Как игрушки пошли учиться

— А чего? — повторил хмурый мальчик, перекатывая снежок в красных, замерзших ладонях.

Я тоже скатал снежок и с треском влепил его точно в цель. (И почему так бывает? Иной раз сколько ни кидай — все мимо, а то с первого раза шлеп — и попал.)

Мальчик оценил бросок: он ничего, не сказал, но холодок в его глазах растаял, теперь в них светилось любопытство.

Я снова бросил и снова попал.

— Во дает! — пробормотал мальчуган.— А еще раз попадете?

— Обязательно! У меня снежки особенные,— отозвался я.— Самонаводящиеся.

— Как ракеты?

— Ага!

Я воспользовался моментом и спросил:

— Послушай, старина, ты не знаешь, как бы мне разыскать Владика Чудобыльского?

— А чего? — опять насторожился мой собеседник.

— Важное дело. Да ты не думай — никаких неприятностей и подвохов. Клянусь моей последней школьной двойкой! Чтоб мне съесть собственные подметки! — поспешно заверил я хмурого паренька.

Тут он впервые улыбнулся.

— А зачем он вам?

— Вот так нужен! — я провел ладонью по шее.— Ты знаешь, где он?

— Угу,— кивнул мальчуган.

— Где же?

Паренек помялся, поднял свалившийся шарф и отвернулся.

— Та-ак... Ты знаешь, где Владик, но это секрет, верно? Паренек пожал плечами и не ответил.

— Хорошо, не хочешь говорить — не надо. Но позвать его ты можешь?

— Тоже не могу,— потупился мальчуган.

— Неужели мне тут целый день мерзнуть? Пойми, Владик ждет меня. (Тут я немного покривил душой. Владик сегодня не мог меня ждать. Он вообще не знал, когда я приду.)

— Если ждет, тогда другое дело.— Мой новый знакомый швырнул снежок и наконец-то попал в человечка.

— В штабе Владька, вот где.

— А ты почему не в штабе?

От этого вопроса мальчуган мой вновь сник.

— Поссорились?

— Не...

— Тогда, может, пойдем вместе?

— Не...— паренек замотал головой.— Нельзя мне.

— Кажется, я понимаю: ты что-то натворил и ход в штаб тебе временно заказан, так? Но какое же кошмарное преступление на твоей совести? Ты выдал врагу пароль? Бросил в беде командира?

— И вовсе никого не бросал,— буркнул паренек.— Подумаешь... Владька солнечную машину делает, а я от нее стеклышко открутил,— прожигательное. Я бы обратно вставил, только у меня его Пашка Мамон отнял.

— Вот оно что! А этому разбойнику Пашке нельзя было объяснить в подходящей форме, кто он такой?

— Как же, объяснишь ему! Вы Пашку не знаете, он вон какой! — Мальчуган поднял руку и даже встал на цыпочки.

— Да-а, плохо дело. А штаб у вас на Кузином дворе, в сарае?

— А... откуда вы знаете? — опешил паренек.

— Эх, милый, тебя еще на свете не было, а штаб уже был. Ладно, приятель, ты мне ничего не говорил, я ничего не слыхал. А подходящее стеклышко я Владику достану. Будь здоров.

И я отправился в соседний двор. Почему он назывался «Кузин», большинство обитателей окрестных домов объяснить бы уже не смогли. Но «дети» моего поколения еще помнили сердитого долговязого дворника Кузю, который гонял нас, мальчишек, с заборов и ржавых крыш, складов, амбаров и лепившихся друг к другу сараюшек. Как я и ожидал, теперь от сараев не осталось следа. Уцелел лишь один — самый старый, каменный. Когда-то богатый барин, кажется граф, построил позади своего особняка конюшню. В одной ее половине стояли кареты, санки, хранилась упряжь, в другой находились лошади. После революции, как рассказывал нам один старичок, стояла тут извозчичья пролетка и скучала в одиночестве большая белая лошадь. Извозчик помер, кобылу куда-то увели, а какой-то инженер-механик приспособил конюшню под гараж-мастерскую и своими руками собрал автомобиль — «авто», как тогда выражались. Авто, говорил тот старичок, очень здорово дымило, страшно стреляло, однако иногда и ездило. Вскоре машина развалилась, инженер уехал, а гараж постепенно превратился в обыкновенный сарай, набитый всевозможным хламом.

