Помоги проекту - поделись книгой:
Господин Керабан скрестил руки и, смотря прямо в глаза начальнику полиции, сказал ему свистящим голосом, в котором уже начинало проскальзывать раздражение:
— Отлично. Каиджи только что сказал, что каик в моем распоряжении. Поскольку я увожу с собой друга, его слугу и моего…
— Это составит сорок пара, — сообщил начальник полиции. — Еще раз повторяю, что у вас достаточно средств заплатить.
— Что у меня хватило бы средств платить не только сорок пара, а сотню, тысячу, сто тысяч и даже полмиллиона, — это возможно, но я ничего не буду платить и все-таки переправлюсь.
— Я сожалею, что приходится возражать господину Керабану, — сдержанно заметил начальник полиции, — но без оплаты никак нельзя.
— Обойдемся без оплаты!
— Нет!
— Да!
— Друг Керабан… — сказал ван Миттен в похвальном намерении призвать к разумности самого несносного из людей.
— Оставьте меня в покое, ван Миттен! — остановил гостя Керабан раздраженным голосом. — Этот налог несправедлив, это притеснение! Ему нельзя подчиняться. Никогда, никогда правительство старых гурок не посмело бы возложить налог на босфорские каики!
— Ну, а правительство, которое нуждается в деньгах, без колебаний сделало это, — ответил начальник полиции.
— Посмотрим! — воскликнул Керабан.
— Стража, — распорядился начальник полиции, обращаясь к сопровождавшим его солдатам, — позаботьтесь об исполнении нового постановления.
— Пошли, ван Миттен, — воскликнул Керабан, топнув ногой, — идем, Бруно, и следуй за нами, Низиб!
— Это будет стоить сорок пара… — повторил начальник полиции.
— Сорок палочных ударов! — воскликнул господин Керабан, чье возбуждение дошло до предела.
Однако в тот момент, когда торговец направился к лестнице Топ-Хане, стражники окружили его.
— Оставьте нас! — закричал он, отбиваясь. — Пусть никто из вас не тронет меня даже пальцем! Я пройду, клянусь Аллахом! И пройду, не выложив из кармана ни одного пара!
— Да, вы пройдете, но только через ворота тюрьмы, — предупредил начальник полиции, который начал раздражаться в свою очередь, — и заплатите хорошенький штраф, чтобы выйти оттуда!
— Я поеду в Скутари!
— Но не через Босфор. А так как туда нельзя добраться иначе…
— Вы полагаете? — ухмыльнулся, сжав кулаки, господин Керабан, при этом лицо его стало приобретать апоплексическую красноту. — Вы полагаете? Хорошо, я поеду в Скутари, не пересекая Босфора, и не буду платить…
— В самом деле?
— Даже если… Да! Даже если мне придется плыть по Черному морю.
— Семьсот лье, чтобы сэкономить десять пара! — воскликнул начальник полиции, пожимая плечами.
— Семьсот лье, тысяча, десять тысяч, сто тысяч лье, — распалял себя Керабан. — Даже если бы речь шла о пяти, двух, одном-единственном пара!
— Но, мой друг… — попытался вмешаться ван Миттен.
— Еще раз, оставьте меня в покос!.. — оборвал Керабан.
«Ну, вот он и разгорячился!» — сказал про себя Бруно.
— Я пройду по Турции, переберусь через Херсонес[65] пересеку Кавказ, перешагну Анатолию[66] и прибуду в Скутари, не заплатив ни одного пара вашего несправедливого налога!
— Ну, это мы еще увидим, — возразил начальник полиции.
— Все и так уже видно! — закричал господин Керабан в крайней ярости. — И я отправлюсь сегодня же вечером!
— Черт возьми! — воскликнул капитан Ярхуд, обращаясь к Скарпанту, который не упустил ни слова из неожиданно возникшего спора. — Это может помешать нашему плану!
— Действительно, — согласился Скарпант. — Упорствуя в своем намерении, этот упрямец проедет через Одессу. И если по пути он решит заключить этот брак!..
— Однако!.. — заговорил еще раз ван Миттен, желая помешать Керабану совершить подобное безумие.
— Оставьте меня, говорю я вам!
— А свадьба вашего племянника Ахмета?
— Как раз о ней и идет речь.
Скарпант отвел Ярхуда в сторону:
— Нельзя терять ни часа!
— Верно, — подтвердил мальтийский капитан, — и завтра утром я отправлюсь в Одессу по адрианопольской железной дороге.
Затем оба заговорщика удалились.
В этот момент господин Керабан резко повернулся к своему слуге.
— Низиб!
— Да, хозяин?
— Следуй за мной в контору!
— В контору, — ответил Низиб.
— И вы тоже, ван Миттен, — прибавил Керабан.
— Я?
— И вы, Бруно.
— Чтобы я…
— Мы отправимся вместе.
— Хм! — промычал Бруно, становясь внимательным.
— Да! Я пригласил вас пообедать в Скутари, — сказал господин Керабан ван Миттену, — и, клянусь Аллахом, вы будете обедать в Скутари… когда мы вернемся!
— Но это будет не так скоро… — улыбнулся голландец, смущенный предложением.
— Даже если это будет через месяц, через год, через десять лет! — отрезал Керабан тоном, не допускавшим ни малейшего возражения. — Но вы приняли приглашение на обед и будете у меня обедать!
— У этого обеда будет время остынуть, — пробормотал Бруно.
— Но позвольте, друг Керабан…
— Я ничего не позволю, ван Миттен. Пошли!
И торговец сделал несколько шагов в глубь площади.
— Невозможно сопротивляться этому дьявольскому человеку! — сказал ван Миттен Бруно.
— Как, хозяин? Вы собираетесь уступить подобному капризу?
— Поскольку я здесь, а не в Роттердаме, Бруно!
— Но…
— И раз я следую за своим другом Керабаном, то и тебе ничего другого не остается, как идти за мной.
— Вот еще осложнение!
— Поехали, — приказал господин Керабан.
Затем, обращаясь в последний раз к начальнику полиции, чья насмешливая улыбка легко могла вывести его из себя, он сказал:
— Я отправляюсь и, вопреки всем вашим постановлениям, доберусь до Скутари, не пересекая Босфора!
— Мне доставит большое удовольствие присутствовать при вашем возвращении из столь занимательного путешествия, — заверил начальник полиции.
— Для меня тоже будет истинной радостью встретиться с вами! — с трудом сдерживая себя, процедил господин Керабан.
— Но я предупреждаю вас, — прибавил начальник полиции, что, если налог будет еще в силе…
— Ну?
— То я не разрешу вам переправиться через Босфор, чтобы вернуться в Константинополь иначе, чем за десять пара с человека.
— Если ваш несправедливый налог будет еще в силе, — ответил господин Керабан тем же тоном, — то я сумею вернуться в Константинополь без того, чтобы вам достался хоть один пара из моего кармана!
После этого, взяв под руку ван Миттена, господин Керабан сделал знак Бруно и Низибу следовать за ними и исчез в толпе, которая криками приветствовала известного сторонника старотурецкой партии, столь упорного в защите своих прав.
В этот миг вдалеке раздался пушечный выстрел. Солнце только что скрылось за горизонтом Мраморного моря. Ежедневный пост был закончен, и верные подданные падишаха могли вознаградить себя за долгое дневное воздержание. Неожиданно, как по мановению жезла некоего мага[67] Константинополь преобразился. Тишина на площади Топ-Хане уступила место крикам радости и удовольствия. Сигареты, чубуки, наргиле зажглись, и воздух наполнился их ароматным дымом. В кофейни сразу же устремились проголодавшиеся и жаждущие посетители. Жаркое разных видов, йогурт[68], каймак[69], кебаб[70], лепешки из баклавы, рисовые биточки, завернутые в виноградные листья, вареная кукуруза, бочонки черных оливок и черной икры, плов с цыплятами, блины с медом, сиропы, шербеты, мороженое, кофе — все, что едят и пьют на Востоке, появилось на столиках в то время, как маленькие лампы, подвешенные на медных спиралях, поднимались и опускались, подергиваемые время от времени хозяевами кофеен. Затем, как по волшебству, старый город и новые кварталы ярко осветились. Мечети Святая София, Сулеймана, султана Ахмета, все религиозные и гражданские строения от Серай-Бурну до холмов Эюпа засверкали многоцветными огнями. Пылающими письменами, от минарета к минарету, были начертаны в темном небе строки Корана. Босфор, изборожденный каиками с причудливо раскачивающимися фонарями, искрился, как если бы в него попадали все звезды с небосвода. Дворцы по его краям, виллы на азиатском и европейском берегах, Скутари, старый Хризополис с домами, расположенными амфитеатром, казались теперь только линиями огней, удваивающимися отражением в воде.
Вдали слышались звуки барабана, лютни, гитары, табурки, ребеля и флейты, сливаясь с монотонным пением вечерних молитв. С верхушек минаретов взывали муэдзины. На трех нотах обращали они к праздничному городу свой последний призыв из одного турецкого и двух арабских слов: «Allah hӕkk kebir!» («Бог, Бог, велик!»)
Глава пятая,
Европейская Турция в настоящее время делится на три главные части: Румелию (Фракия и Македония), Албанию и Фессалию, а также зависимую провинцию Болгария. По трактату 1878 года[71] королевство Румыния (Молдавия, Валахия и Добруджа), княжества Сербия и Черногория были объявлены независимыми, а Австрия оккупировала Боснию, за исключением санджака Нови-Пазар[72].
Поскольку господин Керабан решил проследовать по периметру Черного моря, то его маршрут к русской границе должен был проходить вдоль побережья Румелии, Болгарии и Румынии. Оттуда, пройдя через Бессарабию, Херсонес, Тавриду[73] или же через области черкесов по Кавказу и Закавказью, этот маршрут огибал северный и восточный берега древнего Понта Эвксинского[74] и доходил до пределов, отделяющих Россию от Оттоманской империи[75].
В дальнейшем по анатолийскому южному берегу Черного моря самый упрямый из османов рассчитывал достичь Босфора и Скутари, не заплатив нового налога.
Все вместе это составляет шестьсот пятьдесят турецких агачей — около двух тысяч восьмисот километров, или семьсот лье. Ну а поскольку с 17 августа до 30 сентября — сорок пять дней, то за сутки нужно было преодолевать по пятнадцати лье при желании вернуться хотя бы к самому крайнему сроку свадьбы Амазии. В случае опоздания — прощайте сто тысяч ливров тетки! Однако использование таких быстрых средств передвижения, как железная дорога, давало возможность легко выиграть время и сократить путь. Например, отправившись из Константинополя по железной дороге в Адрианополь и — по ее ответвлению — в Янболи. Далее к северу ветка из Варны в Рущук соединяется с железнодорожными путями Румынии, а они, в свою очередь, проходя по южной России через Яссы, Кишинев, Харьков, Таганрог, Нахичевань[76] упираются в Кавказский хребет. Наконец, ветка из Тифлиса в Поти проходит до побережья Черного моря почти у турецко-русской границы. Правда, затем в турецкой Азии нет железнодорожной связи с Бурсой, но уже от нее проходит ветка до Скутари.
Однако нечего было и надеяться довести все эти доводы до понимания господина Керабана. Забраться в железнодорожный вагон, ему, приверженцу старой Турции, который в течение сорока лет всеми силами сопротивлялся вторжению европейских изобретений? Никогда! Скорее он отправится пешком.
Неудивительно, что тем же вечером, как только ван Миттен и господин Керабан вошли в галатскую контору, между ними сразу начался спор по этому вопросу.
На первые же слова голландца об оттоманских и русских железных дорогах господин Керабан ответил сперва пожатием плеч, а затем решительным отказом.
— Однако!.. — задумчиво произнес ван Миттен, который уже заранее смирился со всем и настаивал лишь для формы.
— Если я сказал «нет», значит, «нет»! — возразил господин Керабан. — К тому же вы — мои гости, я отвечаю за вас и мне должна быть предоставлена свобода действий!
— Пусть так, — сказал ван Миттен, — но, может быть, вместо железной дороги найдется какое-нибудь простое средство вернуться в Скутари, не пересекая Босфора и не плавая по Черному морю?
— Ну и какое же? — спросил Керабан, хмуря брови. — Если оно хорошее, я приму, если плохое, откажусь.
— Оно превосходно. — ответил ван Миттен.
Говорите быстро! Нам нужно готовиться к отъезду. Нельзя терять ни часа!
— Друг Керабан, мы можем добраться до самого близкого к Константинополю черноморского порта, зафрахтовать пароход…
— Пароход! — воскликнул господин Керабан, которого слово «пар» обычно выводило из себя.
— Нет, судно. Простое парусное судно, — поспешил поправиться ван Миттен, — шебек[77], тартану, каравеллу — и направимся в один из портов Анатолии, например, Кирпих[78]! Оказавшись на этом пункте побережья, мы за один день спокойно доберемся по суше до Скутари и там весело выпьем за здоровье Мушира!
До этого момента господин Керабан слушал своего друга не перебивая, и тот, вероятно, уже воображал себе, что его предложение будет принято, тем более что оно никак не задевало хозяйского самолюбия. Однако после того, как господин Керабан его выслушал, глаза торговца загорелись, а пальцы сжались в кулаки.
— Итак, ван Миттен, — сказал он, — ваш совет сводится к тому, чтобы сесть на корабль на Черном море и, таким образом, не пересекать Босфор?
— По-моему, это было бы хорошим ходом, — ответил ван Миттен.
— Вы когда-нибудь слышали о морской болезни?
Поделиться книгой: