Дьявольская Королева

— Вы наверняка изучали свой гороскоп относительно детей. И гороскоп принца Генриха. Вашим пятым домом управляет Скорпион. То же самое и у вашего мужа. Вы слишком умны, а потому не могли не заметить знаки: бесплодие, ложь и обман. Выбор за вами.

— Никакого обмана. — Я глубоко вздохнула. — Должен быть какой-то другой выход.

— Выход есть всегда. Все зависит от того, что вы намерены сделать.

Руджиери подался вперед. На фоне иссиня-черных волос была особенно заметна нездоровая бледность.

Несмотря на кривой нос и впалые щеки, голос и манеры Руджиери завораживали. Под ледяной поверхностью тек горячий поток. И если бы я поддалась ему, он бы увлек меня за собой.

— Что угодно, — заявила я, — кроме супружеской измены.

Он медленно кивнул.

— Тогда должен предупредить вас, Madame la Dauphine: чтобы получить кровь, вы должны отдать кровь.

У меня сжалось сердце: Козимо говорил о самой темной магии. Впрочем, я давно чувствовала, что моя душа потеряна.

— Отдам все до последней капли, лишь бы спасти Генриха.

Выражение его глаз не изменилось.

— Ах, мадам, вам потребуется сильная воля и крепкий желудок. Ведь в данном случае речь идет не о вашей крови.

Несколько недель я колебалась. Каждый день встречалась с Руджиери, консультировалась с ним по всяким пустякам, просила об уроках магии. В этом случае он мне отказал: я знала мало, а он — очень много. Для него было менее рискованно совершать заклинания по моей просьбе.

— Хотя бы одна душа будет в безопасности, — пояснил он.

На протяжении этих недель я жила в постоянном страхе. От мадам Гонди я узнала, что де Гизы — родители красавицы Луизы — снова тайно встречались с королем. Вероятно, обсуждали возможность брачного контракта с Генрихом. Я почти задумалась над предложением Руджиери зачать от другого мужчины.

Но хотя Генрих предал меня, я не могла ответить ему тем же. Дом Валуа был теперь моим домом. Я мечтала о сыне, в жилах которого текла бы кровь Валуа, который бы унаследовал трон. Я нашла свой дом и не собиралась его никому уступать.

Наконец я решилась на невероятное. Посреди ночи взяла бумагу и начала выводить чудовищные слова; перо поскрипывало в моей руке.

Рано утром я послала за Руджиери, и он явился в мой кабинет. За закрытой дверью я передала ему лист, сложенный в восемь раз, словно это каким-то образом уменьшало чудовищность преступления.

— Я все обдумала, — промолвила я. — Тут мои ограничения.

Бумага зашелестела в пальцах астролога. Он просмотрел текст, нахмурился и поднял на меня черные глаза.

— Если я последую им, — ответил он, — то за результат не ручаюсь.

— Пока не добьемся успеха, — сказала я.

Он сложил бумагу и сунул ее в нагрудный карман. Взгляд его не отрывался от моего лица. Глаза черные, как у Генриха, только света в них не было. Астролог слабо улыбнулся.

— Успех нам обеспечен, Катрин.

Я не посчитала такое обращение невежливостью. Теперь мы были равны. Я отдала Генриху свое сердце, но только Руджиери знал о зле, которое в нем таилось.

Доверяла я лишь мадам Гонди. Она сама поговорила с главным конюшим, приказала оседлать свою лошадь и привести ее в дальний конец конюшни, чтобы ее не увидели из дворцовых окон. Скандальная вещь для женщины — ездить верхом одной в сумерках. Главный конюший, без сомнения, предположил, что это — тайное свидание. Он не ошибся.

Мадам Гонди поскакала из конюшни к ближайшему перелеску и скрылась под тенью деревьев, там мы с ней и поменялись. Мы обе были в черной одежде. Если бы кто-нибудь наблюдал со стороны, то подумал бы, что въехала в лес и выехала одна и та же женщина.

Утром того дня весеннее небо затянули облака, за которыми слабо просвечивало солнце. Сейчас, в сумерках, этот свет спустился к горизонту. Воздух был холодный, ощущалось приближение дождя. Я углубилась в лес. Несколько раз я осаживала одолженную лошадь: хотелось оглянуться, но мысль о Генрихе побуждала двигаться вперед.

Наконец я оказалась у заброшенного виноградника, рядом раскинулся сад с умирающими грушевыми деревьями. На сучковатых ветвях пробивались чахлые цветы. Возле сада я заметила черную фигуру с фонарем и разглядела в желтом свете лицо Руджиери. Он повернулся и медленно пошел мимо деревьев к дому под соломенной крышей. Кирпичное строение дышало на ладан. За щелястыми ставнями тускло горели свечи.

Руджиери поставил фонарь на землю и помог мне спуститься. Он смотрел на меня: взгляд его что-то искал, но не находил.

Он признался, что не желал моего визита, опасного как с магической, так и с практической точки зрения. Я чувствовала, что астролог пытается меня отговорить, и настояла на своем.

От внезапного холода в его глазах у меня перехватило дыхание. Когтистое прикосновение его пальцев, хотя и отделенное от моих рук перчатками, заморозило меня до мозга костей. Он был способен на вещи похуже убийства. Я оказалась с ним наедине, никто моих криков бы не услышал.

Мне хотелось вырваться, вскочить на лошадь мадам Гонди и умчаться прочь. Но глаза колдуна глядели на меня властно, и я, лишившись воли, словно во сне последовала за ним к дому.

Руджиери открыл полусгнившую дверь. За ней была комната с грязным полом, наполовину покрытым большим куском сланца. Бледные стены заляпаны голубиными экскрементами. Очагом так долго не пользовались, что кирпичи обросли зеленоватой плесенью. На сланце был начерчен большой черный круг, внутри которого спокойно могли бы улечься двое мужчин. По окружности на равноудаленном расстоянии друг от друга стояли четыре медных подсвечника в рост человека.

На столике возле прикрытого ставнями окна горела лампа, освещавшая обстановку: две табуретки, полка с полудюжиной книг и такими предметами, как обоюдоострый кинжал, кадило, кубок, перо, чернильница, пергамент и несколько маленьких флаконов, закрытых пробками. Возле кадила лежали серебряная цепочка с большой жемчужиной и полированный оникс. На грязном полу стояли стол и табуреты, над сланцем висела полка.

За столом, спиной к нам, сидела девушка. Густые вьющиеся золотистые волосы падали ей до талии. Она была поглощена поеданием жареной утки и не обратила на нас внимания. Наши тени упали на стену возле стола. Девушка заметила их, отложила надкусанную ножку и оглянулась.

Ей было двенадцать или тринадцать лет. Ненормально широкое лицо, голубые широко расставленные миндалевидные глаза, плоская переносица, между губ высовывался кончик языка. При виде нас она взволнованно вскрикнула и, обращаясь к Руджиери, зажестикулировала.

Тот покачал головой и отмахнулся. Девочка смотрела на меня тупым затуманенным взором. Я видела таких детей и раньше, обычно они сидели на коленях немолодых матерей.

— Она глухонемая, — сообщил Руджиери, — идиотка с рождения.

Он мило ей улыбнулся и рукой поманил к себе. Девочка поднялась, повернулась к нам и обнаружила при этом грудь, сформировавшуюся прежде срока. На девочке был туго зашнурованный корсаж. Он поднимал ей бюст, отчего тот казался еще больше. Живот у нее тоже был огромный, казалось, платье лопнет по шву.

Я запаниковала и сказала Руджиери:

— Она слишком молода.

— Сколько лет вы бы ей дали? — холодно спросил он. — Она обученная проститутка. Человек, который на ней наживался, ее выгнал, потому что беременность слишком заметна. Сейчас у нее нет ни жилья, ни денег. Она или умрет от голода, или ее изнасилуют и убьют. Даже если ребенок родится… — На лице его было написано отвращение. — Что за жизнь их ожидает, если я отправлю ее снова на улицу? Вы утверждали, что наш поступок станет жестом милосердия. Мне тоже так кажется.

Я попятилась, посмотрела в пустое лицо девочки и прошептала:

— Я не могу этого сделать.

Черные глаза Руджиери сверкнули. Он заговорил вроде бы спокойно, но чувствовалось, что он взбешен.

— Тогда откажитесь, и ваш Генрих умрет, прежде чем вы родите ему сыновей.

Я застыла как вкопанная, потеряв дар речи.

К тому моменту девочка почти доела утку и нацелилась на Руджиери. Без всякой преамбулы она задрала его дублет и сунула руку ему в трико. Тот отстранился и схватил ее за запястье.

— Она ненасытна, — заметил он, глядя на нее совершенно равнодушно. — Когда я набрел на нее, она только-только обслужила одного господина, но мне с трудом удалось от нее отвязаться.

Руджиери крепко держал девочку за запястье. Она начала сопротивляться. Он глянул на меня через плечо.

— Войдите в круг.

Я встала в центр окружности. Подул ветер, холодные потоки воздуха ворвались в дырявую соломенную крышу; загремели ставни, но мне вдруг стало душно.

Руджиери отпустил руку девочки и, улыбнувшись, игриво ущипнул ее за щеки. Та расслабилась, но когда он отодвинул от нее блюдо с уткой, забеспокоилась. Руджиери сел рядом с ней, обнял за плечи и поднес к ее губам чашу с вином. Девочка немедленно выпила.

Вдруг она закачалась на табурете и упала бы, если б Руджиери ее не поймал. Он подхватил ее, перенес в круг и положил на сланец. Глаза девочки были открыты, дыхание сделалось медленным и поверхностным.

— Не двигайтесь, — хрипло велел мне Руджиери. — Молчите и не вмешивайтесь, а главное — не выходите из круга.

Он снял с полки металлический таз и сложенную пожелтевшую ткань, развернул ее и положил на девочку.

Как и в ту ночь, когда он вызывал дух моей матери, Руджиери вынул из флакона пробку, обмакнул во флакон палец и смочил лоб себе и мне, затем зажег стоявшее на полке кадило. Над углями поднялся дым, принеся с собой запах мирта и чего-то более земного, глубокого, с легкой гнильцой. С помощью лампы он зажег свечи, начав с той, что стояла позади самодельного алтаря, и двинулся дальше, по часовой стрелке. Когда все свечи горели, он задул лампу.

К тому времени небо за окном потемнело, дымный воздух окутал все предметы, сделав вещи нечеткими. Плащ и дублет Руджиери слились с чернотой. Его лицо — алебастр на фоне бороды и глаз — словно плыло по воздуху.

Мне все казалось нереальным: безвольное тело девочки у моих ног, струйка дыма, окутывающая горящие свечи, колдовские предметы на полке. Все это будто сглаживало чудовищность нашего преступления. Руджиери взял обоюдоострый, с черной ручкой кинжал. Удерживая его обеими руками, он поднял его над головой, словно собирался проткнуть небо, и громко запел, а затем плоской стороной лезвия притронулся к своему сердцу и плечам. Казалось, астролог стал выше. Он выглядел всемогущим, сверхчеловеком. Руджиери открыл глаза, яростные и беспристрастные, и мне почудилось, что я смотрю на бога.

Он начал ходить по кругу. Возле каждой свечи он чертил кинжалом символ, делал выпад кинжалом и называл имя, пока не остановился перед алтарем.

Там он опустился на одно колено подле девочки, подсунул руку под ее плечи и прижал к своей груди. Когда голова девочки качнулась вперед, накрутил ее густые золотые волосы на свою левую руку и откинул ей голову.

При виде ножа девочка широко открыла глаза. Хныкнула, содрогнулась, тщетно попыталась двинуть конечностями.

Руджиери властно выкрикнул какое-то иностранное слово, резкое и шипящее, и кольнул девочку под ухом кончиком кинжала. Она застонала, струйка крови потекла по ее шее и побежала по ключицам и в ложбинку между грудей.

Колдун снова прокричал то же слово.

Свечи чуть притухли, но тут же вновь разгорелись; дым стал гуще. Мне показалось, что внутри его что-то образуется, что-то невероятно холодное, тяжелое и жестокое. У меня даже волоски на руках поднялись.

Руджиери выкрикнул условие соглашения: жизнь этой женщины взамен жизни Генриха, ее ребенок — взамен наследника.

Держа девочку за волосы, колдун поместил ее голову над тазом и вонзил кончик кинжала в белое горло. Затем быстро и решительно провел ножом под подбородком к противоположному уху. Кровь выплеснулась на ткань и, звеня, застучала по тазу. Руджиери чуть прищурил глаза, однако лицо его осталось неподвижным, углы губ решительно опустились.

Вот так я когда-то убила на конюшне мальчика. Я смотрела на кровь, но пугала меня не она, а сознание того, что я позволила ей пролиться, могу сейчас видеть ее и не приходить в ужас. Страшнее для меня было ожидание, сам момент убийства прошел очень легко. Руджиери сверкнул ножом — и человека не стало.

Когда кровь перестала бежать, колдун откинул голову девушки назад и открыл зияющую улыбку под подбородком жертвы. Он отпустил волосы, и бездыханная девочка упала на пол. Лицо ее было абсолютно белым, шея — черная от крови, взгляд устремлен куда-то вдаль.

Руджиери опустился рядом с девочкой на колени, словно собирался молиться, но вместо этого просунул кинжал под ее тугой лиф и потянул. Тонкая ткань легко порвалась, рубашки под ней не было. Грудь девочки была круглой и очень твердой, чудесная белая кожа, такая прозрачная, что можно было разглядеть тонкие вены, спускающиеся к крупным розовым соскам. Ее тело, хотя и немытое, было молодо и совершенно.

Руджиери провел рукой по ее животу, словно читая пальцами карту. С точностью опытного хирурга он вставил кончик ножа под грудину и аккуратно провел им вокруг живота к паху девушки, оставив красную полосу. Платье впитало кровь, ее оказалось меньше, чем я ожидала. Козимо отложил нож в сторону и попытался пальцами отодвинуть плоть, но это оказалось не так легко: мешал жир. Он снова взял нож и осторожно разрезал. Я прикрыла нос: запах был не из приятных.

Посреди дрожащего жира, оголенных мышц и блестящих внутренностей я увидела крошечный красный череп, уголок красного плеча… Руджиери запустил пальцы поглубже в живот девочки и потянул. Раздались чавкающие звуки, ребенок вышел наружу, окровавленная пуповина не пострадала. Я не видела лица младенца, и колдун его не вытер, просто отложил на простыню — жалкий маленький труп с огромной головой и слабыми конечностями, до сих пор присоединенный к матери.

Руджиери тихо выдохнул, и я взглянула на него. Его руки снова погрузились в живот мертвой девочки, и он вынул второй красный комок из плоти и костей, меньший по размеру. И снова исчезли его руки, и снова вынули младенца.

— Тройня, — сказал он изумленно. — Судьба улыбается вам, Катрин.

Четыре жизни за жизнь Генриха и трех его сыновей.

— Никогда больше, — прошептала я. — Никогда.

Колдун отлично понимал, что я имею в виду, и его радость померкла.

— Как часто я произносил эти слова.

О самом ритуале я помню совсем немного. Руджиери капнул кровью девушки на оникс, а затем взял немного крови от каждого младенца и брызнул ею на жемчужину. Мы оставили тела на сланце. Руджиери зажег лампу, мы уселись на табуреты, и колдун объяснил, что я должна как можно скорее переспать с мужем. Он отдал мне два смоченных кровью камня. Жемчужина — для меня, оникс — для Генриха. Оникс нужно было спрятать там, где муж проводит большую часть своего времени. А жемчужину мне следовало носить постоянно.

Дождь стучал по крыше и барабанил по камням у дома. Колдун приоткрыл ставни, я услышал шум дождя и отдаленный гром.

— Лошадь мадам Гонди, — вспомнила я, почему-то забеспокоившись, что животное промокнет, в то время как рядом лежали окровавленные жертвы.

— Оставайтесь здесь, — велел Руджиери. — Я приведу ее под скат крыши. Вам придется побыть здесь, пока гроза не закончится.

Он отворил дверь и исчез в темноте.

Я стояла у окна, хотя ночь и дождь не давали возможности хоть что-то увидеть. Колдуна не было так долго, что меня охватила паника. Возле дома, в темноте, меня поджидал кто-то старый, злобный и коварный.

В Козимо Руджиери не было ничего человеческого, я только что нашла тому подтверждение. Когда-то он говорил, что защищает меня, потому что это в его интересах. А что сейчас?

Дождь усилился. Зная, что Козимо меня не услышит, я позвала его, словно испуганный ребенок. Он появился на пороге неожиданно, будто произнесение его имени заставило его материализоваться.

С него потоками лилась вода, дождевые капли текли по щекам. Я дрожала, но попыталась скрыть свой страх насмешкой.

— Бедняга! Вы, наверное, плачете по ней и по ее детям?

Руджиери остановился в дверях. Края его век и ноздри покраснели. Он и в самом деле плакал.

— Не убеждайте меня, что чувствуете угрызения совести, — добавила я.

Такого лица я у него никогда не видела. Черты остались прежними, но оно помолодело, а в его глазах я заметила ненависть к самому себе, граничащую с безумием.

— Ни для кого другого, Катрин, — отозвался он хрипло. — Ни для кого другого.

Слова клокотали и застревали у него в горле.

Я слышала их, но отказывалась понимать. Я покачала головой и попятилась от него.

— Нет, это неправда. Вы не в первый раз совершаете столь ужасный поступок. Мне было известно о ваших преступлениях еще ребенком.

— Когда вы были в руках повстанцев, — промолвил колдун, — как думаете, как я вас защищал? Откуда, по-вашему, я получал сигнал об опасности?