Помоги проекту - поделись книгой:
– Тогда же пришло! – усмехнулся Младший – хотели и там, в Европу, коммунизм на штыках, даешь Варшаву и Берлин! Вышло, как здесь – не хочет пролетариат мировой, под наши знамена! Тут Ленин умер – и стали решать, что делать: воевать со всем миром, спалить страну, ради призрака мировой революции – или начать обустраиваться ВНУТРИ, строить нормальное ГОСУДАРСТВО, лишь с красным флагом, и нормальными отношениями с соседями? Схватились насмерть два Вождя, две линии, две идеи. Гений мирового пожара – и гений организации: индустриализация, вооружение, мощь государства.
Или
После говорили, что Сталин победил интригой, расставив на посты своих людей – он что, брал с них клятву верности лично себе? – да и Троцкий интриговать умел: подпольщики-революционеры! Но – большинству народа, и рядовых партийцев, и руководителям из молодых – пятилетние планы, Днепрогэс и Магнитка, были куда ближе и понятнее, чем помощь угнетенному мировому пролетариату. И – Партия, в большинстве, встала за Сталина; а Троцкий проиграл навсегда. Тех, кто был с ним, и за мировую революцию – во враги народа: верхушку армии, и старых партийцев. А с ними – и идею мировой революции. Так и вышел социализм – в отдельно взятой стране. Как в лагере осажденном.
И ведь, хорошо поначалу шло! Индустриализация, войну выиграли, территории вернули, почти все, науку развивали, первыми были во многом, строили много! По виду, как у Гонгури было – города новые, светлые, заводы всюду, ракеты в космос. Все общенародное – хозяев нет: правит Партия, лишь Вожди меняются, как годы идут. Народ работал – довольный, что жить стало лучше и веселее. Квартиры отдельные, даже автомобили и дачи, и к морю летом, на юг. Лечение с обучением опять же, бесплатно. Такие, как ты – на пенсии, мемуары пишут. В годовщины – парад, затем шествие со знаменами, во славу Партии и очередного Вождя. За страну гордость – слава ее и блеск. Хорошее было время – хлеб за шестнадцать копеек, колбаса за два двадцать!
Знаешь, я ведь с тех лет – не парады и стройки вспоминаю. А дачу нашу, под Ленинградом, как иду я, мальцом, с батей, на речку Оредеж, щук ловить – а у сельмага парни деревенские журнал "Техника молодежи" читают, по доброй воле, трезвые все! Я там в шестьдесят третьем родился. Фантастику читать любил – еще бродили экспедиции в болотах Венеры, пробивались ракеты сквозь бушующую атмосферу Юпитера, и не была составлена карта Сатурна – а к звездам уже шли корабли, чтобы поднять алый флаг единого коммунистического человечества на неведомых планетах. Читал, и мечтал – как это будет. А все уже как-то потускнело, измельчало: книги, фильмы, песни, про быт, вместо "Иду на грозу", или "Туманности Андромеды" – кухня коммунальная. Кварталы одинаковых пятиэтажек на юго-западе, проспект Стачек, грильбар "Уют", где культурно отдыхали пролетарии – приходили пьяные "быки", снимали смазливых "коз", ловили "колеса" и мотали в "блудуар"; там однажды избили и ограбили моего друга, из-за электронных часов с цифрами – мы, собрав команду, неделю искали тех по окрестным дворам, но так и не нашли. Смутно хотелось чего-то нового, мало было одной работы-учебы, хотелось понять – зачем? Мы искали, спорили, пытались понять. Нас тыкали в морду – не сметь! Работайте – а думают за вас те, кому надо!
Нет, внешне – все по-коммунистически было. Достигнуто – все. Враг внешний напасть не смеет, врага внутреннего давно нет – все рабоче-крестьяне, за что бороться и против кого? На должность хорошую, даже бригадира в цеху, только членом партии – и в партию вступают исключительно ради карьеры, а в комсомол вообще, всех пишут, с четырнадцати лет. Все определено – рождение, детский сад, школа, пионерия, комсомол, партия, прописка, работа, пенсия, помер! В лозунги правильные, всюду развешенные, не то что не верят, а давно смысл их забыли! И разговоры, что неплохо бы магазины-ресторанчики-ателье в частные руки, чтобы без хамства и грязи. И вообще, собственность, это хорошо, потому что хозяин будет, как паровоз: сам за свою выгоду, других за собой вытянет! Это еще до горбача началось, сначала по углам, после и вовсе, с телевизора, с эстрады, от всяких там.. А Партия – что Партия? В бюрократии утонула, на шестидесятом году своей власти, лишь запрещать умела, и то по мелочи – типа, джинсы и рок-музыку низзя! Бюрократия удушающая, казенщина скучная – вместо живой идеи!
