Следствие по-русски-2

— Если у тех, кто это смотрит, «крыша съезжает», то что же творится с теми, кто это снимает?!

— Это не люди, Коля, — убежденно сказал Разумовский. — Им даже названия нет... Давай, бери себя в руки, и надо досмотреть пленку до конца.

— Даже под пытками не буду! — заявил я. — Словно свидетелем становишься. Ох, попадись этот парень мне в руки!.. Вот тогда бы я и использовал эту кассету как «техническое пособие»... Я слышал о «черном порно», но всегда полагал, что это записи сексуальных извращений гомосексуалов, зоофилов... Я и не смотрел их никогда.

— То, что ты перечислил, называется «жесткое порно». А то, что ты видел только что, — «черное порно». Изнасилования, пытки, расчленения, некрофилия и прочая мерзость собраны воедино под этим названием. Практически во всех странах мира создание подобных «фильмов» ставится в разряд самых тяжелых преступлений. И не только потому, что в процессе их создания совершаются убийства и изнасилования, но и потому, что даже сам их просмотр наносит ущерб психике любого нормального человека.

— Это уж точно, — согласился я. — У меня, как и у каждого русского человека, психика очень крепкая, закаленная самим бытом нашей жизни, а «порог чувствительности» занижен постоянными стрессами и неврозами, и к тому же как бывший офицер уголовного розыска я психологически готов ко встрече с коррупцией, предательством, смертью... Но это... Ведь это были натуралистические съемки... Как же они не боятся? Ведь эта кассета — зафиксированное совершение преступления! Никаких других доказательств для здравомыслящего человека не требуется... Нет, для наших судов нужны другие доказательства, но я имею в виду обычных, здравомыслящих людей...

— При чем здесь «боятся» или «не боятся»? — поморщился иерей. — Это дело десятое. Сам видишь, о чем речь идет. При чем здесь страхи преступников?

— Это-то я понимаю, но после такого просмотра тяжело мысли и чувства воедино собрать. Вместо того чтобы в одном направлении идти, они в разные стороны расползаются. Остаются одни инстинкты. В моем случае это инстинкт оперативника. Впрочем, нет. Это уже не инстинкт оперативника, это уже «подстатейные желания» побыть наедине с этим парнем хотя бы полчасика. Почему ты до сих пор не отнес ее в ФСБ?

— Хотел сперва поговорить с тобой, а уж потом решать: относить или...

— Какое «или»?! — возмутился я. — Конечно, относить. Причем — срочно!

— Можно, конечно, и отнести, — каким-то странным голосом согласился Разумовский. — Над этим я тоже думал...

— «Тоже»?! — переспросил я. — Батюшка, я, кажется, начинаю догадываться, что ты хочешь сказать... И знаешь, что... На этот раз я, пожалуй, согласился бы приложить все силы и умение в поиске этих мерзавцев, если б это было практически выполнимо. Но в данном случае мы ни в коем случае не должны заниматься самодеятельностью. В делах подобного рода необходимо действовать с максимальной эффективностью, с использованием всех возможных методов и средств, с привлечением к работе профессионалов высокого уровня, а это как раз под силу ФСБ или спецслужбам. Упустить этих «кинематографистов» — такое же преступление, как быть их сообщниками. И я повторю, что, если б у меня был реальный шанс способствовать скорейшей поимке этих ублюдков, я бы его реализовал, но в данном случае все, чем мы можем способствовать, — отдать кассету в ФСБ... А я в это время поживу у тебя, на тот случай, если те, кто следил за тобой, решат предпринять более активные меры к возвращению кассеты...

— Я думаю, что они уже далеко от этих мест. Едва потеряв меня из-под своего контроля, они должны были решить, что я отправился с этой кассетой в милицию, и сейчас торопятся обратно, в город, чтобы в срочном порядке принять меры к эвакуации студии и ликвидации возможных улик.

— Тем более нужно поторопиться, — я поднялся и подошел к шкафу. — Сейчас я переоденусь и...

— Подожди минутку, — остановил меня Разумовский. — А что бы ты сказал, если б у нас был существенный шанс найти эту студию?

Я недоуменно пожал плечами:

— А какой в этом смысл? Чем мы, люди гражданские, предпочтительней официальных сыщиков? У них для расследования есть все возможности, а у нас кроме энтузиазма — ничего.

— А разве энтузиазма мало? В наше время — это одна из основных причин. Я бы даже сказал, что это — основная причина, по которой работают современные сыщики.

— У любого, кто посмотрит такую кассету, энтузиазм появится на пятой минуте просмотра. Не темни, батюшка, говори начистоту.

— Меня вот что тревожит. Ведь это — целое направление преступного бизнеса. Огромное и очень доходное. В Америке, Швеции и Польше оно хорошо отлажено и развернуто. В Америке сейчас идет настоящий бум в потреблении, а следовательно и выпуске, порнографических лент. Один только рынок «черного порно» приносит там несколько десятков миллиардов ежегодно. Теперь эта зараза вползает в нашу страну. А ведь это миллионы и миллионы долларов. Неужели ты думаешь, что те, кто решит заняться этой «отраслью» вплотную, не обеспечат себе надежный тыл в лице каких-нибудь высокопоставленных чиновников МВД и ФСБ?

— Все, что ты перечислил, — лишь попытка склонить меня к этой авантюре. А если вдуматься, то и доводов-то никаких серьезных нет.

— А так ли нам нужны эти самые доводы? — невинно поинтересовался Разумовский. — Ты видел кассету. Детоубийцы и извращенцы, воспевающие детоубийц и извращенцев. Это нужно остановить.

— Это новый взгляд на «непротивление злу насилием»? Батюшка, а что нужно для того, чтобы ты никогда больше не находил никаких кассет, не встречал на улице бездомных девочек и вообще не занимался проблемами своих прихожан настолько буквально?

Иерей подумал и неожиданно обиделся:

— Даст Бог, я еще долго проживу.

— Не понял?.. Ах, в этом смысле... М-да... Нет, батюшка, сдается мне, что в рай мы с тобой не попадем. Да и в ад могут не принять — им же дороже выйдет. Меня-то, может, еще и оставят истопником при котлах с политиками, а вот тебе точно придется бродить по земле в виде «тени отца Владимира».

— Не кощунствуй, — предупредил меня иерей. — Ты знаешь, как я отношусь к подобного рода шуткам. Последний раз добром спрашиваю: поможешь мне по собственной воле?

— А если я откажусь?

— Я тебе откажусь!

— Ну вот, так бы сразу, а то все намеками, намеками.

Разумовский еще раз укоризненно посмотрел на меня, подошел к телевизору и вставил в паз злополучную кассету.

— А без этого нельзя обойтись? — попытался воспротивиться я. — Не можешь ты вкратце рассказать содержание и на том успокоиться? Сам же говорил: полицейским после просмотра подобных видеокассет требовались психологическая реабилитация и собеседования с психиатрами. А у меня знакомый психиатр только в городе, за несколько сотен километров отсюда. Свихнусь — что делать будешь?

— Лечить! — прорычал доведенный моим занудством иерей. — Причем своими методами... Надо досмотреть, Коля. Нам с этим работать. А кассета — наша отправная точка. Может быть, ты свежим глазом и найдешь что-то, что я пропустил.

Но ничего, способного подсказать путь к изготовителям ленты, я отыскать не смог. Когда иерей извлек кассету из видеомагнитофона и вопросительно посмотрел на меня, я беспомощно развел руками.

— Я ничего не вижу. Наверное, отвык. Эмоции все равно берут верх над логикой. Лицо человека закрывает маска. Среднего роста, среднего телосложения, волосы черные, глаза какие-то желтоватые, скорее всего русский, предположительно лет тридцати пяти. Особых примет нет. Речь правильная, но с несколько странными оборотами. Но это уже по части лингвистов, психиатров и отдела аналитических исследований ФСБ. Происходит действие в каком-то помещении без окон, возможно в подвале. Девочке лет двенадцать-тринадцать. Судя по виду и одежде — из неблагополучной семьи. Нет, признаюсь честно: мне сейчас сложно анализировать увиденное. Требуется время для адаптации. Единственное, что могу сказать наверняка, — это какой-то псих. Нормальный человек такого не сможет. Но, судя по его комментариям, — вменяемый. Я не психиатр и не разбираюсь в маньяках, могу только предположить, что его психика находится в «пограничной зоне»... Нет, не берусь судить. Нам нужно будет получить профессиональную консультацию. Есть у меня один знакомый профессор — Ушаков. К нему и обратимся. Думаю, не откажет в помощи... И я заметил, что камера, снимающая все это, была не закреплена. Кто-то весьма профессионально снимал весь процесс, выбирая наиболее благоприятные ракурсы и освещение... Кстати, очень интересно: неужели в одном месте могли собраться и успешно сотрудничать двое и более душевнобольных? Или все же человек способен выплюнуть свою душу, заморозить чувства и опуститься до уровня шизофреника, когда дело касается денег?.. Во всяком случае, оператор, снимающий это действо, был профессионалом. Третье: нужно искать каналы, по которым осуществляется рынок сбыта. Такие каналы не могут быть закрытыми. Сомневаюсь, что при определенном желании в городе нельзя было бы достать, продать или заказать какую-нибудь особенную видеокассету. Значит, нужно искать на них выходы. Четвертое: личность человека, который принес тебе кассету.

— Здесь дело обстоит не лучшим образом, — признался Разумовский. — О нем нет никакой информации. Приехал, снял комнату у старухи, из дома почти не выходил, ни с кем не разговаривал. С трудом его квартирная хозяйка припомнила, что постоялец упоминал о своей матери, живущей в соседней области. Два раза он ездил к ней. Последний раз — за день до гибели. Возможно, его выследили. В день, когда он погиб, хозяйка дома уезжала к дочери в город. Преступники — а я не верю, что это был несчастный случай, — воспользовались этой возможностью. Можно сказать, ей повезло — неизвестно, как все сложилось бы, будь она дома. Беда в том, что никаких документов после него не осталось.

— Подожди-подожди, — нахмурился я, — что-то здесь не сходится. Человек скрывается от кого-то, опасаясь за свою жизнь... И как впоследствии оказалось — не зря опасаясь. Предвидя возможность неблагоприятного исхода, подстраховывается тем, что отдает кассету в ближайшую церковь с просьбой после его смерти передать ее в ФСБ. Его находят, убивают, а за тобой устанавливают слежку... Значит, он признался своим убийцам, что кассета у тебя... Но я не понимаю, какой смысл вообще отдавать кассету, ведь кроме констатации факта, что в России налаживается выпуск «черного порно», она не дает никакой конкретной информации? Он отдавал ее с тем расчетом, что после его смерти она «ударит» по убийцам, а значит, в ней должна быть какая-то информация, конкретная информация, позволяющая выйти на эту студию... Да, так и должно быть. Иначе смысла нет. Значит, что-то мы в ней пропустили. Может быть, дело все же в личности убитого? Он работал на каком-то предприятии, которое параллельно занималось выпуском «черного порно»?

— Может быть, — подтвердил иерей. — Даже наверняка так оно и было. Его личность рано или поздно установят, но до этого момента пройдет немалый отрезок времени. Сам знаешь, сколько месяцев, а то и лет, неопознанный труп может оставаться без идентификации. А ждать мы не можем. В это самое время в руки гаденышей могла попасть новая жертва. Жадность, готовность на все ради денег толкает людей на самые страшные преступления. Их нужно остановить.

— Да я-то «за»!.. Но меня мучает вопрос целесообразности. У сотрудников ФСБ есть то, чего лишены в настоящее время мы, — возможности, спецсредства, власть...

— А у нас есть опыт и желание, — упорствовал иерей. — Главное, чтоб у тебя было желание, а возможности я тебе сейчас обрисую. Твоя догадка верна: в этой кассете действительно есть подсказка. Я тоже подумал о том, что этому несчастному не было нужды оставлять у меня кассету, не таись в ней ключик к разгадке. Нашел я его не сразу. Пришлось просматривать ее несколько раз, и все же... Ты заметил, что видеофильм наложен на какой-то другой, записанный ранее?

— Да, — кивнул я, — из того же репертуара. Одна мерзость записана поверх другой. Экономили деньги на чистых кассетах.

— Если в той записи, которую мы просмотрели, отсутствуют какие-либо титры, знаки фирмы и телефоны, то в ленте, которая была на кассете ранее, знак студии и контактный телефон сохранились. Кстати, для чего это делается? Ведь это наикратчайший путь от оперативников угро к преступникам.

— Жадность, — пояснил я. — Она всегда заставляет пренебрегать осторожностью. У студии должен быть рынок сбыта. Они должны иметь своих клиентов, заказчиков, актеров. Те каналы, которыми они пользуются, еще не дают таких возможностей, каких им хотелось бы. Лично мне известны по городу только две такие точки. А на этом телефоне все равно сидит бабушка — божий одуванчик. И не пришьешь ты ей торговлю девочками или кассетами. Вообще, я сомневаюсь, чтоб этот телефон имел какое-то отношение к производителям фильмов. Не настолько же они глупы, чтоб оставлять подобные улики? Скорее всего, это попытка навести нас на ложный след. Не исключена и попытка устранения конкурентов.

— А я убежден как раз в обратном. Не зря убиенный отдал мне именно эту кассету. Нутром чую — не зря. А эти титры — единственная зацепка, которую я отыскал на кассете. Других нет — я смотрел все это внимательно, но ничего не обнаружил. Злой умысел может присутствовать, но не в направлении на ложный след, а в засветке фирмы. Почему бы не предположить, что убиенный специально оставил эту ниточку к распутыванию всего клубка? Может быть, он уже чувствовал опасность и хотел подстраховаться, а может быть, собирался шантажировать своих хозяев. Ну не зря же он ее мне оставил? Собирайся, Коля, ехать нужно сегодня. В таком деле нельзя терять и часа, не то что дня... Я пойду подготовлю машину, все же нам пять часов предстоит провести в дороге... Собирайся.

Когда он вышел, я переоделся, достал из стола документы, деньги, бросил в спортивную сумку бритву и пару чистых рубашек, оглядел на прощание уютную светлую комнату и, вздохнув, вышел во двор.

— Чувствую себя авантюристом, — пожаловался я возившемуся возле открытого капота машины иерею. — А так как это не мое амплуа, то на это чувство накладывается еще и легкое ощущение идиотизма... Одни сумасшедшие едут ловить других сумасшедших, интересно, что из этого получится?

Я запер дверь на висячий замок и отрапортовал:

— Сумасшедший авантюрист Куницын к поездке в сумасшедший город для отлова сумасшедших маньяков готов! Вернее — не готов, но вот возможности, чтобы увильнуть, не вижу... Вот почему так: чтобы все было хорошо, правильно и справедливо — хочется, а вот делать для этого что-то, грыжу себе наживать, как-то не очень тянет... Это нормальная реакция, или я — «не самый лучший человек»?

— Реакция не нормальная, но обычная, — отозвался иерей. — Большинство всегда ждет, пока придет кто-то умный и сильный и сделает все за них. Но и ты, надо признаться, далеко не «самый лучший человек».

— Нет, чтоб польстить, — проворчал я, усаживаясь в машину. — Ничего, когда-нибудь я все же наберусь опыта. Чтобы тихо и спокойно жить вдали от сумасшедших городов, от иереев с проблемами их прихожан, не буду переживать из-за травли моих друзей-офицеров, научусь снисходительно относиться к насилующим страну политикам, постараюсь держаться подальше от разных подонков и не буду обращать внимания на лавины порнографических фильмов и книг.

Разумовский многозначительно хмыкнул и вдавил в пол педаль газа. Я опустил боковое стекло, подставляя лицо пахнущему смолой и хвоей ветру, и подтвердил:

— Да-да, когда-нибудь я так и сделаю. Какая это будет замечательная и спокойная жизнь!.. Что ты смеешься? Не веришь?! Я тебе вполне серьезно говорю — это последний раз. И не улыбайся так цинично. Сказал: в последний раз, значит, в последний раз! Подумать только, всего несколько лет назад я был вполне счастливым, нищим офицером в самом обычном, нищем отделении милиции. Счастливым — потому что я неторопливо и безопасно занимался расследованием краж электросчетчиков и банок с вареньем из общих коридоров, но вот в один злополучный день...

* * *

Как ни старались мы успеть в город до наступления сумерек, но, когда мы добрались до отдела, в котором я когда-то работал, в высоком петербургском небе уже зажглись первые мерцающие звезды.

— Родные стены, — умилился я, рассматривая облупившуюся штукатурку и вычерченные мелом замысловатые ругательства на фасаде отдела. — Прошло всего несколько месяцев, а воспринимается все это уже совсем иначе. С какой-то нежностью, лиричностью...

Из глубин здания до нас донесся чей-то мощный, уникальный по содержательности мат.

— ...ностальгией, — добавил я, уворачиваясь от плюгавенького мужичка в сером растянутом свитере, пулей вылетающего из отдела.

Пробежав по инерции еще несколько шагов, мужичок остановился, отыскал у себя под ногами булыжник поувесистей, запустил им в окно дежурной части и с криком: «Я любил вас всех нежно каждый день», бросился наутек.

Когда топот ног беглеца и его преследователей стих в ближайшем переулке, я мечтательно вздохнул и закончил:

— С тех пор ничего не изменилось... По крайней мере, снаружи. Посмотрим, что творится за кулисами.

«За кулисами» я также не нашел существенных изменений. На головы входящих в отдел все так же падала штукатурка, сонный дежурный старательно выводил каракули в многопудовой книге происшествий под аккомпанемент хора пьяных голосов из соседних камер, припозднившиеся посетители все так же тревожно оглядывались на железную дверь в конце узкого длинного коридора, из-за которой доносился все тот же знакомый, громкоголосый рев. Эхо, подобно опытному цензору, выбрасывало из этой редкостной по обилию и причудливости оборотов мата речи все нецензурные слова, отражая от стен единственное:

— Мать... Мать... Мать...

— Подождем, — предложил я Разумовскому, усаживаясь на длинную ярко-синюю скамеечку для посетителей. — Сейчас им лучше не мешать. Судя по всему, идет обсуждение плана оперативных мероприятий на текущую неделю.

— Мать... Мать... Мать... — подтвердили из-за дверей.

— А это уже подведение итогов за прошлую неделю, — догадался я. — Значит, минут через пять закончат.

— В опу... опу... опу... — с облегчением завершило эхо свою тяжелую работу, и из распахнувшейся двери посыпали в коридор раскрасневшиеся оперативники.

Большинство из них составляли незнакомые мне парни, на вид едва ли старше лет двадцати-двадцати двух. Я заглянул в приоткрытую дверь. Никитин сидел за столом и с мрачным видом перелистывал толстую пачку каких-то протоколов и справок, громко именуемую в юриспруденции «уголовным делом». Но, судя по выражению лица Никитина, теперь оно вновь превратилось в «пачку протоколов и справок», что и послужило причиной учиненному разносу.

Словно подтверждая мою догадку, начальник угро шлепнул бумаги о стол и с отвращением констатировал:

— И это теперь тоже можно засунуть... туда же.

— Как приятно вернуться в мир, где работают мужественные, выдержанные люди, — ностальгически вздохнул я, переступая порог. — Люди, которые могут послужить примером для...

— Куницын, заткнись! — «выдержанно» попросил меня «способный послужить примером» Никитин. — Я рад тебя видеть, но это не значит, что я рад тебя еще и слышать... Бардак! Какой бардак!.. Говори сразу, в угро возвращаешься?

— Во всяком случае, не сейчас. Пока что я отдыхаю. Тихо, размеренно, скучновато, но... отдыхаю.

— Дезертиры, — с плохо скрываемой завистью обвинил нас с Разумовским Никитин. — А мне еще два года до пенсии... Бардак!

— В документации напортачили или преступника упустили? — позволил я себе любопытство.

— Бумаги — это полбеды. Я уже привык к тому, что восемь из десяти протоколов составлены аборигенами с Новозеландских островов. Преступника тоже можно отыскать... Труп украли.

— Что украли?! — в один голос спросили мы с иереем.

— Труп! Покойника! Мертвеца! Жертву! Усопшего! Называйте как хотите. Утащили прямо из морга. Труп женщины с огнестрельным ранением головы. Сегодня должна была быть экспертиза. А этой ночью к моргу подкатили три «джипа», из них вылез десяток здоровых жлобов, погрузили труп в машину и укатили. Нет трупа — нет дела. Вы же знаете законы. И подозреваемый их знал. Сторожу пригрозили: «Либо один труп выносим, либо два. Второй — твой!» Что он сделает? Бардак!.. Сейчас такое в милиции творится!.. А на улицах вообще какая-то криминально-массовая истерия началась. Все опытные специалисты поувольнялись. Неопытные — начальством стали. А в отделах одни молодые пацаны работают. За прошлый год в Питере зарегистрировано 85 тысяч преступлений, из них только умышленных убийств — 830! А представляете, сколько не зарегистрировано?! Да, мы не в состоянии уже справиться с таким валом преступности! Но откуда взялась идиотская мысль, что в преступности виновата милиция?! Я вспоминаю формулировку из дореволюционных учебников по уголовному праву: «Преступность — это нормальная реакция нормальных людей на ненормальные условия жизни»! Народу жрать нечего, не говоря уж о «нормальных условиях жизни».

— Если все озлоблены, откуда добро возьмется?— спросил Разумовский. — Ошибки исправить можно. Тяжело, с кровью и потом, но можно. А вот как вернуть потерянное поколение? Поколение без веры, без памяти, без доброты? Поколение без образования и воспитания?.. И все равно не погибнем, — улыбнулся он. — Русский народ — очень сильный народ. Сильный и мудрый.

— Теоретически все это хорошо, — вздохнул Никитин, — а практически... Да вот взять, к примеру, вас: вы ведь тоже не в гости к старому коллеге зашли, о здоровье да о делах справиться. Мои жалобы выслушиваете, поддакиваете, а у самих в глазах меркантильный интерес плещется. И судя по тому, что вы опять вдвоем в наших краях объявились, могу с уверенностью предположить, что приехали вы отнюдь не «добро и любовь» нести. Готов свою голову против пивной бутылки поставить — скоро в моем отделе опять начнутся проблемы и неприятности. Угадал?

— Увы, Семен Викторович, угадали, — вздохнул я. — Но мы-то как раз «сознательные грешники». В нашем случае бездействие — куда большее зло, чем любое действие. Хотели узнать существующее положение дел да кое-какой помощи попросить. А теперь не знаем, что и делать: Сергеева нет. Рыбина нет. А Бураганов работает? Ничего о нем не слышали?

— Слышал. Уволился Бураганов.

— Так... Кто же работает?

Никитин только пожал плечами:

— Прокуратура.

— Нет, туда мы точно не пойдем, — решил я. — Если милиция хоть когда-то была «народной», то прокуратуру испокон веков власть использовала, как дубинку. А в разум и сердце у дубинки я не верю. Что же делать?

— Это ты у меня спрашиваешь?! — удивился Никитин. — Насколько я понимаю, вы оба появились с чем-то особенно гадким, опасным и противозаконным и хотите заняться этим на моей территории? И вы еще спрашиваете у меня, как удобней это сделать?!

— Ну...

— А так как возможностей вы лишены, а на одном желании далеко не уедешь, то ищете кого-нибудь не слишком «коррумпированного», с одной стороны, и не слишком затюканного «чистыми руками» — с другой? Чтобы этот человек способствовал вам в ваших авантюрных начинаниях на территории моего отдела и привлекал к нам внимание и без того возбудившегося к руководящей деятельности главка?!

— Ну...

— Вы понимаете, что заниматься каким-либо расследованием в созданной ситуации более чем опасно? А уж применять ваши способы теперь — это все равно что прийти к генеральному прокурору и спросить: «Вам не нужны три идиота для показательного процесса о коррумпированной и жестокой милиции?»

— Три? — насторожился я. — Значит, третий все же есть?

— После суток он сегодня, — вздохнул Никитин. — Отсыпается. Единственный опытный и тертый оперативник в отделе. Основная часть раскрытий на нем держится. Даже не знаю, зачем я это делаю. Помня о ваших прежних делах, догадываюсь, что потянете вы парня далеко за пределы расследования краж «тапочек и электросчетчиков». Хоть дело-то благое?

— Нужное дело, Семен Викторович, — горячо заверил я. — Пакостное, опасное, омерзительное, но... Надо браться за него, невзирая на все «чистые руки» и «пустые головы». И если удастся нам его раскрутить...

— А если не удастся? То-то и оно. Игорь Ракитин. Капитан. Перевелся в наш отдел из Октябрьского района через три недели после твоего увольнения. Весьма толковый мужик. Квартира у него в том районе, а так как на дорогу до Октябрьского уходит час только в один конец, то ни о какой халтуре не может быть и речи. А у него семья.

— Это несколько не то, что нам нужно, — признался я. — Я с некоторым недоверием отношусь ко всякого рода халтурам. Да и опять же: смотря где халтурит.

— Вот что, Куницын, — рассердился Никитин. — Будете копаться в предлагаемом, — пойдете подавать заявление в установленном порядке, понял?! Дают — бери. Пока дают... Да, насколько я знаю, он еще и не успел никуда пристроиться. Мать у него тяжело больна, а на нашу зарплату кроме аспирина ничего не купишь. Да и сынишка у него маленький. А то, что он не двурушничает, можно понять, заглянув к нему в квартиру: мебель уже давно хоронить пора, все, что можно было продать — продано, да и жена волком смотрит — вот-вот на развод подаст. Так что спит преимущественно на кухне или у нас в отделе. В наше время нищета и маленькая должность — признаки честности. Вот, кстати, интересный вопрос: может ли при нашем правительстве занимать высокую должность честный человек, да еще и проводить глобальные операции, требующие утверждения у самого высокого руководства?

— Может, — улыбнулся я. — Конечно может. Для этого надо лишь честно и много работать. Тогда можно стать и миллионером, и высоким начальником, и генералом... Как нам найти этого капитана?