей, делать ямы было еще рано.
Тропа чуть отклонилась от берега и узкой высокой щелью разрезала заросли шеломайника. И эту тропу вдруг что‑то перекрыло. Не успел Витька разобраться, в чем дело, как из травы взлетел громадный тихоокеанский орлан. Это он, расправляя крылья, заслонил ими тропу.
На берегу часто попадались рыбьи челюсти, головы, хвосты.
За сплетением кустов Витька краем глаза заметил подозрительное движение. Зашевелились стебли шеломайника, и показался огромный медведь. Перешел с одного берега на другой: выбирал место для рыбалки.
Витьке стало немного не по себе от размеров зверя.
Медведь забрел в воду и, чуть присев, встал на задние лапы. Передние были готовы для удара. Он внимательно смотрел в воду и время от времени провожал взглядом рыб, которые проплывали поодаль. Вдруг резким, неуловимым для глаза ударом лапы выхватил из воды кету, прикусил ее зубами, вышел на берег и стал есть, неторопливо Похрустывая. Хоть он и не спешил, управился с ней быстро и опять залез в воду. Так он поймал и сожрал шесть рыбин, каждая Из которых весила не меньше трех килограммов. Съев последнюю, медведь отряхнулся, посмотрел по сторонам, выбирая, куда идти.
Чтобы не оказаться поперек его пути, Витька вынул нож и легонько стукнул им о ствол ружья. Испуганный медведь перескочил ручей и тут же пропал в шеломайнике.
Уже в сумерках Витька подошел к избушке. Раньше от нее шла всего одна тропа, которую он протоптал вместе с Ремом. Теперь эта тропа затерялась среди множества набитых медведями троп.
Чтобы подольше побыть на ручье, где рыбачили медведи, Витька поднялся задолго до рассвета, напился чаю и ждал, когда хоть чуть развиднеется. Когда наконец рассвело, на песчаных отмелях он нашел следы Рема. Ему хотелось понаблюдать за ним во время хода рыбы. Но Рем появился лишь во второй половине дня.
Заметив человека, он спустился в ручей, перешел его, большим полукругом обошел Витьку, на секунду остановился на следах и только после этого вроде бы перестал обращать на него внимание. Носу он доверял больше, чем глазам и слуху. Витька был ему хорошо знаком.
Медведь свернул на тропу, которая уводила от ручья. Тропа была шире других и хорошо утоптана. Почему вдали от ручья медведи набили такую хорошую тропу, было непонятно. Но оказалось, тропа, минуя многочисленные петли ручья, вела к верховьям. Медведи ходили по ней к трудным для рыбы местам, где возле порогов ее скапливалось особенно много. Рем зашел в воду, привстал на задние лапы и тут же выхватил из воды крупную рыбину. Он держал ее когтями так же ловко, как человек держал бы рыбину пальцами. Как и вчерашний медведь, взял ее в пасть и вылез на берег. А вот есть не стал, бросил и опять спустился в ручей.
Рыбина на берегу подпрыгнула и съехала по склону к воде. Рем посмотрел на нее и опять уставился в воду. Рыбина снова зашевелилась. Тогда Рем вылез из воды, лапой отшвырнул рыбину подальше на берег, постоял, как будто в раздумье, подошел к ней и надкусил спину. Потом вернулся в ручей. Но на берег выбежала росомаха. Рем выскочил из воды, подбежал к рыбине, вздыбил шерсть на загривке. А росомаха, будто и не замечая медведя, пробежала мимо. Рем даже в воде не мог успокоиться: то и дело посматривал в заросли, куда убежала росомаха.
Одну за другой Рем поймал еще две рыбины и тоже вынес их на берег. Он, наверное, был сыт и ловлей занимался ради интереса или делал запасы. К рыбе подсели две черные вороны. Рем видел их, но не прогнал — знал, что это бесполезно. Впереди, за поворотом, слышался вороний галдеж. Там рыбачил другой медведь, и к его добыче собрались птицы. Время от времени оттуда доносились сильные всплески.
Витьке показалось, что всплески стали ближе. Рем почти перестал рыбачить и часто смотрел теперь в сторону поворота. Он явно беспокоился. По течению плыла крупная серебристая рыбина. Она едва шевелила плавниками, оглушенная медведем. На боку краснели глубокие отметины когтей. По тому, как широко они расставлены, было ясно — за поворотом рыбачил очень крупный зверь.
