Звездная улица, пятая вилла

— Поэзию убили не машины, а сами поэты, переставшие искать источник подлинного вдохновения.

— Но что есть подлинное вдохновение? — спросил я.

Она грустно покачала головой:

— И вы еще смеете называть себя поэтом?

Пустым, отсутствующим взглядом она смотрела в бассейн. На краткое мгновение на ее лице мелькнула глубокая скорбь, и я ощутил, что ее тяготит чувство горькой беспомощности, будто она лично повинна в том, что поэзию поразил тяжелый недуг. И я сразу же ощутил, что больше не боюсь ее.

— Вы слышали легенду о Меландер и Коридоне? — вдруг спросила Аврора.

— Что-то припоминаю. Меландер была феей поэзии. А Коридон… кажется, он был придворным поэтом, покончившим с собой ради нее?

— Уже неплохо, — сказала она. — Хоть что-то вы знаете. На самом же деле случилось так, что все придворные поэты потеряли свое вдохновение, и прекрасные дамы отвернулись от них, высказывая предпочтение рыцарям. Поэты пожаловались фее поэзии Меландер, но та сказала, что сама наложила на них заклятие за их самонадеянность и забвение источника поэзии. Поэты пытались протестовать, утверждая, что они ни на миг не забывали о своей фее, что было наглой ложью, но Меландер не поддалась на обман и объявила, что вернет им поэтический дар, лишь когда один из поэтов пожертвует ради нее своей жизнью. Конечно, никто не пожелал расстаться с этим светом, кроме юного и талантливого Коридона. Он любил Меландер и один не утратил поэтического дара. Но ради остальных поэтов он убил себя… — к великой скорби Меландер. Фея не верила, что он пожертвует жизнью ради поэзии.

— Красивый миф. Но, боюсь, в нынешнем мире Коридона трудно найти.

— Посмотрим, — тихо молвила Аврора. Она опустила руку в бассейн. Разбуженные блики побежали по стенам и потолку, гостиную опоясал фриз на сюжет легенды, только что рассказанной Авророй Дей. На первой фреске, левой от нас, трубадуры и миннезингеры окружали фею — стройную женщину в белоснежных одеждах, точную копию хозяйки виллы. Скользя взглядом по фризу, я лишний раз убеждался в поразительном сходстве Авроры Дей с феей поэзии и решил, что художник писал Меландер с Авроры. Не считала ли она себя божественным существом? И кто был ее Коридоном? Может быть, сам живописец? Я всмотрелся в рисунки. Вот он, поэт, добровольно ушедший из жизни, — гибкий юноша с длинными белокурыми прядями. Я не узнал модель, хотя было в его лице что-то знакомое. Зато другая фигура — она присутствовала на всех фресках позади главных персонажей — узнавалась безошибочно: это был шофер с лицом старого сатира, козлиными ногами и с неизменной свирелью — он был Паном.

Я стал замечать что-то знакомое и у других персонажей, но Авроре не понравилось мое слишком пристальное внимание, и она вынула руку из бассейна. Вода успокоилась, блики погасли, и фрески растаяли во мраке. С минуту Аврора внимательно изучала меня, словно пыталась вспомнить, кто я такой.

Тень утомления и отрешенности омрачила ее прекрасное лицо — древняя легенда напомнила о пережитых страданиях. Сумрачнее сделались коридор и застекленная веранда, как бы разделяя настроение хозяйки виллы. Казалось, что она властвовала над окружающим настолько, что даже воздух бледнел, когда бледнела она. И вновь я ощутил, что мир, в который я оказался вовлечен, целиком иллюзорен.

Аврора задремала, и все вокруг погрузилось в полумрак. Померк свет, источавшийся бассейном. Хрустальные колонны, поблекли, погасли, превратившись в обычные тусклые подпорки. Лишь драгоценная брошь, изображавшая экзотический цветок, продолжала светиться на груди Авроры.

Я встал, тихо подошел к ней и заглянул в странное лицо — гладкое и серое, как у египетских статуй, забывшихся в каменном сне. У двери топталась горбатая фигура шофера. Низко опущенный козырек скрывал его лицо, но настороженные глазки краснели, как два уголька.

Мы вышли, осторожно пробрались между сотен спящих скатов, усыпавших светлый под луной пустырь, добрались до машины. «Кадиллак» бесшумно тронулся.

* * *

Вернувшись к себе, я первым делом прошел в кабинет, чтобы набросать макет заказанного номера. Уже в автомобиле я вчерне продумал основные темы и систему ключевых образов для автоверсов. Все компьютеры были запрограммированы для работы в скоростном режиме, так что уже через сутки я рассчитывал получить том трагедийно безумных и меланхолически бредовых опусов, которые должны были покорить Аврору искренностью, изящной простотой и одухотворенностью.

Перешагнув порог кабинета, я наткнулся на что-то острое. Нагнувшись, я даже в темноте понял, что это край печатной платы с компьютерной схемой, буквально вколоченной в пол. Повернув выключатель, я обнаружил, что какой-то психопат в дикой злобе раздробил в мелкие обломки все три моих автоверса.

В своей беде я был не одинок. Утром, когда я сидел за столом, тупо глядя на изуродованные автоверсы, задребезжал телефон, и я узнал, что волна варварских погромов пронеслась по всей Звездной улице. У Тони Сапфайра вдребезги расколотили пятидесятиваттный аппарат фирмы Ай-Би-Эм. Четыре новейших компьютера фирмы «Филко» — собственность Раймонда Майо — были так искорежены, что о ремонте ничего было и думать. Насколько я понял, в Пурпурных Песках не осталось ни одного целого аппарата. Накануне между шестью вечера и полуночью некто неизвестный губительным смерчем пронесся по курорту, по тем виллам и домам, где были автоверсы, и педантично уничтожил компьютеры.

Я знал, кто это был. Вчера, выходя из «кадиллака» Авроры, я заметил на сиденье у шофера два тяжелых гаечных ключа. Но в полицию я заявлять не стал. Выпустить очередной номер «Девятого Вала» стало теперь практически немыслимо. В типографии я узнал, впрочем, как и предполагал, что все стихи Авроры Дей загадочным образом исчезли. Заполнять номер было нечем, а пропустить хоть один месяц значило почти наверняка растерять всех подписчиков.

Я позвонил Авроре и обрисовал ей обстановку:

— У нас осталась неделя, не больше. Если мы в нее не уложимся, все контракты будут разорваны, я навсегда потеряю доверие подписчиков, а неустойки разорят меня. Что вы можете посоветовать как наш новый главный редактор?

Аврора усмехнулась.

— Надеюсь, вы не думаете, что я могу каким-то образом починить обломки ваших машин?

— Это было бы неплохо, — ответил я, взмахом руки приветствуя входящего Тони Сапфайра. — Иначе номер не выйдет в свет.

— Почему же, — сказала Аврора. — Ведь есть очень простой выход.

— Неужели? Может быть, подскажете, какой?

— Напишите стихи сами! — расхохоталась она. — По моим подсчетам, на Пурпурных Песках живет два с половиной десятка физически здоровых рифмоплетов, именующих себя поэтами. Именно столько домов были разгромлены накануне. Так пусть пострадавшие займутся своим прямым ремеслом — начнут сочинять стихи.

— Аврора, — пытался протестовать я, — одумайтесь, сейчас мне не до шуток…

Но она уже повесила трубку. Повернувшись к Тони, я обессиленно откинулся в кресле, грустно разглядывая чудом уцелевшую катушку с лентой из разбитого автоверса.

— Похоже, я погиб, — сказал я. — Это же надо придумать: «Напишите сами!»

— Она ненормальная, — согласился Тони.

— Да, — грустно подтвердил я, — у нее навязчивая идея. Воображает себя феей поэзии, сошедшей на грешную землю, дабы возвратить искру божью реликтовому племени поэтов. Вчера она вдохновенно пересказывала легенду о Меландер и Коридоне. Не удивлюсь, если узнаю, что эта дама всерьез ожидает, чтобы какой-нибудь юный поэт отдал за нее жизнь.

Тони согласился.

— Правда, Аврора кое-что упустила. Полсотни лет назад отдельные оригиналы еще писали стихи сами, но таких стихов не читал уже никто. Теперь уже никто сам не пишет. Зачем, когда есть автоверс?

Я согласился, хотя в этом вопросе Тони был не вполне объективен. Он был глубоко убежден в том, что современные литературные произведения не только совершенно непонятны читателям, но не могут быть даже толком написаны. Его автоматический роман был рассчитан на десять с небольшим миллионов слов. По его мысли, роман должен был пополнить коллекцию тех колоссов на глиняных ногах, которые, как гигантские башни, возвышаются вдоль всего пути развития литературы, повергая в ужас незадачливых путников. На горе себе, Тони не потрудился распечатать свой шедевр, а барабан машинной памяти, где он был закодирован, уничтожили во время вчерашнего налета.

Мне тоже здорово досталось. Один из моих автоверсов уже довольно давно проводил транслитерацию «Улисса» Джойса при помощи древнегреческого алфавита. Это забавное академическое упражнение имело целью дать объективную оценку знаменитого романа, установив степень соответствия его транслитерации языку гомеровской «Одиссеи». Весь этот труд тоже безвозвратно погиб.

Мы сидели, глядя на пятую виллу под ранними солнечными лучами. Ярко-красного «кадиллака» не было видно — должно быть, Аврора разъезжала по Пурпурным Пескам, привычно восхищая завсегдатаев кафе. Я прошел на террасу, присел на перила и снял трубку телефона.

— Обзвоню-ка я всех, прикинем наши перспективы.

Я набрал первый номер.

— Написать самому? — переспросил Раймонд Майо. — Пол, ты спятил.

— Самому? — рассмеялся Зиро Парс. — О чем говорить, одной левой. Ха-ха-ха!

А Фэрчайлд де Миль сказал:

— Это выглядит весьма экстравагантно, но…

Курт Баттеруорт протянул с легкой издевкой:

— А сам-то ты не пытался? Может, научишь?

Марлен Маклинтик испугалась:

— Милый, я не пойду на такое: вдруг это повлечет травму какой-нибудь мышцы. Как тогда я буду выглядеть?

Сигизмунд Лютич сказал:

— Нет, старик, я все это давно забросил. Перешел на электронную скульптуру. Представляешь себе — плазменные модели космических катаклизмов.

Робин Сандерс, Макмиллан Фрибоди и Анхель Пти ответили коротко: «Нет».

Тони принес мне бокал «мартини», и я возобновил свои попытки.

— Бессмысленно, — сказал я наконец, бросая трубку. — Никто теперь сам не пишет. Хватит прятаться от правды. Да и чего требовать от других, когда мы сами беспомощны, как слепые котята.

Тони ткнул в записную книжку.

— Остался еще один. Позвони и ему для порядка.

— Тристрам Колдуэлл… — вспомнил я. — Этакий робкий мальчик с атлетической фигурой. У него вечно что-то ломалось в автоверсе. Что ж, попытка не пытка.

На звонок ответил мелодичный женский голос:

— Тристрам? Да, похоже, он где-то здесь.

Послышались звуки любовной возни, аппарат раза два упал на пол. Наконец Колдуэлл овладел трубкой.

— Привет, Рэнсом. Чем могу служить?

— Тристрам, — сказал я, — думаю, что вчера тебе, как и всем прочим, нанесли неприятный визит. В каком состоянии твой автоверс?

— Мой автоверс? В отличном.

— Что?! — завопил я. — Твой автоверс невредим? Тристрам, соберись и слушай меня, не отвлекаясь ни на секунду.

Я кратко ввел его в курс дела. Он рассмеялся.

— Вот забавно, правда? Отличная шутка! А ведь она права: может быть, пришел срок вернуться к старому доброму ремеслу.

— К черту старое доброе ремесло! — охладил я его. — Главное для меня сейчас — вовремя сверстать номер. Если твой автоверс работает, мы спасены.

— Хорошо, Пол, дай мне пару минут, чтобы посмотреть на аппарат. Последнее время мне было не до него.

По звуку шагов и нетерпеливым воплям девушки, которую Колдуэлл урезонивал издалека, мне показалось, что он пошел во двор. Стукнула дверь, послышался странный скрежет, как будто перебирали груду металлолома. «Странное место избрал Тристрам для хранения автоверса», — подумалось мне. В трубке что-то затрещало.

Наконец Тристрам вернулся к аппарату.

— Мне очень жаль, Пол, но, похоже, она побывала и у меня. Автоверс превращен в кучу обломков. — Он помолчал немного, слушая проклятия, которыми я облегчал душу, а затем сказал: — А она всерьез говорила, чтобы писать самим? Ведь ты именно об этом спрашивал?

— Конечно, — ответил я. — Поверь, Тристрам, я готов напечатать любую чушь, лишь бы Аврора одобрила ее. Не завалялось ли у тебя что-нибудь такое?

Тристрам фыркнул в трубку.

— А знаешь, старина, завалялось. Я уже отчаялся это издать, но, к счастью, еще не выкинул. Сделаем вот как: я кое-что подправлю и завтра доставлю тебе. Пяток сонетов, парочка баллад… Надеюсь, это тебя выручит.

* * *

Следующим утром я открыл пакет с творениями Колдуэлла и уже через пять минут понял, что он жульничает.

— Узнаю нашего лукавого Адониса, — сказал я Тони. — Знакомые ассонансы и женские рифмы, характерно плавающая цезура… Все ясно: изношенная головка принтера и пробитый конденсатор выпрямителя. Уже не один год я подчищаю эти огрехи. Значит, его автоверс все же работает!

— И что ты собираешься делать? — спросил Тони. — Ведь он будет стоять на своем.

— Само собой. Впрочем, и из этого материала можно кое-что использовать. Да пусть хоть весь номер состоит из стихов Тристрама Колдуэлла!

Я начал складывать листки в пакет, чтобы отнести к Авроре, как вдруг на меня нашло озарение.

— Тони, есть блестящая мысль! Отличный способ излечить эту стерву от иллюзий и заодно рассчитаться с нею. Используем Тристрама и внушим Авроре, что все его стихи написаны от руки. Стиль у него архаичный, темы — как раз в ее вкусе. Только посмотри: «Поклонение Клио», «Минерва Двести Тридцать Первая», «Немотствующая Электра». Аврора согласится все это издать, к концу недели выйдет тираж, а потом — только вообрази! — выяснится, что эти стишата — якобы крик растревоженной души Тристрама Колдуэлла — не более чем размноженный типографией продукт полуисправного автоверса, бормотание разлаженного компьютера.

— Отличная идея! — радостно подхватил Тони. — Будет ей урок на всю жизнь. Думаешь, она клюнет на эту приманку?

— А чем мы рискуем? Ведь она абсолютна убеждена, что мы все сядем за столы, дружно очиним перья и накропаем серию классических образцов поэтического творчества на темы «День и ночь», «Зима и лето» и так далее в том же духе. Какую бы чушь ни выдал Колдуэлл, Аврора примет ее с восторгом. А ведь наш договор касается единственного выпуска, за который отвечает она сама. Должна же она где-то брать материал.

Мы тут же и начали. Весь день я накручивал Тристрама рассказами о бурном восторге, который вызвали у Авроры его стихи, и о том, с каким нетерпением она ждет его новых произведений. На следующий день поступила очередная партия: к счастью, все творения Колдуэлла были написаны от руки, а выцветшие чернила исключали всякое подозрение в том, что они прошли через автоверс. Меня это только радовало, ибо укрепляло версию о самостоятельности автора. Восторг Авроры был неподделен, она не высказала ни малейших сомнений насчет авторства, ограничась несколькими непринципиальными замечаниями.

— Но мы всегда корректируем текст перед публикацией, — сказал я Авроре. — Система образов в оригинале не может быть безукоризненной, к тому же число синонимов в данном тезаурусе чересчур велико… — Тут я опомнился и быстро поправился: — Будь автор хоть человек, хоть робот, принципы редактирования неизменны.

— Неужто? — спросила Аврора, не скрывая насмешки. — И все же мы оставим все именно так, как написал автор.

Я не рискнул оспаривать ее позицию, впрочем, достаточно уязвимую; просто подхватил одобренные рукописи и поторопился к себе. Тони тем временем терзал телефон, выжимая из Тристрама новые порции стихов. Прикрыв трубку рукой, он поманил меня.

— Тристрам скромничает. Думаю, он хочет повысить ставку. Клянется, что больше ничего не сочинил. Может, выведем его на чистую воду?

— Рискованно, — возразил я. — Если Аврора узнает, что мы вытворяем, она может выкинуть любой фортель. Дай-ка его мне. — Я взял трубку. — Тристрам, что случилось? Времени мало, а материала у нас не хватает. Укороти строку, старина, стоит ли тратить ленту на александрийский шестистопник?

— Что ты имеешь в виду, Пол? Я поэт, а не завод. Я пишу лишь тогда, когда твердо знаю, что и как сказать.

— Звучит прекрасно, — парировал я, — но у меня еще пятьдесят пустых полос, а в запасе всего несколько дней. Ты дал материала на десять полос — ну, и продолжай в том же духе. Сколько ты сделал сегодня?

— Работаю над сонетом… мне кажется, там есть кое-какие открытия. Между прочим, я посвятил его Авроре.

— Великолепно, — сказал я. — Не забывай о лексических селекторах. И чти золотое правило: идеальное предложение содержит одно-единственное слово. Что у тебя еще есть?

— Да ты что! Больше пока ничего. Отделка сонета займет неделю, а то и год.

Я чуть не проглотил телефонную трубку.

— Тристрам, что случилось? Ты не заплатил за свет? У тебя отключили электричество?

Вместо ответа Колдуэлл повесил трубку.