Ну и прорвалось – демократия, гласность, реформы! Поначалу, как свежее что-то – после застоя! Вот и выбрали мы – придурка Горбачева и козла Ельцина! Еще не зная, что первый развалит Союз, а второй обрушит все в капитализм. Партийные – они тоже, интерес имели. Чтобы блага все – по наследству. И – свободно в Париж. И счет в швейцарском банке – свой. Так и стали, новыми капиталистами – бывшие партийные секретари, хотя и сами все по анкете из рабоче-крестьян.
– Врешь! – сказал Итин – это как: вышел кто-то, и заявил, это завод теперь мой, я один хозяин, а вы все мои рабы, трудитесь, я все себе забирать буду? На том заводе, на этом. Хозяев-то будет – один на тысячу, если не меньше! Тысяча трудятся – а один, им крохи кинув, чтоб с голода не померли, станет тратить? Купит себе – дворец, яхту, бриллиант, клуб футбольный. Или вообще, за границу уедет – и будет, как паук, туда все тащить? На развлечения – в каком-нибудь Монте-Карло! Или вовсе, завод закроет, и выгонит всех – хочу, поскольку мое! Да не могло такого быть!
– А было. Именно так. Кому-то – "Челси" и Канары, тысячам – голодать. Заводы – стоят, или распродаются. Никто не работает, все хапают и торгуют – пир во время чумы. Депутатская сволочь рассуждает об утилизации экономически избыточного населения, ради высоких общечеловеческих ценностей, диктуемых нам из-за бугра. Господа коммунисты торгуются с рабочими – сколько голосов на выборах вы нам обеспечите, в обмен на наше чего-то-там. Где прежде приезжали к морю на лето – теперь в каждом ауле окопался самостийный батька с бандой, и не желает знать никакой власти, кроме своей собственной. Где прежде были города, учкудук, три колодца – теперь песок заносит белые пятиэтажки с выбитыми окнами, пустой дом культуры с мозаикой "мир двухтысячного", ржавые качели во дворах, детские площадки – туда молодые ехали, думали, насовсем; теперь в те города забредает лишь зверье, и банды. Русских в рабство тащат, горным князькам, как в татарское нашествие. Зато – великое достижение демократии! – гей-парады, вместо парадов победы!
– Врешь! – сказал Итин, с яростью – чтобы мечта человечества всего так закончилась? Чтобы светлый путь единственный – тупиком оказался? Чтобы – выхода не было? Чтобы так все кончилось – не гибелью в борьбе неравной, а с размаху, в болото? Чтобы народ с этим смирился – не восстав? Чтобы Партия разложилась – вся? Чтобы нового Вождя не нашлось? Врешь, гад! А, понял – ты выдумал все, чтобы веру мою подорвать напоследок!
– Да пошел ты! – ответил Младший – так было. Я не Гонгури – сочинять не умею. Этим все кончится – и если исторический материализм прав, законы истории общие, здесь то же самое будет. Лет через шестьдесят. Но не бойся, ты свои почести получить успеешь. Будет, наверное, здесь, комхоз имени товарища Итина – и бронзовый статуй, под которым детишкам станут красные галстуки повязывать, в годовщины. И надпись на постаменте – геройски погиб, или зверски замучен. А также пароходы, строчки, и другие всякие дела – твоего имени. Мне вот так не повезет – вряд ли меня кто-то вспомнит, когда убьют. Зато после – скинут тебя с пьедестала, и начнут грязью поливать. И сказки рассказывать – о "России, которую мы потеряли", с молочными реками и кисельными берегами. Признав социализм – тупиковой ветвью истории, неудавшимся экспериментом. Вот так – будет. Я не думаю – я знаю. Потому как – сам видел. Все – уже решено, за вас.
– Врешь ты все!
– Да пошел ты!
Они помолчали. Оба. Минуту, две.
– НИЧЕГО не решено – сказал Итин решительно – даже если ты мне не наврал.. Что вы там все про..ли – ничего не доказывает: любую победу вмиг прое..ть можно, если неумело взяться! Укрепиться, тылы подтянуть – это надо конечно, но не главное, а лишь чтобы штурм обеспечить! А вы – интенданта выбрали главкомом: сыты все, всего вдоволь – а вперед не хочу! Вместо того, чтобы по дороге дальше, вы на обочине привал – и обустраиваться! Говоришь, от коммунизма не отказывались, как от цели дальней – а вы делали что-то, или просто себя тешили, сидя: вот там где-то, завтра встанем и пойдем? Не захотели воевать со всем миром – а пытались ДОКАЗАТЬ, что вы самые передовые, или просто сидели, довольные что не трогают? Бюрократия с казенщиной, говоришь, заели – так ведь, когда единомышленники все, за идею, все эти вопросы, вся мелочь, вроде кто кому подчинен, в рабочем порядке решаются, не отвлекаясь! Не силы, идеи вам не хватило – это прежде всего должно быть! У нас вот – узкоколейку строили, на торфяники. Чтобы скорее, решили с двух концов класть. Кому с дальнего – у тех, подъем затемно, и марш-бросок, с рельсами на плечах! От города, легче было: начало проложить, пару вагонов поставить, и класть прямо с колес; в вагонах жилье, кухня, и даже баня, материал сзади подвозят. Результат – что ближняя бригада три четверти пути проложила. А награда вышла, старшему ближних – партбилет на стол! За то, что вся его бригада, после смены, на койках лежа, о водке и бабах, языки чешут – а у ребят из дальней, в запале глаза горят! Торф нужен, конечно – но стопим его, и забудем. А то, что сотня человек душой к коммунизму стали ближе – это останется. Так и назвали дорогу ту "линией Корчагина", по старшему в дальней бригаде.
– Того Корчагина – не Павлом звали?
– Не помню. Просто – товарищ Корчагин. Что смеешься?
– Так – повторение истории, даже в именах. Когда меня ТАМ в комсомол принимали – помню, как я потрясен был, вечером на празднике увидев секретаря комсомольского, вусмерть пьяным, как свинья: я-то думал, что все они корчагины! Старшие надо мной посмеялись, и по-свойски объяснили, что в комсомол давно уже вступают, лишь ради карьеры. Бороться-то уже не с кем, и не за что – врагов давно нет!
– Это как – не за что? Революция, брат – это не Десять Дней! Это – путь постоянный, к лучшему! Если недостатки видели, сам сказал – почему не боролись?
– Чтобы нас, партийные – за возмущение спокойствия и нарушение порядка?
– Что – вас? Расстреляли бы, или на каторгу – как нас, при царе? Или – карьеру бы притормозили?
– Да, лучше уж так, чем как у вас тут! Слышал я – две оппозиции и пять уклонов, разоблаченных! А уж чисток – не счесть. Представляю – что будет твориться здесь, в прекрасном и яростном мире, через двадцать лет!
– Почему – через двадцать?
– Потому что – тридцать седьмой. Если Вождь здесь ТАКОЕ сказал – лучше десять невиновных к стенке, чем одного врага пропустить! ТАМ все ж к людям гуманнее – вон, семья моя была из хозяев, зажиточных, уральских, аж батраков имели – но против власти с обрезом не бегали, потому как сами во власть пошли: образованный человек считался тогда много выше, чем деревенский богатей! И все – новой власти честно служили, одиннадцать братьев и сестер, считая деда моего. Один брат – генерал-майор армии советской, другой – главный инженер Уралмашзавода, остальные – тоже инженеры, учителя, врачи, актриса театра в Свердловске; и даже старший самый, кто до войны еще умер, в тридцать пятом – и то гордился, что не от сохи уже, а механиком. А дед мой, выше всех взлетел: в Питере, в партийные секретари, лично Кирова и Орджонокидзе знал – вождей партийных. Расстреляли его, в тридцать седьмом. И бабушке моей – десять лет, ни за что, просто как жене. Комсомолочка была, активистка, красивая, на фото – вышла старуха беззубая, под подписку, что никому ни слова. На собраниях всяких, когда ее приглашали, она как положено говорила – а мне, внучку любимому, всю правду. И у ребят во дворе – у многих такие же бабки и деды, то же рассказывают, втихаря. Такое послушав – трудно в идею верить. Против может и не пойдешь, но и защищать не станешь – лишь честно лямку тянуть..
– Знаешь, а ведь меня тоже хотели – под уклон. Сказали мне, в чистку последнюю – что есть такое мнение. А я работал, как прежде – не боясь. Просто – потому что не жалел ни о чем: ни об одном своем деле, ни об одном дне. О том, что сделал – чтобы коммунизм скорее настал. А жизнь – если Партия для меня все, то по праву может, жизнь мою забрать, если надо. Но – обошлось.
– Что-то не пойму, старшой – ты дурак?
– Видишь, река внизу течет? Поток ее, как история, а мы все, я, ты, он – капли там и пузырьки. Чтобы реку повернуть, надо плотину поставить – конечно, капли разбиваться будут, пузырьки лопаться – зато река, по нужному месту! Человек – это высшая ценность, и мы – самые гуманные люди, потому что реально строим такую жизнь, когда ВСЕ ЖИВУЩИЕ будут счастливы! Даже если придется – одно-два поколения ускоренно сработать. Чтобы – новое человечество создать. Где труд на общество – будет высшей ценностью. А кровь, даже лишняя, без вины – что делать! Это, как хирурги при гангрене режут, по ЗДОРОВОЙ ткани: лучше лишнее долой, чем хоть чуть гнили пропустить, и всему организму смерть!
Они снова замолкли – оба, вместе.
– Падлы вы все! – произнес Младший – меня-то за что? Здесь, с вами хотел – и там, от присяги не отрекался, Советскому Союзу! Мне ж многого не надо было – чтобы дом свой, и чтобы ждал меня там кто-то – а я бы честно служил! Больше всего жаль, что так и не встретил я свою, единственную – не вспомнит обо мне никто, как убьют. Как там не вспомнили – когда погиб честно во вторую чеченскую, в том самом двухтысячном, под Урус-Мортаном. Тоже офицер был – и тоже капитан. Майора и орден получить не успел – хотя был представлен. Социализм тупик, капитализм ненавижу – только убивать и умею. А я ведь верил вам, и здесь и там – честно с вами хотел. Все бы простил, даже деда – если б дал мне социализм то, что обещал! А вот вышло.. Сволочи вы все!
– Это что ж выходит? – спросил Итин – тебе уже на социализм-капитализм плевать – лишь бы САМОМУ устроиться? Кто на службу возьмет – тому и служить честно?
Мы обыватели – нас обувайте вы,
И мы уже – за вашу власть!
– Ты меня не агитируй! – усмехнулся Младший – я ж тебе, не пролетарий. Тьфу! Был – когда-то.
– Какая, к черту, агитация? – ответил Итин – просто, жалко мне тебя. Так и не понял ты, ЧТО мы строим. С кровью лишней, с ошибками иногда – если учимся по-живому, без экспериментов: сами мы, эксперимент, не вышло, так снова вперед, без слез и соплей. Чтобы стало, как у Гонгури. Где мать ребенка отдаст, навсегда, без сожаления – зная, что те, кому положено, любить его будут больше, чем она бы искренне могла. Где влюбленные будут расставаться без слез – зная, что на месте новом, куда каждого пошлют, они других встретят, таких же верных. Зачем семья – если все там, близкие друг другу? Зачем дом – если тебя всюду пустят? Зачем собственность – если все тебе дадут, что нужно? Вот настоящий коммунизм – торжество любви всеобщей! Которое попы на небесах обещали – а мы на земле построим.
– Лет через тысячу – в светлом будущем, бесконечно далеком. Как созреет.
– А уж это, зависит от вас! – убежденно ответил Итин – идея, она должна за собой вести, первой мечтой быть! Отчего мы сейчас уже мечтаем, к звездам – на планете этой дел мало, что ли? Да затем – чтобы дорога была бесконечной! Строить, это хорошо – но вы, удвоение произведенного продукта за год, главной идеей считать будете? Думаете, все само созреет, лет за тысячу? Нет – "мое", само не уйдет! Тысяча лет, или двадцать – это лишь, как скоро из себя собственника выдавливать, как раба, по капле, или сразу, со всей кровью! А вы – квартиры, автомобили – это ж какой расход лишний, если каждому – вместо того, чтобы общее, на всех! У нас специально в зал общий селят – чтобы все на виду, и вещами делиться, кому нужнее! Бескрылые вы – ползете, думая, как хорошо бы полетать, но нельзя! Можно – если на землю не оглядываться! У вас не вышло – у нас получится! Съезд наш – уже программу принял. Как коммунизм – за одно поколение построить. Эх, жаль – не увижу я!
– Это как? – усмехнулся Младший – для это вам надо совсем другое человечество создать.
– Значит, так и будет! – ответил Итин – это человечество сотрем, и новое с нуля создадим. Правильное.
Солнце давно уже перевалило за полдень. Суета у амбара утихла – все реквизированное растащили обратно по домам, в деревне налаживалась обычная жизнь.
– Ладно, поговорили – вышло твое время – сказал Младший – курить хочешь, напоследок? Возьми – довоенные еще, для особых случаев. Хоть какое удовольствие – в последний раз.
Итин взял папиросу. Вкус был слегка сладковатым, совсем не похожим на ядреный махорочный самосад. На мгновение ему показалось, что все стало – как много лет назад. Они идут вместе, через лес, к железной дороге – разговаривая, как тогда. Когда они еще были друг другу – братьями, товарищами. И могли стать – соратниками по борьбе.
– Знаю, что откажешься – сказал Младший – но все же.. Если хочешь – иди с нами. Мое слово – даже для Верховного кое-что значит. Жизнь тебе – обещаю. А все прочее – после решим.
– Плюнул бы тебе в рожу – ответил Итин – да слюны жалко. Что, даже убивать боишься, плесень? Только мальца отпусти – ты обещал.
– Что обещал – выполню. Только на последний вопрос – ответь. Про "пароход ученых" – все, по списку, там были? Или кого-то втайне оставили – под замком? Список, который в газетенке вашей – я видел. Все там были? Ну?
– Все – усмехнулся Итин – мы, Партия, массам одну лишь правду говорим. Бывает, что не всю правду – по целесообразности. Но уж если сказали – значит, так оно и есть.
– Падлы! – сказал Младший – ТАМ этот пароход доплыл. Не то чтобы по-подлому – обещали выпустить, и в море уже, торпеду в борт. А затем еще всплыть, и из пулеметов – чтоб никто.. И свалить все на командира лодки, которого сами же после расстреляли…
– Зато хлеб, в детские дома – ответил Итин – тебе напомнить, как было? Зерно нам – в обмен на выезд ученых. По списку – ИМИ составленному. Уже с приглашениями – кому где работать. Изобретать что-то – против нас. И хлеб выгружать – лишь после отплытия того парохода, под ИХ флагом. Командир лодки знал – что его, после во враги. И семью его – тоже. Но сказал "есть" – потому что НАДО. Настоящий коммунист – был. Но – дети хлеб получили. Когда – от голода падали, прямо в строю.
– Падлы – повторил Младший – капитализм, ненавижу, а в ваше счастье тотальное, не хочу! Хоть надежда была, когда совсем худо, снова профессора того разыскать, и в иной мир уйти. Где СССР жив, год семидесятый с чем-то, и мы с батяней на речку.. Хотя – вдруг смерти нет, а есть лишь переход, в другую жизнь, в мир параллельный? Там я завис – и вернулся, когда убили меня, в Чечне. Может и профессор – изобретает сейчас, где-то? А ты, если так – куда попадешь? Хотелось бы – чтобы туда, где я был. Чтобы ты сам увидел – как рухнет все, что вы сейчас строите. И понял – сколько стоят, все ваши "даешь"! И сколько – кровь, пролитая напрасно. Чтобы ты стал там – голодранью, зубами скрежещущей! И податься тебе – будет некуда. Хотя компартий там – целых четыре: зюгановцы, ампиловцы, кто-то еще. Только воюют больше, друг с другом – кто самый истинный. И с народом торгуются – вы нам, голоса на выборах, мы может быть, что-то когда-нибудь для вас! И будешь ты, старшой, водку глушить, или окна бить абрамовичам – а после, в ментовке ночевать, с битой мордой! Богатым не возродишься – не надейся. Как профессор мне сказал – психоматрица при переносе не абы в кого, а в схожего, по параметрам. Как я – и здесь, и там, за Отечество. А ты, значит – будешь пролетарий. Вылезешь с красным флагом – омоновцы рыло начистят. Прощай, старшой – удачи не желаю!
Младший встал. Итин тоже. Поодаль стояли деревенские. И смотрели – на них.
– Ты сам? – спросил Итин.
– Народ! – ответил Младший – пусть он тебя и судит! А я – посмотрю.
И призывно махнул рукой.
Крестьяне придвинулись. Обычные человеческие лица. Скорее с любопытством, чем со злостью.
– Он ваш! – сказал Младший, сделав шаг назад – как решите с ним, так и будет!
Мужики оживились. Как по волшебству, в их руках возникли вилы и колья.
Итин огляделся. Слева было поле, ровное и сухое, за ним лес. Младший, перехватив его взгляд, чуть кивнул – и Итин вдруг понял, эти стрелять не будут. И гнаться за ним – тоже.
Итин представил, как он бежит – а за ним толпа, с улюлюканьем и свистом, размахивая дрекольем. Упрямые и упорные – не отстанут. Пока не загонят, как зайца – и не забьют насмерть. И будут после с хохотом рассказывать, своим детям, как они гоняли убегавшего коммуниста.
– Позором будете вспоминать! – сказал он толпе, сам оставшись на месте – эх, барсуки вы!
Толпа на мгновенье замерла. Но высокий худой мужик в рваной шинели – первым шагнул вперед.
– Наш позор сами переживем – сказал он – а если без хлеба, ничего не будет! Зачем чужое забирал?
И взмахнул вилами.
Это было – на том, памятном съезде, перед Июль-Коранью. Партия собиралась на съезд – лишь в судьбоносные, поворотные моменты. Когда, чтобы напрячь силы – недостаточно было простого приказа: требовались убеждение, воля, и согласие всех. Но даже лучшие товарищи – верные, преданные революции – уже устали от войны.
..сила Партии – в вере в нее народа. Рабочие трудятся, как никогда прежде на хозяев – но им надо кормить семьи. Заводы обеих столиц и Каменного Пояса исправно обеспечивают план по оружию – пушки, танки, самолеты. Однако, среди рабочих ходят всякие разговоры, и даже АНЕКДОТЫ про Вождя – чего еще недавно не могло быть! Все живут лишь надеждой на светлое будущее – в труде не жалея себя. Но все чаще спрашивают – скоро ли?
..металл пока есть – хотя вместо руды часто плавят лом. Хуже с топливом – нефть пока еще у врага, на полуострове, угля едва хватает на железные дороги. Но в достатке торф – хотя нужна рабсила. Гораздо хуже – с товарами для потребления, и совсем плохо с продовольствием. Крестьяне устали от реквизиций – однако у нас нет ни денег, ни товаров, чтобы заплатить им. Без сомнения, комхозы были правильным путем – общий труд объединяет, и трактору легче на просторе, чем на малых наделах. Но так же ясно теперь, что народ в массе этого не понял и не принял.
..мы виним в голоде кулаков с обрезами и банды мешочников – но хозяйственная перепись, где удалось ее провести, показала, что размеры пахотной земли перед довоенными сократились в двадцать раз, при гораздо худшей на ней работе! Даже считая народную власть своей, крестьянин не желает сеять сверх своих нужд – зная, что все отберут; и чрезвычайные меры против рынков в городах это лишь ухудшают! Все пока держится исключительно на порыве, энтузиазме, памяти о Десяти Днях, дисциплине военного времени и ожидании скорой победы. Но скоро настанет мир, и наша в большинстве крестьянская армия хлынет по домам – тогда порыв иссякнет, сменившись злобой и усталостью. Тогда – начнется такое, что померкнет кровавый хаос первого года, когда "райком закрыт – все убиты".
..четыре армии Восточного фронта переформируются в трудармии – в дополнение к двум, созданным раньше. Однако это следует считать лишь временной мерой, до полного завершений войны – потому что люди рвутся домой, и мы не удержим их в строю, когда настанет мир. Тем более что сравнение отрапортованного объема работ со списочным числом рабочих рук показывает весьма низкую эффективность такого труда.
..кроме прекрасных идей, человеку нужен осязаемый плод своих усилий. Чтобы не получить бунт беспощадный, уже против себя – нам нужна новая политика, прежде всего экономическая, с заменой реквизиции налогом, дозволением некоторого рынка, вниманием к производству потребительских товаров. Это сразу снимет напряжение, особенно между городом и деревней – когда крестьянин будет заинтересован вырастить больше, а рабочий сможет получить плату за лучший труд. Мы сразу получим оживление экономики и рост производства – по примерным расчетам, с достаточно хорошим темпом. Если же мы откажемся – то просто не сумеем смотреть людям в глаза. Мы сами обещали им счастье. Теперь нас спрашивают – где оно?
Но встал тогда Вождь. И сказал свое слово:
– МЫ НЕ ПОСТУПИМСЯ ПРИНЦИПАМИ! Новая экономическая политика – даст облегчение, но отдалит главную цель. Выиграть сражение – не значит выиграть войну. Главный наш враг, намного опасней буржуазии – это мелкобуржуазная стихия, собственник внутри нас. Сейчас мы можем – или добить ее окончательно, на волне революции, или дать ей волю: сначала земля крестьянам, затем и лавочки-трактиры-заводики захотят. Временный переход к обороне, для закрепления позиций – нет! Вы все воевали, и знаете – второй раз, людей в атаку можно уже не поднять! Сейчас стихия все ж ослаблена, после одолеть ее будет трудней. Ускорить движение, выходя на прямой путь! Трудно – значит, идти быстрее! Мы выдержим – ведь мы коммунисты!
Мы как никогда близки к победе – но также близки к поражению. Мы балансируем – как на лезвии бритвы. Внешний враг разбит, интервенция сейчас невозможна. Однако же, тем более опасным проявляет себя враг внутренний. Я имею в виду не заговорщиков, которые успешно выявляются и уничтожаются – я имею в виду классово чуждых, кто, пусть даже искренне и честно, примкнул к нам как к победителям, а еще больше – настроение умов даже самых проверенных и надежных. Народ требует плодов победы, иные же из наших товарищей – которые нам вовсе не товарищи! – берут эти плоды уже сейчас, тишком или открыто, искренне уверенные в своем праве. Разложение на местах принимает угрожающие размеры. При строжайших мерах контроля, повсюду есть хлебные рынки – расследование выявило участие в этом наших ответственных товарищей, имеющих в прошлом несомненные заслуги. Произвол в свою пользу, самым безобидным примером тому служат самочинные реквизиции, барская роскошь, отдельные случаи кумовства – и самое страшное, что вновь назначенные на должность подвергаются разложению еще быстрее!
В то же время, возврат к принципам собственности, на котором настаивают большинство народа и Партии, погубит революцию! Те, кто говорят, что нет опасности заговора, поскольку командные высоты остаются в наших руках – или глупцы, не видящие, что главный и больший вред, это присутствие собственности в умах, мелкобуржуазная стихия, или предатели, уже сейчас желающие что-то отхватить лично себе. Тактически они абсолютно правы – даже с цифрами доказывая об очевидной пользе СЕЙЧАС. Но стратегически – это гибель революции, перерождение в ординарное ГОСУДАРСТВО, пусть и с красным флагом, жизнь тела – и смерть духа!
Объяснить это им невозможно – слишком велика усталость за годы страшной войны. Идти против – значит, быть свергнутыми, по строгим законам исторического материализма. Мы – авангард, вырвавшийся слишком далеко вперед – когда главные силы не готовы к атаке. Враг вот-вот контратакует – как не только удержать завоеванное, не отступив ни на пядь, но и идти дальше, уничтожив врага?
Есть только один выход – армия должна вся погибнуть, дав подойти резерву. И авангард – в первую очередь.
Народ пока верит – в наше обещание, лучшей жизни. Мы намерены теперь – растратить этот капитал, до последнего гроша, с наибольшей пользой. При всей нашей любви к трудовому народу. Это, как в шахматах: представьте, что фигурки – живые. Ради их блага, вам надо выиграть. И если это можно достичь жертвой – стоит ли жалеть пешки? Или даже – ферзей? Если итог – победа.
Наш резерв – это те, кто придет после нас. Должно вырасти следующее поколение – с истинно коммунистическим мышлением – для кого "я" и "мое" не будет иметь смысла! На воспитание его – бросаются самые верные; это – главный наш фронт сейчас! Детские дома – ни в чем не должны испытывать нужды: кто украдет хоть кусок хлеба от нужд детей – будет расстрелян, невзирая на должность и заслуги. Также – будет расстрелян всякий виновный в неправильном воспитании. К сожалению, мы не можем пока перейти к всеобщему изъятию детей у родителей – во избежание всеобщего же возмущения. Надо поручить пропагандистам – разъяснить, что если прежде семья была и школой, то теперь обучение, работе и войне, требует правильной военной организации, под строгим контролем. Как ни тяжело говорить, но нам очень помог голод: многие отдавали детей в дома, чтобы спасти – мы вырастим из них достойную смену. Это, в дополнение к детям бывших эксплуататорских классов, сиротам и детям членов Партии, помещаемых в дома в обязательном порядке.
Народ же – должен весь лечь, во благо, веря в нас. Износиться, сработаться – с наибольшей отдачей. Потерь – не считать. В течение следующих десяти – пятнадцати лет – пока первые выпускники детдомов будут готовы к трудфронту. Это будет, по предварительным данным, от двух до двух с половиной миллионов человеко-единиц, воспитанных в фанатичном следовании нашим идеям. Им предстоит сменить уставшие массы – хотя бы, в первых рядах. В дальнейшем, доля наших воспитанников в общем населении будет неуклонно возрастать – а прочих же, снижаться, пока не сойдет на нет. И – коммунизм наступит! Таков наш План – должный быть реализован за срок жизни одного поколения, "в основном" за двадцать-тридцать лет…
Мы этого не увидим – как у Гонгури: те, кто летят к созвездию Андромеды, за сотни световых лет – зная, что на Землю не вернутся, но и до цели сами не долетят; лишь дети их будут у той звезды, и дети их детей приведут корабль назад. Мы погибнем все, на пути – хотя могли бы стать элитой нового государства, и кончить жизнь в сытости и славословии. Вместо этого, мы выберем – проклятия и ведра грязи, вылитые на нас потомками. Может быть, наши тела бросят собакам, сожгут на позорном костре. А если нас не разорвет взбунтовавшаяся толпа – то убьют наши птенцы-соколята, намеренно приученные не слушать авторитеты! Пусть – мы освободим им место, чтобы они могли идти дальше, не скованные нашим грузом! Как мчится история – всего три года, и мы, делавшие революцию, уже стали ей помехой! Те, кто придут после – пойдут дальше и быстрее. Им еще предстоит драться насмерть – со всеми, кто сам не захочет уйти.
В худшем случае, массы не захотят сойти со сцены. Будет война – страшная, жестокая, всех против всех; возможно, вторгнутся соседи, подняв обветшалые национальные знамена. Какая жалость – что у нас нет оружия, способного в одночасье уничтожить целые страны и континенты, миллионы лишних людей; это бы решило наши проблемы наилучшим образом! Однако, мы уже сейчас должны сделать все, чтобы нашим птенцам-соколятам легче было победить. Возможно, не будет работать промышленность, настанет полный развал. Потому, уже сейчас в хранилища складываются запасы – вооружение, топливо, провизия – для той, будущей войны.
Я знаю, что этот путь – страшен и тяжел. И вызовет отвращение у любого – как вызвал у меня самого, когда эта мысль впервые пришла ко мне. Но другого пути – нет. Я – не вижу. Может быть, кто-то из вас знает другой путь, не такой жестокий. Если он сумеет убедить в том, разумно и логически – я первый с ним соглашусь. И даже готов буду уступить ему свой пост. Я – не диктатор. Мне не нужны почести и власть – а лишь победа коммунизма, пусть даже сам я не увижу. Я считал вас своими товарищами – и спрашиваю сейчас, кто со мной? Или – вы можете избрать сейчас для Партии другого Вождя…
– Беги, герой! – сказал сержант – и больше не попадайся. Быстрее беги – а то, мы сейчас уйдем, тебя деревенские поймают. И сделают с тобой то же, что с комиссаром.
Кинул к ногам Гелия туго завязанный наплечный мешок. И дал пинка под зад.
На опушке леса Гелий заглянул в мешок. Там оказались: краюха хлеба, шмат сала, пара яблок, фляжка с водой, И заветная тетрадь, и карандаши. На самом дне – тот же револьвер с перламутровой ручкой, и патроны к нему – россыпью.
В тетради, после незаконченного ночью письма, появилась новая запись. Чужим почерком.
И ты не верь тому, кто говорит -
Что в Зурбагане высохли причалы.
И ниже:
РАССКАЖИ О НАС ПРАВДУ – КАКИМИ МЫ БЫЛИ.
И рисунок – пятиконечная звезда. С серпом и молотом посреди – вместо привычного плуга и молота. Под ней непонятные буквы – СССР. И цифры 1963 – 2000.
Поделиться книгой: