Венецианская маска. Книга 2

Как всегда, зал заполнялся неумолчным гулом разговоров, и каждая ложа сияла множеством свечей, в отблеске пламени которых сверкали драгоценные камни щебетавших синьор. Ложа Челано пока пустовала, но некоторое время спустя, когда Мариэтта уже стала опасаться, что Элена настолько плоха, что так и не смогла отправиться в оперу, появился Филиппо, который под руку ввел жену в ложу и усадил ее. На ней было платье из светло-кремового атласа, лицо закрывала небольшая элегантная маска из числа ее самых лучших, усыпанная бриллиантами. Ее взор стал медленно блуждать по лицам сидевших в других ложах, на многочисленные приветствия знакомых она отвечала лишь едва заметными кивками.

Мариэтта не сомневалась, что Элена искала в публике ее, и, поднеся к глазам лорнет в оправе из слоновой кости, стала смотреть на подругу. Понять ее состояние было невозможно из-за маски, закрывавшей нижнюю половину лица. Внешне все оставалось по-прежнему: прическа по самой последней моде, один из самых длинных локонов покоился на плече. Однако руки и шея показались Мариэтте полноватыми, видимо, дело шло к тому, что исхудание — типичный симптом любой депрессии — постепенно исчезало. Но апатичность манер, почти полное отсутствие жестикуляции, руки, казалось, едва удерживающие веер — все говорило о том, что до окончательного выздоровления еще очень и очень далеко.

Опустив лорнет, Мариэтта напряженно ждала, когда же их взоры встретятся. Наконец, это случилось, и веер Мариэтты тут же просигнализировал Элене о том, чтобы ее собеседница внимательно следила за тем, что она хочет сообщить, а особым образом сложенные вместе пальцы должны были показать, что необходима их встреча. Но взгляд Элены безучастно скользнул дальше по публике. Это весьма обескуражило Мариэтту. Неужели доктор пичкал ее чем-нибудь таким, что совершенно лишало ее возможности сосредоточиться, или же все дело в этой загадочной хвори, которая, казалось, так и продержит ее в тупом оцепенении весь остаток жизни?

Тем временем оркестр закончил исполнение увертюры, и поднявшийся занавес открыл перед ними величественную панораму с замками на высоких горах и рыцарями в средневековых доспехах. Мариэтта попыталась сосредоточиться на самом спектакле. Пение было восхитительным, но внимание ее по-прежнему отвлекала ложа Челано. Элену, казалось, клонило в сон — она как-то странно покачнулась, вдруг повалилась набок и исчезла из поля зрения. У Мариэтты вырвался невольный вскрик. Филиппо вскочил и задел программку, лежавшую на поручне ложи, которая тут же упала вниз, порхая над зрителями, словно птица. Несколько голов недоуменно повернулись и стали смотреть вверх, переключив свое внимание со сцены на ложу Челано. Филиппо тут же подхватил Элену на руки и вышел из ложи. Параллельно действию на сцене, в ложе тоже произошла небольшая трагедия.

Мариэтта тем временем уже вскочила, ее крик испуга заставил окружающих обеспокоенно задвигать креслами, чтобы дать ей пройти. Себастьяно попытался удержать ее, догадавшись, что она собирается предпринять.

— А разумно ли сейчас искать встречи с Эленой?

— Мне это необходимо!

Мариэтта, выскочив из ложи, быстро пошла по узкому, с окрашенными в красный цвет стенами, коридору, ведущему к лестнице, по которой можно было спуститься к фойе. Себастьяно последовал за ней. Они оказались там раньше Филиппо, который в эту секунду только входил с Эленой на руках. Видимо, она пребывала в глубоком обмороке. Филиппо сопровождала целая гурьба челяди. Едва завидев Филиппо, Мариэтта рванулась к нему.

— Ради всех святых, разрешите мне поехать с вами, синьор Челано! — не помня себя от отчаяния воскликнула Мариэтта. — Вы же знаете, Элена мне как родная сестра!

Во взгляде Челано была такая ненависть, что МариэтТа не сомневалась — не будь у него на руках Элены, он не раздумывая ударил бы ее в лицо.

— Прочь с дороги! Моя жена с каждым днем приближается к смерти! И никто по имени Торризи никогда к ней не подступится!

Оба лакея были наготове, чтобы предотвратить возможные попытки Мариэтты или Себастьяно ослушаться суровой отповеди их хозяина. Тут же перед ним распахнулись двери, и Филиппо, торопливо покинув здание оперы, стал спускаться по ступенькам к поджидавшей его гондоле. Следом бросились слуги. Подсознание Мариэтты запечатлело нечто странное, чего она сейчас, когда ее потрясенный разум созерцал эту тревожную картину, так и не сумела понять.

— Я думаю, тебе сейчас лучше отправиться домой, — участливо предложил Себастьяно.

Она кивнула.

— Да, вы правы. Пожалуйста, извинитесь за меня перед Изабеллой и остальными гостями:

— Ничего, ничего. Они и так все поймут.

Теперь уже никто не сомневался, что дела Элены гораздо хуже, чем представлялось раньше. Оставалось загадкой, каким чудом она пока держится на этом свете?

Филиппо нисколько не удивила полученная от Лавинии весть о смерти матери. Он должен был взять на себя хлопоты, связанные с похоронами. Прибыв в деревню, в дом, где прошли последние дни Аполины Челано, он застал Лавинию в полной растерянности. Впрочем, иного Филиппо и не ожидал. Вся в черном, она сидела сложа руки и глядела перед собой бессмысленным взором.

— Прямо не знаю, что и делать, — в ее голосе звучали трагические нотки. — Все это время я ухаживала за матерью, как могла, ночами не спала — все сидела с ней. Мне и сейчас кажется, что я слышу ее голос, как она зовет меня. Филиппо, можно после похорон я поеду во дворец Челано и буду ухаживать за Эленой?

— Нет! — резко ответил Филиппо, и Лавиния даже вздрогнула от неожиданности. — Ни в коем случае. Доктор сказал, чтобы все у нее оставалось, как и прежде. Никаких новых людей и впечатлений. После ее обморока в опере не осталось никаких надежд на выздоровление.

Лавиния судорожно ломала пальцы.

— Боже! Какая же это трагедия! Я помню, как она впервые пришла во дворец. Она напоминала мне бабочку, веселую, беззаботную. Какой счастливый был у нее вид! Как они с Марко любили друг друга! — Она осеклась, поняв, что это прозвучало довольно бестактно по отношению к брату. — Прости меня, Филиппо.

Тот изобразил удрученность.

— Ладно, неважно. Я сделал для Элены все, что мог, но оказалось напрасно. Я уже смирился с этим.

— Пьетро мог бы осмотреть ее, когда приедет на похороны. У него такие чудесные руки, что…

— Он не приедет. Я не стану оповещать его о смерти матери до ее погребения. Она никогда его не любила. Терпеть не могла, когда он приезжал, а я обязан организовать все так, как она бы пожелала. А вот то, что не будет Алессандро, действительно, досадно. Недавно я слышал от него, что папа собирался отправить его с какой-то срочной и очень важной миссией в Париж, так что, скорее всего, он получит мое письмо с опозданием и не успеет приехать на похороны.

Лавиния не стала спорить с братом в отношении Пьетро. За годы жизни в этой семье она уже привыкла, Что мужчины не спрашивали ее мнения, она была вынуждена лишь подчиняться.

— Ты ведь однажды сам сказал мне, что я смогу жить в палаццо Челано, если что-нибудь произойдет с матерью, — покорно напомнила она ему. — Могу я еще на это рассчитывать?

— Со временем сможешь, но сейчас пока это несколько преждевременно. Ты сможешь остановиться в доме Альвизе, когда приедешь в Венецию на похороны.

Она восприняла его слова как отказ от прежнего обещания, но внезапно поняла, что это, собственно говоря, было ни к чему. Что ей делать в этом огромном дворце без Элены и возможности нормального общения с ней? Но с другой стороны, оставаясь здесь, она обречена вечно слышать голос матери, которая постоянно ее в чем-то упрекала, и теперь общение с нею мертвой грозило оказаться для нее еще тяжелее, чем с живой — Лавиния прекрасно понимала, что ее статус в семье был ничтожным, ей никогда не приходилось встать перед необходимостью принимать какое-то решение самостоятельно, и как поступить теперь, она понятия не имела.

— Тебе остается этот дом вместе со всем, что в нем, — продолжал Филиппо. — Мать еще очень давно говорила мне, что оставит мне в наследство все ее имущество и владения. Такова была ее воля. Но я решил ограничиться тем, что возьму отсюда лишь ее старинные книги. У меня сейчас находятся те, что раньше принадлежали Челано и были на вилле, ими сейчас занимаются — составляют каталог. Теперь мне хотелось бы, чтобы появился каталог такой же и для книг, принадлежавших матери.

Лавиния лишь вздохнула про себя. Вот и здесь ее обошли. Книги — это единственное, что способно было заинтересовать ее здесь. Она всегда питала слабость к красивым, прекрасно иллюстрированным изданиям библиотеки матери, а если теперь они окажутся во дворце у Филиппо, то им так и суждено пылиться на полках — насколько Лавиния помнила, Филиппо ни разу при ней не открыл ни одной книги. Так что им придется там дожидаться прикосновений рук представителей следующих поколений.

Приобретение еще нескольких сотен томов очень устраивало Филиппо, поскольку продлевало работу монахинь и Бьянки — ведь предстояло составить еще один, довольно значительный каталог. Девчонка и понятия не имела, как сильно привлекала его, овладеть ею для него — просто раз плюнуть, если только пожелает этого. Жаль только, что Элена никак не отправлялась в лучший мир, что-то задержалась она на этом свете, но сейчас он и пальцем не пошевелит, чтобы хоть как-то ускорить этот процесс. Все должно идти своим, естественным путем.

Елизавета быстро росла. Казалось, на нее просто не напасешься туфель. Ей купили две пары новых незадолго до появления на свет близнецов, и вот на тебе — и эти понемногу начинали поджимать в пальцах!

— Сегодня нам надо сходить к сапожнику, но чуть попозже, — пообещала Мариэтта девочке. — И у тебя будет пара самых лучших туфель на фестиваль «Реденторе».

«Реденторе» — так назывался один очень крупный фестиваль, когда весь город праздновал годовщину избавления города от чумы, свирепствовавшей здесь три столетия тому назад. Для Мариэтты, Елизаветы, Леонардо, Адрианны и их детей это повод выйти в свет. Было решено, что близнецы останутся на попечении верной няни детей Савони, которая была до смерти испугана происками Челано в отношении Данило, и была готова буквально не отходить от мальчика.

Когда они были у сапожника и тот снимал мерку с ноги Елизаветы, дивясь тому, какие красивые у нее пальцы, Мариэтте неожиданно пришло в голову, что дети, как правило, наследуют не только характеры своих отцов и матерей, но и фигуру. Элена, обладавшая маленькими изящными ступнями и столь же маленькими пальчиками, была не прочь даже полюбоваться на них и при случае похвастаться, какие они у нее симпатичные. Эта мысль о чем-то напомнила Мариэтте, но как раз в этот момент сапожник извлек пачку разноцветных лоскутков кожи, чтобы они могли выбрать цвет для будущих туфель Елизаветы, которая остановила свой выбор на ярко-красном кусочке кожи, забраковав то, что она пожелала вначале — ярко-фиолетовый цвет, годный разве что для какой-нибудь куртизанки.

Из всех фестивальных зрелищ больше всего детей волновало то, как через канал Гвидекка перекинулся своеобразный мост из множества лодок, через который дож Венеции должен был проследовать на предстоящую торжественную литургию в церкви Избавления. Мариэтта вместе с друзьями решила выбраться загодя, чтобы занять места для обзора получше. По пути она бросила взгляд на тюрьму — мысли ее не покидал Доменико, ведь когда-то они с ним участвовали в процессии в один из таких дней. Доменико был тогда в своей ярко-красной мантии сенатора.

— Вон дож идет! — воскликнула Елизавета, подпрыгивая от удовольствия. Звук фанфар возвещал о его приходе. В своем золоченом одеянии и с рогом на голове он представлял великолепное зрелище. На солнце ярко сверкнули драгоценные камни, которыми была вышита его мантия, когда он величественной поступью проследовал под роскошный балдахин. В этот день в Венеции стояла ужасная жара, все утопало в мареве, и хвост длинной процессии тонул во мгле зноя. Все пространство вокруг было заполнено народом, некоторые даже исхитрились пробраться сюда на гондолах и лодках, чтобы иметь возможность наблюдать с усыпанных цветами вод канала. Как только дож ступил на первую из образовавших этот невиданный мост лодку, в толпе раздался мощный возглас восторга, смешавшийся с колокольным звоном. Мариэтта подумала, что Доменико, наверное, заслышав звон колоколов, с грустью представлял себе, какое торжество сейчас здесь.

С того места, где стояли Мариэтта и ее друзья, было прекрасно видно, как восходили на мост и сопровождавшие дожа лица. Все тысяча триста членов Большого Совета стали образовывать пеструю ленту, которая двигалась через канал вслед за дожем, идущим во главе этой необозримой колонны. Филиппо Челано выделялся из всех по причине высокого роста, легко можно было рассмотреть его обезображенное шрамом лицо. Ростом он был с Доменико. По случаю такого торжества должна была присутствовать и Элена, но вряд ли это могло быть сегодня. Внимание Мариэтты привлекла отделанная рубинами пряжка его роскошной туфли, когда он ставил ногу на мост. Подняв взор на его лицо, она невольно вздрогнула, и по ее телу поползли мурашки, когда взгляды их чуть было не встретились — этот человек вызывал у нее самые дурные воспоминания.

Из этих мрачных раздумий Мариэтту вывела Адрианна. Дернув ее за рукав, она зашептала.

— Вон там, смотри! Это Мария Фонди, она была камеристкой у Элены, помнишь, я тебе говорила о ней? Так вот, я виделась уже с ней и сказала, кто ты такая.

Мариэтта тут же обратилась к стоящей неподалеку от них женщине.

— Как удачно, что я вас встретила, синьора Фонди. Мне бы очень хотелось поговорить с вами о синьоре Челано.

Мария, казалось, была несколько смущена.

— Я знаю вас, мне приходилось слышать очень много от моей бывшей хозяйки, она говорила мне, что вы с ней были неразлучными подругами, синьора Торризи, сожалею, но я связана обязательством не предоставлять никому никаких сведений о моей бывшей хозяйке, хоть я больше у нее не служу.

— Мне не надо от вас никаких секретов, связанных с ее жизнью, хотя у нее и не было их от меня никогда. До тех пор, разумеется, пока на нее не напала депрессия. Меня лишь интересуют все обстоятельства вашего увольнения из дома Челано. Мне бы хотелось также, чтобы вы мне посоветовали, как бы я могла помочь бедной синьоре Челано оправиться от этой страшной болезни, хотя, скоро, боюсь, уже будет поздно.

— В таком случае, синьора вы можете рассчитывать на мою помощь, если только я смогу вам чем-нибудь помочь. Когда я могла бы зайти к вам?

— Давайте-ка лучше не будем откладывать дело в долгий ящик. Вас устроит прийти ко мне сегодня вечером?

Мария согласилась, и они едва успели договориться о времени, как десятки людей устремились по мосту вслед за замыкающими колонну членами свиты дожа. Мариэтта с опаской стала прижимать к себе Елизавету и остальных детей на тот случай, если в толпе возникнет давка, но на этот раз все обошлось. Когда они уже были на той стороне и направлялись вместе со всеми к церкви Избавления, Мариэтту, наконец, осенило, почему её внимание привлекла туфля Филиппо. Она постаралась ясно припомнить, как он выносил на руках из оперы бесчувственную Элену: из-под атласной юбки Элены была видна ее нога, обутая в атласные же туфли с нашитыми на них бриллиантами — они были явно большими по размеру, нежели ноги Элены.

И вот вечером, когда над всей Венецией звучала музыка и где-то в районе канала Гранде шло пышное празднество, Мария Фонди пришла, как и было уговорено, к Мариэтте. Женщины уселись в комнате, служившей гостиной.

— Мне так о многом хочется расспросить вас, — начала Мариэтта, — но я спрошу вас лишь об одной, от силы двух вещах, а потом вы уж, пожалуйста, расскажите мне о тех последних днях, которые вы служили у Челано, и о том, как вас уволили.

— Одну минуту, — перебила ее Мария. — Ни синьора Савони, ни вы, насколько я могу понять, не ставите под сомнение то, что мое увольнение было несправедливым. А почему вы так верите мне?

— Потому что Элена не раз говорила и мне, и Адрианне, что она безгранично вам доверяет. И еще одно: за исключением нас, лишь вы одна знали о ее связи с Николо Контарини.

— Я бы никогда не смогла ее предать! — В глазах Марии вспыхнули сердитые искорки. — Если хотя бы на четверть знали вы, сколько ей приходилось страдать от этого негодяя Челано! Она никогда мне не жаловалась, но я сама собственными глазами не раз видела следы побоев у нее на руках и на лице.

— Мои вопросы сосредоточены на ваших последних неделях с ней. Скажите, были ли какие-нибудь признаки того, что она постепенно скатывается к ее теперешнему состоянию?

— Конечно, ее одолевали заботы. Я это всегда повторяла и повторяю. Инсггда она могла что-то положить и потом не помнила, куда. Несколько раз я видела, как она что-то искала в шкафах и ящиках столов, ходила по разным комнатам во дворце, в которых никто не живет и где редко бывают. Раньше она не имела такой привычки. Я предлагала ей отыскать то, что она потеряла, но она заявляла мне, что ничего не теряла, и сказала мне, что всего лишь интересуется дворцом, где что находится, и все такое прочее. Она была тогда очень подавлена. Не раз я заставала ее плачущей, это стало делом привычным. А иногда бывали дни, когда она была просто в отчаянии.

— А раньше вам никогда не приходилось видеть, как она что-то ищет?

— Да нет, не замечала. — После этого Мария стала рассказывать о том, как произошло ее увольнение. — В тот последний вечер все было, как всегда. Синьора отправилась в театр, а синьор устроил у себя небольшой ужин, пригласив нескольких друзей. Она любила, когда он чем-то занят или его нет, тогда она, по крайней мере, могла себя чувствовать спокойнее, хотя бы внешне. Обычно после театра они отправлялись с друзьями то ли в казино, то ли куда-нибудь вместе поужинать, но тогда она мне сказала, что из театра поедет прямо домой, и я подумала, что у нее, возможно, приближались месячные, отчего она чувствовала себя не в своей тарелке. И когда она вернулась домой, я помогла ей улечься и пожелала спокойной ночи. Она мне еще сказала, что у нее на платье оторвалась красная роза, и я взяла его с собой, чтобы к утру пришить ее, потому что она мне говорила, что отправляется на какую-то встречу на следующей неделе.

Когда Мария направлялась к себе, она услышал вдруг, как открылись двери столовой и, заглянув вниз через перила, она увидела, что Филиппо с друзьями вроде бы передумали сидеть за столом и собрались куда-то.

— А на следующее утро я была у себя, а потом меня призвал дворецкий.

— Мне очень жаль говорить тебе это, Мария, — сказал он, — но синьора больше не нуждается в твоих услугах. — И потом, когда она ошарашенно уставилась на него, ничего не понимая, добавил: — Синьор распорядился о том, чтобы новый человек приступил к службе немедленно. А тебе следует отправиться в свою комнату и упаковать вещи.

— Но мне сначала надо переговорить с самой синьорой!

— Нет, синьор это запретил. Ты станешь умолять ее не увольнять тебя, а это не позволено.

— После стольких лет…

Он подал ей сложенный листок — рекомендательное письмо, взял со стола мешочек с деньгами и подал все ей.

— У тебя не будет сложностей с новой работой, я позаботился о том, чтобы у тебя была блестящая рекомендация, вот и твое жалование на три месяца вперед, кроме того, премия, я думаю, тебе пока хватит.

— Это еще один акт проявления жестокости к моей синьоре! Уже только потому, что она была довольна тем, как я прислуживала ей, она, наверное, очень расстроилась из-за этой перемены!

Дворецкий поднялся из-за стола.

— Хватит, Мария. Я ничего не хочу больше слышать об этом.

— Ничего, послушайте, может быть, хоть правду узнаете! — выкрикнула она ему в лицо. — А этот… этот, да чтоб ему в аду корчиться!

Когда она, не помня себя, влетела в свою комнату, злые слезы потекли у нее из глаз, и она даже не видела толком, что упаковывала. А собраться, тем более так неожиданно, было делом не из легких, поскольку Мария обосновалась здесь на долгие времена. У нее накопилось много самых разных вещиц, безделушек, которые она собирала годами, стены были увешаны гравюрами и небольшими картинами, принадлежащими кистям обедневших художников, купленные ею за бесценок на городских площадях или на рынке. В конце концов, она покончила с этой не очень приятной процедурой. К ее счастью, здесь, в Венеции, жила ее замужняя сестра, Мария могла на первое время отправиться к ней, и она могла приютить ее на то время, пока она не получит новое место. Но Мария не желала уходить без того, чтобы не увидеть и не обнять на прощание свою синьору.

Легонько постучав в дверь спальни Элены и не дождавшись ни звука в ответ, Мария попыталась войти, но дверь оказалась заперта. Вдруг за дверью послышались шаги, и дверь открыла новая камеристка, темноволосая и, судя во всему, ровесница Марии, то есть лет тридцати с небольшим.

— Да?

— Я пришла поговорить с синьорой.

— А, понимаю, кто вы. Уходите отсюда. Я теперь здесь служу. — Когда Мария попыталась пройти мимо нее в спальню, она грубо отпихнула Марию и вытолкала в коридор. — Нечего тебе здесь делать! Убирайся отсюда, а не то позову кого-нибудь на помощь. Тебе ведь было сказано не соваться сюда!

Но Мария была настроена решительно.

— Синьора! — во весь голос позвала она, Элена непременно должна была услышать ее, но дверь, соединявшая этот холл и спальню Элены, была заперта.

— Я же сказала тебе, — злобно прошипела новая камеристка, — убирайся, слышишь? — И тут же захлопнула дверь перед носом у Марии.

Мариэтта, не проронив ни слова, внимательно слушала рассказ этой женщины. Скорее всего, нежелание Элены ответить на зов Марии объяснялось ее страхом перед Филиппо, который решил положить конец дружбе камеристки и жены, так ей доверявшей. Но было во всей этой истории что-то такое, что опрокидывало эту гипотезу.

— А не можете ли вы вспомнить, что вам во всей этой истории показалось наиболее странным? — спросила Мариэтта.

— Лишь то, что и парикмахер, который должен был в этот же день прийти к ней, также не был допущен. Я отправилась к нему в надежде, что он мне что-нибудь скажет, но едва он ступил на порог дворца, куда всегда приезжал строго в назначенный час, как и ему было объявлено, что с этого дня в его услугах синьора больше не нуждается. Видимо, эта новенькая кое-что смыслит и в том, как соорудить прическу. Его очень все это задело, и он страшно злился, когда рассказывал мне обо всем этом.

— А вам не приходилось встречать никого из слуг Челано?

— Я однажды говорила с одним лакеем и двумя служанками. Никого из них и близко не подпускают к синьоре. Когда они приходят в будуар прибираться, то полог задернут наглухо, и эта новенькая стоит и караулит, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь из них не нарушил покой синьоры. Только она носит ей на подносе еду, и никто больше.

— А как часто у нее бывает этот доктор?

— А он уже и не приходит. Выяснилось, что уже ничего нельзя сделать. Еще двое докторов приезжали откуда-то, из Италии, по-моему, и высказали то же мнение. Как вы думаете, может быть, вам удастся как-нибудь избавить мою синьору от этой депрессии, которая так затянулась? — голос Марии дрогнул. — А если не сможете, то… Тогда это лишь вопрос времени и… — Она не договорила.

— Я сделаю все, что в моих силах. Я очень благодарна вам за вашу помощь, Мария. Если вы услышите что-нибудь любопытное, вы мне сразу сообщите, да?

— Конечно, можете на меня рассчитывать.

Когда женщина ушла, Мариэтта несколько минут сидела молча, уставившись в одну точку. Она должна была как-то переварить то, что ей пришлось услышать, затем поднялась и направилась в лавку, которая по случаю фестивального вечера была открыта допоздна. Она пришла к твердому убеждению, ничто и никто теперь это убеждение не поколеблет. Завтра она обо всем расскажет Адрианне и Леонардо. Их помощь еще ох как потребуется ей, когда она станет выполнять задуманное.

ГЛАВА 15

Савони всей семьей сидели за завтраком, когда к ним заглянула Мариэтта. Адрианна тут же потянулась за чистой чашкой, чтобы налить ей горячего шоколада, а Леонардо принялся выяснять деловые вопросы.

— Как у нас идут дела с нашей музыкой?

Недавно он согласился с ее предложением отвести одно из помещений, доселе пустовавшее, для продажи музыкальных инструментов, которые по популярности в Венеции ничуть не уступали маскам, являясь ее неотъемлемой частью. Продавцом взяли молодого человека с хорошим голосом, и, когда он пел, аккомпанируя себе на лютне, это привлекало покупателей, а значит, масок стали покупать больше, хотя инструменты покупал себе далеко не каждый.

— Прекрасно. Очень много берут нот и песенников. Я даже заказала еще.

— Вот и хорошо. Если все так пойдет и дальше, то я, наверное, скоро займу и какой-нибудь из соседних магазинов, если он вдруг прекратит торговлю.

Мариэтта кивнула.