Рем вдруг вскинулся на задние лапы, насторожился. Витька тоже уловил разницу в шуме ручья. Только непосвященному кажется, что ручей шумит везде одинаково. А у него на каждом участке свой голос. В том месте, где были Рем с Витькой, сильнее всего вода шумела у поваленной ветлы. Потише бурлила на повороте, но гремела на перекате и с присвистом рассекалась упругим корнем. Но стоило среди этих привычных звуков появиться новому, как Рем сразу насторожился. Он вытянулся, стоя на задних лапах, и пытался рассмотреть пришельца, вокруг лап которого вода зашумела по–другому. По тому, как Рем набычил голову и начал пятиться к берегу, Витька понял, что со зверем, который идет к ним, шутки плохи.
Над берегом за изгибом ручья показалась толстая черно–бурая спина незнакомого медведя. Голова его была опущена к воде, ее не было видно. Рем выскочил на берег и, сгорбившись, побежал в траву. Оглядываясь, Витька поспешил за Ремом. На магистральной тропе, которая шла еще дальше к верховьям. Рем опять встал на задние лапы и прислушался. Все было тихо…
Подошли к ручью намного выше того места, откуда прогнал медведь. Рем спустился в ручей и ни с того ни с сего, как показалось Витьке, припустился вниз по течению. Ручей здесь был ему по брюхо. Разбрасывая снопы брызг, Рем скакал по ручью и метров через семьдесят выскочил на перекат. Впереди него кипела на мели напуганная рыба Он схватил одну зубами и вынос на берег. Оказывается, этот шумный бег по ручью до переката один из способом ловли рыбы Ее нужно было загнать на мель. У рыбины медведь съел переднюю часть, остальное бросил.
Нюхая следы медведей, которые прошли по тропе до него, Рем побрел дальше. Витька остановился. Медведь, не спуская с него глаз, ступил в воду и вдруг во всю прыть кинулся к нему по ручью. Испуганный таким оборотом дела, Витька растерялся и не жал, что предпринять…
«Неужели надо стрелять?» — с испугом думал он. Но он не мог стрелять и Рема… Витька стоял белый, как брызги из‑под лап мчащегося на него медведя… Зверь остановился совсем рядом. Возле ног Витьки проскакивала но перекату напуганная медведем рыба. Рем нехотя стукнул одну лапой, потом ныло на берег, отряхнулся, недовольно посмотрел на Витьку и закосолапил по тропе. Похоже было, он рассердился, что Витька не бил по иоде лапами, не хватал рыбу, которую он ему пригнал. Видно, Рем решил, что Витька зашел в ручей порыбачить, и погнал на нею рыбу, как нагоняют ее иногда друг на друга молодые медведи, рыбачащие вдвоем.
Он вроде бы предложил Витьке помощь, а встретив медведя, с которым мог справиться, угнал его в шеломайник и сам не вернулся больше в гот день к ручью…
Глава пятнадцатая
Никто в поселке уже не помнил, сколько лет старому, понурому коняге Ветерку. Сейчас на него навьючили продукты и походное снаряжение, а на молодой, плохо объезженной Голубке Витька и Гераська по очереди ехали верхом.
Красным кружком на карте был отмечен участок заповедника, куда им надо было завезти продукты для научных сотрудников, которые вскоре должны идти в тот район на полевые работы.
Ориентиром была вершина полуразрушенного вулкана. Шли по медвежьим тропам. Гераська говорил, что первые тропы на Камчатке всегда прокладывают медведи. Люди только спрямляют их, и получаются дороги. Не везде эти тропы были удобными для лошадей. Косолапые проходили по таким откосам, где не только верхом — и поводу вести лошадь было рискованно. И уже совсем было плохо, когда тропы уходили в кедровый стланик. За десятки лет медведи набили в сплошных зарослях стланика тропы, похожие на тоннели. Лошади в них пройти не могли. Приходилось по бездорожью обходить заросли и потом опять искать медвежью тропу к далекому полуразрушенному вулкану.
Камчатские лошади привычны к запаху медвежьих следов, но Голубка только первое лето ходила под седлом. Чуя звериный запах, она храпела, старалась повернуть обратно. Витька натягивал поводья, заставляя идти вперед, она шумно принюхивалась к тропе, вскидывала голову, прядала ушами. Голубка пугалась любой валежины, раздувала ноздри, косилась на нее и, дрожа всем телом, с опаской обходила. Возле реки в седло сел Гераська — он знал брод.
Едва Голубка зашла в волу, косяк стоявшей в реке рыбы сдвинулся к другому берегу. Вода затемнела от толстых рыбьих спин. Голубка шла. а косяк сжимался, как пружина… Уплотнился до предела. И вдруг словно взорвалась вода: крупные, по нескольку килограммов, рыбины ринулись в стороны, торпедами метнулась под ноги лошади. Она шарахнулась, попала в стремнину, их с Гераськой закружило в иоде… Но он не выпустил повод, вытащил Голубку на отмель и вывел наконец на берег.
Ветерок аккуратно прошел по броду, не замочив брюха.
Однажды перемычка кедрового стланика оказалась настолько узкой, что Гераська напрямую повел через него лошадей. Сам шел впереди и тянул за собой Голубку. За Голубкой шагал груженный вьюками Ветерок, за ним Витька.
Ветерок всю дорогу шел сам. Но в кедровом стланике пошел неохотно, и Витьке пришлось взять его под узду. Неожиданно он круто развернулся и ходко зашагал своим следом обратно. Витька не смог его удержать, и Ветерок решительно выбрался из стланика.
— Как же ты его упустил? — рассердился Гераська. — Всего метров сорок осталось.
— Он не взнуздан был.
— Чего же не взнуздал? Разве можно? Нашел лошадиную голову — и ту взнуздай.
Витька бросился догонять Ветерка, а Гераська привязал Голубку и направился посмотреть, что за дорога дальше, за стлаником. Там оказалось узкое каменистое ущелье — громадная трещина в горах. Через нее лошадям не пройти. Нужно было искать другой путь. А Ветерок и не думал убегать. Он вышел из кедрача и встал. Когда Гераська вывел назад Голубку, Ветерок неторопливо двинулся в заросли шеломайника.
Витька кинулся было остановить его, но Гераська сказал:
— Пройдем маленько за ним. Он тут с геологами бывал. Может, знает дорогу.
Ветерок вывел к старому руслу реки. Оно было сухое и во многих местах уже заросло травой. Вдоль русла ровными грядами лежали мелкие камни. Когда‑то их так уложила быстрая вода.
Была Гераськина очередь ехать верхом. Он забрался в седло и, довольный хорошей дорогой, принялся дразнить кукушек.
— Ку–ку! Ку–ку! — покрикивал Гераська.
И к нему со всей округи летели кукушки. В простой крик птицы ему удавалось вложить нотки, которые будоражили кукушек. Он кружили над Гераськой, шипели, чуть не бросались в лицо. Перестал «куковать» — и кукушки тут же разлетелись.
На берегу сухой реки шеломайник рос так же буйно, как у воды.
— Смотри, — кивнул Гераська на медвежьи следы, — по всему песку натоптали.
Они свернули на медвежью тропу — она была им по пути. Прошли немного — и сразу увидели медведя. Он шел им навстречу.
Ветерок звякнул удилами, медведь заметил людей и кинулся в шеломайник. И там он наткнулся на другого медведя, который спал возле тропы. Перепуганный зверь спросонок выскочил на тропу и попал между лошадьми. Все бросились врассыпную. Тропа опустела, а по шеломайнику стояли хруст и шум.
Витька забрался на сухую коряжину и увидел поверх шеломайника голову Гераськи, которая резко поворачивалась то в одну, то в другую сторону.
Увидев Витьку, Гераська крикнул:
— Во как! То нету ни одного, то чуть не стоптали. Смотри, как улепетывает.
На сопку вверх по крутому склону бежал медведь. Голубку едва поймали. Она шарахалась от людей и от любого звука. Вместо того чтобы идти дальше, Витька принялся записывать на карточки биологических наблюдений все об этих медведях. Гераська не возражал: все «научники» делали так, когда встречали зверя или птицу. Но когда Витька стал останавливаться возле каждой медвежьей кучи и заполнять на нее отдельную карточку, терпение Гераськи лопнуло. Его возмущал такой объект исследований, он вел лошадей дальше, а Витька догонял его бегом.
На отрогах гор заросли кедрового стланика смыкались в обширные массивы. Между ними все труднее становилось отыскивать проход. Едва заметная медвежья тропа окончилась небольшой ямкой, рядом с которой лежал медвежий череп.
Гераська покачал головой:
— Делал, делал тропу — и сдох от такой работы.
Витька забрал череп, положил в полиэтиленовый мешок и приторочил к вьючному седлу Ветерка.
— Вот видишь, — показал Гераська на гнилые медвежьи зубы, — и у медведя, бывает, зубы болят. Идешь, а у него зуб ноет. Глядишь — и отлупит под горячую лапу.
Лошадей завели в горный ручей и по нему побрели сквозь массив кедрача. Всех измучили скрытые под водой камни и белая пена, от бега которой кружилась голова. На ровном, пологом склоне расседлали лошадей, поставили палатку. Поляну окружали скалы, каменистые россыпи, заросли стланика. Витька развел костер. Гераська нашел сухой изогнутый ствол камчатской березы и нес его на плече к костру. Витька побежал навстречу, хотел помочь.
— Один донесу, — сказал Гераська. — Что это за бревно. У меня дед такими дрался.
Стемнело. Развели костер и приготовили нехитрый ужин.
Витька спустился к лошадям. Их силуэты темнели на фоне светлой полоски неба. Над лошадьми сновали летучие мыши — ловили комаров. Мыши принялись летать и вокруг Витьки, едва не задевая крыльями лицо. Он отвел лошадей к ручью, напоил и опять привязал.
Со стороны палатка и костер выглядели так живописно, что Витька невольно остановился. Розово–зеленая палатка стояла возле громадного черного языка застывшей лавы. Отсвет костра играл на черном базальте. У огня сидел Гераська и неторопливо помешивал угли. На закопченной палке висел котелок с закипавшим чаем… Помигав, погасли последние маленькие язычки костра. Гераська уснул и чуть слышно посапывал. В темноте похрустывали травой лошади. Где‑то далеко прогремел стронутый медведем или снежным бараном камень. Едва угадывался вдали мерный шум океанского прибоя. То ли ночью обострился слух, то ли днем мешали посторонние звуки, но днем прибоя не было слышно.
В палатке было тепло и уютно. Витька лежал и вслушивался в звуки ночи. Рядом с палаткой зашуршала трава. Какой‑то зверек пробежал совсем близко и остановился. Гераська перестал сопеть. Зверек заскреб брезент возле изголовья. Гераська щёлкнул пальцем по натянутому полотну, зверек шоркнул травой и умолк.
— Соболь, — сказал Гераська, чиркнул спичкой и закурил, чтобы дымом разогнать комаров. — В кой‑то год столько соболей набежало — в палатке спать нельзя. Крыша пологая. Шебаршат там. Ткнешь шомполом — только и прогонишь… Это летом. А зимой ушли куда‑то. Осталось так себе. — Он посветил сигаретой на часы. — Спать давно надо…
Утром Витька откинул брезент палатки и увидел Гераську, который сидел на камне и протягивал копченую корюшку облезлой лисице. Она никак не решалась взять ее из рук человека. Мало–помалу подошла, осторожно взяла зубами рыбину, отступила назад, стремительно развернулась и кинулась бежать.
Гераська увидел Витьку и кивнул в сторону лошадей. Вдали рядом с Ветерком пасся северный олень. Ни лошадь, ни олень не обращали друг на друга внимания и мирно пощипывали траву. Когда Гераська поднялся с камня, олень вскинул голову с могучей кроной рогов. Плавно наращивая скорость, он побежал так, будто главное для него — унести эту драгоценную ношу.
Почти полдня тащили лошадей в горы, лезли по крутым откосам, пробирались каменистыми россыпями. Старый Ветерок отставал на крутых подъемах, но не торопился, аккуратно обходил выступы скал, чтобы не задеть за них вьюком. Но когда, по его разумению, затягивался перекур среди камней, где не было ни былинки, он трогался вперед: хватит, мол, рассиживаться. Кто‑то приучил его: загремели спичками — остановись, дай людям закурить.
Голубка тоже кое‑что умела. Воспитывалась она вольно, бегала до трех лет по поселку, дежурила у магазина, выпрашивая конфеты. Кто‑то научил ее кивать головой на вопрос: «Конфет хочешь?» А если спрашивали: «Работать будем?» — она энергично мотала головой из стороны в сторону. Работать она и в самом деле не любила. Когда надевали седло, она начинала вздыхать, будто тяжело переживала: какая, мол, у нее разнесчастная жизнь. По вечерам или на долгом привале, когда снимали седло, она принималась носиться на длинной привязи. Но как только брались за седло, опять начинала вздыхать. Когда тропа шла по кромке обрыва, она останавливалась и тоскливо смотрела вниз, словно раздумывая, не броситься ли ей в эту пропасть от такой разнесчастной жизни. Витьке было страшновато в седле от лошадиной меланхолии, и он решительно натягивал повод.
Они пришли как раз в тот район, который Сергей Николаевич отметил на карте красным кружком. Гераська спрятал продукты и хорошо заметил место — ему предстояло вести сюда научных сотрудников. Пошли дальше, к вулкану. Казалось, должны были выйти на скалистый гребень, а впереди было ровное, почти неоглядное плато. И уже не верилось, что несколько минут назад Голубка едва не сорвалась на крутом подъеме, не верилось, что карабкались на такую кручу, что кажется, сердце пробьет грудь.
Плато местами поросло невысоким березнячком. Вдали, за равниной, высился полуразрушенный вулкан, к которому они шли. По земле серыми островами двигались туманы. Витька не сразу понял, что это облака, — на плато они спускались до самой земли. Облако скрыло низкие березки, приблизилось к людям и наползло на них мокрым серым туманом. Все поблекло, как в пасмурный туманный день… Но ветерок отодвинул облако, и опять засияло солнце.
Поделиться книгой: