Помоги проекту - поделись книгой:
Сирюс соскользнул с колен друга и поплелся за хозяином. Охваченный тревогой Николя решил не задерживаться, и спешно съев две рыбины и осушив бутылку к великому удовольствию Пуатвена, немедленно сообщившего новость поварихам, он отправился спать. Он долго ворочался, сопоставляя оба дела и пытаясь понять, не ускользнули ли от его внимания какие-либо важные детали. Постепенно мысли его спутались, и его настиг сон; последнее, что он запомнил, были три игральные кости; они катались по зеленому полю, сталкивались с глухим стуком, но никогда не останавливались.
Совершив туалет и облачившись в элегантный темно-серый фрак, Николя натянул на голову парик. Он ненавидел парики, особенно летом. Позавтракав свежей булочкой и выпив стакан баваруаза[36], он справился о здоровье Ноблекура: вчерашний огорченный вид престарелого магистрата его изрядно беспокоил. По словам Катрины, господин де Ноблекур встал очень рано, и после легкого завтрака решил последовать совету своего врача. Известный доктор Троншен из Женевы, числивший среди своих знаменитых пациентов самого Вольтера, через посредство этого великого человека заочно проконсультировал бывшего прокурора. Посоветовав Ноблекуру лично явиться к нему на прием, он прописал ему режим и ежедневные пешие прогулки. Господин де Ноблекур решил приступить к исполнению предписаний и начал с прогулок по улице Монторгей, куда он отправился в сопровождении Сирюса, дабы, подобно истинному парижанину, поглазеть на лотки и витрины лавочников и понаблюдать за уличными сценками, коих на дню случалось не менее тысячи. Марион опасалась только одного: как бы он не поддался искушению и не увлекся изысканными ароматными пирожными с шафраном, которым их создатель, королевский кондитер Сторер, дал звучное название Али-баба. Николя сидел за рабочим столом, когда раздался стук дверного молотка. Вскоре Пуатвен ввел одного из лакеев господина де Сартина, сообщившего, что карета генерал-лейтенанта стоит у дверей, и комиссара ждут, чтобы немедленно ехать в Версаль. У Николя хватило присутствия духа сбегать к себе в спальню и прихватить треуголку; бегом спустившись по лестнице, он присоединился к своему начальнику.
— Мне чуть было не пришлось дожидаться, господин комиссар, — изрек Сартин вместо приветствия. — Знайте, мы должны попасть в Версаль как можно скорее. Аудиенцию, обычно получаемую мною в воскресенье вечером, король соблаговолил перенести на утро субботы. В изменении режима монарха, имеющего обыкновение следовать устоявшимся привычкам, я не вижу ничего хорошего. Кроме того, Его Величеству стало известно, хотя я и не знаю, от кого…
Лицо его из серьезного стало сумрачным.
— …что на месте катастрофы находился некий комиссар, и он желает, чтобы вы, черт побери, лично живописали ему, как вы провели вечер в каминной трубе! Признаюсь, терпение мое подверглось суровому испытанию, особенно когда я читал листовки и песенки, сляпанные из лжи и насмешек, которыми меня осыпают борзописцы, привыкшие обманывать народ! Они развлекаются, выдавая свои писания за правду, а дураки им верят! И после всех этих огорчений я еще обязан вас ждать на улице Монмартр!
С улыбкой на лице Николя внимал монологу, произнесенному раздраженным тоном, означавшим, что начальник пребывает в большой тревоге, но пытается скрыть ее под потоком слов.
— Сударь…
— Никаких возражений! Неужели мне надо напоминать вам, господин комиссар Шатле, секретарь короля, заседающий в его советах, что занимаемая вами должность требует отменного вкуса, работоспособности, точности, порядочности, ума, душевного равновесия, ровного характера, выдержки… Чей, по-вашему, портрет, я сейчас обрисовал, сударь?
— Но… ваш собственный, сударь.
Сартин повернулся к Николя; его слегка искривившиеся губы выдавали рвущийся наружу смех.
— И вдобавок ко всему, он еще позволяет себе насмехаться надо мной! Впрочем, Николя, вы не так уж и не правы. Действительно, это портрет образцового полицейского, а я, будучи начальником полиции, разумеется, являюсь образцом для своих подчиненных.
Возле сада Тюильри, у ворот Конферанс, путь им преградила галдящая толпа, окружившая перевернутую телегу.
— Посмотрите на этих людей, — задумчиво произнес Сартин. — Обычно кроткие и любезные, они быстро воспламеняются, и тогда остановить их уже невозможно. Мы должны знать, что происходит у нас в городе, и предупреждать беспорядки, в которые их очень легко вовлечь. Впрочем, к вам у меня претензий нет. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость — особенно в тех случаях, когда требуются энергичные действия. Но действовать всегда надобно осмотрительно, с осторожностью, не раздражая общественное мнение, умело манипулируя словом и подавляя взрывы страстей, наносящих великий вред всему обществу.
Завершив свою назидательную речь, генерал-лейтенант протянул Николя табакерку, но тот, поблагодарив, отказался. Он использовал нюхательный табак только во время вскрытий, пытаясь с его помощью отбить стоявший в Мертвецкой тошнотворный запах разложения. Корабельный хирург Семакгюс смеялся над этой привычкой, перенятой от офицеров на галерах, которые, стоя на возвышении куршеи, испытывали тошноту от тяжкой вони, исходившей от скамей гребцов. Взглянув на табакерку, Николя отметил, что драгоценная коробочка украшена портретом молодого короля в обрамлении бриллиантов. Затем последовало длительное чихание, доставившее, судя по всему, Сартину великое облегчение. До Севра ехали молча. Подобные паузы также являлись знаком доверия, и Николя это знал. Проехав по мосту и очутившись на другом берегу Сены, они обогнули холм, где высился замок Бельвю. В этих местах Николя всегда охватывали воспоминания о госпоже де Помпадур. Такие же воспоминания посетили и Сартина.
— После смерти нашей очаровательной подруги про нее стали говорить много гадостей… Если вам случится услышать их из первых уст, заставьте эти уста замолчать. Наш король — добрый повелитель, и мы обязаны защищать его.
— Полагаю, сударь, вы намекаете на обвинение в равнодушии, брошенное монарху во время переноса тела маркизы в церковь Капуцинов в Париже. Кортеж проследовал под окнами замка…
— Вы правильно полагаете. Запомните: я собственными глазами видел опечаленного короля, не желавшего мириться с ее смертью. Но чтобы скрыть свое горе, он со всеми вел себя сдержанно. В тот вечер, когда ваш друг Лаборд хотел закрыть ставни, короля сопровождал прислужник королевской опочивальни Шамло; он и поведал мне все подробности. Король вышел на балкон и стоял там под дождем до тех пор, пока последний экипаж не скрылся из виду. Вернувшись к себе в комнату, с лицом, мокрым от слез — от слез, а не от дождя! — он прошептал: «Ах, это единственная почесть, которую я мог ей оказать!.. Мы были вместе двадцать лет!»
После столь доверительного сообщения Сартин отвернулся и больше не нарушал молчания до самого Версаля. Николя подумал, что он никогда не повторит путь своего начальника.
Едва их карета въехала за ограду дворца, как слуга в голубой ливрее бросился к генерал-лейтенанту и, вручив ему запечатанный конверт, сообщил, что ему надлежит немедленно отправиться к министру Королевского дома Сен-Флорантену. Сартин поспешил к министерскому флигелю, предписав Николя ждать его у входа в апартаменты. Разглядывая по дороге архитектурные украшения фасада, Николя неспешным шагом двинулся в сторону искомых апартаментов, как вдруг кто-то дернул его за полу фрака. Обернувшись, он с удивлением увидел Рабуина, полицейского агента, со шпагой на боку; гримасничая и жестикулируя, он пытался привлечь внимание Николя.
— Что ты здесь делаешь, Рабуин? Да еще нацепив шпагу?
— Не напоминайте мне о шпаге, пришлось взять ее напрокат; без этого вертела меня никак не хотели пускать, видимо, считая, что именно он делает физиономию благородной! Опасаясь пропустить вас, мне пришлось торчать на виду и постоянно вступать в переговоры, и я от этого, если говорить честно, уже озверел. Но, наконец, я увидел, как вы вышли из кареты вместе с господином де Сартином. Господин Бурдо прислал меня со срочным сообщением. Мне досталась жуткая коняга, которая раз двадцать пыталась меня скинуть, но я все же сумел заставить ее скакать во весь опор!
Распечатав письмо своего помощника, Николя прочел: «Рабуин вам все объяснит», и вопросительно посмотрел на агента.
— В «Двух бобрах», где вы недавно проводили допрос, столько всего произошло, — начал рассказывать Рабуин. — В три часа ночи соседи, проснувшись от ужасного шума, всполошились и сбежались к дому Галенов. На ближней колокольне даже забили в набат. Дверь взломали, а ворвавшись в дом, увидели всю семью: стоя на коленях, они читали молитвы, в то время как их служанка, в чем мать родила, отплясывала жигу, подскакивая аж до самых балок. А вокруг тела ее полыхали молнии. Напуганные соседи разбежались. Наконец, пришел кюре и успокоил семейство, наперебой поминавшее чудеса, творившиеся некогда на кладбище Сен-Медар[37]. Подоспевшие караульные разогнали толпу. Ваш товарищ, квартальный комиссар, приказал оставить охрану возле лавки. Вот какие дела!
Немного поразмыслив, Николя сел на каменную тумбу, написал записку, и запечатал ее своим перстнем с печаткой, где красовался герб Ранреев, увенчанный короной маркиза.
— Рабуин, найдешь Бурдо и передашь ему эту записку. Но только после того, как пойдешь и подкрепишься.
И он бросил ему монету, которую агент поймал на лету.
— Я останусь здесь с господином де Сартином, — продолжил комиссар. — Вернусь, скорее всего, к вечеру. В случае необходимости останусь ночевать у господина де Лаборда, первого служителя королевской опочивальни.
Едва он окончил заносить поразившие его известия в черную записную книжечку, как появился багровый Сартин и, не говоря ни слова, потащил его в тщательно охраняемую часть дворца, именуемую «Лувром», ко входу в личные апартаменты короля. По дороге Николя попытался расспросить начальника, но тот взглядом приказал ему хранить молчание. Он не настаивал и позволил увлечь себя в лабиринт дворцовых коридоров. Поднявшись по расположенной полукругом лестнице, они пришли в знакомый вестибюль. Будучи знатоком здешних мест и несказанно этим гордясь, Сартин не упустил возможности похвастаться своими знаниями перед Николя. Затем, сознавая свою ответственность ментора, он принялся многословно объяснять, куда они, собственно, идут.
— Мы поднимаемся в кабинет короля, некогда входивший в состав апартаментов госпожи Аделаиды[38].
Он понизил голос.
— Когда появилась новая метресса, король перевел дочь на первый этаж, а себе взял этот кабинет.
Они двинулись по узким коридорам. Иногда через слуховые окошки открывались великолепные виды на пышно обставленные гостиные или крошечные затененные дворики. Они вошли в зал, где не было ничего кроме небольших скамеечек; не став ничего уточнять, генерал-лейтенант сказал, что скамьи предназначены для купальщиков. Слева несколько ступеней вели к двери, из-за которой доносилось журчание потревоженной воды и громкие голоса. Остановившись, они замолчали и прислушались. Появился лакей в голубой ливрее, и, бросив на них насмешливый взгляд, исчез, не обратив внимания на легкий кивок Сартина. Несколько мгновений спустя с улыбкой на губах появился Лаборд. Прижав палец к губам, он кивком предложил им следовать за ним. Поднявшись по ступенькам и войдя в дверь, они почувствовали, как их окутал необычайно сильный аромат. В прямоугольном зале с полукруглым альковом стояли параллельно друг другу две ванны. Банщики, одетые в белые пикейные костюмы, суетились вокруг той, где сидел человек в тюрбане, сооруженном из яркого головного платка. Один из помощников принес огромное полотенце[39]. Приняв торжественный вид, Лаборд громко произнес:
— Господа, король выходит из ванны!
Сартин и Николя склонили головы в поклоне. Прислужники быстро закутали Людовика XV в полотенца и, подхватив под руки, повели ко второй ванне.
Лаборд шепотом пояснил, что они намерены сполоснуть Его Величество в чистой воде. Король, до сих пор не обращавший на посетителей никакого внимания, поднял голову и узнал Сартина.
— Мне очень жаль, Сартин, что пришлось вызвать вас в столь ранний час, но мне не терпелось вас увидеть. Вы выполнили мои инструкции? Я не вижу моего дорогого Ранрея.
— Сир, он здесь, за мной, к услугам Вашего Величества.
Сквозь поднимавшийся от ванны пар черные глаза короля попытались разглядеть Николя.
— Отлично, Лаборд, проводите их, куда я вам сказал.
В присутствии короля Николя всегда чувствовал себя на удивление легко. Сегодня необычность места, скорость, с которой разворачивались события, и непривычное облачение монарха не оставляли времени для продолжительных размышлений. Все говорили, что Его Величество стареет, и он, пользуясь случаем, хотел сам получше приглядеться к нему. Следуя за Лабордом, они свернули сначала в длинный коридор, затем, завернув за угол, двинулись направо и вошли в позолоченный кабинет, известный в прошлом как музыкальный салон госпожи Аделаиды. Поднявшись по ступеням, они вошли в узкую комнату с единственным окном, смотревшим на гардеробную, расположенную за неким подобием коридора. Крошечный кабинет, очевидно являвшийся приватным покоем короля, поразил Николя царившим в нем уютом. Отсутствие окон компенсировалось белыми резными панелями с позолотой и нарисованными в простенках зеркалами. Настоящее зеркало, большое, в золоченой раме, висело напротив двери. Секретер, кресло-бержер, пара стульев и столько же табуреток, и витрина с китайскими безделушками составляли обстановку комнаты. Умело задекорированные стенные шкафы состояли из ящичков, в каких обычно хранят бумаги и письма. Николя и Сартин ждали молча. Наконец, в стене открылась потайная дверь, и появился король, аккуратно причесанный, в светлом сером фраке. Николя показалось, что Его Величество сильно сутулится. Если прежде благодаря величественной осанке короля узнавали за сто шагов, то теперь он походил на карикатурное изображение своего давнего противника Фридриха Прусского, коего всегда рисовали с сутулой спиной. Контуры лица, еще не утратившего правильности черт, расплылись, под глазами появились темные круги, а на коже выступили старческие пятна. Рухнув в кресло, король помолчал, а потом обратился к Лаборду.
— Проследите, чтобы нам никто не помешал. Никто, даже…
Фраза осталась незавершенной. Кто мог помешать королю? Робкий дофин, трепетавший перед дедом? Бессловесная Мария-Антуанетта, еще не вышедшая из детского возраста? Дочери? Они слишком уважали отца, чтобы позволить себе подобную бестактность. Оставалась фаворитка, и если эта гипотеза верна, то она говорит о многом. Значит, несмотря на ее влияние на старого короля, у нее нет права вмешиваться в целый ряд дел. Эта мысль придавала Николя уверенности, хотя он и не мог объяснить, почему. К его великому изумлению, король обратился непосредственно к нему.
— Ранрей, вы можете освежевать кролика без помощи кинжала?
Николя поклонился.
— Да, сир: для этого надо надорвать кожу в местах скакательных суставов.
— Сартин, он разбирается в свежевании дичи не хуже Ламатарта, моего первого доезжачего.
Казалось, король вновь ушел в себя: голова его бессильно упала на грудь, правая рука нещадно терзала пуговицу на левом рукаве.
Молчание грозило затянуться, как король неожиданно воскликнул:
— Когда же, наконец, научатся воспринимать мое молчание как приказ?! Как обстоят дела в городе, господин начальник
Своим, как всегда, хрипловатым голосом, монарх сделал ударение на слове
— В городе переживают случившееся несчастье, — ответил Сартин. — Люди проливают слезы, а некоторые усмотрели в этом повод поднять на смех вашего слугу, и…
— Ветер переменился, впрочем, как всегда.
— Вы правы, сир, переменился, и гораздо быстрее, чем мы ожидали. Вчера вечером присутствие господина Биньона в своей ложе в Опере вызвало скандал. Его освистали. Своими высказываниями он сам себя заклеймил в глазах публики.
— А что он сказал?
— Что если много жертв, значит, пришло много зрителей, а, следовательно, праздник удался.
— Его дядя оказался прав, ничего другого он и не мог сказать! Однако мне бы хотелось послушать, что скажет наш дорогой Ранрей о причинах случившейся катастрофы.
Из-за тесноты в кабинете Сартину пришлось отступить, чтобы Николя мог встать перед королем.
Приступая к рассказу, он не испытывал особого волнения. Его карьера придворного началась именно с рассказа; он всегда чувствовал благорасположение короля, а его преданность монарху никто никогда не мог поставить под сомнение. Во время придворных церемоний взгляды, брошенные королем в его сторону, говорили о том, что он замечен; король регулярно приглашал его на охоту и восторгался его умением обходиться с лошадьми; и, наконец, сегодня, он получил доступ в приватный кабинет, что означало его причастность к королевским тайнам. Даже придирчивый Лаборд удостоил его своей дружбы. Следовательно, у него нет оснований сомневаться, что он сумел заслужить уважение монарха, которому в людях более всего нравились скромность, верность, приветливость и умение развлекать. Пустив в ход все свое красноречие, но без лишней горячности, Николя принялся излагать подробности трагедии, сопровождая речь в меру выразительной жестикуляцией. Называя имена, он не настаивал на чьей-либо виновности. Внимая его рассказу словно зачарованный, король пришел в ужас, слушая о катастрофических последствиях дурно организованного праздника, и выразил желание узнать как можно больше о подлинных причинах несчастья. Николя мрачно подумал, что, скорее всего, король хотел не столько узнать больше, сколько определить меру собственной ответственности за случившееся, ибо он сам, своим решением дал купеческому прево полную свободу действий.
— Сир, — продолжил он, — мне кажется, мой опыт и исключительная преданность Вашему Величеству позволяют мне упрекнуть господина Биньона и его эшевенов в избытке самомнения, и, как следствие, в небрежении своими непосредственными обязанностями. Они возомнили, что во всех кварталах, прилегающих к местам проведения праздника и увеселений, права и обязанности полиции перешли к ним.
— А откуда такое самомнение?
Сартин бросил на него тревожный взгляд. Но Николя избежал уготованной ему ловушки.
— В качестве аргумента было выдвинуто соображение, что народные гуляния оплачиваются из городской казны.
Объяснение, казалось, удовлетворило короля.
— Итак, оставляя в стороне подробности, — вновь заговорил Николя, — скажу, что городская стража могла не допустить ни пожар на складе запасных ракет, ни давку, возникшую на улице Руаяль; также я уверен, что она должна была бы в полном составе выйти на улицу, во главе со своими командирами. Мне же известно, что ее начальники, вместо того, чтобы исполнять свои обязанности и воспрепятствовать созданию обстоятельств, угрожавших общественной безопасности, играли в «очко» в соседнем трактире. Тысяча пятьсот ливров, в которых отказали полковнику отряда французской гвардии, также могли бы решающим образом повлиять на ход событий: если бы охрану несли все тысяча двести французских гвардейца, выносливых и привыкших к большим скоплениям народа, катастрофу можно было бы предотвратить. Наконец, самой большой ошибкой явилось разрешение каретам гостей Посольского дворца двигаться в сторону улицы Руаяль.
— Все это очевидно, сударь. Так каков же итог сего печального дня?
Король посмотрел на Сартина, и тот сделал Николя знак продолжать.
— Исполняя приказ господина де Сартина, я приступил к переписи жертв. Официально погибло сто тридцать два человека. Господин генеральный прокурор произвел собственные подсчеты. Тщательно собрав сведения о людях, пропавших после печальных событий 30 мая, мы сопоставили наши цифры, и список жертв увеличился до тысячи двухсот.
— Так много? — удрученно произнес король.
— Среди погибших числятся пятеро монахов, два аббата, двадцать два человека из благородного сословия, сто пятьдесят пять состоятельных горожан, четыреста пятьдесят четыре горожанина небольшого достатка и восемьдесят утопленников, не считая тех, кого отнесли домой или отправили в больницы.
Король, всегда питавший интерес к мрачным подробностям, поинтересовался состоянием найденных тел. Николя отвечал коротко, и Сартин, не желая излишне омрачать монарха, поторопился перевести беседу на другую тему. Он напомнил о поддержанном королевскими советниками проекте, суть которого заключалась в том, что отныне твердый камень будут резать и обрабатывать на месте, в карьерах, а не на улицах и площадях Парижа, дабы избежать опасных завалов. И добавил:
— Королю, несомненно, известно, что монсеньор Дофин велел мне взять шесть тысяч ливров из суммы, предоставленной Вашим Величеством ему на карманные расходы. Тронутый случившимся несчастьем, он попросил меня раздать эти деньги тем, кто более всех пострадал в ту ночь.
— Мне нравится, что он заботится о моих подданных. И я знаю, что он постоянно заверяет вас в своем почтении, доходя, как это ему свойственно, до крайности.
Николя показалось, что Сартин покраснел.
— Есть ли у вас менее печальные новости, Сартин?
— Сир, карета епископа Тарба нечаянно задела фиакр, где ехала дама. Молодой и галантный прелат принес даме тысячу извинений и проводил ее до дома. И только через несколько дней он узнал, что спасенная им особа была ни кто иная как Гурдан, главная парижская сводня.
— О! — рассмеялся король, — держу пари, многие из его собратьев сразу бы узнали ее. И это все, Сартин?
— Все, что могло бы заинтересовать или развлечь ваше величество.
Вытянув ноги, король с игривым видом потер руки.
— А вот и нет, Сартин, в вашем добром городе произошло еще кое-что. Я знаю, что волнения не утихают, народ стихийно собирается, и беспорядки нарастают. После кладбища Сен-Медар настал черед улицы Сент-Оноре.
И он испытующе посмотрел на Сартина. Николя, успевший занять позицию за спиной начальника, достал записную книжечку, открыл ее и незаметно вложил в руку Сартина. Но его движение не ускользнуло от короля.
— Вы что-то забыли?
— Нет, сир, — холодно ответил Сартин, — я сверялся с записями, чтобы ни одно событие, способное заинтересовать Ваше Величество, от меня не ускользнуло.
Неожиданно Николя перестал понимать, куда клонит его начальник.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся король. — Вот я вас и поймал. Значит, это я должен извещать вас о странных явлениях, взбудораживших известное вам семейство лавочников, проживающих возле Оперы? Неужели вы позволите разразиться новому возмутительному скандалу, такому же, к которому привели события на кладбище Сен-Медар? Вы же знаете, как все начинается… Я уже вижу, как архиепископ снова сует нос в дела городского управления и полиции. Помните, совсем недавно он сумел выцарапать у меня «письмо с печатью», что, как вы справедливо заметили, явилось нарушением и закона, и ваших прерогатив. Сартин, нам нельзя допускать вмешательства Церкви в наши дела. Поэтому слушайте мой приказ. Наш дорогой Ранрей, вновь доказавший свою доблесть и хладнокровие, временно поселится в указанном доме и выяснит все, что связано с этой так называемой одержимостью. Когда же он разгадает тайну, он представит мне точный и подробный отчет. А теперь приступайте к исполнению.
— Все будет сделано, как вы приказали, Ваше Величество.
Король встал. Казалось, он даже помолодел.
— Разговор останется между нами троими. Вас, Сартин, я, как обычно, жду завтра, в день Святой Троицы, и надеюсь, вы доставите мне удовольствие и останетесь поужинать со мной в малых апартаментах. А вы, Ранрей, на коня, и вперед, вперед! Удачной охоты!
Сартин и Николя поклонились. Приветливо махнув рукой на прощанье, король отбыл в свои апартаменты. Лаборд проводил гостей до Посольской лестницы, расположенной этажом ниже. Солнце, заливавшее внутренний дворик, ослепило их. Николя открыл было рот, однако Сартин предупредил его вопрос.
— Я знаю, что вы хотите мне сказать, Николя. Благодарю, что решили помочь мне выкрутиться из неприятного положения. Но король так радовался, что сумел сообщить мне нечто такое, чего я не знал, а, может, даже и поверил, что я могу чего-то не знать, что я решил не портить ему удовольствие.
Преподав подчиненному урок поведения истинного придворного и верного слуги, сияющий Сартин расстался с Николя и отправился к своему приятелю Сен-Флорантену — порадовать его известием, что он — в который раз! — сумел избежать опалы.
VI
ОДЕРЖИМОСТЬ
Истина порой может выглядеть неправдоподобно.
Лаборд нагнал Николя и, пригласив его на ужин, сообщил, что король безудержно расхваливал своих гостей, как Сартина, так и «нашего дорогого Ранрея», «достойного продолжателя славного рода и преданного слугу». Лаборд утверждал, что король выразился именно так. Отклонив приглашение, Николя изложил другу, какой оборот приняли события, и вскользь обмолвился о полученном им приказе. В заключение он попросил помочь ему поскорее добраться до столицы. Первый служитель королевской опочивальни немедленно повел его через плацдарм к большой конюшне, где после недолгих переговоров им предоставили серого в яблоках коня. Конюх условился с Николя, что когда надобность в его подопечном отпадет, он отведет его в особняк Сартина, а рассыльный вернет его в Версаль.
Близился полдень. Чтобы доехать до Парижа в карете, требовалось часа два. Верхом на хорошем коне тот же путь можно было проделать гораздо быстрее. Стоило Николя вскочить в седло, как мерин уверенной рысью сам тронулся с места. Встречи с королем никогда не оставляли Николя равнодушным; вот и сейчас разговор с Его Величеством не выходил у него из головы. Когда король хотел, он мог прикинуться глупым. Но только когда хотел. У него имелись собственные осведомители, и, судя по всему, активность их выше всяческих похвал; они поставляли королю сведения, помогавшие ему вырабатывать взвешенные суждения. Стремление короля самому вникать во все вопросы радовала Николя и укрепляла его преданность монарху, чей профиль, изображенный на золотой монете, был знаком ему с детства. Даже спустившись с пьедестала, король ни в чем не умалил своего достоинства, скорее, наоборот: он еще больше возвысился в глазах Николя. По предположению комиссара, о событиях в доме на улице Сент-Оноре Людовик XV мог узнать только от одного из своих приближенных. Лавка Галенов находилась в непосредственной близости от Оперы, а в тот вечер там, без сомнения, давали бал. Поглощенный собственными мыслями, Николя едва не сбил с ног девочку, стоявшую на обочине дороги и предлагавшую букетики дикорастущих цветов, собранных в окрестных лесах. Девочку спас конь; резко остановившись, он поднялся на дыбы, и Николя, справедливо слывший прекрасным наездником, с трудом удержался в седле. Желая заслужить прощение и успокоить перепуганного ребенка, он купил у нее все цветы, заплатив в десять раз дороже, и, обремененный букетами, около двух часов въехал в Париж через заставу Конферанс.
Добравшись до улицы Монмартр, он осыпал цветами ошеломленных Катрину и Марион, и отправился сообщить Ноблекуру, что он временно покидает свое жилище в его доме. Затем он предупредил слуг, попросив их не волноваться, ибо отсутствие его вряд ли будет долгим. Положив в дорожную сумку несколько смен белья, туалетные принадлежности, фонарь и шедевр точности — миниатюрный пистолет, подаренный ему Бурдо, он отвел коня на улицу Нев-Сент-Огюстен и пешком, по улице Антенн и улице Нев-Сен-Рош, отправился на улицу Сент-Оноре.
Проходя мимо церкви Сен-Рош, он вспомнил о недавнем происшествии, забавном и завершившемся к удовольствию обеих сторон. Некий субъект нашел необычный способ поддерживать свое существование — за счет молодоженов. Приятная внешность, приветливое лицо и пристойный черный фрак, пригодный для парадных церемоний, легко позволяли ему смешиваться с толпой приглашенных на свадьбу, особенно в больших приходах, где родственники молодых обычно видят друг друга впервые. Терпеливо выслушав напутствие священника, он вместе с другими гостями выходил из церкви и следовал в трактир. Щедро рассыпая комплименты направо и налево, он спокойно садился за стол, где каждый считал его гостем противоположной стороны. Нотариус, приятель Сартина, заметив его на свадьбе в четвертый раз, сообщил об этом в полицию. Николя пришел в церковь Сен-Рош, где совершалось очередное бракосочетание. «Черный фрак» стоял на своем «рабочем месте», когда к нему подошел нотариус и спросил, с какой стороны он является гостем — со стороны жениха или со стороны невесты? «Со стороны двери», ответил мошенник, и, словно заяц, бросился наутек. Комиссар перехватил его и отвел в дежурную часть. После непродолжительной, но убедительной беседы изобретательный субъект не только пообещал исправиться, но и согласился стать полицейским осведомителем. Его благородное лицо и светские манеры буквально творили чудеса, особенно на балах в Опере.
Поделиться книгой: