Мстиславцев посох

Петрок задумался. С подвохом, видать, Степка загадку загадал. У него все с подвохом.

— Без топора,― ответил неуверенно.

— Ну сказал, как связал,― засмеялся Степка.― Без угла ее не построишь, смекай.

Плотник рябой из мазоловской артели перестал топором тюкать, подошел, слушает.

— Ты сам-то вот такое ответь,― обратился он вдруг к Степке.― Бьют Ермилку что есть силы по затылку, он же не плачет, только ногу прячет.

Настал Степкин черед смущаться.

— В голове вертимся, а не выловлю,― сказал он.― Это ты, конопатый, что-то свое, плотницкое, приплел.

— Плотницкое, верно,― согласился мазоловский.― По всей Руси с нами эта погудка ходит.

Не заметили, как на подмости дойлид Василь поднялся.

— Аль шабашите? ― строго спросил он. Мазоловский быстренько отошел. Наклонился за плинфой и Харитон.

— Барабан скоро ль возводить почнете? ― обратился к нему дойлид.

— Нам тут сидеть ден со два еще,― отвечал Харитон степенно.― Да Климки Иванова артель свод буде вязать ден три, да кровлю пять, а там и за шею возьмемся. Хотим на ней майстера попытать, просится. При двух подручных сроку себе заказал неделю.

— Не много ль?

— В самый раз. Сработал бы красно.

— С изразцами берется сработать? ― спросил дойлид.

— То забота Савкиной артели,― подсказал Степка. Дойлид Василь снял шапку, подставил ветру лицо.

Глаза блеснули радостью.

— Привольно дыхать тут, а? II видать окрест далеко. И храм наш хоть невелик поморами, а приметен.

То вельми надобно, дети мои. Как еще надобно людям напоминать моцней о вере да месте, где народились. Ибо не тварь они бессловесная, котору всяк, у кого кнут в руке окажется, может в свой хлев загнать.

Простоволосый, в распахнутом кафтане, шел дойлид по подмостям, кланялся, будто вельможам каким, мура-лям, измазанным цемянкою и красной пылью от плинфы, взъерошенным и угрюмым.

— Ну старайтесь для божьей справы, соколики,― говорил дойлид, и светлели на миг у муралей лица, а руки мелькали проворней.

— Амельян! ― позвал дойлид Василь.― Ты, брате, для людей скороминки расстарайся. Не были бы щи пусты. Ну-ну, не скупись. То дело святое.

ПОЮЩАЯ ГЛИНА

Артельщик Матвейка говорил Степке:

— Опосля жнива храм, будто на дрожжах, ввысь гонит. Такого в месте Мстиславском еще не видано было, чтоб за два лета столько сработать. И то: муралей на подмостях, что воробьев в омете, снизу доверху копошатся. А подрядчик-то, Апанас Белый, еще, слышь, мужиков пригнал не меней полусотни.

Степка кивнул всезнающе.

— Еще холопов будет. Никон-старец монастырских шлет на подмогу. Торопятся. Не вышел бы от ляха запрет на возведение.

— Ишь, поганец. Или мало ему тех червонцев показалось?

Степка склонился к уху артельщика, полушепотом, так, что Петрок едва и слова улавливал:

— Сказывают, советчик у ляха объявился. Из Вильни прислан. Из монахов, ордена какого-то католицкого. Монастырь ставить у нас сбирается.

— Монасты-ырь?

— Злостен на русинов, что пес цепной. Из городского замка и прислугу, которая православной веры, всю чисто повыгонял. А которые Риму поклонились.

— То як жа? ― спросил артельщик.

— Католицкую веру приняли.

— Отказались, стало быть, от своей,― покачал скорбно артельщик головой.― Что деется!.. Давно ли от татар отбились ― ксендзы прут. Ну, да будем твердо стоять. А то слыхал я, будто московиты...

Не успел Петрок дослушать, Филька примчался, потащил за полу.

— Тебя дядька Василь требует.

Дойлид уж и сам вышел из храма, поманил Петрока к себе. За лето дядька Василь подсох, построжал, на висках частая проседь выступила.

— Отнеси лист в слободу ценинникам,― сказал он Петроку.― Да увидишь Ивашку Лыча, передай от меня словесно ― с голосниками поспешал бы. За поспех, скажи, надбавлю, в обиде не останется. Кажин день дорог.

— А как начпоспеем да запрет будет от ляха? ― спросил Петрок.

Дойлид поглядел на хлопца оторопело. Потом подмигнул.

— Змитер хитер, да и Савка не дурень. Потому и поспешаем. До лета будущего нам опасаться нечего: подношение-то ясновельможному еще руки вяжет. А там возведем скоренько все главы со крестами и престол да и призовем архимандрита, чтоб освятил. Освященный же храм он, сатана, закрыть не посмеет. Давно ли гулял тут Ми-хайла Глинский. Небось надолго та гульба запомнится ляхам. Ну, ступай-ка, брате.

С Петроком побежал и Филька.

В гончарной слободе дыму не меньше, чем возле кузниц. Редко за которой избой нет гончарного горна. Филька с Петроком рты рукавами закрыли ― в глотке-то с непривычки першит, аж слезу из глаз вышибает.

Слободские ребята сразу приметили чужаков, поглядывают с враждою. Красноглазый мальчишка, рожица вся в копоти, заулюлюкал, побежал следом, путаясь в длинной до пят посконной рубахе.

— Гляди, замковые!

Набежали еще ребята, разглядывают, задирают.

— Рты себе позатыкали, сердешные.

— Ишь, ляхи.

Меньшие принялись комьями земляными кидать. Особенно красноглазый наседал. Хоть не больно, а обидно. Так и чесались у Петрока руки дать красноглазому затрещину. Но поди тронь, гончаровские только того и ждут.

И не миновать бы Петроку с Филькой трепки, не выйди на улицу сухой, как кощей, гончар с подвязанными ремешком волосами.

— Кыш, бесенята!

Оглядел Петрока с Филькой красными, как у того мальчонки, слезящимися глазами, покашлял в кулак.

— Вы откуль, кто такие?

— Нам бы Ивашку Лыча,― отвечал Петрок.― Лист до него несем от дойлида Василя.

— Который храм ставит на Дивье? ― гончар еще покашлял.

Не дождавшись ответа, крикнул:

— Данька! Покажь им хату Ивашки Лыча. Да задирать не смей, высеку стервеца.

От ватаги гончаровских ребят отделился один, белоголовый, ростом чуть выше Петрока.

— Пошли! ― шмыгнул он носом.

Не оглядываясь, он медленно пошел по улочке. Гончар недовольно поглядел хлопцу вслед.

— Ступайте за ним, он покажет.

Ивашку Лыча отыскали возле горнов. Тут крепко пахло жженой глиной, тошно-сладким чадом от древесного угля. В двух низких горнах огонь пылал ― не подступиться. Третий горн остывал. Мастер Ивашка, коренастый, с коротким и широким носом, наблюдал, как помощники ― два дюжих хлопца, ноздри у обоих в копоти,― скалывали глиняную замазку, потрошили горн.

— Ты, Аверьян, не шибко махал бы! ― покрикивал Ивашка Лыч.― Лопаткой ему подсоби, разом берите! Во недотепа!

Мастер взял у Петрока лист, развернул, принялся разглядывать буквицы.

— Книгочей с меня никудышный,― сказал, наконец, в смущении.― А повинен сын с углем приехать, той у меня чтец, целу зиму у дьячка обучали. А ты на словах, малый, передал бы, что от нас Василю Анисимовичу требуется. Ай не угодили?

Петрок сказал, что было ему велено. Мастер поскреб закопченным пальцем бороду.

— Изразцы дадим и раней срока,― промолвил он.― Ужо я два горна у Пронки, суседа, занял. Да ребята мои стараются. А с голосниками-трубами дело хуже, работа тонкая. Ну да хай Василь Анисимович не печалится, зробим все, как надобно.

Ивашка Лыч подошел к горну, прикрывая лицо широкой ладонью, заглянул внутрь. И Петрок с Филькой туда же. От жара у них дух заняло. Отпрянули дружно. Однако увидели, что хотели: лежали там рядами обожженные добела изразцы. А отдельно, каждая сама по себе ― игрушки глиняные: зверушки чудные, петушки, коники, кикиморы.

— Пусть поостынут, а мы покуль на завалинке посидим, потолкуем да квасу похлебаем,― лицо у Ивашки красное от жара, довольное.

Шли мимо навесов, корьем крытых. Под ними на широких досках сплошь изразцы, от которых еще пахло сырой глиной. А на которых досках уж совсем высохли. Ивашка Лыч щупал изразцы, говорил подмастерьям:

— Из кривого навеса да вот эти время в горн закладывать, совсем поспели. А те поглубей задвиньте ― не попортило бы солнышко, ужо теперя по краю гладит, а в полдень и все достанет.

— Дядька Иван,― Филька тронул мастера за полу кафтана.― Откуль узор на изразцах?

— Куры день по глине потопчутся, во и узор,― слукавил Ивашка Лыч.

— Скажете,― усмехнулся Филька.

— И дети малые допомогают, дрючками глину стебают,― посмеивался мастер, приглядываясь к Фильке.

Аверьян-подмастерье ткнул желтым пальцем в сторону низкой повети о трех стенах, плетенных из лозы и обшлепанных глиной, смешанной с коровьими лепешками.

— Туды глянь.

Петрок увидел железные пластины в желобках и завитушках, воскликнул:

— На досках отбиваете!

— Смекалист,― похвалил Ивашка Лыч.

— Сам подобные доски вырезал,― похвастал польщенный Петрок.― Для набоек тканинных.

— То несколько не так робится,― возразил мастер, открывая во двор заднюю калитку.

— А полива с чего? ― допытывался Филька.

— Зеленую из травы-муравы варим. Бывает, лепех коровьих подкинем, чтоб гуще,― вновь откровенно посмеивался Ивашка Лыч.― А на финифть-поливу птуши-ный помет берем.

— Аль я маленький? ― насупился Филька.

— А не поверил, то и молодцом,― отвечал Ивашка Лыч.― Тогда скажу правду. У кожного майстра своя тайна есть, как ту поливу варить. Потому и лепшая и горшая бывают.

— Так всем бы показать ту, что других лепей! Хай бы у всех добра была,― горячо сказал Филька.

— Покуль так не выходит,― развел руками Ивашка Лыч.― Я, може, сколько годов ту поливу придумывал, ночей не досыпал, а другой кто ее задарма возьмет, палец о палец не ударив.

Двор у Ивашки Лыча обширный и весь глиной пропах. И под ногами ни былинки ― одна крепко утоптанная сухая, как на току, глина. Под длинной поветью ― несколько низких скамей с деревянными кругами. В каждую скамью вделан торчком у края колышек. На нем, как на ось, толстый круг поставлен. На двух таких скамьях сидели верхом ребята. Были они чуть постарше Петрока с Филькой ― подмастерья. Левой рукой подмастерья подгоняли круг, а правую держали на влажном комке глины. Рядом стояли лохани с водой. В тех лоханях подмастерья ополаскивали пальцы. Один из работавших, большеголовый, с кривыми ногами, зазевался, сбил глиняный ком. Ивашка Лыч, ни слова не говоря, подошел, дал кривоногому подзатыльник. Хлопец конопатым носом едва в круг не ткнулся. Но тут же встрепенулся, шибче завертел круг.

— Не так,― остановил его Ивашка Лыч.

Мастер столкнул хлопца со скамьи, сел на его место, обмакнул в лохань кисть правой руки, быстро завертел круг. Из-под его пальцев вдруг выскользнул, легко зазмеился ободок, затем обозначились покатые плечики какой-то посудины.

— Горнец! ― уверенно определил Филька. Однако то не горшок был.

Ивашка Лыч поднялся, уступая место подмастерью.

— Не угадал малость,― сказал он.― То мы голосники робим, о которых дойлид Василь спрашивает. А во готовые лежат.

Под поветью, положенные крутыми боками друг на дружку, поленницей лежали длиннотелые голосники. Не будь они так изогнуты, их можно было бы принять за большие кувшины.

— Крикни пред ними что-либо,― предложил Петроку подмастерье Аверкий.

Петрок подошел к голосникам.

— Эгей! ― негромко сказал он.

— Гей-гей-ей-ей! ― откликнулось в голосниках протяжно и певуче.