Помоги проекту - поделись книгой:
— Могу ли я узнать, почему вы не стали расспрашивать слуг? Ни девицу по прозвищу Мьетта, ни старуху-кухарку?
— Еще не время, Бурдо. Не будем сеять панику в доме. Слугам всегда есть чего рассказать о хозяевах, тут необходим особый подход и осторожность. Тем более, мы уже собрали немалый урожай…
Бурдо откланялся и сел в фиакр. Николя направился в предместье, где находился «Коронованный дельфин». Это столь хорошо знакомое ему заведение вновь оказалось связанным с его расследованием. Что хочет сообщить ему Полетта о вчерашнем несчастье? Какую хорошую новость она для него приготовила? Перебирая в памяти показания, он на ходу делал заметки в своей черной записной книжечке. Услышав про убийство, сын Галена не удивился, но, похоже, он единственный, кто искренне огорчился. Гален-старший сообщил, что его сестры хотели отправиться вместе с Элоди смотреть фейерверк; но они не подтвердили его слова. Напротив, они упоминали совершенно иные вещи: венецианскую маску и свадьбу, причем последний намек мог относиться как к свадьбе дофина, так и повторной женитьбе меховщика. Наконец, обсидиановые жемчужины, являвшиеся весомыми уликами против индейца из племени микмак, исчезнувшего в городских дебрях. О пропавшем индейце Николя не беспокоился: если он и в самом деле бродит по улицам Парижа, то караульные либо агенты, получив описание его необычной внешности, немедленно его арестуют. Интересно, на каком языке он говорит?
И еще одна деталь привлекла внимание комиссара: в то время как на младшей наряд был с иголочки, старшая сестра, похоже, вовсе не обращала внимания на свою внешность, и выглядела неряшливой и оборванной. Отчего женщины, столь тесно связанные друг с другом, так по-разному одеты? И почему супруга негоцианта отказалась отвечать на вопросы? Почему никто ни словом не обмолвился о состоянии Элоди? Похоже, дело гораздо более сложное, нежели предполагал Сартин, когда поручал ему начать одно расследование, дабы скрыть другое. Ах, да, не забыть еще про малышку Мьетту. Почему с ней случился припадок, отчего такое невероятное возбуждение? Несколько лет назад на кладбище Сен-Медар толпились фанатики-янсенисты[24], бившиеся в экстазе на могиле сборщика пожертвований, почитавшегося святым, но сегодня конвульсионеры уже стали достоянием истории.
IV
УЛОВКИ
Он превозможет ярость горделивых
Врагов,
И чтоб он ни сказал,
Он больше сделает, чем обещал.
Очутившись перед дверью «Коронованного дельфина», Николя поднял руку к старому потертому бронзовому молотку, чье эхо обычно пробуждало сонные глубины веселого дома. Но рука его повисла в воздухе: откуда здесь литые засовы и кованое железо, украшенное фигурками сатиров и позолоченными виноградными лозами? Куда подевалась старая, источенная червями дубовая дверь, вверху почерневшая от ударов, а внизу заляпанная грязью, летевшей из-под колес с пролегавшей рядом проезжей части? Вместо ручки посреди дверного полотна вызывающе покачивалось тяжелое кольцо, видимо, соответствовавшее новому дверному механизму. В доме явно произошли большие перемены. Получается, что целью ужина, не состоявшегося по причине трагедии на площади Людовика XV, является встреча после долгой разлуки и восстановление отношений с давней осведомительницей, потерянной из виду осенью прошлого года. После некоторых колебаний он потянул на себя кольцо. Еще не смолк звон колокольчика, как дверь открылась. Возникшая в проеме девушка пристально смотрела на него и улыбалась. Решительно, подумал он, с тех пор, как он был здесь в последний раз, прошло немало времени. Он с трудом узнал в представшей перед ним красавице маленькую негритянку. Одарив его томным взором темных, с поволокой, глаз, девушка приветливо кивнула ему; восточный наряд подчеркивал грациозность ее фигуры. По-прежнему шепелявя, она с улыбкой приветствовала его, и, поклонившись, пропустила внутрь. Войдя, Николя продолжил удивляться. Длинный коридор с геометрическим фризом и большая люстра с подвесками исчезли. Перегородки более не существовали; исчезла гостиная, где некогда в темноте он с ужасом вступил в свою первую смертельную схватку. Прощайте, зеркала, позолоченные карнизы, оттоманки пастельных тонов и фривольные гравюры в рамках…
Он находился в просторной круглой гостиной, где по окружности располагались маленькие уютные альковы, занавешенные тяжелой парчой. Консоли и столики гармонировали с маленькими очаровательными канапе, в альковах стояла мебель с резным орнаментом. Кресла с овальными спинками, украшенные профильной лепниной, объединяли ансамбль повторяющимся цветочным мотивом. Николя вспомнил, что в юности, когда он служил клерком у нотариуса, он не раз составлял описи имущества, оставшегося после смерти клиентов; эта работа научила его ценить обстановку, стоимость которой исчислялась многими тысячами ливров. Быть может, он ошибся домом, быть может, хозяйка продала свое заведение? Но ведь негритянка по-прежнему здесь. Он все еще размышлял над этими вопросами, когда раздался знакомый голос, жирный и скрипучий.
— Черт возьми, девочка моя, прекрати ловить ворон, и посмотри на меня! Я повторяю: возьмите бочку испанского вина у Тронкэ. А Жоберу и Шертаму верните их бургундское, оно оказалось кислым! Если эти висельники начнут ворчать, скажите, что я перестану их любить. Ох, уж эти мне торговцы, они меня в могилу сведут!
Послышались тяжкие, печальные вздохи.
— Вот тебе на вино! Нет, точно, я помру от этих хлопот! Да, и не забудь про перчаточника, только найди настоящего, чтобы душил свои перчатки. Но сначала купишь мазь на костном жире с флердоранжем для моих бедных волос, а для девочек дюжину кусков душистого неаполитанского мыла и столько же маленьких кусочков мраморного туалетного мыла! Как, ты еще смеешь хихикать, каналья?
Он услышал, как на кого-то посыпались удары, наносимые веером.
— Ах, не можешь найти? Ищи лучше! И купи бутылку заживляющего для Мушетты, а то ее на прошлой неделе исполосовали дважды, да вдобавок сам епископ! Конечно, и он ее просил… Ладно, потом сама все узнаешь. Давай, беги, живо, а то я жду посетителя.
Служанка — совсем девчонка — убежала. Николя направился к Полетте. Содержательница веселого дома по-прежнему являла собой чудовищную гору плоти; затянутая в платье из серого шелка, откуда торчали ее толстенные руки, Полетта полулежала в удобном шезлонге. Лицо ее, показавшееся Николя непомерно маленьким по сравнению с массой тела, как всегда, покрывал толстый слой свинцовых белил, напоминавших штукатурку, и нанесенный поверх столь же толстый слой румян. Голову Полетты украшал светлый парик с уложенными ровными рядами буклями; прежде в парике Николя ее не видел.
— О, а вот и наш комиссар, красавчик Николя, наш невежа, заставивший старую подружку всю ночь томиться в ожидании! О-хо-хо! Да ладно, я смеюсь, долг для филера прежде всего… Что тут говорить, служить и то веселей, чем развлекать старую рухлядь вроде меня.
— Не клевещите на себя, — ответил Николя. — Вы еще хоть куда, а ваш дворец просто загляденье. Поверите ли, ваш покорный слуга немало им изумлен.
Не будь на ее лице толстого слоя белил, Николя бы заметил, как она покраснела.
— Полно! О чем вы говорите! — писклявым голосом засюсюкала она. — Вот уже несколько месяцев я живу как на вулкане. Пусть чума заберет и наши ремесленные цеха, и наши гильдии, и всех, кто в них входит! Я раз двадцать была уверена, что пойду ко дну! Вы представить себе не можете, сколько нужно денег, чтобы питать всех этих торгашей! Однако я не из тех, кто смотрит, как наглецы хозяйничают у них в доме, и продолжают держать язык за зубами. Полетта не такая дура, и не позволит никому резвиться за ее счет! Хотя, конечно, коли надо, значит, надо!
И она продолжила назидательным тоном.
— Но, сами понимаете, тот, кто о других плохо судит, чаще всего судит по себе. Послушайте, я же вижу, каким хитрющим взором вы на меня смотрите. У вас глаза горят при одной только мысли о возможности прижать старую приятельницу и отыскать неправедные корни моего процветания. Можете сколько угодно корчить из себя смиренника, но вы ж ни на секунду не поверите, что я нашла сокровища этой, как ее… Голой Конды!
— Полагаю, вы имеете в виду сокровища Голконды[25], — улыбнулся Николя. — В чем-то вы правы: признаюсь, при виде такого великолепия я даже растерялся.
— Ах, мой добрый господин, есть Бог на небе, и он видит, чьи руки полны, а чьи пусты, но зато чисты. Вам ли не знать мою кротость и невинность. Так вот, сам Господь мне их наполнил.
— Что наполнил?
— Руки, руки наполнил! Помните, когда-то я вас угощала настойкой с островов? Мое нёбо до сих пор помнит ее вкус; ту настойку доставлял мне мой хороший знакомый. Вам она тоже нравилась. Тогда мой попугай Сартин — я все еще оплакиваю его! — еще был жив. А ведь он умер от потрясения после того насилия, кое вы над нами учинили!
— Ради правого дела, дорогуша.
— Уффф, скорее, ради того, чтобы заставить меня разговориться. Но это дело прошлое, я не злопамятна. Мы сумели договориться, и вы не можете сказать, что я нарушила наши соглашения; впрочем, к этому вопросу мы еще вернемся.
— Я охотно подтверждаю правоту ваших слов. И все же, откуда у вас столько денег?
— Сейчас расскажу. Приятель моих юных лет — только Богу известно, как я его любила — умер, а я этого не знала, потому что сообщение с островами прервалось из-за войны с англичанами. А полгода назад появился один тип с лживой физиономией и в парике, покрытым густым слоем пудры. От него издалека несло судебными исками, наложением арестов, письмами с печатью и прочими мерзостями. Завидя этого субъекта, я сказала себе: «Полетта, вот явились неприятности». Я даже, было, подумала, что это новый человек начальника полиции. И испугалась, что у меня забрали моего Николя!
Она так энергично подмигнула комиссару, что от лица ее откололось несколько кусочков белил, отчего правый глаз раскрылся особенно широко.
— Короче, я принимаю самый что ни на есть любезный вид. Тип открывает свой портфель. Это оказывается нотариус, да притом из самых шикарных, о чем свидетельствует его раззолоченная карета. Ну, в общем, правильно, что фортуну называют дочерью провидения: нотариус сообщает, что мой бывший дружок, богатый плантатор, умер, а так как курятник его пуст, и в нем никто не наследил, он сделал своей наследницей меня.
— Наследил? Вы, наверное, хотите сказать, что ему некому было оставить наследство?
— Не придирайтесь к словам. Так вот, зная, что я ни за что не рискну отправиться за море — я еще тридцать лет назад ему об этом заявила, — доверенный человек продал его имущество, и нотариус сообщил мне, что у одного из парижских банкиров на мое имя лежит кругленькая сумма. Ну, я и забрала эти денежки, ведь в богатстве нет греха, а чтобы не обратиться в скрягу, нашла им подходящее применение.
— Ты всегда была разумной девочкой!
