АНТИОХ КАНТЕМИР
САТИРЫ. ПИСЬМА. ЭПИГРАММЫ. ИЗ АНАКРЕОНА
САТИРЫ
Сатира I
На хулящих учение
К уму своему[1]
1 Уме недозрелый плод недолгой науки![2] Покойся, не понуждай к перу мои руки: Не писав летящи дни века проводити Можно, и славу достать, хоть творцом[3] не слыти. 5 Ведут к ней нетрудные в наш век[4] пути многи, На которых смелые не запнутся ноги; Всех неприятнее тот, что босы проклали Девять сестр[5]. Многи на нем силу потеряли, Не дошед; нужно на нем потеть и томиться, 10 И в тех трудах всяк тебя как мору чужится, Смеется, гнушается. Кто над столом гнется, Пяля на книгу глаза, больших не добьется Палат, ни расцвеченна марморами саду[6]; Овцу не прибавит[7] он к отцовскому стаду. 15 Правда, в нашем молодом монархе[8] надежда Всходит музам[9] немала; со стыдом невежда Бежит его. Аполлин[10] славы в нем защиту Своей не слабу почул, чтяща свою свиту Видел его самого[11], и во всем обильно 20 Тщится множить жителей парнасских[12] он сильно. Но та беда: многие в царе похваляют За страх то, что в подданном дерзко осуждают. «Расколы и ереси[13] науки суть дети; Больше врет, кому далось больше разумети; 25 Приходит в безбожие[14], кто над книгой тает, — Критон с четками в руках ворчит[15] и вздыхает, И просит, свята душа, с горькими слезами Смотреть, сколь семя наук вредно между нами; Дети наши, что пред тем, тихи и покорны, 30 Праотческим шли следом к божией проворны Службе, с страхом слушая, что сами не знали, Теперь, к церкви соблазну, библию честь стали; Толкуют, всему хотят знать повод, причину, Мало веры подая священному чину; 35 Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу, Не прибьешь их палкою к соленому мясу; Уже свечек не кладут, постных дней не знают; Мирскую в церковных власть руках лишну чают, Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали, 40 Поместья и вотчины весьма не пристали». Силван другую вину[16] наукам находит. «Учение, — говорит, — нам голод наводит; Живали мы преж сего, не зная латыне, Гораздо обильнее, чем мы живем ныне; 45 Гораздо в невежестве больше хлеба жали[17]; Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли. Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину, Ни связи, — должно ль о том тужить дворянину? Довод, порядок в словах[18] — подлых то есть дело, 50 Знатным полно подтверждать иль отрицать смело. С ума сошел, кто души силу и пределы[19] Испытает; кто в поту томится дни целы, Чтоб строй мира и вещей выведать премену Иль причину,[20] — глупо он лепит горох в стену. 55 Прирастет ли мне с того день к жизни, иль в ящик Хотя грош? Могу ль чрез то узнать, что приказчик, Что дворецкий крадет в год? как прибавить воду В мой пруд? как бочек число с винного заводу? Не умнее, кто глаза, полон беспокойства, 60 Коптит, печась при огне, чтоб вызнать руд свойства,[21] Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди — Можно знать различие злата, сребра, меди. Трав, болезней знание[22] — голы все то враки; Глава ль болит — тому врач ищет в руке знаки;[23] 65 Всему в нас виновна кровь, буде ему веру Дать хочешь. Слабеем ли — кровь тихо чрезмеру Течет; если спешно — жар в теле; ответ смело Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.[24] А пока в баснях таких время он проводит, 70 Лучший сок из нашего мешка в его входит. К чему звезд течение числить[25], и ни к делу, Ни кстати за одним ночь пятном[26] не спать целу, За любопытством одним лишиться покою, Ища, солнце ль движется, или мы с землею?[27] 75 В часовнике можно честь на всякий день года Число месяца и час солнечного всхода. Землю в четверти делить без Евклида смыслим,[28] Сколько копеек в рубле — без алгебры[29] счислим». Силван одно знание слично людям хвалит: 80 Что учит множить доход и расходы малит; Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет, Гражданству вредным весьма безумством звать смеет. Румяный, трожды рыгнув, Лука[30] подпевает: «Наука содружество людей разрушает; 85 Люди мы к сообществу божия тварь стали,[31] Не в нашу пользу одну смысла дар прияли. Что же пользы иному, когда я запруся В чулан, для мертвых друзей[32] — живущих лишуся, Когда все содружество, вся моя ватага 90 Будет чернило, перо, песок да бумага? В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати: И так она недолга — на что коротати, Крушиться над книгою и повреждать очи? Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи? 95 Вино — дар божественный[33], много в нем провору: Дружит людей, подает повод к разговору, Веселит, все тяжкие мысли отымает, Скудость знает облегчать, слабых ободряет, Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит, 100 Любовник легче вином в цель свою доходит.[34] Когда по небу[35] сохой бразды водить станут, А с поверхности земли звезды уж проглянут, Когда будут течь к ключам своим быстры реки И возвратятся назад минувшие веки, 105 Когда в пост чернец одну есть станет вязигу, — Тогда, оставя стакан, примуся за книгу». Медор[36] тужит, что чресчур бумаги исходит На письмо, на печать книг, а ему приходит, Что не в чем уж завертеть завитые кудри;[37] 110 Не сменит на Сенеку[38] он фунт доброй пудры; Пред Егором двух денег Виргилий[39] не стоит; Рексу — не Цицерону[40] похвала достоит. Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши; Вот для чего я, уме, немее быть клуши 115 Советую. Когда нет пользы, ободряет К трудам хвала[41], — без того сердце унывает. Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети! Трудней то, неж пьянице вина не имети, Нежли не славить попу святую неделю, 120 Нежли купцу[42] пиво пить не в три пуда хмелю. Знаю, что можешь, уме, смело мне представить, Что трудно злонравному добродетель славить, Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны Науку должны хулить, — да речи их злобны 125 Умным людям не устав, плюнуть на них можно; Изряден, хвален твой суд[43]; так бы то быть должно, Да в наш век злобных слова умными владеют. А к тому ж не только тех науки имеют Недрузей, которых я, краткости радея, 130 Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея. Полно ль того? Райских врат ключари святые[44], И им же Фемис вески вверила златые,[45] Мало любят, чуть не все, истинну украсу.[46] Епископом хочешь быть — уберися в рясу, 135 Сверх той тело с гордостью риза полосата[47] Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,[48] Клобуком покрой главу, брюхо — бородою,[49] Клюку пышно повели везти пред тобою;[50] В карете раздувшися, когда сердце с гневу 140 Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.[51] Должен архипастырем всяк тя в сих познати Знаках, благоговейно отцом называти. Что в науке? что с нее пользы церкви будет? Иной, пиша проповедь, выпись позабудет,[52] 145 От чего доходам вред; а в них церкви пра́ва Лучшие основаны, и вся церкви слава. Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами, Брани того, кто просит с пустыми руками,[53] Твердо сердце бедных пусть слезы презирает, 150 Спи на стуле, когда дьяк выписку читает. Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы, Иль естественный закон, иль народны правы[54] — Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну, Налагая на судей ту тягость несносну, 155 Что подьячим должно лезть на бумажны горы,[55] А судье довольно знать крепить приговоры. К нам не дошло время то,[56] в коем председала Над всем мудрость и венцы одна разделяла, Будучи способ одна к высшему восходу. 160 Златой век[57] до нашего не дотянул роду; Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,[58] Науку невежество местам уж посело, Под митрой[59] гордится то, в шитом платье ходит, Судит за красным сукном,[60] смело полки водит. 165 Наука ободрана, в лоскутах обшита, Изо всех почти домов с ругательством сбита; Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы, Как, страдавши на море, корабельной службы. Все кричат: «Никакой плод не видим с науки, 170 Ученых хоть голова полна — пусты руки». Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает, Танцует, на дудочке песни три играет,[61] Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы, Тому уж и в самые молодые леты 175 Всякая высша степень — мзда уж невелика, Семи мудрецов[62] себя достойным мнит лика. «Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, — Еще не епископ я, а знаю часовник,[63] Псалтырь и послания[64] бегло честь умею, 180 В Златоусте не запнусь,[65] хоть не разумею». Воин ропщет, что своим полком не владеет, Когда уж имя свое подписать умеет. Писец[66] тужит, за сукном что не сидит красным, Смысля дело набело списать письмом ясным.[67] 185 Обидно себе быть, мнит, в незнати старети, Кому в роде семь бояр[68] случилось имети И две тысячи дворов за собой считает, Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает. Таковы слыша слова и примеры видя, 190 Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя. Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится, Кто в тихом своем углу молчалив таится; Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,[69] Весели тайно себя, в себе рассуждая 195 Пользу наук; не ищи, изъясняя тую, Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую. 1729
Сатира II
На зависть и гордость дворян злонравных
Филарет и Евгений[70]
Филарет 1 Что так смутен, дружок мой? Щеки внутрь опали, Бледен, и глаза красны,[71] как бы ночь не спали? Задумчив, как тот, что, чин патриарш достати[72] Ища, конный свой завод раздарил некстати? 5 Цугом ли запрещено ездить,[73] иль богато Платье носить, иль твоих слуг пеленать в злато?[74] Карт ли не стало в рядах, вина ль дорогого?[75] Матерь, знаю, и родня твоя вся здорова; Обильство сыплет тебе дары полным рогом;[76] 10 Ничто тебе не претит[77] жить в покое многом. Что ж молчишь? Ужли твои уста косны стали?[78] Не знаешь ли, сколь нам друг полезен в печали? Сколь много здравый совет полезен бывает, Когда тому следовать страсть не запрещает? 15 А, а! дознаюсь я сам, что тому причина: Дамон[79] на сих днях достал перемену чина, Трифону лента дана,[80] Туллий деревнями Награжден — ты с пышными презрен именами. Забыта крови твоей и слава и древность, 20 Предков к общества добру многотрудна ревность И преимуществ твоих толпа неоспорных, — А зависти в тебе нет, как в попах соборных.[81] Евгений Часть ты прямо отгадал; хоть мне не завидно, Чувствую, сколь знатным всем и стыд и обидно, 25 Что кто не все еще стер с грубых рук мозоли, Кто недавно продавал в рядах мешок соли, Кто глушил нас: «Сальные, крича, ясно свечи Горят», кто с подовыми горшком истер плечи, — Тот, на высоку степень вспрыгнувши, блистает, 30 А благородство мое во мне унывает И не сильно принести мне никакой польги.[82] Знатны уж предки мои были в царство Ольги[83] И с тех времен по сих пор в углу не сидели — Государства лучшими чинами владели. 35 Рассмотри гербовники, грамот виды разны, Книгу родословную, записки приказны: С прадедова прадеда, чтоб начать поближе, Думного, наместника[84] никто не был ниже; Искусны в миру, в войне рассудно и смело 40 Вершили ружьем, умом не одно те дело. Взгляни на пространные стены нашей салы[85] — Увидишь, как рвали строй, как ломали валы.[86] В суде чисты руки их: помнит челобитчик Милость их, и помнит злу остуду обидчик. 45 А батюшка уж всем верх; как его не стало, Государства правое плечо с ним отпало. Когда было выедет — всяк долой с дороги И, шапочку сняв, ему головою — в ноги. Всегда за ним выборна таскалася свита,[87] 50 Что ни день рано с утра крестова[88] набита Теми, которых теперь народ почитает И от которых наш брат милость ожидает. Сколько раз, не смея те приступать к нам сами, Дворецкому кланялись с полными руками.[89] 55 И когда батюшка к ним промолвит хоть слово — Заторопев, онемев, слезы у иного Потекли с глаз с радости; иной, не спокоен, Всем наскучил, хвастая, что был он достоен С временщиком говорить, и весь веселился 60 Дом его, как бы им клад богатый явился.[90] Сам уж суди, как легко мне должно казаться, Столь славны предки имев, забытым остаться, Последним видеть себя, куды глаз ни вскину. Филарет Слышав я важну твоей печали причину, 65 Позволь уж мне мою мысль открыть и советы; А ведай притом, что я лукавых приметы — Лесть, похлебство[91] — не люблю, но сердце согласно С языком: что мыслит то, сей вымолвит ясно. Благородство, будучи заслуг мзда,[92] я знаю, 70 Сколь важно, и много в нем пользы признаваю.[93] Почесть та к добрым делам многих ободряет, Когда награду в себе вершенных являет. (Сыщешь в людях таковых, которым не дивны Куча золота, ни дом огромный, ни льстивный 75 На пуху покой, ни жизнь, сколь бы ни прохладна, — К титлам, к славе до одной всяка душа жадна.) Но тщетно имя оно,[94] ничего собою Не значит в том, кто себе своею рукою Не присвоит почесть ту, добыту трудами 80 Предков своих. Грамота, плеснью и червями[95] Изгрызена, знатных нас детьми есть свидетель — Благородными явит одна добродетель.[96] Презрев покой, снес ли ты[97] сам труды военны? Разогнал ли пред собой враги устрашенны? 85 К безопаству общества расширил ли власти Нашей рубеж? Суд судя, забыл ли ты страсти?[98] Облегчил ли тяжкие подати народу? Приложил ли к царскому что ни есть доходу? Примером, словом твоим ободрены ль люди 90 Хоть мало очистить злых нравов темны груди? Иль, буде случай, младость в то не допустила. Есть ли показаться в том впредь воля и сила?[99] Знаешь ли чисты хранить и совесть и руки? Бедных жалки ли тебе слезы и докуки? 95 He завистлив, ласков, прав, не гневлив, беззлобен, Веришь ли, что всяк тебе человек подобен?[100] Изрядно можешь сказать, что ты благороден, Можешь счесться Ектору или Ахиллу[101] сроден; Иулий и Александр,[102] и все мужи славны 100 Могут быть предки твои, лишь бы тебе нравны. Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским, Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.[103] Спросись хоть у Нейбуша,[104] таковы ли дрожжи Любы, как пиво, ему, — отречется трожжи; 105 Знает он, что с пива те славные остатки, Да плюет на то, когда не, как пиво, сладки. Разнится — потомком быть[105] предков благородных Или благородным быть. Та же и в свободных[106] И в холопях течет кровь, та же плоть, те ж кости. 110 Буквы,[107] к нашим именам приданные, злости[108] Наши не могут прикрыть; а худые нравы Истребят вдруг древния в умных память славы,[109] И, чужих обнажена красных перьев, галка[110] Будет им,[111] с стыдом своим, и смешна и жалка. 115 Знаю, что неправедно забыта бывает[112] Дедов служба, когда внук в нравах успевает, Но бедно блудит наш ум, буде опираться Станем мы на них одних. Столбы сокрушатся.[113] Под лишним те бременем, если сами в силу 120 Нужную не приведем ту подпору хвилу Светлой воды[114] их труды ключ тебе открыли, И черпать вольно тебе, но нужно, чтоб были И чаши чисты твои, и нужно сгорбиться К ключу: сама вода в рот твой не станет литься. 125 Ты сам, праотцев твоих[115] исчисляя славу, Признал, что пала она и делам и нраву[116]: Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны, Иным в море недруги и валы попраны, Иной правду весил тих, бегая обиды, — 130 Всех были различные достоинства виды. Если б ты им подражал, право б мог роптати, Что за другими тебя и в пару не знати. Потрись на оселку, друг,[117] покажи в чем славу Крови собой — и твою жалобу быть праву. 135 Пел петух,[118] встала заря, лучи осветили Солнца верхи гор — тогда войско выводили[119] На поле предки твои, а ты под парчою, Углублен мягко в пуху телом и душою, Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли; 140 Зевнул, растворил глаза, выспался до воли, Тянешься уж час-другой, нежишься, сжидая Пойло, что шлет Индия[120] иль везут с Китая[121]; Из постели к зеркалу одним спрыгнешь скоком, Там уж в попечении и труде глубоком, 145 Женских достойную плеч[122] завеску на спину Вскинув, волос с волосом прибираешь к чину[123]: Часть над лоским лбом[124] торчать будут сановиты, По румяным часть щекам, в колечки завиты, Свободно станет играть, часть уйдет за темя 150 В мешок. Дивится тому строению племя Тебе подобных[125]; ты сам, новый Нарцисс, жадно Глотаешь очми себя.[126] Нога жмется складно В тесном башмаке твоя, пот с слуги валится,[127] В две мозоли и тебе[128] краса становится; 155 Избит пол, и под башмак[129] стерто много мелу. Деревню взденешь[130] потом на себя ты целу. Не столько стало народ[131] римлянов пристойно Основать, как выбрать цвет и парчу и стройно Сшить кафтан по правилам щегольства и моды[132]: 160 Пора, место и твои рассмотрены годы, Чтоб летам сходен был цвет,[133] чтоб, тебе в образу, Нежну зелень в городе не досажал глазу, Чтоб бархат не отягчал в летню пору тело, Чтоб тафта не хвастала среди зимы смело, 165 Но знал бы всяк свой предел, право и законы, Как искусные попы всякою дни звоны. Долголетнего пути в краях чужестранных, Иждивений и трудов тяжких и пространных Дивный плод ты произнес. Ущербя пожитки, 170 Понял, что фалды должны тверды быть,[134] не жидки, В пол-аршина глубоки[135] и ситой подшиты, Согнув кафтан, не были б станом все покрыты;[136] Каков рукав должен быть, где клинья уставить, Где карман, и сколько грудь окружа прибавить; 175 В лето или осенью, в зиму и весною Какую парчу подбить пристойно какою; Что приличнее нашить: сребро или злато, И Рексу[137] лучше тебя знать уж трудновато. В обед и на ужине[138] частенько двоится 180 Свеча в глазах, часто пол под тобой вертится, И обжирство тебе в рот куски управляет. Гнусных тогда полк друзей тебя окружает, И, глодая до костей самых, нрав веселый, Тщиву душу и в тебе хвалит разум спелый. 185 Сладко щекотят тебе ухо красны речи, Вздутым поднят пузырем,[139] чаешь, что под плечи Не дойдет тебе людей все прочее племя. Оглянись, наместников[140] царских чисто семя, Тот же полк, лишь с глаз твоих — тебе уж смеется, 190 Скоро станет и в глаза: притворство минется, Как скоро сойдут твоих пожитков остатки. (Боюсь я уст, что в лицо точат слова сладки.) Ты сам неотступно то время[141] ускоряешь: Из рук ты пестрых пучки бумаг[142] не спускаешь 195 И мечешь горстью твоих мозольми и по́том Предков скопленно добро. Деревня за ско́том[143] Не первая уж пошла в бережную руку Того, кто мало пред сим кормился от стуку Молота по жаркому в кузнице железу. 200 Приложился сильный жар[144] к поно́сному резу, Часто любишь опирать[145] щеки на грудь белу, В том[146] проводишь прочий день и ночь почти целу. Но те, что стенах твоей[147] на пространной салы Видишь надписи, прочесть труд тебе немалый; 205 Чужой глаз нужен тебе и помощь чужая Нужнее, чтоб знать[148] назвать черту, что, копая,[149] Воин пред собой ведет, укрываясь, к валу; Чтоб различить, где стены часть одна помалу[150] Частым быстро-пагубных пуль ударом пала, 210 Где, грозно расседшися, земля вдруг пожрала; К чему тут войска одна часть в четверобочник Строится; где более нужен уж спомочник[151] Редким полкам[152] и где уж отмененны силы[153] Оплошного недруга надежду прельстили. 215 Много вышних требует[154] свойств чин воеводы И много разных искусств: и вход, и исходы, И место,[155] годно к бою, видит одним взглядом; Лишной безопасности[156] не опоен ядом, Остр, проницает врагов тайные советы, 220 Временно предупреждать удобен наветы; О обильности в своем таборе печется[157] Недремительно; любовь ему предпочтется Войска, чем[158] страшным им быть и вдруг ненавидим; Отцом невинный народ[159] зовет, не обидим 225 Его жадностью, — врагам одним лишь ужасен; Тихим нравом и умом и храбростью красен; Не спешит дело начать; начав, производит Смело и скоро — не столь бегло Перун сходит, Страшно гремя; в счастии умерен быть знает, 230 Терпелив в нужде, в бедстве тверд, не унывает. Ты тех добродетелей, тех чуть имя знаний Слыхал ли? Самых числу дивишься ты званий, И в один все мозг вместить смертных столь мнишь трудно, Сколь дворецкому не красть иль судье — жить скудно. 235 Как тебе вверить корабль?[160] ты лодкой не правил, И хотя в пруду твоем лишь берег оставил, Тотчас к берегу спешишь: гладких испугался Ты вод.[161] Кто пространному морю первый вдался, Медное сердце[162] имел; смерть там обступает 240 Снизу, сверху и с боков; одна отделяет От нея доска,[163] толста пальца лишь в четыре, — Твоя душа требует грань с нею[164] пошире; И писана смерть тебя дрожать заставляет, Один холоп лишь твою храбрость искушает, 245 Что один он отвечать тебе не посмеет. Нужно ж много и тому, кто рулем владеет, Искусств и свойств, с самого укрепленных детства,[165] И столь нужней те ему, сколь вящи суть бедства На море, чем на земле. Твари господь чудну 250 Мудрость свою оказал, во всех неоскудну Меру поставя частях мира и меж ними Взаимно согласие; лучами своими[166] Светила небесные, железце, немногу От дивного камня взяв силу, нам дорогу 255 Надежную в бездне вод показать удобны; Небес положение на земле способный Бывает нам проводник и, когда страх мучит Грубых пловцов, кормчего искусного учит Скрытый камень миновать иль берег опасный, 260 И в пристань достичь, где час кончится ужасный.[167] Недруга догнать, над ним занять ветр способный[168] И победу исхитить, вступя в бой удобный, — Труд немалый. На море, как на земле, те же Прочи вождев должности: тебе еще реже 265 Снилась трубка и компас,[169] чем строй и осада. За красным судить сукном[170] Адамлевы чада Иль править достоин тот, кому совесть чиста, Сердце к сожалению склонно и речиста Кого деньга[171] одолеть, ни страх, ни надежда 270 Не сильны, пред кем всегда мудрец и невежда, Богач и нищий с сумой, гнусна бабья рожа И красного цвет лица, пахарь и вельможа Равны в суде, и одна правда превосходна; Кого не могут прельстить в хитростях всеплодна 275 Ябеда и ее друг — дьяк или подьячий; Чтоб, чрез руки их прошед, слепым не стал зрячий, Стречись должен, и сам знать и лист и страницу, Что от нападения сильного вдовицу Соперника может спасть и сирот покойну 280 Уставить жизнь, предписав плутам казнь достойну. Наизусть он знает все естественны пра́ва, Из нашего высосал весь он сок устава, Мудры не спускает с рук указы Петровы,[172] Коими стали мы вдруг народ уже новый, 285 Не меньше стройный других, не меньше обильный, Завидим врагу и в нем злобу унять сильный. Можешь ли что обещать народу подобно? Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно Ты смеешься нищете; каменный душою, 290 Бьешь холопа до крови, что махнул рукою Вместо правой — левою[173] (зверям лишь прилична Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична). Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден: Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден, 295 И все законно он мнит, что уж истощенной Может дополнить мешок; нужды совершенной Стала ему золота куча, без которой Прохладам должен своим видеть конец скорой. Арапского языка[174] — права и законы 300 Мнятся тебе, дикие русску уху звоны. Если в те чины негож,[175] скажешь мне, я, чаю, Не хуже Клита носить ключ золотой[176] знаю; Какие свойства его, какая заслуга Лучшим могли показать из нашего круга?[177] 305 Клита в постели[178] застать не может день новой, Неотступен сохнет он, зевая в крестовой,[179] Спины своей не жалел, кланяясь и мухам, Коим доступ дозволен к временщичьим ухам. Клит осторожен — свои слова точно мерит,[180] 310 Льстит всякому, никому почти он не верит,[181] С холопом новых людей[182] дружбу весть не рдится, Истинная мысль его прилежно таится В делах его. О трудах своих он не тужит, Идучи упрямо в цель[183]: Клиту счастье служит, — 315 Иных свойств не требует,[184] кому счастье дружно; А у Клита без того[185] нечто занять нужно Тому, кто в царском прожить доме жизнь уставил, Чтоб крылья, к солнцу подшед,[186] мягки не расплавил: Короткий язык,[187] лицо и радость удобно 320 И печаль изображать — как больше способно К пользе себе, по других лицу применяясь; Честнее будет он друг,[188] всем дружен являясь; И много смирение, и рассудность многу Советую при дворе. Лучшую дорогу 325 Избрал, кто правду всегда говорить принялся, Но и кто правду молчит[189] — виновен не стался, Буде ложью утаить правду не посмеет; Счастлив, кто средины той держаться умеет. Ум светлый нужен к тому, разговор приятный, 330 Учтивость приличная, что дает род знатный; Ползать не советую,[190] хоть спеси гнушаюсь; — Всего того я в тебе искать опасаюсь.[191] Словом, много о вещах тщетных беспокойство, Ни одно не вижу я в тебе хвально свойство. 335 Исправь себя, и тогда жди, дружок, награду; По тех пор забытым быть не считай в досаду: Пороки, кои теперь[192] прикрывают тени Стен твоих, укрыть нельзя на высшей степе́ни. Чист быть должен, кто туды не побледнев всходит,[193] 340 Куды зоркие глаза весь народ наводит. Но поставим, что твои заслуги и нравы Достойным являют тя лучшей мзды и славы; Те, кои оной тебя неправо лишают, Жалки, что пользу свою в тебе презирают; 345 А ты не должен судить, судят ли те здраво, Или сам многим себя предпочтешь неправо. Над всем же тому, кто род с древнего начала Ведет, зависть, как свинье — узда, не пристала; Еще б можно извинить, если знатный тужит, 350 Видя, что счастье во всем слепо тому служит, Кого сколько темен род, столь нравы развратны, Ни отечеству добры, ни в людях приятны; Но когда противное видит в человеке, Веселиться должен уж, что есть в его веке 355 Муж таков, кой добрыми род свой возвышает Делами и полезен всем быть начинает.[194] Что ж в Дамоне, в Трифоне и Туллие[195] гнусно? Что, как награждают их, тебе насмерть грустно? Благонравны те, умны, верность их немала, 360 Слава наша с трудов их[196] нечто восприяла. Правда, в царство Ольгино[197] предков их не знали, Думным и наместником деды не бывали, И дворянства старостью считаться с тобою Им нельзя; да что с того? Они ведь собою 365 Начинают знатный род, как твой род начали Твои предки, когда Русь греки крестить стали.[198] И твой род не все таков был, как потом стался, Но первый с предков твоих, что дворянин звался, Имел отца, славою гораздо поуже, 370 Каков Трифон, Туллий был, или и похуже. Адам дворян не родил, но одно с двух чадо Его сад копал, другой пас блеюще стадо;[199] Ное в ковчеге с собой спас все себе равных Простых земледетелей, нравами лишь славных; 375 От них мы все сплошь пошли, один поранее Оставя дудку, соху,[200] другой — попозднее. 1730
Петербург.
Гравюра А. Зубова. 1727 г.
Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.
ПИСЬМА
ПИСЬМО II[201]К стихам своим 1 Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых Где вы лет тоскуете в тени[202] за ключами! Жадно воли просите, льстите себе сами, Что примет весело вас всяк, гостей веселых,[203] 5 И взлюбит, свою ища пользу и забаву, Что могу и вам и мне достанете славу. Жадно волю просите, и ваши докуки Нудят меня дозволить то, что вредно, знаю, Нам будет; и, не хотя, вот уж дозволяю 10 Свободу. Когда из рук пойдете[204] уж в руки, Скоро вы раскаетесь, что сносить не знали Темноту[205] и что себе лишно вы ласкали. Славы жадность, знаю я, многим нос разбила; Пока в вас цвет новости[206] лестной не увянет, 15 Народ, всегда к новости лаком, честь нас станет, И умным понравится[207] голой правды сила. Пал ли тот цвет? больша часть чтецов уж присудит, Что предерзостный мой ум в вас беспутно блудит. Бесстройным злословием назовут[208] вас смело, 20 Хоть гораздо разнится злословие гнусно От стихов, кои злой прав пятнают искусно, Злонравного охраня имя весьма цело. Меня меж бодливыми причислят быками:[209] Мало кто склонен[210] смотреть чистыми глазами. 25 Другие, что в таком я труде упражнялся, Ни возрасту своему приличном, ни чину, Хулить станут; годен всяк к похулке причину Сыскать, и не пощадят того, кто старался Прочих похулки открыть. Станете напрасно 30 Вы внушать и доводить слогом своим[211] ясно, Что молодых лет плоды вы не ущербили, Ни малый мне к делам час важнейшим и нужным; Что должность моя всегда нашла мя досужным[212]; Что полезны иногда подобные были 35 Людям стихи.[213] Лишной час, скажут, иметь трудно,[214] И стихи писать всегда дело безрассудно. Зависть, вас пошевеля, найдет,[215] что я новых И древних окрал творцов и что вру по-русски То, что по-римски давно уж и по-французски 40 Сказано красивее. Не чудно с готовых Стихов, чает,[216] здравого согласно с законом Смысла,[217] мерны две строки кончить[218] тем же звоном. Когда уж иссаленным[219] время ваше[220] пройдет, Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты 45 Гнусно лежать станете, в один сверток свиты Иль с Бовою, иль с Ершом;[221] и наконец дойдет (Буде пророчества дух служит мне хоть мало) Вам рок обвертеть собой иль икру, иль сало.[222] Узнаете вы тогда, что поздно уж сети 50 Боится рыбка, когда в сеть уже попалась; Что сколь ни сладка своя воля им казалась, Не без вреда своего презирают дети Советы отцовские. В речах вы признайте Последних моих любовь к вам мою. Прощайте. 1743
ЭПИГРАММЫ
На старуху Лиду
На что Друз Лиду берет? дряхла уж и седа. С трудом ножку воробья сгрызет и пол-обеда — К старине охотник Друз, в том забаву ставит; Лидой медалей число собранных прибавит. 1730-1731
Автор о себе (Эпиграмма II)
Кто я таков — не скажу, а вот мне примета: Не русак, дик именем, млады мои лета. 1730
ИЗ АНАКРЕОНА
О женах
Природа быкам — рога, Копыто дала коням, Зайцам — ноги быстрые, Львам — свирепы челюсти, Рыбам — плавать искусство, Птицам — удобность летать, Мужам — рассуждение. Женам дала ль что? — Дала! Что ж такое? — Красоту, Вместо всякого ружья, Вместо всякого щита: Красавица бо и огнь И железо победит. 1736-1742
О себе
Говорят мне женщины: «Анакреон, ты уж стар. Взяв зеркало, посмотрись. Волосов уж нет над лбом». Я не знаю, волосы На голове ль иль сошли, Одно только знаю то, Что найпаче старику Должно веселитися, Ибо к смерти ближе он. 1736—1742
О своей полюбовнице
Превосходнейший меж всеми Живописцы и начальник Ты родийского искусства, Ну-тко, примись напиши мне Полюбовницу отсущу, Такову, как я скажу ти; Напиши ты мне вначале Мягки черноваты кудри, И, буде воск того сможет, Пусть те будут благовонны. Напиши от двух щек выше, Под пресмуглою косою, Чело из кости слоновой. Брови пусть не отдалены. Не близки будут друг к другу, Да не чувственное будет Что порожжее меж ними; Пусть черны будут ресницы, Огненные сделай очи, Как Минервинные серы И как Венусовы светлы. Шипки с молоком смешавши, Тем напиши нос и щеки, Уста сделай таковые, Чтоб все чувства побуждали И лобзания прощали. Ниже мягкого бородка, Вокруг белой, как снег, шеи, Пусть летят все Благодати. Облачи ты ее в прочем В бледно-багряну одежду, И сквозь ту мала часть плоти Пусть видна будет, чтоб, тело Каково, с того познати. Полно столько: уж всю вижу: И вот воск говорить станет. 1736-1742
К девице
Не бегай ты от меня, Видя седу голову; Ни затем, что красоты Блистает в тебе весна, Презирай мою любовь! Посмотри, хотя в венцах, Сколь красивы, с белыми Ландышами смешанны, Розы нам являются. 1736-1742
О любителях
Кони убо на стегнах Выжженный имеют знак, И парфянских всяк мужей По шапке может узнать. Я уже любящих тотчас, Лишь увижу, познаю; Того бо, что, бедные, В сердце скрывают своем — На лице видится знак. 1736-1742