Теперь сарай доживал последние дни: половина его была уже снесена. Разбитая стена скалилась бело-розовыми щербатыми кирпичами, из темного нутра тянуло прелым деревом и пылью, над продавленной крышей корячились черные переломанные стропила.

Как забираться в штаб, я помнил. Оглянувшись, нет ли зрителей (неудобно все-таки — взрослый человек), я вскарабкался на каменный забор, прошел по нему до крыши сарая, осторожно пролез в слуховое окно и прислушался. Из темноты доносились голоса. Высокий девчоночий что-то убедительно доказывал, другой, пониже, принадлежавший какому-то мальчику, опровергал... Речь, как я понял, шла о привидениях.

— Ты про Вия читал? — спрашивала девочка.— Жуть! Прямо мурашки выскакивают... А «Каменный гость» ты читал? Пушкин написал, вот кто! Посвящается Дон Жуану. Так там статуя оживала!

— Ну и что? Пушкин вон сколько сказок написал — и про царя Салтана, и про Спящую царевну... Да что говорить — не бывает на самом деле привидений. Кто их видел?

— Владь, ну что он спорит? — взмолился девчоночий голос.— Скажи ему! Ты ведь сам видел привидение.

— Видел,— согласился знакомый мне голос.— Только, может, это было не привидение, а туман. Когда я сидел на кладбище, здорово похолодало — у меня зуб на зуб не попадал. А над землей в темноте словно белые волны плыли.

— Жуть! Ни за что бы не пошла ночью на кладбище! — с восторгом сообщил тонкий голосок.— Я тоже раз на даче...— Девочка умолкла на полуслове...

Пытаясь устроиться поудобнее, я задел доску, за шиворот посыпалась труха.

— Ш-ш! Слыхали? Кто-то крадется! На чердаке воцарилась тишина.

— Никто не крадется,— наконец сказал Владик.— Просто кошка лазит.

— Все это ерунда, верно, Владик? — заговорил еще один невидимка.— Вот пришельцы с других миров, те — да! Те такое могут, что куда там привидения! Владь, ты про пришельцев расскажи.

— Про пришельцев... Нет, об этом как-нибудь в другой раз, а сегодня я лучше одну историю расскажу...

— Про привидения! — потребовала девочка.

Снова в темноте что-то зашуршало, но я был в этом не повинен. Ребята умолкли.

— Не надо про привидения,— решительно сказал какой-то басовитый малыш и, хлюпнув носом, добавил: — Пусть он сказку расскажет.

— Хорошо. Это будет сказочная история,— согласился Владик.— Про королеву... Королеву с зелеными искорками.

По привычке я нащупал в кармане авторучку, но тут же сообразил, что в темноте ничего не смогу записать и что придется положиться на свою память.

Только, как ни старался я запомнить рассказ во всех подробностях, что-то, разумеется, выскочило из головы, что-то получилось потом иначе. Но это мелочи, детали, а все более или менее важное я в тот же вечер записал достаточно точно и полно.

Итак, вот пересказ того, что я услышал на чердаке старого сарая.

* * *

Было утро. Такое раннее, что ни ночь, ни день еще не решили, что им делать. Ночь гадала: пора е'й уходить или можно еще подождать. А день зевал, потягивался и никак не мог начаться. Огни на улицах уже погасли, а в домах — зажигались. На одном конце неба, по-видимому у раздевалки, еще толпились убегавшие звезды, а на другом — из-под серебряного облачного одеяла уже высунулся рыжий солнечный вихор.

В эту самую тихую минуту над городом закружились, затанцевали снежинки.

Они встречались, перекликались, знакомились, приглашали друг друга лететь вместе и... расставались. Расставались, чтобы встретиться с другими. Ужасно ветреный народ!

Натанцевавшись, снежинки садились на крыши, тротуары, деревья, и тут начинались бесконечные расспросы, рассказы, шутки, смех, порой слышались даже песенки... Впрочем, я не знаю всего, что было на крышах, на тротуарах и деревьях — мне известно лишь то, что произошло на одном подоконнике.

Одна за другой спускались сюда на своих кружевных юбочках-парашютах крохотные звездочки. Ах, как они были красивы, как искрились и сверкали, как тоненько позванивали, задевая друг друга!

Это очень обидно, что наши глаза и уши так слабы и несовершенны. Чтобы увидеть и услышать, как болтают снежинки, приходится выбирать самое тихое, сонное время и изо всех сил прислушиваться, вглядываться, пока не зазвенит в ушах, не зарябит в глазах, но даже после этого не всегда удается увидеть и услышать этих удивительных маленьких путешественниц.

Между тем шум, смех, крики на подоконнике становились все громче и все отчетливей.

— Сюда! Сюда! — кричали старожилы прибывающим.

— Ах, осторожней, вы испортите мое платьице!

— Здравствуй, подружка! Сколько лет, сколько зим!

— Позвольте, мы с вами где-то встречались. Кажется, в Гималаях... Или в Антарктике?

— Какой чудесный узор! Вы его сами придумали?

— Звездочка, вспомните, мы же с вами когда-то были дождиком в Африке. Ах, сколько с тех пор воды утекло!

Общество подбиралось самое пестрое. Рядом с важными, видавшими виды путешественницами приземлялись совсем юные особы, лишь недавно научившиеся летать, и поэтому шумные и восторженные. Задумчивые, хмурые снежинки северных морей с удивлением поглядывали на веселых, болтливых соседок, родившихся из морских брызг где-то возле коралловых островов в Индийском океане. Были тут и очень серьезные, ученые снежинки, занимавшиеся исследованием круговорота воды в природе. Были и снежинки-бродяги, давно забывшие, откуда они взялись.

Но главным образом, на подоконнике собрался народ трудовой — тысячи и тысячи мастериц самых разных профессий, известно, что дел у воды на свете столько, что и не перечесть.

Постепенно снег кончился, снежинки уселись поудобнее и принялись болтать. При этом поднялся такой шум, какой бывает в классе, когда дежурный объявляет, что очередного урока не будет. Снежинки старались перекричать друг друга, и все равно никто никого не слышал.

И тогда на разных концах подоконника раздались голоса: «Пора выбирать королеву».

Между прочим, снежинки всегда так поступают, где бы они ни собрались. Ведь иначе получится беспорядок, толчея, и дружеская встреча кончится спорами, ссорами, будут испорчены платья и настроение, а там сгоряча и растаять недолго.

— Королеву! Выбирать королеву! — зашумели снежинки. Понятно, что королевой подоконника могла стать только та снежинка, которая сделала в жизни что-то очень важное, и потому не многие решились выставить свои кандидатуры. Наконец десять претенденток перекатились в середину и уселись кружком.

— Чур, я первая! — пискнула снежинка с голубым отливом.

— Нет, я! Нет, я! — закричали остальные.

— Пусть говорит Голубая! Слово Голубой! — потребовали слушатели.

И Голубая снежинка начала:

— По-моему, я сделала великую работу. Я хоть и маленькая, но оказалась сильнее каменных гор. Кто там хихикает? Невежды! Слушайте! Не так давно отличная туча прямым ходом доставила меня и моих подруг с океана в горы. Если кто из молодых еще не знает, что это такое, могу объяснить: горы — главные враги воды. Это ужасно высокомерные особы, которые вознеслись выше туч и потому воображают из себя невесть что. Они считают себя самыми высокими, самыми мо-учими, самыми несокрушимыми, самыми важными на земле.

Иногда эти задаваки даже плюются огнем и лавой. Но мы-то с вами знаем, кто на свете всех сильней и важней. Как только стало достаточно холодно, мы, капельки, обернулись снежинками и полетели вниз. Метель в горах была ого-го! — ни зги не видать. Ледяной северный ветер выл, грохотал, строил снежные мосты через пропасти. За одну ночь все вокруг стало белым-бело. Наш десант захватил горы со всеми их перевалами и долинами. Но к утру северный ветер выдохся и уступил место южному. Вдобавок выглянуло солнце. Что тут началось! С гор хлынули ручьи, снежные мосты рухнули, хребты стряхивали с себя лавины. Сорвется снежный козырек с обрыва — и вот уже все сугробы, весь склон гор пришел в движение, поехал вниз. Все скорее, скорее мчится лавина, встречные деревья разлетаются в щепки, скалы и те не выдерживают — летят кувырком... Да, снежная лавина — это зрелище. Но я отвлеклась. Днем камни так нагрелись, что на них никак невозможно было усидеть, снежинки таяли прямо на глазах. Наше белое царство рушилось, исчезало, отступало к вершинам. Началась настоящая паника. И только я сохранила присутствие духа. Я сказала: «Спокойно. Мы растаем, но не сдадимся! Горы победят, но это им дорого обойдется. Пусть все снежинки, как только растают, попробуют забраться в трещинки камней. А что будет дальше — увидите».

День кончился, пришла ночь, а с ней — мороз. Всем известно, что, замерзая, мы, капельки, расширяемся. И вот, почувствовав, что леденею, я напрягла все свои силы и стала давить на стены крохотной пещерки. Щелк! — и каменная чешуйка, под которую я забралась, отскочила прочь.

Щелк! Щелк! — тут и там принялись за дело мои приятельницы. Иные откалывали всего лишь пылинки, а некоторые, собравшись вместе, раскалывали целые глыбы.

Наутро опять потеплело, снова забурлили ручьи. Они были мутными, несли пыль, песок, камешки — все то, что разрушили мы, капельки. Но ведь и сами ручьи — это ведь тоже были мы, бывшие снежинки. Скатившись с камня, я нырнула в ручеек и велела подругам, тащившим вниз свои трофеи, не просто нести их, а бить, царапать песчинками все, что им попадется на пути.

Под моим командованием все так дружно принялись за дело — любо-дорого! Вскоре в наш ручеек влились другие, и он стал настоящим потоком. Неисчислимые армии слившихся капель с ревом мчались в долину. В потоке кувыркались, сшибались и раскалывались валуны, большие обломки дробили и перетирали мелкие. И вся эта масса царапала, пилила, точила стены и дно ущелья.

Только на третий день я и мои подружки вырвались на ровное место и сбросили свой груз на дно реки. Река уже успокоилась, она бежала теперь по пустыне. Груз был такой тяжелый, так много всего мы снесли с гор вниз, что река оказалась запруженной. Она вышла из берегов и пробила себе новое русло.

Надо ли говорить, что моему примеру сейчас следуют все снежинки, попавшие в горы. И, клянусь вам, горы стали уже чуть-чуть ниже. Ну, а дальше? Дальше мы снова испарились (дело-то было уже в пустыне), меня подхватил теплый воздух, умчал наверх, там я долго скиталась, пока не стала частичкой большой снежной тучи... Ну, а туча доставила меня сюда,— закончила свой рассказ Голубая снежинка.— Мне кажется, я делом доказала, что мы, снежинки-капельки — самая великая сила на земле! — и она гордо посмотрела на слушателей.

— Королева! Королева! Ура новой королеве! — пронеслось над подоконником.

Но кричали лишь самые юные и неопытные снежинки.

— Цыц! — прикрикнула на них старая, большая снежинка с желтым отливом.

— По-моему, рассказ нашей Голубой соседки — одно хвастовство. Она ничего не изобрела и никем не командовала. Просто испокон веков все капли делают одно и то же — разрушают все, что находится высоко, и складывают остатки разрушенного внизу. Так было, есть и будет. Одни — старые горы — разрушаются, другие — молодые — растут, их сама матушка-Земля поднимает. Многие из собравшихся здесь были в горах, они могут подтвердить. Нет. Голубая не достойна быть королевой.

— Долой Голубую! — немедленно закричали юные снежинки. Они еще слишком мало знали и потому были очень решительны.

— Пусть говорит следующая! — потребовала молодежь. Следующей была снежинка с оранжевыми блестками, на платьице.

— Прежде чем попасть в тучу и прилететь сюда,— начала снежинка,— я прошла огонь и воду, стальные трубы и чертовы зубы.

На подоконнике захихикали.

— Ничего смешного,— обиделась Оранжевая,— я говорю совершенно серьезно. Я даже в тучу поднялась прямо из трубы. Из высокой-превысокой белой трубы. Но если уж начинать, то сначала. Не так давно я упала на реку. Вообще-то вся она была покрыта льдом, но мне повезло, я опустилась в широкую полынью. Не успела я толком растаять, как вдруг какая-то неведомая сила потянула меня вниз, и через минуту я с удивлением обнаружила, что мчусь по стальной трубе. Куда? Об этом ни я, ни мои соседки-капли не имели ни малейшего представления. Вдруг все мы почувствовали, что стены труб становятся горячее. Наш тоннель то и дело сворачивал, и с каждым поворотом нам становилось все жарче.

— Не могу больше! — пискнула моя соседка и тут же обернулась пузырьком пара.

Вскоре все вокруг забурлило, закипело. Ах, как нам было тесно и горячо!