— Да еще какой, вы даже представить себе не можете! Но мне уже много лет, и с этим ничего не поделаешь, А этот дом не безделушка какая-нибудь, им управлять надо. И девочки, сами знаете, у нас без руля и ветрил. Чуть вожжи отпустишь, все идет наперекосяк. В ремесле нашем произошли и продолжают происходить огромные перемены. Раньше, коли у тебя голова на месте и соображалка работает, ты шлепал прямо из грязи в князи, и быстро выбивался в приличные люди. Я начинала цветочницей. Ах, видели бы вы меня в те годы! Красавица, веселая, я не только умела нравиться мужчинам, но и в случае необходимости могла держать язык за зубами. Я живо поняла, коли даны тебе два уха и всего один рот, то надо больше слушать, и меньше говорить. Тогда нашла я одного старичка, состоятельного бодрячка, можно сказать, даже красавчика, который умел закрывать глаза на мои мелкие шалости.
— Ты права, старички, особенно когда они еще бодрячки, обладают удивительной способностью лишний раз не портить кровь ни себе, ни людям, а особенно женщинам, — если у тех, конечно, хватает мозгов не делиться с ними всеми своими фантазиями.
И оба понимающе усмехнулись.
— Я потихоньку складывала денежки в чулок, набирала девочек, обзаводилась клиентурой, той, которая побогаче, и в конце концов приобрела вот этот дом. Но все меняется, и, как я уже сказала, меняется и наше ремесло. И мы, сводни и мамаши, прекрасно это чувствуем. Сами знаете, уличных девок становится все больше, они работают сами по себе, а потому чуть ли не каждая заражена сифилисом. Мы же, содержательницы веселых домов, заботимся о наших девочках, однако и нам приходится считаться с переменами во вкусах. Богатым теперь подавай что погорячее. «Новшества» им видите, ли, требуются. А наши дома сильны традициями, ну, проще говоря, у нас клиент всегда находил подобающую роскошь и утонченную кухню: вот кухню, впрочем, ценят и поныне. В общем, я так привыкла видеть наше ремесло. Но времена меняются, и я вложила большую часть своего наследства в переустройство дома в соответствии с нынешними вкусами. Однако я старею, ноги-то у меня и прежде постоянно опухали, а теперь и вовсе отказываются меня носить. Я не успеваю надзирать за всеми, приучать девочек к порядку. Да и девочки все больше попадаются испорченные, приличную кандидатуру подобрать ох как трудно! В общем, я решила передать руководство домом в другие руки, а самой остаться в качестве надзирательницы.
— И кто та редкая птица, заступившая вам на смену? — сурово спросил Николя. — Полагаю, вы помните, что у нас имеется свое мнение на этот счет?
— Да разве я о вас забуду? Что вы, господин комиссар, ведь вы в свое время спасли меня! И я уверена, вы одобрите мой выбор. К тому же, коли дело у нее пойдет, и она станет обо мне заботиться, я сделаю ее своей наследницей и отпишу ей все свои денежки. Ей в жизни тоже не все легко давалось; это не какая-нибудь там вертихвостка, она девушка с принципами. Но, как говорится, Бог по силе крест налагает. Меня немножечко волнует ее доброе сердце, но все мы поначалу излишне чувствительны, так что и она вскоре зачерствеет. А я, если все пойдет на лад, уеду в деревню, в Отей: надо уметь уйти вовремя. Можно, конечно, смешать мой опыт с нынешними новшествами, но, боюсь, смесь получится нехороша. Смешайте винцо из Сюрена с бургундским, и, даю слово, вы эту бурду пить не станете.
— Так как же зовут вашу находку?
— Она стоит у тебя за спиной, — раздался нежный голос позади Николя.
Он тотчас узнал его; впрочем, его тихие интонации он не забывал никогда. Сколько раз этот голос шептал ему на ухо слова любви? Образ Сатин[26] никогда не исчезал из его памяти: он бережно хранил ностальгические воспоминания о нем. Их связь длилась долго, однако его положение и неловкость, чтобы не сказать страх, который внушал ему образ жизни его подруги, в результате отдалили их друг от друга. Он обернулся. Господи, как она была хороша! Еще красивей, чем сохранила его память. Ее посвежевшее, спокойное лицо было обращено к нему, ее глаза смотрели с нежностью. Завитые волосы, старательно убранные наверх, оставляли открытой шею и плечи, которые он некогда покрывал такими страстными поцелуями, что она постоянно жаловалась на следы, оставшиеся после его пылких ласк. Ее грудь, обрамленная волнами алансонских кружев, соблазнительно выступала из глубокого выреза туго стянутого корсажа. Шелковое платье цвета сизого голубя облегало фигуру, мягкие, струящиеся складки делали ее выше и стройнее, и ему показалось, что Сатин вновь стала такой же красивой и изящной, какой была прежде. Подойдя к нему, она обвила руками его шею, и когда губы их соприкоснулись, он вздрогнул.
— Ну вот, голубки мои, — проворковала Полетта, — разве не чудесную встречу я вам устроила?
Она хлопнула в ладоши. Танцующей походкой в комнату вошла служаночка-африканка и отдернула занавеску одного из альковов, где на столе, в фарфоровом ведерке цвета зеленого миндаля охлаждались бутылки с шампанским. Возле столика, словно предлагая вкусить удовольствий иного рода, стояла кровать с изголовьем.
— Дети мои, — промолвила Полетта, — оставляю вас одних, а сама отправляюсь полечить свои бедные ножки. У вас наверняка найдется что рассказать друг другу. Вам принесут перекусить — все легкое, но изысканное. Как говорит мой давний знакомец герцог[27], гурманы и обжоры ни за что не смогут по-настоящему оценить кулинарное искусство, ибо ничто так не губит талант повара, как дурацкие изыски и прожорливость едока.
— Воистину, мудрость Комуса!
— Для начала отведайте медовую дыню из моего сада в Отее, сочную и вкусную. А потом — о! — еда, достойная короля: пулярка по-ангулемски. Мой повар готовит ее в совершенстве. Просто пальчики оближешь!
И она похотливо усмехнулась.
— Полагаю, вы посвятите меня в тайну приготовления сей пулярки? — спросил Николя.
— Я ожидала этого вопроса! Берешь тушку упитанной пулярки, старательно взращенной, откормленной отборным зерном. И, не мешкая, начиняешь мясистые части мелко нашинкованными трюфелями. Начиняешь вручную, и трюфеля не просто режешь, а еще и пассируешь на сковороде с мелко нарезанным салом и пряностями.
— И потом сразу в гусятницу?
— Ни в коем случае! Для моей курочки самое главное — прелюдия, как в любви. Ты оборачиваешь мою курочку вощеной бумагой, чтобы трюфеля и пряности соединились в экстазе, А через три дня снимаешь бумагу и оборачиваешь дошедшую до кондиции девушку в нарезанные полосками телячьи ляжки и тонкий слой сала. Тогда, и только тогда ты берешь ее и, словно любимую женщину, укладываешь в жаровню нужного размера, на постель из кружочков моркови, пастернака, пряных трав, соли, перца и двух луковиц, нашпигованных гвоздикой. И затем, лакомка ты моя, поливаешь все малагой. В постельке пулярочка должна провариться на медленном огне по крайней мере два часа. Наконец, ты убираешь жир, освобождаешь птичку, посыпаешь горстью мелко нарезанных трюфелей, а сок сливаешь и смешиваешь с горсткой давленых каштанов. И, наконец, получаешь свой лакомый кусочек!
— А что на сладкое? — с любопытством спросила Сатин.
— Замороженные ананасы, прибывшие прямо из оранжерей монсеньора герцога Буйонского. А потом… только не шумите слишком!
— Еще один герцог! Да нашу Полетту просто подменили!
Николя не сопротивлялся, понимая, что попал в ловушку, которой он, впрочем, весьма охотно позволил захлопнуться. Атмосфера изменилась; уверенная в своей безнаказанности, Полетта принялась называть его на «ты». Растроганный неожиданным обретением своей давней подруги, он принял молчаливое приглашение провести у нее вечер, суливший столько удовольствий. Собственно, он давно не позволял себе расслабиться. Постоянное напряжение, связанное с повседневным исполнением обязанностей службы, значительно умножившихся из-за празднеств по случаю бракосочетания дофина, не оставляли ему времени для отдыха. Ощущая себя всадником, утомившимся в пути, сегодня вечером он решил отдохнуть на обочине дороги. Однако сознание долга не позволило ему забыться окончательно. Он помнил намеки Сортирноса, что Полетта хотела сделать какие-то признания. А Полетта, как известно, никогда ничего не делала напрямую, а всегда ходила вокруг да около, и каждое слово приходилось вытаскивать из нее только что не клещами. Не следовало также забывать и о бдительности и не посулить ей слишком много, ибо она всегда старалась извлечь из своих сведений выгоду — либо материальную, либо в виде привилегий; а коль попался на ее удочку, соскочить с крючка было непросто. К тому же ей доставляло удовольствие дразнить полицию.
— Все это прекрасно, — произнес Николя, — но прежде чем мы начнем отдыхать, мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. Наш друг Сортирнос утверждает, что вы желаете мне что-то рассказать.
Скорчив унылую гримасу, Полетта тяжело плюхнулась в кресло.
— Решительно, о чем бы мы ни говорили, его всегда тянет в Шатле!
— Ну что вы! Просто я с равным нетерпением жажду вкусить и ваших новостей, и вашей кухни. И чем быстрее мы покончим с первым блюдом, тем всем нам будет лучше. Итак, расскажите мне по-порядку, как прошел вечер, когда произошло несчастье. События разворачиваются столь стремительно, что кажется, с тех пор прошло уже много времени, хотя все случилось всего лишь прошлой ночью.
— Увы, — вздохнула Полетта, — раз надо, то давайте с ночи и начнем. Я готовила ужин в честь вас и доктора Семакгюса, как вдруг возле двери раздался такой перезвон, словно в колокольчик дергала целая тысяча чертей. Стоило мне распахнуть дверь, как ко мне ворвались три десятка городских стражников, грозя все разбить и разломать на своем пути. Эти жирные верзилы в пышных костюмах напоминали манекенов. Вознамерившись устроить пир, дабы обмыть свои новые мундиры, они громко потребовали вина и девочек. Но я, как известно, не люблю, когда меня пугают…
Она бросила выразительный взгляд на Николя.
— Полетта хорошая девочка, она всегда рада гостям, но она не любит, когда гость шумит и начинает ей приказывать! Конечно, я призвала их к порядку, но, сами понимаете, пришлось их обслужить; впрочем, в отместку я вытащила для них скисшее бургундское, и эта желчь, похоже, и бросилась им в голову…
— В котором часу они явились?
— Часиков в восемь, до начала фейерверка. Я про себя подумала, что лучше бы они разобрались с праздником, толпой и беспорядками на бульварах, чем бражничать в честном доме.
— И долго они здесь пробыли?
— О, да! До двух или даже до трех ночи. У меня так распухли ноги, что стали в два раза толще. Эти пропойцы истребили последние запасы моего ликера. К ним присоединились офицеры. А когда случилось несчастье, сюда прислали за майором. Но тот в ответ только хмыкнул и сказал, что он явился поужинать, и планы свои менять не намерен, так что пусть Сартин сам разбирается в этой заварушке.
— Как выглядел этот майор?
— Высокий, толстый, красномордый, с злобными глазками, маленькими словно пуговицы на гамашах. Слова ронял небрежно, будто лаял на всех. Я ему еще припомню, кобель он мой вонючий. Я его достану…
— Благодарю вас, несравненная моя подруга. Теперь можете спокойно заняться своими ножками. Мы должны беречь вас, ибо для нас вы, поистине, бесценная находка.
— Полюбуйтесь на этого хитреца, этого прелестника, эту сладкую лапочку! Разве не он только что торопился избавиться от Полетты? Ладно, я понимаю, тебе ведь не терпится встретиться с пулярочкой, хи-хи-хи!
И, понимающе ухмыльнувшись, она выбралась из кресла и, издавая стон при каждом шаге, заковыляла к двери. Сатин и Николя переглянулись. Словно в первый раз, подумал он и тотчас вспомнил каморку на чердаке, куда он впервые пришел к ней; тогда она служила у жены председателя Парламента. Насилие, последовавшая за ним беременность — на какой-то миг он поверил, что является отцом ребенка — заставили Сатин начать торговлю своими прелестями. В сущности, ей повезло, что она попала в заведение Полетты, в противном случае ее наверняка ждала бы мерзкая нищета и Приют… Их отношения остались в прошлом: уже давно пути их не пересекались.
— Я всегда была рядом с тобой Николя, — произнесла молодая женщина. — О, не говори ничего, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь… Ах, сколько раз я ждала тебя, укрывшись под портиком Шатле, чтобы иметь счастье хотя бы несколько секунд видеть тебя. Ты всегда спешил и проскальзывал, словно тень…
Ему было нечего сказать ей в ответ.
— А твой ребенок?
Она улыбнулась.
— Он прекрасен. Он в коллеже, на полном пансионе.
Для Николя настали счастливые минуты. Живя в постоянном ожидании событий, он крайне редко позволяя себе безоглядно предаться радостям дня сегодняшнего; такие моменты случались обычно в недолгие перерывы между расследованиями, когда одно дело уже завершено, а другое только ожидало его вмешательства… Служанка принесла еду, откупорила бутылку с шампанским, и когда пенистая струя с веселым шипеньем наполнила узкие тонкие бокалы, удалилась, напевая протяжную мелодию и сопровождая ее плавным покачиванием бедер. Николя стало хорошо. Аккуратно извлекая из пулярки кости, Сатин отбирала лучшие кусочки, брала их кончиками пальцев и протягивала ему. Воздух алькова насытился ароматными парами трапезы и разогревшихся от еды тел. Не дождавшись замороженных ананасов, Николя увлек подругу на кровать. Там, погрузившись в мягкую перину, он обрел плавные холмы, глубокие лощины и тысячу раз проторенные дороги. Жар их страсти, вспыхнувший с новой силой, наполнил ночь множеством находок, прежде чем, исчерпав все свои силы, они погрузились в глубокий сон.
Лежа на спине и раскинув руки, Николя ощущал исходившее от песка тепло. Наверное, солнце сморило его, и он задремал на песчаном берегу Батца. Неожиданно кто-то навис над ним и грозным ворчанием нарушил его покой. Летом, вместе со своими ровесниками, Николя с удовольствием носился по берегу океана, а потом с разбегу бросался в воду, уворачиваясь от пляшущих на волнах рыбачьих лодок. Любовь Николя к воде огорчала его опекуна-каноника, приходившего в великое беспокойство при виде обнаженного тела и возражавшего против любого соприкосновения с водой, полагая, что та является источником всех болезней и причиной наихудших извращений. Ворчание продолжалось. Николя недовольно выругался; тогда чья-то рука принялась трясти его. Он открыл глаза, увидел коричневый ореол соска, кучу помятых простыней, а несколько поодаль насмешливую физиономию инспектора Бурдо. Он снял лежавшую на нем ногу мирно спавшей Сатин, завернулся в простыню и сурово посмотрел на нежданного гостя.
— Пьер, чем вы объясните ваше столь раннее вторжение?
— Тысяча извинений, Николя, но долг — долг превыше всего! Нашли индейца.
— Черт побери, который час?
— Пробило девять.
— Девять часов! Невероятно, я готов поклясться, что сейчас всего лишь полночь! Я спал как младенец.
— Неужели как младенец? — произнес Бурдо, многозначительно поглядывая на вытянувшееся под простыней тело Сатин.
— Ах, Бурдо, Бурдо! Лучше помогите мне. Насколько я помню, на заднем дворе этого погибельного дома есть источник.
— Не клевещите на столь прекрасное пристанище!
Оттолкнув инспектора, Николя, негромко ругаясь, выбежал во двор и принялся поливать себя холодной водой из насоса. Почувствовав на себе плотоядный взгляд чернокожей служанки, бесстыдно разглядывавшей его из окна кухни, он погрозил ей пальцем, и она тотчас исчезла. Одевшись, он выскочил на улицу, где его уже поджидал Бурдо, успевший нанять фиакр. Помолчав немного, словно захлопнув дверь и оставив позади события сегодняшней ночи, Николя принялся расспрашивать своего помощника.
— Я же говорил, что мы быстро схватим нашего молодчика.
— Нам помог случай. Представьте себе, он хотел вернуться в Новую Францию, точнее, в тот край, который так называли до 1763 года[28]. Что может быть более естественным для природного человека, нежели добраться до пристани, где, по его разумению, он может сесть на корабль? Сбежав из дома на улице Сент-Оноре, он двинулся по берегу реки, и, проплутав в лабиринтах улочек вокруг Лувра, оказался на набережной Межиссери. Полагаю, вы знаете, какой репутацией пользуется тамошний квартал?
— Разумеется, и начальник полиции не прекращает вести баталии с военным ведомством относительно тамошних разбойников-вербовщиков. Но, как вам известно, искомый портфель находится в руках герцога Шуазеля. В данном случае порядок питает беспорядок, а необходимость диктует закон. Сколько раз я слышал, как наш генерал-лейтенант жаловался на безобразия вербовщиков, хитростью заманивающих в армию неопытных юнцов и учиняющих попойки и всякого рода бесчинства.
— Стоит какому-нибудь простофиле из провинции забрести в этот лабиринт улочек, как он тут же попадает им в сети. И снова начинается старая песня…
— «Моему хозяину нужен слуга, а вы такой смышленый, что непременно подойдете ему. Уверен, он возьмет вас к себе на службу, лишь бы вы беспрекословно выполняли его распоряжения». Пареньку немедленно подносят стаканчик водки и ведут несчастного к переодетому солдату, который вместо бумаги о найме подсовывает ему контракт о военной службе.
— И тот подписывает, не глядя, — насмешливо отозвался Бурдо; впрочем, усмешка его относилась, скорее, к жалостливому тону Николя.
— Ничего смешного! Знаете, дорогой мой, когда я только-только приехал в Париж, я сам едва не подписал такую бумагу. Меня чуть не погубил мой бретонский выговор, а спасло лишь упоминание о письме, которое необходимо доставить Сартину. Однако мы отвлеклись.
— Итак, нашего приятеля отыскали довольно быстро. Его необычная внешность — а он, знаете ли, расхаживал голышом, в одной набедренной повязке — и растерянный вид, с коим он блуждал по незнакомым ему улочкам, привлекли внимание одного из вербовщиков, и тот решил заарканить его. Он предложил индейцу оплатить проезд до Нового Света, где тот отработает свой долг. На самом деле речь шла о вербовке в армию, но «птичка» ничего не поняла и попалась в ловушку. Только когда патруль захотел отвести его в казарму, он понял, куда вляпался, и ужасно разъярился. А так как рост и сложение у него геркулесовы, он положил пятерых, прежде чем с ним сумели совладать. Вызванный на помощь караул связал его и отвел в Шатле. Не найдя вас на улице Монмартр, где все, за исключением Катрины, еще спали…
Николя улыбнулся, вспомнив, как во времена его молодости любая его задержка или опоздание немедленно вызывали беспокойство у обожавшей его прислуги. С тех пор все привыкли к его неожиданным отлучкам и внезапным возвращениям. И только Катрина, чья беспримерная преданность своему спасителю и любовь, кою она к нему питала, не имели равных, по-прежнему сильно переживала за Николя.
Поделиться книгой: