Дуэль с судьбой

— Но почему? — не сдавался маркиз. — Почему ты должна отказывать себе и мне в том, чего мы оба так жаждем. Этого жаждут не только наши тела, Ровена, но наши сердца и наши души. — Он горячо продолжал, не сводя глаз с лица Ровены: — Ты позволяешь условностям лишить себя счастья, закрываешь глаза на то, что такая любовь, как наша, встречается очень редко и только однажды в жизни. Ты говоришь, что любишь меня, и я верю тебе. Я же люблю тебя так, что не могу думать ни о чем другом. Я знаю, что ты хочешь меня. Я не могу без тебя жить. Неужели ты сможешь отказать мне лишь потому, что я не собираюсь надеть на твой пальчик обручальное колечко?

— Да, смогу! — твердо произнесла Ровена. — Зато я не могу теперь поверить в то, что значу для вас нечто большее, чем просто мимолетную забаву, прихоть, которая умрет так же быстро, как появилась на свет. Это не любовь, милорд. Не настоящая любовь!

— Ты говоришь ерунду о вещах, о которых не имеешь ни малейшего понятия, — воскликнул маркиз, начиная терять терпение. — Я действительно люблю тебя, Ровена. Люблю всем сердцем. И то, что я не могу жениться на тебе, вовсе не означает, что я не готов посвятить тебе всю свою жизнь — совсем наоборот. Так почему же ты просишь большего?

— Вы спрашиваете меня, — сказала Ровена, и теперь в голосе ее слышались гневные нотки, — как это я осмеливаюсь просить большего? Я… дочь простого доктора, должна падать в обморок от счастья, что такой благородный дворянин, как вы, снизошли до того, чтобы заметить меня, не говоря уже о том, чтоб полюбить! Что ж, милорд, я все-таки смею! Я смею заявить, что любовь, которую вы мне предложили, недостаточно хороша для меня. Мне очень жаль, но больше я ничего не могу сказать по этому поводу.

Ровена направилась к двери, но, прежде чем она успела дойти до нее, маркиз уже был на ногах. Он снова заключил девушку в объятия и с силой привлек к себе. Затем он поцеловал Ровену страстно и требовательно, с настойчивостью, которой недалеко было до грубости.

Сначала губы его причинили Ровене лишь боль, но потом, как ни старалась она предотвратить это, как ни боролась, молния страсти снова пронзила ее сердце, а тело стало безвольным.

Поцелуи маркиза становились более нежными и в то же время более властными.

Он требовал не только тела, но и души Ровены, которой собирался завладеть.

Ровена знала, что маркиз хочет сломить ее сопротивление, заставить ее подчиниться своей власти.

И все же на какую-то секунду ее снова охватил такой восторг от его близости, что нельзя уже было ни думать, ни двигаться, а только отдаться во власть своих чувств.

Но тут Ровена опомнилась и снова забилась в руках маркиза, пытаясь вырваться, и, к удивлению девушки, он тут же отпустил ее.

Ровена ничего не сказала — у нее бы не нашлось в эту минуту подходящих слов.

Она открыла дверь и выбежала из комнаты, прежде чем маркиз успел остановить ее.

Когда на подкашивающихся ногах Ровена поднималась по лестнице к себе в комнату, по щекам ее медленно катились слезы.

4

Возвращаясь из деревни, Ровена свернула на узкую, заросшую травой дорожку, ведущую к дому, и увидела стоящий у дверей фаэтон. Сердце ее болезненно сжалось.

Не могло быть никаких сомнений в том, кому принадлежал щегольской, черный с желтым, экипаж с сияющими серебряными ручками, запряженный четверкой великолепных лошадей.

Кучер, в цилиндре и с желтыми отворотами на сапогах, стоял возле лошадей, и Ровена поняла, что маркиз уже вошел в дом.

Прошло четыре дня с тех пор, как он вернулся в Свейнлинг-парк, и Ровена думала, что никогда больше его не увидит.

Девушка изо всех сил пыталась убедить себя, что она и не хочет видеть маркиза. И решила даже, что не станет прощаться с ним, но маркиз оказался умнее.

После бессонной ночи, проведенной в слезах и отчаянии, Ровена вдруг почувствовала, как гордость приходит к ней на помощь.

Ровена сказала себе, что, как бы жестоко ни ранил ее маркиз, какой бы несчастной она себя ни чувствовала, не стоит доставлять маркизу удовольствие узнать, что он сломил ее полностью и окончательно и что она неспособна больше ему противостоять.

Девушка была почти уверена, что маркиз не сдастся так просто, что он снова попытается уговорить ее согласиться на свой план.

Маркиз был чудовищно упрям и любил делать все по-своему.

Но Ровена была полна решимости, как никогда раньше. Пусть маркиз разобьет ее сердце, но она никогда не согласится стать его любовницей.

— Я люблю его! Люблю! — всхлипывала Ровена, уткнувшись лицом в подушку. — Но что мне делать с этой любовью?

Но даже те неведомые ей ранее чувства, которые разбудил маркиз, не могли заставить Ровену забыть, что в этой жизни правильно, а что нет. Она не сомневалась, что ее покойная мать пришла бы в ужас, услышав, что предложил маркиз ее дочери.

Хотя Ровена старалась вести себя как можно практичнее, она всю жизнь была романтичной идеалисткой.

Ее отец и мать были так счастливы, живя в мире, где ничто не имело значения, кроме их любви друг к другу. И Ровена всегда представляла, что когда-нибудь встретит мужчину, к которому будет чувствовать то же самое, что чувствовала миссис Уинсфорд к своему мужу. Девушка всегда понимала, что взаимная любовь матери и отца была очень важна в жизни всей семьи.

Миссис Уинсфорд всегда прислушивалась к стуку колес на дороге, и если экипаж сворачивал к дому, она бросала все дела и выбегала на крыльцо, чтобы встретить мужа прямо у его двуколки.

Затем отец обнимал мать, и они направлялись в дом, делясь тем, что произошло за день. Однажды Ровена услышала, как отец сказал:

«Ты так красива, дорогая моя, что я не могу смотреть на тебя, не говоря себе, что я — самый счастливый человек на свете. — Потом он рассмеялся и добавил: — Люди думают, что я беден, но я владею на самом деле самым драгоценным сокровищем этого мира. И сокровище это — ты».

Вырастая и начиная задумываться о любви, Ровена надеялась, что когда-нибудь единственный в ее жизни мужчина будет смотреть на нее так, как смотрел доктор на свою жену.

Она не могла представить себе, что любовь явится к ней в обличье такого величественного, необыкновенного мужчины, как маркиз.

Но теперь девушка говорила себе, что после той простой, скромной жизни, которую она вела девятнадцать лет, просто невозможно было не влюбиться в маркиза.

— Я должна была знать, что он испытывает ко мне вовсе не любовь, а совсем иное чувство, — с горечью произнесла Ровена.

Ровена была чиста и наивна, но дочка доктора не могла не знать о трагедиях, вызванных отношениями между мужчиной и женщиной, которые случались довольно часто даже в такой небольшой деревушке, как Литл-Поувик.

Девушки, допустившие вольность, оказывались беременными и производили на свет несчастных младенцев, у которых не было отцов; мужья избивали жен до полусмерти за то, что они вели себя неподобающим образом с другими мужчинами, случилось даже одно самоубийство, которое оставило неизгладимый след в памяти Ровены.

Она знала девушку, совершившую этот страшный грех. Когда-то это было милое, беззаботное дитя, чья невинность привлекла внимание местного трактирщика — грубого, жестокого человека, женатого на безвольной женщине, не имевшей на него никакого влияния.

Вся деревня знала, что они встречаются у реки, но никто не посчитал возможным вмешаться, а викарий, по обыкновению, сделал вид, что ничего не замечает.

Это была кратковременная связь, которая быстро утомила трактирщика.

Вскоре он стал предпочитать обществу девушки компанию своих друзей. Бедняжка утопилась, избежав позора, когда узнала, что носит под сердцем ребенка этого негодяя.

Это ужасное событие вызвало такой взрыв негодования у жителей деревни, что трактирщику пришлось перебраться в другое место, продав свое заведение человеку, более достойному.

Но это не могло вернуть к жизни несчастную жертву, которую даже не похоронили на церковном дворе, потому что она сама покончила счеты с жизнью.

«Если я сделаю то, чего хочет от меня маркиз, — подумала Ровена, — то буду ничем не лучше бедной маленькой Бесси и могу кончить так же, как она».

И Ровена решила, что для нее существует единственный выход: никогда больше не видеть маркиза и даже не прощаться с ним перед отъездом.

Но когда ему пришло время уезжать, маркиз послал Джонсона на ее поиски.

Ровена уединилась в комнате Марка и стала приводить в порядок одежду брата, доставая из кармана его брюк множество странных вещиц, которыми мальчишки дорожат больше всего на свете, и раскладывая на кровати предметы одежды, которые нуждались в штопке.

— А! Так вот вы где, мисс!

Подняв глаза, Ровена увидела стоящего в дверях Джонсона.

— Его светлость хочет попрощаться с вами.

Ровена задержала дыхание.

— А доктора нет дома? — спросила она.

Джонсон покачал головой.

— Нет, мисс. Он уехал около часа назад, а перед этим попрощался с милордом.

Ровене очень хотелось отказаться спускаться вниз, просто попросить лакея передать, что она очень занята. Но девушка понимала, что подобная невежливость удивит Джонсона, а маркиз подумает, что за ним осталось последнее слово.

Нет, Ровена не отступит ни на дюйм в развязавшейся между ними битве. Хотя она не сомневалась, что маркиз использует против нее любое оружие.

Она так и слышала, как он повторяет: «Я привык, чтобы все было по-моему».

Что ж, на этот раз он будет разочарован! И Ровене захотелось, чтобы маркиз узнал это немедленно.

— Я сейчас спущусь, — пообещала она лакею, бросив быстрый взгляд на свое отражение в зеркале.

Девушка была очень бледна, под глазами залегли темные круги — ведь она так и проплакала сегодня почти всю ночь.

Ровена быстро потерла руками щеки, чтобы вызвать подобие румянца, снова подумав о том, что не доставит маркизу удовольствие увидеть, как сильно он расстроил ее.

Затем, вздернув подбородок, Ровена стала спускаться по лестнице, чувствуя каждой клеточкой своего тела, что стоящий посреди прихожей маркиз внимательно наблюдает за ней.

Стараясь не смотреть на него, Ровена присела в глубоком реверансе и сказала:

— Я так рада, милорд, что вы возвращаетесь домой в такой погожий, солнечный день. Отец наверняка велел вам отдохнуть сразу по прибытии. Наверное, трудно будет выполнить этот совет, вырвавшись наконец на свободу.

Она с удовлетворением отметила, что голос ее звучит ровно и спокойно.

И только заметив, что Джонсон вышел и они остались наедине, Ровена почувствовала, как сердце затрепетало у нее в груди.

— Я должен за многое поблагодарить вас, Ровена, — сказал маркиз.

— Нет необходимости прибавлять что-то к тому, что вы уже сказали мне, милорд, — ответила Ровена. — Я очень рада, что моему отцу удалось вернуть вам здоровье.

Маркиз вдруг резко сделал шаг в ее сторону.

— Ровена!

Все задрожало у нее внутри при звуках его голоса, и Ровена поспешила выйти на крыльцо. Она молча смотрела на модный фаэтон маркиза, на чистокровных лошадей, на кучера в униформе, держащего вожжи, и лакея, ждущего своего господина, чтобы подсадить его.

— Я хочу поговорить с тобой, — тихо произнес за спиной Ровены голос маркиза.

— До свидания, милорд. Я желаю вам приятной поездки и отменного здоровья в будущем.

Ровена посторонилась, пропуская маркиза.

— До свидания, Ровена, — тихо ответил маркиз.

И ему ничего не оставалось делать под внимательными взглядами слуг, как только забраться в фаэтон.

— Ваша светлость хочет править? — спросил его кучер.

— Нет, Сэм, на этот раз правь ты, — ответил маркиз.

Кучер помахал Ровене, лакей вскочил на запятки, и лошади нетерпеливо загарцевали на месте.

Маркиз приподнял шляпу, не сводя глаз с лица Ровены, но она даже не посмотрела в его сторону.

И только когда фаэтон удалился от дома, Ровена позволила себе взглянуть последний раз на широкие плечи, гордую посадку головы маркиза, и на глаза ее навернулись слезы.

Войдя в дом, она захлопнула за собой дверь.

— Все кончено! Это конец! — вслух произнесла Ровена, и все вокруг вдруг показалось ей мрачным и безнадежным.

Следующие несколько дней Ровена старалась загружать себя работой по дому, надеясь таким образом стереть маркиза из своей памяти. Но вот по ночам… по ночам просто невозможно было не вспоминать о разбуженных объятиями маркиза чувствах и не мечтать о том, чтобы снова почувствовать прикосновение его губ.

Как и подозревала Ровена, семье доктора нелегко было снова привыкнуть к простой, обыденной жизни, которую вели они все до появления в доме маркиза.

— Как надоела эта противная овсянка, — капризно сказала Гермиона за завтраком.

— Это все, что мы можем себе позволить, — отрезала Ровена. — И чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

Гермиона скорчила недовольную гримаску.

— Вот если бы с маркизом снова произошел несчастный случай… или папе попался другой богатый пациент.

— Тебя волнует только еда, — упрекнул сестру Марк. — А мне вот никогда больше не придется ездить на чистокровных лошадях.

— Прекратите ныть — вы оба, — приказала Ровена. — Кстати, Марк, если я снова услышу от викария, что ты не готовишь уроки, мне придется поговорить с отцом. Ты знаешь, как он расстроится, узнав, что ты бездельничаешь.

Это была единственная угроза, с помощью которой можно было держать в узде младших сестер и братишку.

Все дети очень любили отца. А доктор никогда не кричал и не ругался, если они вели себя плохо. Вместо этого он очень огорчался, и это было для всех худшим наказанием.

Марк пробормотал что-то, выходя из столовой, а Гермиона заставила себя доесть рисовый пудинг и только тогда сказала:

— Марк прав! Без маркиза все здесь кажется ужасным. Уверена, что и ты скучаешь по нему, хотя ни за что не признаешься в этом. Но вид у тебя очень несчастный.

— Ничего подобного, — воскликнула Ровена. — Если ты не поторопишься, Гермиона, то опоздаешь на занятия к мисс Грэм. Ты знаешь не хуже меня, Гермиона, что, хотя она берет с нас лишь небольшую плату, деньги эти даются нелегко.

— Я хочу брать уроки рисования, — заявила вдруг Гермиона. — Мисс Грэм не может даже провести прямую линию, не говоря уже о том, чтобы учить меня. — Ровена ничего не ответила, и девочка продолжала: — Я, конечно, не жду от тебя сочувствия. Ты ведь завидуешь после того, как маркиз подарил мне такой замечательный подарок, а ты не получила ничего.

— Поторопись, Гермиона, — прервала ее Ровена, — а то ты действительно опоздаешь.